Текст книги "Терновый венок надежды (СИ)"
Автор книги: Ольга Резниченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)
Безжалостное сражение наших взглядов, и вдруг натяжная, дерзкая ухмылка расплылась на его лице.
– И меня убьешь?
Острым ножом полосонул его голос внутри меня, отчего тут же к глазам подступили слезы, запекло в горле и больно так, адски сжалось сердце.
Попытка скрыть свои эмоции.
(даже не хочу его мысли читать; ничего общего больше не хочу иметь с этим существом)
Зубы стиснулись от злости, а руки сжались невольно в кулаки. Мгновения, дабы совладать с собой, – и натянула лживую маску равнодушия.
– Надо будет – и вас казню.
– Да что вы себе позволяете?! – вдруг кто-то крикнул из зала и тут же кинулся ко мне. Сама того даже не поняла, как в мгновение ока наглец вспыхнул – и лишь пепел осыпался на мрамор.
Толпа забыла, как дышать.
– Предлагаю снова голосовать. Пикколомини, будьте добры... – грубым, отрешенным голосом проговорила я, все еще не отрываясь взглядом от предателя.
Не сразу отреагировал, осмелился пошевелиться Доброволец.
– Если так того желаете, – едва слышно прошептал.
И снова тягучие мгновения, несмелые надписи, озвучивание – и подсчет:
– Тридцать два голоса "против" слияния, и три – "за".
Внезапно рассмеялся Вителли.
– Что ж, ты победила. И что теперь?
Глубокий мой вдох – и озвучить победное решение:
– За бунт и попытку свершить переворот, учиненный против меня и других членов Совета, пытаясь при этом полностью изменить курс нашей политики и стремлений, противореча тем самым постулатам и законам, на основе которых создавался Орден, а именно: тайность нашего бытия; неприкосновенность человеческого мира, если того не вынуждает крайние обстоятельства, при которых вред будет причинен гораздо больший, нежели когда последовать предписанному закону; и прочие нормы, защищающие три мира, существующие на этой земле, ...
... приговариваетесь вместе со своей свитой, а именно – с герцогом Морисом Мунье и графом Эмилио Банфи, к исключению из Ордена, без права на восстановление и помилование, с последующим лишением всех титулов, прав и земель, которыми вы когда-либо владели, а также обрели вместе со вступлением на должность члена Совета, в качестве извинения за содеянное и для примирения с нами. В свою же очередь, могу вас уведомить, что если ваша последующая жизнь вне Ордена будет добропорядочной и честной, синьор Бельетони обещал проявить к вам снисхождение и не выказывать своей личностной неприязни и негодования в связи с случившимся.
– Как благородно, – съязвил Вителли.
– Вы же хотели быть ближе к Господу? Вот и живите, как подобает набожным существам – в бедности и смирении, – едко, с презрением отчеканила я. – Но это еще не всё на сегодня. Остальные же, которые слепо пошли за пустыми и безнравственными обещаниями мятежников, лишаются звания Члена Совета и понижаются до простых приближенных к Искьи. А именно все, кроме Ар де Ивуара, Асканио Колони, Матиаса делла Ровере и Маркантонио Бентивольо. Так же будут пересмотрены должности Поверенных. Возможно, некоторые из вас их займут. Все зависит от верности нашему правому делу. Время покажет. И поверьте, если вас не утраивает ваше отныне новое положение, можно опуститься еще ниже или же последовать за синьором Вителли. Дело за мной не станет. Я не буду вас упрашивать. Я вам – не мать. Хватит воспитывать. Буду – карать. Раз вы такие непослушные, упертые и недалекие.
– Да как ты смеешь, девка поганя?
Уставилась я в интересе и изумлении куда-то вдаль, откуда послышался голос.
– Вы хотите что-то сказать? Тогда говорите громче и в лицо.
Тишина.
– Вот и хорошо. Что ж. На этом, позвольте, считать заседание закрытым.
