Текст книги "Терновый венок надежды (СИ)"
Автор книги: Ольга Резниченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)
"Инструменты. Срочно протереть инструменты!" – приказываю себе, перекрикивая, нарастающее внутри, безумие.
Мухой кинулась к подносу. Схватить баночку со спиртом – и глубоко вдохнуть, сменяя одни мысли на другие. Машинально скривиться от отвращения, но тут же и с облегчением выдохнуть. Быстрые, ловкие движения под контролем отрезвевшего рассудка. Пытаюсь судорожно вспомнить все то, что раньше изучала про подобную ситуацию. Желание не просто не обременять присутствующих, а всячески помочь облегчить сей нелегкий, героический труд умелых рук медперсонала.
Принялась кипятить бинты...
Косые взгляды на Хирурга.
Сосредоточенный, он временами морщился, болезненно кривляясь, когда что-то не получалось, а временами коротко усмехался, глаза его загорались, будто только что познал истину бытия. Все это его упорство, отчаянная борьба за жизнь другого ценой собственных мучений, страха, чувства усталости и переживаний, были невероятными, и сродными, действительно, подвигу. Возможно, маленькому, как другим покажется. Но истинному подвигу, за который нельзя не отдать дань уважения.
В какой-то момент мне даже стыдно стало за все то свое поведение, негодование в его сторону и надежды, что скоро тот покинет нас, отправившись в какой-нибудь другой госпиталь. А ведь я неправа изначально, потому что даже те его нападки, в ночь своего приезда, ничто иное – как очередная, полная душевной боли, забота о людях, забота о тех, кто в этом очень нуждается...
Руки Федора Алексеевича активно дергались, сверкая оголенными локтями, при этом пальцы выплясывали, словно у пианиста, или, даже, вышивальщицы: тщательно продуманные, точные движения мастерски творили невероятное чудо. Смерть отступала шаг за шагом, а на смену ей рождалась великая надежда.
И вдруг наконец-то звук, такой приятный звонкий металлический шлепок: в цинковый тазик (что стоял на полу, у стола) полетел первый извлеченный осколок[9][9]...
Глава 41. Чашечка чая
***
– О чем задумалась, подруга? – подскочила ко мне Нина и села рядом на пустую больничную койку.
– Да так, о глупостях, – криво, лживо улыбнулась я и ожила, стала дальше мотать бинты.
– Небось о Соколове, – хитро прищурилась Потапова.
– О ком? – в удивлении уставилась на нее я.
– О Федоре Алексеевиче, – заулыбалась та.
– А, – отвернулась, вновь взор на свои руки и свою работу.
– Ха! Можешь даже не отвечать. Сейчас все девушки этого госпиталя только о нем и думают.
– Да ладно? – дернулась я; тут же обернулась к ней, ища шутку, опровержение.
– Ага, – загадочно, утопая в собственных каких-то мечтах, растяжисто протянула Нинка и хлопнула руками по своим коленям.
– Нашли о ком думать, – гневно гаркнула я и тут же принялась укладывать скрученные мотки в ящик.
– Ой, да ладно! Скажешь еще, что он тебе не понравился!
– Не понравился, – резко встала и прошлась к столу.
– И зря! Он – очень талантливый, добропорядочный человек!
– Откуда знаешь? – разворот и взгляд уставила на нее.
– Верка рассказывала. Она еще в прошлом году с ним сталкивалась, под Бродами. Многих спас. Говорит, буквально с того света вытащил. Другие руки опускали, место уже думали освобождать, а он нет – настаивал на своем, боролся за каждого до последнего. К награде его даже обещали приставить!
– Чего ж не приставили? И вообще, ты так утверждаешь, будто не Вера, а ты там была.
Закатила Потапова глаза под лоб, цыкнула. Вскочила с кровати.
– Вот чего ты такая недоверчивая и злобная к нему?
(молчу; шаг ее ближе)
Или есть повод? И ты что-то не договариваешь? Ты думаешь, я не заметила, как вы странно отреагировали друг на друга при первой встречи?
– Показалось, – развернулась я спиной, пряча глаза.
– Так и есть! Что-то было! – резко прильнула ко мне, обогнула сбоку и уставилась в лицо (навалившись на стол). – Признавайся!
– Да что ты ко мне пристала? – опешила я. Отстранилась от нее. – Нет, ничего такого. Не была знакома я с ним. Просто неприятный тип – вот и все.
– Да-да, неприятный, – не без издевки передернула мои слова Нина. – Хотя, – вдруг затяжной вдох, завлекая мое внимание. – Что не знакомы были – верю. Не зря же он так много о тебе расспрашивал.
– Че-го? – в ужасе уставилась я на нее.
Расхохоталась та.
– А говорила, что не нравится, что не волнует. Он как покраснела!
– Показалось! – гневно гаркнула я и тут же стыдливо отвернулась. – Так что он расспрашивал?
(долгая, выводящая меня из себя, пауза)
– Что? Да так, кто, откуда, когда к нам попала. Какое мое впечатление о тебе.
– А ты? – резкий разворот.
Ухмыльнулась. И вновь тянет интригу.
– Я тебя сейчас прибью, – с наигранной злобой, сквозь смех, не выдержала, прорычала я.
Захохотала и Нинка.
– Да всё хорошо, подруга. Разве я могла что-то плохое о тебе сказать? Сказала как есть: из-под Воронежа. Старательная, заботливая, умная, ловкая.
Закачала я головой в притворном негодовании.
Опустила взгляд.
– Ох и Нина... поседею я с тобой.
– Вот и хорошо. Меньше на тебя заглядываться будут, – шутливо съязвила. – Правда, – вдруг добавила. – Это давно было. Неделю или две назад.
Замерла я, наградив девушку недовольным взглядом.
– И ты только сейчас об этом говоришь?
– Ну, извини. Совсем уж из головы вылетело. Это было как раз в ту ночь, когда к нам много новых раненных привезли. Я ему еще с пациентами помогала.
Скривилась я, но промолчала, лишь понимающе закачав головой.
– Ладно, мне пора на обход, – прошлась Нинка к двери. – Кстати, будешь себе чай делать – и мне завари.
– Непременно.
***
Несмелый (мой) стук в дверь кабинета Хирурга.
– Входите, – послышалось изнутри.
Стою, выжидаю.
Мгновения на осознание тому – и нехотя скользнул стул, издав противный звук. Шаги ближе – щелкнула ручка. Отворилась дверь.
Я, неловко корчась, пытаясь удержать, не разлить чай, прорываюсь в комнату.
– Можно? – выровнялась я. Смелый взгляд в глаза.
– Ну, заходите, коль уже пришли.
Прошелся. Сел за стол.
– Можно? – головой кивнула, взором указывая то на чашки в моих руках, то на его стол.
Тяжело, раздраженно вздохнул, скривился. Неспешно собрал в кучу бумаги и отложил вбок.
– Прошу, – махнул рукой.
Подчинилась.
– Я присяду?
– Да, конечно.
(исполнила замысел;
неловкая пауза зависла между нами)
– У вас ко мне дело? – первым отозвался Федор Алексеевич.
– Да... – глубокий вдох, дабы собраться с мыслями, – я пришла просить прощение... за то свое неподобающее поведение несколько недель назад, а именно – мой ночной визит к вам...ну, и крыс. Если, конечно, помните, – и тут же осеклась, прикусив язык. Чувствую, как от стыда запылали щеки.
(удивленно выгнулась его бровь; смолчал)
– Вот и чай... заварила вам в качестве извинения, – отчаянная попытка оправдаться и достучаться до собеседника. Прорваться через его стену негодования и безучастия. – Правда, еще набралась смелости и себе заодно сделать... да предложить вам выпить со мной вместе, – криво, лживо (напугано) улыбнулась. – Эдак раскурить трубку мира на двоих.
Тягучая тишина – замер в рассуждениях, но затем вдруг несмелый, тихий смешок вырвался из его груди – и лицо вдруг просияло. Серьезность, сосредоточенность и предосторожность пропали, сменившись на доброту.
Взгляд около, по столешнице. Ухмыльнулся, а затем глаза уставил на меня.
– Чай?
Удивленно вздрогнула уже я.
– О-остальное – б-боюсь, неприлично.
Улыбнулся.
– Чай, так чай. Хоть без сахара?
– Еще бы, – съязвила я, набравшись остатка храбрости. – Я не настолько виновата.
Рассмеялся. Прожевал эмоции.
– Вы меня тоже извините. Я был неправ.
(пауза)
Даже очень.
– Даже очень? – лицо мое вытянулось от удивления (пытаюсь шуткой снять нарастающее напряжение).
Закатил глаза, ухмыльнулся.