Глава 37. «Житье-бытие»
1636 год – конец XIX века
С нависшим над Орденом кризисом нам всё же удалось справиться. С небольшими потерями, кардинальной реформацией состава и основательным пересмотром моего собственного мировоззрения и отношения к подчиненным. Нет, я не стала жестоким тираном, но и перестала быть нянькой всякому живому существу. Как мир холоден и несправедлив ко мне, так и я решила больше не впускать в свое сердце никого. Года шли своей чередой, а среди близкого моего окружения пополнения не предвиделось: исконно оставались (за отца) Ивуар и (за советчика) Асканио.
Предательство Вителеццо сильно меня подкосило – с тех пор патологически стала бояться верить мужчинам, и всяческие попытки завязать со мной отношения, выходящие за рамки деловых, или намеки на симпатию со стороны противоположного пола – пресекала тут же, и не всегда в тактичной, вежливой форме.
Встречи с Бельетони впредь больше не носили столь откровенный, личностный характер. Простая вежливость и холодные улыбки. Ни враги, но и не друзья... – всё как и мечтал мой далекий знакомый.
О Вителли я больше никогда ничего не слышала. Эта многогранная личность канула в историю, как и обещал Асканио, оставив, просто-напросто, огромный рубец в душе моей, и не более.
Я тонула в душевном одиночестве среди бурлящей жизни дел и становления Ордена. Хотя, по сути, некогда было скучать и заниматься самокопанием. Все силы уходили на общественную деятельность, на политику, урегулирование споров и развитие новых направлений, движений и тенденций. Занималась самообразованием, стала постигать разного рода науки, в том числе и точные. Активно покровительствовала и лично следила за усовершенствованием образования в некоторых школах и высших учебных заведениях Европы. Правда, основные усилия все же прикладывала к просвещению жителей Искьи.
Слава, молва о нашем Ордене среди Древних (как раньше лишь грезилось) покатилась из одного уголка земли в другой, отчего уже через пару десятков лет к нам сами стали приезжать последователи, причем не только из Азии и Америки, но и из арабских стран и Южной земли. Они с радостью присягали на верность нам и вливались в организм, множа его и развивая в немыслимых доселе направлениях и масштабах. "Золотая середина", о которой когда-то говорил Асканио, постепенно стала вырисовываться в наших усердных попытках вплести жизнь и правление Древних в бытие смертных. Торговля, производство, образование, наука, искусство, урегулирование военных конфликтов мирным путем... – мы постепенно стали выходить из тени, теряясь в толпе жизни. Враги тихо завидовали сей удачливой, невероятной наглости, но, кроме небольших диверсий, особого противостояния не оказывали. Тайность нашей сути сохранялась, а посему – сетовать было не на что.
Вместе с тем, я столкнулась с различными культурами, религиями, философскими учениями и чужой историей. Паломники преумножили мой внутренний мир, обогатив не только фантазию, знания и расширив мировоззрение, но и изменив собственное видение происходящего. Так, пока я сражалась со своей пристыженностью перед Господом за былые поступки, непониманием как относиться к собственной (всё еще растущей) силе, они невольно вкладывали в меня зерна своих верований и суждений. И уже сложно было сказать, где правда, а где вымысел, где мои мысли, а где – их. Мифами обросло прошлое за полтора века – и чужая вера проросла во мне, словно личная. Я наконец-то окончательно смогла объяснить природу всего того, что со мной случилось за почти три века существования. Как и Эйзем, я понимала, что одним из проявлений Высших сил – есть сила Природы. Nature. Именно она, через связь с землей Искьи, наградила меня столь уникальными способностями, причем не менее поражающего сознание количества видов, и направила по судьбе огромных перемен. Я исправно, с легкостью и великим желанием, служу ей и ее замыслу. А затем мой образ и вовсе стал превращаться в легенду, причем не как о простом Древнем, а как об Оракуле, Жрице Божества Искьи, самой земли Арагонской. Со временем в них поверила и я, запутавшись основательно. Хотя, чего кривить душой, мне куда более импонировала эта новая мысль, что во мне клекочет сила Искьи, нежели я сама стала превращаться в непонятное существо, которое в пору сравнивать лишь с демоном, пусть и пытающимся нести добро.