– Не наглейте.
Промолчала, стыдливо улыбнувшись.
И вновь пауза пролегла между нами. Тишина резала слух.
Тяжелый вздох. Отчаянные поиски спасительной темы, дабы убрать неловкость.
– А вы...
– А вы...
(начали одновременно; рассмеялись)
– Давайте вы первая, – поспешил Соколов.
– Хорошо, – пристыжено спрятала взгляд. Улыбка моя вновь пыталась скрыть волнение. – А вы давно на фронте?
– Почти с самого начала. А вы?
– Полгода где-то.
– Ясно...
– А вы откуда сами? Что-то не особо похожи на русского человека, – повела мысль дальше я.
Замер, ухмыляясь. Загадочный взор.
– Может быть. Но это же – Советский союз, и здесь мы все – немного русские...
А так я из Смоленска.
(удивленно дрогнули мои брови)
– Смоленска?
– Что? Бывали там?
– Нет, – закачала я головой. – Просто, не думала, что оттуда.
– А откуда тогда?
– Даже не знаю, – усмехнулась,– а учились где?
– Все там же. Смоленский государственный медицинский институт. СГМИ. Вот как раз закончил – и на фронт. А вы?
– А я... – тяжело сглотнула, – Комитет Красного Креста отправил на курсы сандружинниц, а дальше – сюда, на практику. Хотя, – запнулась я, рассуждая, стоит ли выдавать правду, – в свое время, посещала лекции в Оксфордском университете. Как раз, когда вот в двадцатых годах стали принимать женщин, – стыдливо закусила губу. – и Диплом даже есть... но, как-то это.. н-не то.
– В смысле? – наконец-то оттаял от шока Федор, и едва слышно переспросил.
– Н-не могу я. Вот как вы. Взять на себя такую огромную ответственность. Я могу раны перебинтовать, уколы сделать. В конце концов, помочь провести переливание крови или поставить капельницу, но чтобы самостоятельно принять решение, от которого полностью зависит чужая жизнь. Или... вот, взять и разрезать... Да, я знаю наизусть внутренне строение человека. Но...
Мне сложно объяснить.
– Да уж постарайтесь, – невнятно прошептал тот.
Закачала я головой. Прикрыла на мгновение веки.
– Я не могу рискнуть разрезать человека, при этом одна малейшая ошибка – и всё. Он умрет. Это не стул, который можно починить. Или даже просто выкинуть и сделать новый. Сделать или купить. И тот же укол иглой мимо вены. Там тоже можно еще всё исправить. А расковырять его внутренности, там отрезать, там зажать. Там вообще ампутировать... Нет! – закачала я в ужасе головой еще сильнее. – Я – не врач. У меня нет этого стального стержня вершить чужие судьбы. По крайней мере, вот так, вплотную, непосредственно.
Тишина разлеглась между нами.
Вдруг, что-то окончательно для себя решив, с сожалением поджал губы, Соколов.
– Зря вы, – уставился мне в глаза. – Все приходит с практикой. И даже страх побороть удается лишь потом, и то не всегда и не во всем. Говорят, ты не врач, пока не потерял пациента. И каждую такую свою оплошность, или недосмотр, да черт дери, простую случайность или безысходность, при которой совершенно не было шансов спасти, воспринимаешь, как самое страшное в своей жизни. Ты клятвенно обещаешь себе, что больше такого не повторится. И стараешься, душу выкладываешь, сил не жалеешь... стараешься. А потом – бах, и снова это происходит. И, вроде, ты не виноват. Дело не в тебе или твоем решении, но... пациента, человека больше нет. Ты зацикливаешься и готов себя убить, дабы уравновесить чаши справедливости. Но толку? Его не вернуть. И тогда ты еще сильнее, с головой, уходишь в работу, тысячи спасая... взамен на ту потерю. Проходят месяцы, прежде чем ты сможешь вновь поднять голову, не коря себя. И это в лучшем случаи... с таким наплывом раненных, сами видите, сколько умирают. Многие даже не успев попасть на операционный стол. В пути, в коридоре. Под взнесенным вверх скальпелем, который так и не успел коснуться плоти. Все страшно, и просто нужно пережить. А знаете, что заставляет меня каждый день вставать, идти в операционную и брать в руки нож?