К подтверждению теории о силы земли, а не моей собственной, приводились те факты, что в последнее время многие новообращенные и полукровки стали все чаще и чаще рассказывать, что, будучи на острове близь Арагонезе (и не обязательно в мое присутствие в нем), в период адаптации или болезни, те легче себя чувствуют, и былые мучения пропадают, словно и не было их вовсе. Все проходит для несчастных невероятно быстро и легко (в плане физическом и моральном).
Катакомбы под Арагонезе росли, причем с каждым годом все стремительнее и стремительнее, так что в конце XVII века было принято решение, из-за угрозы обрушений, расширить территорию в пределах Аетфе, а затем и вовсе по всему миру стали открываться разного рода отделения. От небольших общин до огромных, закрытых, подземных городов (к примеру, один из крупнейших – под Кёнигсбергом).
Вырос штат Поверенных. Их полномочия расширились, наделив оных правом судить на местах. Вместе с тем, в свете последующих тяжелых событий манипуляций, шантажа и давления на их родственников, пришлось провести реорганизацию и принять жесткие меры для превенции былых ошибок и преступлений. Исключительно все, кто вступал на сию службу, присягали не только на верность Ордену в присутствии Совета и Покровителя Поверенных – Ара де Ивуара, но и давали обет безбрачия (но не целомудренности) и нестрогого аскетизма под угрозой смертной казни. В свою очередь те получали огромную власть и неограниченные возможности для достижения поставленных задач и скромных, в рамках законов, собственных нужд и стремлений.
Разнообразились и наказания, которые применялись к злоумышленникам. Так, кроме устного порицания, понижения в должности, денежных взысканий, общественно полезных работ, появились и жесткие меры воздействия – от ссылки в малолюдные места (Аляска, Сибирь) или же перевоспитания в чертогах смиренного Эйзема (под строгим контролем Бельетони) до vivi sepultura, погребения заживо[7][7], и poena capitis, смертной казни (четвертование и сожжение) – как самая строгая и крайне редкая. Изгнание из конфессии больше не практиковалось.
Еще одним революционным достижением Ордена Древних стало то, что каждый желающий, кто хотел вступить к нам, при этом не претендуя на высокие должности, мог уже не ехать в Италию для присяги, а достаточно было провести сей ритуал в присутствии Поверенного своего округа. А вот уже чтобы покинуть ряды – должен прибыть на Искью и проходить неприятную процедуру в присутствии всего Совета. Благо, эти случаи были единичными, и так, возникшие лишь с крайней неприязни к нашим законам и последующим наказаниям за непослушание. А все потому, что жизнь вне конфессий все еще оставалась опасной и мало приемлемой: желающих дорваться до сего крайне редкого удовольствия, безнаказанно казнить одиночку, – с каждым годом ставало всё больше. И это уже не говоря о Бельетони, ведь хоть к тому времени его пыл уже немного поостыл (из-за постоянных сетований основательниц Эйзема), но все же изредка он позволял себе в такой способ развлечься.
С годами сотрудничество обоих Орденов стало заметно расти, пока и вовсе не стало очень тесным. Правда, объединяться так никогда и не намеревались, ибо незачем. Совершенно две разных вселенных: смирения и веселья, самоотречения и алчности, мир полукровок и мир вампиров, мы существовали как День и Ночь – каждый непосредственно для своего круга нуждающихся. Со временем, конечно, исчез упор на строгое различие в сущности подданных в нашей конфессии, отчего Орден Древних превратился в Орден Искьи, но на том перемены и смешивание закончилось. Так, в Эйзем стремились попасть те полукровки, которые или уставали морально сражаться с Древними, в частности, доказывая свое равноправие, или, просто, жаждали покоя и тишины. К нам же приезжали присягать на верность излишне свободолюбивые, охочие к переменам и развитию в ногу со временем, существа.