(молчу; выжидающе смотрю)
– Я сам себе задаю вопрос, – продолжил, – " А кто, если не я, спасет его? Кто?" И тогда все стает на свои места. Я там, где должен быть. И делаю то, что должен. И всякое бывает. Главное не сдаваться – и бороться за каждого, словно сам за себя. Словно себе будешь вынимать осколки из брюха или ампутировать конечность. Не так, чтобы наверняка спасти. А так, чтобы действительно... спасти и с минимальными потерями.
(и вновь пауза; мысли разрывали голову, а нервы звенели натянутой струной)
– А чего чай не пьете? – тихо проговорил и иронически улыбнулся Федор Алексеевич. Неторопливо сам потянулся к чашке.
– Ах да, – словно от сна очнулась я. Лживо, криво, болезненно улыбнулась, сгорая от стыда, неловкости и чувства собственной неполноценности.
Глоток, два – и отставил.
Я последовала примеру.
– Вы не глушите себе голову моими мыслями. Не готовы, значит такова ваша судьба. И их тоже. Благо, в сем госпитале есть я, – мило улыбнулся, – так что пока можете не торопиться пилить людей. Я сам это сделаю за вас.
(пристыжено рассмеялась я; щеки еще сильнее запылали и к глазам подступили слезы)
– И не переживайте, – вдруг продолжил, – тайну вашу не выдам. Такие решения принимать вам и только вам.
– Благодарю, – конфузливо спрятала глаза, живо стерла слезы, чтобы тот не видел.
Тягучие секунды молчания...
Взгляд около... в надежде, желании, попытке сменить болезненную тему.
– Вы тут хоть уже немного пообжились?
(на полках – книги, на стенах – пару фотографий и плакат)
– Да, что тут обживаться? Так ото... мелочи.
(улыбнулась)
– Нравится здесь?
(удивленно дрогнул)
– Да. Почему бы и нет? Лекарств и инструментов мало, конечно, работы валом, но зато персонал отличный – каждый старается, словно пациент – он сам.
– А как иначе? Они – же люди. Так же чувствуют всё, как и мы. Страдают, боятся, любят и надеются...
(закивал головой)
– Что есть, то есть. Вы правы. А знаете, что самое интересное, – вдруг словно ожил Соколов, переменил свою позу, немного приблизившись ко мне. Пристальный взгляд в глаза. Неожиданно рассмеялся над каким-то своим собственным суждением и закусил на мгновение губу. – На самом деле, я очень рад, что встретил вас. Вернее, – подался назад, вновь откинувшись на спинку, – себе подобного. Древнего. Нет, кончено, их пруд пруди на фронте. Но как я уже доселе высказывался, они... нечестивые в своих поступках. Пиявки... А таких, как мы с вами, я давно не встречал. Уже и забыл, как это... когда подобный нам, решаясь уйти от приказа Ордена не вмешиваться, тайно старается помочь людям пережить сие ужасное событие. Сей огромный, я бы даже сказал, ужасный отрывок, период человеческой истории. Ведь миллионы гибнут ни за что.
– За Родину, – поспешила поправить его я.
Закивал головой.
– За Родину. А началось с чего? С ни-че-го. С глупых мыслей недалеких людей. Небольшого количества людей, возомнивших себя богами. И теперь остальной мир вынужден бороться за свое будущее, за мир для своих потомков. Это – ужасно. Страшно. И бессердечно.
Печаль скривила мое лицо. Опустила взгляд.
Тягучие мысли.
И вдруг всплывает выше сказанное. А вернее та интонация, которой оно было произнесено.
– Вы осуждаете решение Ордена не вмешиваться?
Вздрогнул, словно очнувшись от сна – тяжелых дум. Взор на меня.
– Конечно. И пусть, как они там оправдывались, не стоит менять целиком судьбу, но можно было же попытаться сократить масштабы трагедии?
Стыдливо опускаю взгляд.
– А может, они пытаются, просто, эти старания не столь заметны, как бы хотелось некоторым, а все ради того, чтобы не вызывать подозрений и не привлекать лишнего внимания.
– О да, – захохотал Федор Алексеевич. – Точно-точно! Лишнего внимания! Именно этим они и занимаются.
(тяжело сглатываю, в горле пересыхает от волнения и сосредоточения, подбирая каждое слово)
– Вам не нравится политика Ордена?
– Смотря какая. Они, словно барышня у власти, занимаются искусством, науками и прочим. Всем возвышенным – ради блага остальных, а все, что приземленное – то пахнет стяжательством в свой карман.
– Неправда, – резко выпалила я, отчего того брови тут же выгнулись в удивлении. Осеклась, сбавила тон. – Все это возвышенное и элементарные потребности нуждающихся – требуют огромных денежных вливаний, и если бы не эти старания "стяжательств", ничего бы не было.
Ухмыльнулся.
– Я как погляжу, вы – ярый приверженник Ордена.
(стыдливо прячу взгляд)
– Нет. Просто, мне не нравится, когда другие начинают рассуждать поверхностно, не вдаваясь в детали, что и откуда берется. Просто – дай и всё.
Замер, отчего я тут же уставилась на него.
– Хорошо, может, я не прав. Действительно, я не особо люблю вникать в их политику, но вы не можете не признать того, что им бы почаще выходить из своего Арагонезе и опускаться до уровня простых жителей. Прислушаться к истинным потребностям последних, которые, кстати, должны удовлетворяться в первую очередь, а уж потом все это искусство и прочее. Да и обязательно необходимо умерить пыл и амбиции Поверенных, а то уж совсем те распоясались.
– А чего вы тогда вступали в Орден?– сгорая от обиды, не сдержалась и саркастически изрекла я.
Ухмыльнулся.
– Черт, не поверите. Я много на эту тему думал. И что самое интересное, по ходу в этом мире вообще не осталось ни одного Древнего, который бы к ним не примкнул. Вот так и я, довольствуясь малым, живу как живу, и лишь иногда сетую на них.
– А хотели бы что-то изменить?
– Я? – удивился тот.
– Да, как война закончится. Вы бы хотели получить влияние в Ордене и что-то изменить в лучшую сторону? Ну, хотя бы попытаться.
– Даже не знаю.
– Вот видите, никто ничего делать не хочет. Все горазды только пенять.
Ухмыльнулся.
– Право, вы меня заинтриговали.... Что ж, обещаю подумать. Кстати, Анисия Дмитриевна.
(замер, видимо, взвешивая за и против)
А вы бы не хотели перейти на ты? Хотя бы когда наедине, когда не обязательно соблюдать субординацию?
Улыбнулась я. Молчу.
– Все же... раз такая тайна между нами. Что так немыслимо, хоть и невольно, сближает.
Еще шире улыбнулась я, сгорая от непонятных чувств.
– Конечно согласна.
– Вот и ладненько. Вот и хорошо, – счастливо заулыбался "товарищ Хирург" и убрал руки за голову, слегка покачиваясь на стуле. – Так, – вдруг вздрогнул, видимо, что-то вспомнив, – сколько там уже времени? – живо дернулся вбок и уставился куда-то в сторону. Последовала и я его примеру.– Ого! – Вскрикнул тот в сердцах. – Первый час ночи, надо же! Стоит немного покемарить. А то сегодня уже утром обещали новое пополнение.
– Да я помню... Простите, прости, что отвлекла, – живо встала со стула. Шаги на выход.
– Ну что ты? – поспешил, резко перебил мои слова. Тоже вскочил с места. Подошел ближе. – Я очень рад, что мы во всем разобрались и помирились. Просто, боюсь, что до вечера завтра не сможем даже присесть. То есть уже сегодня. ... Устанешь, наверняка.
– Да ладно, – мило улыбнулась. – Пойду я. Ведь, и вправду, пора...
– Давай, и выспись хорошенько.
Улыбнулась.
– Я не сплю.
(удивленно дрогнул)
– Как?
– Как-то так, – с притворным весельем скривилась я. – Но это длинная история, а посему не сегодня.
Улыбнулся.
Открыла дверь и переступила через порог.
– Чашки я сам отнесу на кухню.
– Чашки? – вздрогнула. – А чашки, – растерянный, отчаянный взгляд забегал по столу, что слегка виднелся за его спиной.
– Не переживай. Я справлюсь.
– А... хорошо, – несмело, не сразу ответила я. – Ну, тогда... благодарю и... спокойной ночи.
– Провести?
(дернулась я в испуге)
– А? Не, нет. Я сама. Спасибо.
– Что ж, ладно... спокойной ночи, – мило улыбнулся Федор и, немного подождав, пока я скроюсь в темени коридора, захлопнул за собой дверь.
Глава 42. Жертва
***
Еще небо и краской не залилось, а уже под окнами зарычали моторы новоприбывших грузовиков.