А дальше Франция, во главе с Бонапартом, начала очередную мировую войну. Под эти яркие события подписались практически все существующие вельможи-одиночки, которые были настолько могущественные, что смело вели, кроме всего, и междоусобные войны. От этого стали страдать не только люди и вампиры, но и полукровки. А сие – ничто иное, как вызов, удар по самолюбию Доминика. Вот и началась новая эра безумия, которая чудом обходила стороной, лишь иногда порождая конфликты недопонимания, наш Орден. Демон вернулся... и стал еще более кровожадный. Эйзем больше не мог этого терпеть – и наступил тот день, когда Кларисса с прочими членами их Совета предъявили Бельетони ультиматум.
Но... увы. Доминик выбрал свободу и бесовский разгул. Полтора века больного пиршества и нечеловеческих пыток предстояло встретить миру.
Последующий наш шаг был логическим в свете происходящего, более того – его с радостью тут же поддержали все вокруг. Дабы обезопасить большее количество себе подобных, Совет Ордена Искьи принял решение: "Учитывая, что Древних, которые проявляют к нам интерес, – уже несчетное количество, отчего нашу власть вполне можно считать едва ли не абсолютной, повелеваем: новообращенный или новорожденный ребенок-вампир немедля признается подданным Искьи и не нуждается в прямом волеизъявлении по поводу выбора принадлежности к Ордену Искьи или сохранения статуса "существа вне конфессий"".
Естественно, Бельетони это негативно воспринял, но нарушать Договор не стал.
Часть Пятая. Матуавщина
Глава 38. ХХ век
А дальше... казалось, и вовсе мир взбунтовался. Человеческая вселенная ожила, словно огонек на фитиле бомбы: пошагав семимильными шагами вперед в своем развитии, она при этом, почему-то, так же скоропалительно стремилась себя и изничтожить.
Начиная с XIX века, с изобретением лампы накаливания и принятием основательного решения использовать столь удивительную силу природы, энергию, с своих личностных, обыденных целях, такое великое открытие (сделанное еще до нашей эры), как электричество, плотно входит в жизнь современника. Более того, вытесняя свечи, факелы, масляные и керосиновые лампы из домов и тьму из проспектов, оно начинает умело использоваться и для передачи информации (с помощью телеграфа, телефона, а затем и вовсе радио и "живого" телевидения). Также смогло привести в движение механизмы, тем самым начиная новую эпоху развития транспорта и техники для быта.
Но это – только начало поражающих разум перемен.
ХХ век. От первого звукового кино, дирижаблей, перьевых ручек, сборочного конвейера и до автопилота, пенициллина, аппарата искусственного дыхания, компьютера, проигрывателя, ультразвука, микрочипа, развитой авиации, космических полетов и роботов, а затем и вовсе – до зодческих деяний: экстракорпоральное оплодотворение, клонирование и выращивание искусственного сердца...
Этот мир я не узнавала, и за ним было сложно угнаться. Многие считали меня безрассудным консерватором, закостенелым призраком прошлого, ведь даже если уже и Асканио расхаживал в своем кабинете (в Арагонезе) с мобильным телефоном, то я все еще по-прежнему своим подчиненным писала бумажные письма (правда, отправляя их уже не с голубями, а почтовыми марками или курьерами...).
Но это будет потом, а сейчас, вместе с изумительными переменами становления малого отрока в великого деятеля, общество несло с собой неведомых до селе размеров и размахов разрушения. Казалось, земля разверзлась – и оттуда проступило пекло.
Автоматические винтовки, пушки, гаубицы, танки, броненосцы, беспилотники, крейсера, подводные лодки, атомные, ядерные бомбы, болезни, химическое оружие, терроризм. Что может быть жарче огня?
То, против чего я так долго боролась в нашем "обществе", вдруг, словно болезнь, раковая опухоль, захватила, расползлась по человечеству. Отдельные метастазы внезапно ожили и начали свой активный рост, забираясь в самые укромные уголки организма, отравляя, подавляя и уничтожая не только отдельные органы (локальные конфликты с чернокожими, индейцами, арабо-израильский конфликт и прочее), а уже ставя на колени весь мир.
Нацизм. Фашизм. Шовинизм. Эти слова перестали быть простыми терминами из газетных вырезок. Это стало – повседневностью.