И нет, это была не ночь чаепития. Отнюдь нет: те дни давно прошли. И, казалось, с того момента пробежала целая вечность.
С Федором Алексеевичем с тех самых пор мы очень сблизились. Общие темы, надежды, старания. Порой даже стали ходить слухи о нашем романе, но это, конечно же, была полная чушь...
Мой стук в дверь кабинет Хирурга.
– Да-да, войдите.
– Привет. Не помешаю?
– Нет, конечно, – мило улыбнулся. Откинулся на спинку своего стула, руки за голову – и уставился на меня.
– Смотри, тут тебе Нинка презент передала. Боялась, что когда с обходом закончит, ты уже спать пойдешь.
(шаги мои ближе и замерла у стола)
– Да-а-а уж, – растяжисто провел, – только булочек мне и не хватало.
– Не капризничай, – с грохотом (ненароком) поставила тарелку на столешницу (как раз рядом с открытой книгой). – Что читаешь? – метнула взгляд на печатный том.
– Да так, глупости. Присаживайся.
(подчинилась)
– А ты ешь давай, девушка старалась.
– Сама что ль испекла?
– А тебе прям, чтоб сама. Смотри, подавишься.
Захохотал. Вдруг рывок вперед – и подхватил пышечку. Нарисовав неописуемую радость на лице, принялся уплетать гостинец.
– Слышал? Опять про нас сплетни пускают... Людка вчера, помнишь, видела? Вот и наплела теперь с три короба. Совсем совести у людей нет.
– Ох, бабы, бабы. Не иметься вам! Ну, и что ж я такое с тобой делал?
– Ой, и за руку брал, и место уступал... и едва ли жениться не предлагал!
– Надо же какой я – ловелас! – игриво закачал головой. – Просто, стыд да позор!
– Во-во, еще, не дай Бог, до Валентины Ивановны дойдет, начнется тогда тут разбор полетов!
– Да не ломай себе голову! Успокойся. Не обращай на них внимание – больше толку будет. Ибо чтобы ты не сказала, всё будет не в твою пользу.
– А ты прям разбираешься?
Ухмыльнулся. Смолчал.
– Нет, ну, а действительно, – приблизилась я к нему. Локтями оперлась на стол, а на ладони умостила подбородок. Взгляд в глаза. – Со мной то уже всё ясно. Я тебе уже не раз говорила... что вся эта "любовь" – не мое. Мне кажется, если я снова кого полюблю, то он непременно окажется предателем или каким-то... сумасшедшим.
Прыснул от смеха Федор.
– Если так думать, то обязательно окажется.
– Да неужели?
– Да. Ты себя настраиваешь на это, свой внутренний компас, и он тебя ведет конкретно к цели.
– Ой, – тяжело вздохнула я, – а сам ты? Чего сторонишься отношений? Он по тебе вся женская половина госпиталя томно вздыхает!
– Вся, да не вся! Ты ж то не умираешь?
(нервно цыкнула я)
– Нашел мне кого упрекнуть. Монашку...
– Монашку? – удивленно выгнул брови. Глаза округлились (хотя и не без притворства и шутливости).
– Я образно! Ну так, как?
– Ох, – тяжело вздохнул; взгляд около, а затем на меня; хмыкнул. – Эти любовные связи очень мешают работе. Невозможно сосредоточиться, думать о главном. Все время мысли где-то вдалеке. И отнюдь не с пациентом. А потому у меня зарок – пока я при деле, никаких интриг или шалостей, пусть даже и мимолетных, одноразовых. Не до этого нынче.
Мило улыбнулся, утонув в своих каких-то далеких думах.
Я лишь понимающе кивнула и опустила глаза...
– Ладно, забирай свою последнюю булочку, и я пошла. А то завтра вновь будет весело.
– Ну, давай, – живо исполнил просьбу. – Нинке спасибо передавай за сию прекрасную трапезу.
– Прекрасную трапезу? – перекривила я. Встала из-за стола, забрала тарелку и прошлась по кабинету. – А чего тогда так кривишься, когда ешь?
Рассмеялись оба.
– Да-к это же не крысы... притащенные ночью в кровать, – съязвил Соколов.
Хмуро (не без притворства) уставилась я на него:
– И не в кровать, а на стол я их положила.
– Ну-ну, повезло мне.
Прищурила глаза. Закачала в негодовании головой.
– А говорил, не обиделся.