Нам... нельзя было вмешиваться, и от этого только мрачнее и гаже на душе. Жуткое время... Я пыталась, конечно, в тайне от всех, помогать нуждающимся, но это были лишь капли в море, бушующем море войны, которую развязала, как бы не прискорбно было осознавать, моя родная страна, вместе со своим союзом Potenze dell'Asse.
Словно не люди. Словно не звери. Словно... призраки из кошмаров.
Я часто себе твердила, что лучше бы я проспала именно этот век, нежели воочию узрела столь невероятную бесчеловечность. Хотя, возможно, Аско и прав, и это я наконец-то открыла свои глаза и увидела истинность происходящего: "слишком близко подошла к очагу – и жар пылающего кострища нахально добрался до моего лица, заживо сдирая кожу, обнажив вторую, истинную, сторону звуков потрескивания поленьев в камине". Там где гром – там и молния. Где залпы пушек – там и всегда Смерть, косящая жертвенные колосья без разбору.
И вот, пока сей чудный цветок цивилизации "ежился" и распускался, в моей жизни, полной хаоса, отчаяния и безысходности, появился наконец-то тот, кто дал глоток воздуха безнадежному утопающему.
Глава 39. Федор Алексеевич
***
Если другие и могли молча наблюдать за тем, как мир людей сам себя изничтожал, то я не выдержала и сорвалась. Впервые солгала всем из Совета (не считая спектакля в доме Вителеццо), в том числе и Ивуару. Притворилась, будто отправляюсь в очередную деловую поездку для дальнейшего развития культуры и образования, а сама сделала через кое-каких знакомых поддельные документы и тайно отбыла на фронт... помогать, спасать раненных. Уж если не могу остановить саму войну, то, по крайней мере, должна облегчить муки тех, кто пытается защитить свой дом родной от агрессии помутившихся рассудков.
И хлопочут сестрички,
Хлопочут умело и споро,
И потеют шоферы,
Стараясь, чтоб меньше трясло.
А седые врачи
С руками заправских саперов
Почему-то считают,
Что попросту нам повезло...
С. Баруздин .
1942 год. Село Васильково. Госпиталь.
В здании школы-семилетки по приказу санотдела армии развернут госпиталь.
" Чистим, приводим помещение в порядок.
Поздним вечером машины автосанвзвода доставили около 100 раненых. В кромешной тьме (светомаскировка!) санитары осторожно снимают с машин тяжелораненых и переносят их на носилках в приемно-сортировочную.
Там тесно, душно. Ходячие раненые стоят, кое-кто сидит – на скамейках, на полу. У многих забинтованы и взяты в шины руки, ноги. Повязки потемнели, набухли, пропитались кровью. У некоторых раненых лица искажены болью. Один парень с культяшкой все твердит: «Как же это так получилось…» Видно, как трудно ему смириться с насильственным переходом от здоровья к страданиям.
Военврачи (совсем молоденькие, только накануне войны окончили мединституты) – осматривают раненых и больных, распределяя их по отделениям. Медсестра Анисия регистрирует, заполняет истории болезни. Татьяна принимает личные вещи, я – документы, ценности, награды. Помогаем переносить раненых (санитары не успевают). В санпропускнике девочки их моют, переодевают в чистое белье, поят горячим чаем и отправляют в отделения[8][8]".
Так потом будут вспоминать те, кто прошел этот ад. И это лишь – малая кроха того, что пришлось нам пережить. Увидеть воочию... чтобы потом больше никогда уже не забыть.
***
– Анисия, ты уже слышала?! – радостно вскрикнула Нинка и тотчас плюхнулась на стул, напротив меня. Глаза ее так горели от радости и предвкушения, что от удивления я выронила карандаш из рук, и с интересом уставилась на нее, хотя и с некой пугливостью, осторожностью
(ведь уже никто и не помнил, когда это в последний раз до нас доходили хорошие новости) .
– Да л-л-ла-адно, – лицо ее вытянулось. – ТАКОЕ и пропустила!
– Война закончилась? – обмерла я в догадке, с загоревшейся надеждой.
Опешила та.
– Н-нет. – замотала головой, – Это было бы, конечно, куда лучше, но все же. Так! – злобно нахмурилась. – Не сбивай меня.
Короче!
К нам переводят... молоденького врача!
Хирурга!!!
Говорят, уже сегодня вечером будет здесь, – счастливо закивала та головой, подтверждая свои слова. Руками вмиг впилась в сидение и зашевелила, закачала ногами из стороны в сторону, словно школьница. А затем вдруг замерла; встрепенулась – и, завалившись ко мне на стол, приблизилась своим лицом к моему, да так, чтобы глаза в глаза, и, подперев руками подбородок, завороженно, будто имя любимого, прошептала:
– Хиру-у-ург! Молодой хиру-у-ург! Ты представляешь?!
– Так! А ну что тут у нас?! – громко, злобно, неожиданно вскрикнула за нашими спинами врач Валентина Ивановна, отчего мы обе подпрыгнули на месте. – Чего разлеглась, как корова?! Иди лучше встречай гостя и покажи, расскажи, что здесь да как!
В мгновение ока вскочила Потапова на ноги. Покраснела, побелела – ни то от стыда, ни то от радости.
– Что?! Уже?! – глаза округлились ее и руки задрожали от предвкушения.
– О, Господи! – закатила под лоб глаза Ивановна. – Еще одна! Тогда сиди. Анисия, лучше ты пойди встреть его, а то эти дурочки уж совсем уже голову потеряли. Нашли где любовь крутить.
– Нет-нет! Я сама! – нервно дернулась Нинка и кинулась к двери. Замерла на мгновение, взгляд на нас, – а Любовь – она такая! Ей не важно, кто где и с кем, ей главное – не вовремя, с головою и до безумия!
В негодовании закачала головой врач и пошагала дальше в своем направлении.
Встряхнуться, прогоняя ненужные мысли. Разворот. Взгляд в бумагу – и попытка вспомнить, на чем остановилась.
***
– Вот, познакомьтесь, – сгорая от переизбытка чувств, едва ли не ходором ходила, тряслась Нинка рядом с незнакомым мне мужчиной. – Это – наша медсестра, Клюева Анисия Дмитриевна, а это, – ткнула рукой на рядом стоящего молодого человека; хотя свои блестящие карие глаза уставила на меня, губы ее искривились в блаженной улыбке, – Соколов Федор Алексеевич.
Перевела я взор на новоприбывшего – и ужаснулась. Холодность и какая-то злоба плескались в его очах, выражая непонятное (по отношению ко мне) негодование. Губы плотно сжаты, а из груди вырвалось частое, нервное дыхание. Взволнованно сглотнула я скопившейся ком слюны и отвела взгляд в сторону.
– Ладно, – вздрогнула Потапова, удивившись лишь на мгновение нашей молчаливости, но не желая время тратить зря (разбираясь в глупостях), робко коснулась руки Хирурга и навязчиво потянула того за собой. – Давайте я покажу вам ординаторскую! И ваш кабинет.
– Мой кабинет? – удивился мужчина.
– Да, да. Кабинет. Ваш и только ваш!
– Зря беспокоились, лучше бы, – вдруг метнул через плечо косой взгляд на меня, и добавил машинально, особо уже не вникая в слова, – раненым под койки отдали.
– И всё же, – не отступала Нина.
***
Переполох очередного пополнения раненых утих, и вот уже несколько дней, как мы просто сновали, выполняя повседневные задачи, без особых, из ряда вон выходящих, событий и нужд.
Заполнить графы в последней карте – и сложить все в стопку. Поравнять. Проверить ключи в кармане. Погасить свет. Встать из-за стола – и мрачным (тонувшем лишь в свете луны) коридором податься к больным, совершая очередной, последний на сегодня, обход.
Еще немного – и добралась до лестницы. Уверенно и жадно ухватиться за перила – пуститься вниз. Но буквально оставалось пару ступенек, как вдруг в этой темени меня кто-то ухватил сзади за локоть. Невольно вскрикнула, но этот "кто-то" тотчас предусмотрительно закрыл ладонью мой рот.
– Не ори – и больно не будет, – жестко отчеканил мужской голос.