– О да! Куда обижаться-то?! Это – одно из самых ярких приключений в этом госпитале! – скривился. – Разве можно обижаться?
– Индюк, – злобно (наигранно) гаркнула я – и, выйдя за дверь, резко захлопнула ту (хотя и предусмотрительно тихо, чтобы никого не разбудить).
***
Не покладая рук, не приседая, не отлучаясь ни на обед, ни любой другой отдых, санитары, врачи и медсестры кружились, вертелись над новым, немалым, пополнением раненных, будто от этого зависела их собственная жизнь. Каждая такая победа – словно своя собственная. Словно это ТЫ не сдался и не пал в руки Смерти. Словно это ТЫ теперь сможешь дышать и дальше, жить, будто ничего плохого с твоим телом и не случалось...
– Анисия, вы выглядите очень плохо, – вдруг подошел ко мне Хирург и с удивлением заглянул в глаза. – Вам надо отдохнуть.
– Вот и я ей говорю, – тут же вмешалась Нинка, поправляя бинт на голове у хворого. – Вторые сутки на ногах. А перед этим? Три часа сна – и вновь кинулась к больным.
– Можно вас на минутку, – внезапно схватил меня за локоть Соколов, и не дожидаясь моих слов, потянул на себя. Не сопротивляюсь. – Что с тобой, Аня?
Пытаюсь собраться с духом, поднимаю взгляд в глаза.
– Все хорошо. Я работаю.
– Они не убегут. Иди отдохни.
(удивленно дрогнули мои брови; нет сил пререкаться; молчу, глупо моргая и выжидая, когда тому надоест – и отпустит; а я затем примусь выполнять то, что должна)
– Тебя провести?
– Федор Алексеевич! Вы нам нужны! – вдруг закричала Зинаида Павловна и махнула в нашу сторону рукой. – Быстрее, прошу!
Нервно скривился. Выпустил мою руку из своей. Сдержано:
– Прошу, идите к себе и отдохните. Не заставляйте меня принимать меры.
Разворот – живо пошагал в нужном ему направлении.
Зашевелилась и я. Обернулась к пациенту, шаги ближе – и принялась перебинтовывать рану.
***
Через два дня еще прибыли раненые. Мест не хватало на всех, и размещать их уже было негде. Почти все кабинеты и комнаты переоборудовали под больничные палаты. Работы стало еще больше... а сил с каждым мгновением – все меньше.
...
– Аня, Анисия, – взволновано крикнул Хирург и тут же ухватил меня за... дрожащую руку. Пресек невнятную, неуклюжую попытку сделать укол.
Резко, навязчиво подал на себя – встала с койки. Шаги в коридор, подчиняюсь.
Замерли за дверью.
Еле слышно:
– Когда ты последний раз ела?
Не сразу сообразила. Замялась в размышлениях.
– Два-три дня назад. Может больше. Перед тем, как я с булочками вечером к вам приходила.
(лицо его вытянулось, а глаза округлились от ужаса)
– Это больше недели назад. Стой, – вдруг обмер.
Зачуяла я неладное. Живо (по крайней мере, так мне показалось) перевела взгляд на него, уставившись в глаза.
– Я знаю, что с тобой, – едва внятно прошептал. Казалось, сам себе боясь признаться. – Дело не в голоде...
(виновато забегал мой взор, ища оправдания и спасение)
– Ты их лечишь. Собою лечишь. И не только раны... Ты?
– Я выдержу.
Словно кто кипятком его обдал – моим признанием. Рот открылся от шока, ладонью спешно провел по лицу, сдирая эмоции.
– Бог ты мой... – закачал головой. – Ты отдаешь отчет тому, что творишь? В любое мгновение сорвешься – и всё... Всех тут, или... как минимум, половину – перегрызешь к чертям собачьим. Да как ты вообще посмела?
– Я должна. Ведь иначе их не спасти.
– Это – жизнь! Аня, жизнь! – вдруг рявкнул на меня, а затем тут же осекся, осмотревшись по сторонам.
Попыталась это проделать и я, но не особо получилось. Хотя, вроде как, никто пока нас не застал.
– Марш к себе в комнату!
– У нас общая...
– Марш к себе в кровать. Я принесу то, что тебе необходимо – и сегодня ночью ты покинешь госпиталь. Я подниму связи и помогу добраться до Искьи. Говорят, там даже самым тяжелобольным помогают.
– Могла бы... помогла бы уже.