Секунды на осознание – и обреченно кивнула.
Убрал руку, хотя меня все еще из хватки не выпускал. Резкий, грубый рывок – разворачивая к себе лицом (едва не упала вниз, подвернув ногу на ступеньке – удержал).
Я узнала его.
– Что вы себе позволяете, Федор Алексеевич? Отпустите меня, – тихо, злобно прошептала я.
– Это ты что себе позволяешь? – прорычал мне в лицо тот (нарочно приблизившись).
(тяжело сглотнула я; пытаюсь скрыть свое замешательство и страх)
– Я вас не понимаю.
– Да всё ты понимаешь, пиявка мерзкая. Что? На легкую добычу потянуло?!
Озарение. Резко дергаюсь – не справился. Аккуратные шаги вниз – и став на большой пролет междуэтажья, с вызовом уставилась ему в глаза, гордо задрав подбородок.
– По себе не судите.
– ТЫ что сказала?! – кулаки его сжались. Резкие, быстрые шаги– и замер рядом. Лицо к лицу, да так чтобы наш шепот могли уловить только мы вдвоем.
– А вы мне не тыкайте. И не обязана я перед вами, Федор Алексеевич, оправдываться. Это вы – новый человек... – запнулась, – сами знаете кто, здесь. А не я.
– Знаю я вас таких, "старичков". Девять из десяти питаетесь, как те падальщики на трупах.
(вдруг сплюнул вбок от отвращения)
Опешила я, осознавая сказанное. Настом прокатился мороз ужаса по моей спине. Поежилась.
– Что молчите? Сказать нечего в оправдание?
(тяжело сглатываю я; остатки дерзости)
– Я... я питаюсь животными.
– Ну-ну, – злобно чиркнул зубами. – Какими животными? Лося посреди деревни ловишь? Или курей из сараев таскаешь?
(пауза; за и против)
– Крысы. В подвале. Их тут полно...
Замер. Спрятал взгляд на мгновение.
А затем вновь уставился мне в глаза.
– Хоть бы дышала чаще. А то уж совсем обнаглела.
– Я стараюсь, – обмерла в стыде. Краснею.
– Плохо стараешься, – пауза; голос вдруг сменился на холодный и мерный. – Утром чтобы вас здесь больше не было.
– ЧТО? – оторопела я от услышанного. Враз по сосудам разлилась злость и дерзость. – Да кто вы такой, чтобы мне указывать?
– Старший по званию. Так что – подчиняйтесь!
– Зубы обломите, – зарычала в лицо, взволнованно жестикулируя. – Пишите приказ о переводе – и тогда поговорим. Я ничего противозаконного или аморального не делаю! Я лишь служу обществу, как и вы. И то, ... последнее – не факт, и надо проверить, – уже тише добавила.
Резкий разворот – и безотлагательно пошагала прочь, оставив замершего в рассуждениях и сомнениях... "нового Хирурга".
***
Резкий, уверенный стук в дверь. Мой стук. В его дверь.
Слышу, как скрипнула кровать. Тяжелый вздох. Шаги по комнате. Дрогнуло деревянное полотно.
Грубо, бесцеремонно, отнюдь не дожидаясь приглашения, вызывающе задев плечо Федора, пробивая себе дорогу, ввалилась в его комнату.
Замер в удивлении. Даже забыл как дышать.
Разворот мой около его стола – и с грохотом взваливаю трупы крыс на столешницу (накануне иссушенные мною). Выпускаю их хвосты из хватки. Дрогнули, немного скатились те, но все же на пол не рухнули.
– Держите – и подавитесь. Через пару дней еще принесу. И не в чем себе не отказывайте.
Моргнул. Тяжело сглотнул. Молчит.
Выжидающий мой взгляд – но не дождавшись участия, делаю разворот и подаюсь на выход.
Идиот.