– Что? – переспросил Федор.
– Ничего.
– Иди собирайся, – только я сделал шаг в сторону. – Стой, на ком питалась? Кого лечила?
(секунды рассуждений)
– Журов, Засекан, ... Мельниченко, Перепелица... и Зотов.
– Черт бы тебя побрал, идиотка, – побелел от ужаса. Глубокий, нервный вдох. – Ладно, иди, – и слегка пнул, задав направление моему, в полусознании, телу.
Глава 43. Путь домой
***
– Вот пей, – протянул мне шприцы с багровой жидкостью. – Пей один, остальные потом.
– Что это? Откуда?
– Не думай, пей. Вещи собрала?
(перевернулась на бок, повела робкий взгляд по комнате)
– А что остальным скажем?
– Ничего. Утром уже будет приказ о переводе на передовую. Твой и мой. Вещи, спрашиваю, собрала?
– Да тут всего ничего...
– Да или нет? – рявкнул и плотно сжал губы от злости.
– Да. Давно. Я знала на что иду...
Заморгал быстро, немного подав голову назад. Глаза округлились.
– Ясно. Пей, – вновь ткнул шприц, починилась – взяла. – И уходим.
Собрала остаток сил – и расселась на кровати.
– А больные? Что теперь будет с ними? С теми, кого лечила? – отчаянный, полный мольбы взгляд обрушила на Федора.
Скривился. Прожевал эмоции. Нехотя ответил:
– Ничего плохого. Самое страшное позади. Я их осмотрел – кровь действует. Ну, а если что и произойдет – то значит, такова судьба. Со своей стороны ты сделала все возможное. Даже больше... чем кто-либо когда мог.
Закивала... закивала я головой, соглашаясь. Вынужденно... соглашаясь.
Сорвать иголку – и выпить, высосать багровую до дна, пуская безумие по своим жилам.
***
Это была поздняя осень, а посему стемнело рано. Под покровом ночи, как уже ни раз это в моей жизни случалось, я тайно, украдкой, словно вор, покидала, сбегала из (очередного) своего пристанища.
Буквально несколько миль по грунтовой дороге – и у обочины стоял небольшой, пустой грузовик.
Ловко подскочил к кабине Соколов – и дернул на себя дверь.
Водитель испуганно вздрогнул, уставился на нас и быстро, нервно заморгал, видимо, сражаясь с остатками сна.
– А, это вы? Думал, уже и не придете.
Хирург помог забраться мне наверх, сел рядом и захлопнул за собой дверь.
– Меньше слов – заводи, – рявкнул Федор и, укутав меня в одеяло, что достал откуда-то сзади, из-за сидений, жадно обнял, заботливо прижал к себе. – Ничего, потерпи. Скоро будем на месте...
***
Граница за границей. Военные блокпосты. Везде и всюду находились или люди, которые беспрепятственно нас проводили берез кордон, или сам Соколов предъявлял, временами даже неизвестные мне, документы, отчего тут же солдаты отдавали честь и пропускали нас.
А дальше – самолет... и я впервые взлетела в воздух. Страх карабкался по коже, но казалось, даже он не особо норовил вылезать наружу. Интерес – вот, кто единственный сейчас клекотал во мне и, борясь с туманом болезни, весело выплясывал в глазах, голодно изучая виды под нами. Мотор ужасно ревел, за окном временами все застилали облака, но мне безумно нравилось и отчаянно хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось. Между землей – и Богом. Так страшно, странно.... и невыносимо захватывающе.
Это была сказка. Настоящие чудеса!
...
– А вы – молодец, – сказал мне пилот, вылезши из кабины и поравнявшись рядом с нами; широко улыбнулся. – Хорошо держались.
– Это было нечто. Самое невероятное, что я видела в своей жизни.
– То ли еще будет! – в сердцах вскрикнул мужчина. – Если хотите, я с вами на борту могу пару маневров сделать! Небо с землей сменится! Вот это – действительно, захватывающе.
– Я те покажу! – гневно гаркнул Соколов и сильнее прижал меня к себе. – Лети давай. Дальше мы сами.
И вновь автомобиль, и вновь границы, и вновь военные. Вот только это уже была Италия. И верования здесь уже были иные. И пришлось вновь вспоминать родной язык. Вспоминать прошлое.
Неаполь. Казалось, я уже не доживу, не увижу тебя... И не услышу этот родной звон колокола.