Глава 40. Рука об руку
***
Ни на следующее утро, ни в какой другой час, открытой агрессии "товарищ Хирург" ко мне больше не проявлял. Я, конечно, всячески пыталась обходить его стороной и не показываться на глаза (вероятней всего, как и он сам), но здание было не таким уж и большим, как раньше казалось. А посему нет-нет, да и столкнемся лицом к лицу. Куда не ткнусь, где-то вдалеке непременно маячит, или же его голос доносится из какой-нибудь палаты, или сам внезапно выходит из-за поворота (что уже не скроешься). При всем при этом здоровались мы исключительно в присутствии чужих глаз, в остальном же – словно и не замечаем друг друга. И, кстати, крыс к нему в комнату я больше не носила – думаю (да и судя по дальнейшему его поведению), и одного раза было достаточно, дабы все толком уяснить. Я, без сомнений, рада, что он больше не предъявляет ко мне претензий, и более того – приказа о переводе или каких-либо других действий в отношении меня он не предпринял, но все это не на шутку напрягало, выводило из себя и местами, просто, бесило. Вот что я ему сделала? Почему должна доказывать, что я – не гусь? Вот если бы хоть какой-нибудь повод дала усомниться, тогда понимаю. Но вот так, со старта, с первого взгляда возненавидеть и обвинить в самых страшных грехах? У меня что... на лбу написано, что я нечестивый демон, или что?
... вот тебе и "новый Хирург". Уж лучше бы старым довольствовались. Надо было же его на передовую отправить?!
***
– Анисия, срочно иди в операционную. Будешь помогать Соколову, – протараторила Валентина Ивановна и тут же поспешила дальше по коридору, видимо, в ординаторскую.
– Я? – казалось, кто-то приставил дуло к моему виску. Не услышала та. Быстрые шаги за ней, – Валентина Ивановна, а почему я? Я же ни на одной операции еще не была. А может Попова или Цуканова? Они обычно...
Замерла вдруг Черненко. Резкий разворот – и, перебивая мои слова:
– Я же сказала, что ты. Чего переспрашивать? Они уже и так там. Или ты чем-то серьезно занята?
Замялась я от стыда.
– Н-нет...
– Вот и нечего время тратить на пустые разговоры. Беги давай быстрее. Заждались уже.
– Х-хорошо, – обреченно кивнула.
Это был один из самых жутких моментов моей жизни. Я шла воочию наблюдать за тем, как заживо будут резать человека. Да и ко всему придется работать рука об руку с тем, кто меня ненавидит больше всех на свете. И, главное, за что?
Господи. Помоги...
Пусть пронесет... Пусть кого-то другого назначат! Пусть сам этот индюк откажется от работы со мной.
Хотя нет. Нельзя! Нельзя, что бы отказался. От этого еще больше проблем будет.
Так! Успокойся. Выдохни – и выброси глупые мысли из головы. Всё хорошо. Я справлюсь! И не такое проходили! И не та-ко-е!
Глубокие вдохи, пытаясь прогнать тошноту. Конечности дрожали от страха, холодило все тело, словно перед собственной смертью. Словно на эшафот иду, а не помогать спасать раненного...
Ну же, соберись!
***
Машинально постучала в дверь, оттягивая страшные события, но осознав абсурдность действий, тут же дернула полотно на себя и зашла внутрь. Операция уже началась.
– Ну, наконец-то, – сам себе под нос пробормотал Федор Алексеевич.
– Мой руки быстрее – и к нам, – шепнула на ухо мне Наталья и живо, обратно, кинулась к столу.
– Зажим! – скомандовал врач.
А после его голос стал едва ли различимый среди нарастающего шума работающего примуса, кипятящего воду. Неспешно подошла ближе (вытирая насухо руки) – и уставилась на разрезанную ногу пациента. Кожа раздвинута, а наружу проступают красные мышцы. Повсюду кровь. Даже некогда белый стол сейчас больше напоминал снег, залитый красным вином. Тошнота вмиг подкатила в горлу – и единственное, на что я была способна в данный момент, так это в ужасе закрыть глаза и тут же отвернуться.
– Не стой, протри инструменты! – гаркнула на ухо мне Попова.
Вздрогнула я, широко распахнув веки. Невольный вдох – и запах крови заполнил весь разум. Нервно чиркнула зубами. Попытка совладать с собой.
