Текст книги "Драйвер (СИ)"
Автор книги: Олег Север
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 36 страниц)
Сентябрь-декабрь 1188 года
Генри II Фицемпресс
В полумраке королевских покоев пятидесятипятилетний монарх чувствовал себя ужасно, утопал в пучине мрачных дум. Тень недуга омрачала его чело, заставляя с тревогой вглядываться в туманное будущее державы. Король Генрих II, чьи руки держат в узде мятежных баронов, и чья воля определяла судьбы земель от Шотландии до Аквитании, теперь чувствовал, как силы покидают его. В памяти всплывали картины прошлых триумфов, гром победных фанфар, преклоненные колена врагов. Но былое величие не могло заглушить терзающее чувство неотвратимости грядущего. Он знал, что королевство нуждается в сильном правителе, способном противостоять внешним угрозам и усмирять внутренние распри.
Два сына, словно два осколка его былой силы, являли собой разительный контраст. Ричард, закалённый жизнью, был подобен клинку – стальному и непоколебимому, Иоанн же, словно тростник, гнулся под малейшим дуновением судьбы. Братья, чуждые друг другу, не питали братской любви, и Генрих страшился, что после его ухода Иоанн, слабый духом, станет марионеткой в руках – коварного Филиппа или иных, столь же беспринципных властителей, которые будут настраивать его против Ричарда
Взор его упал на лежащий на столе пергамент с королевской печатью. Договор с Филиппом Французским, заключенный с огромным трудом и множеством компромиссов, казался сейчас хрупким и несвоевременным, словно осенний листок, в середине зимы, готовый рассыпаться от малейшего движения воздуха. Филипп, молодой и честолюбивый, только и ждал момента, чтобы вмешаться в английские дела, воспользовавшись слабостью нового монарха.
Мысль о Ричарде, его старшем сыне, вызывала противоречивые чувства. Да, он был храбр и умел вести за собой воинов. Но Ричард, прозванный Львиное Сердце, был слишком импульсивен и своенравен, часто действовал, поддаваясь минутному порыву, не задумываясь о последствиях. Он был скорее воином, чем политиком, и королевство могло стать лишь полем для его бесконечных битв. Тем более Ричард воспитывался в Аквитании и для него была чужда Англия, он даже на английском изъяснялся с трудом. Тяжкий вздох сорвался с уст короля. Какой выбор сделать? Кому доверить судьбу страны? Времени оставалось все меньше, и каждое мгновение, потраченное на раздумья, приближало час, когда бремя власти перейдет в другие руки. Генрих поднял с пола тяжелый посох, символ его королевского достоинства, и с усилием приподнялся с кресла. Ему необходимо было принять решение, пока еще не было слишком поздно.
От старшего сына, Генриха наследников не осталось, Следующий по старшинству идет Ричард, далее погибший два года назад Джеффри остались дочки и сын Артур, которого пока Филип II в качестве заложника, первоочередная задача вытащить маленького Артура и его мать из шелковых объятий французского двора. Им от отца досталось герцогство Бретань, вот пусть и обживаются. И наконец младший сын, Иоанн не воин и не политик, без особых талантов, правильно говорят, что природа на младших зачастую отдыхает.
Надо придумать как правильно расставить противовесы чтобы ситуация не привела к катастрофе. Решено – Остров, словно драгоценную безделушку, он оставит Иоанну, а материковые владения – Анжуйскую империю (Нормандия, Бретань, Аквитания, Гасконь), как символ власти и силы, отдаст Ричарду. Это не просто решение – хитроумная шахматная партия, призванная посеять хаос в стане врага и знатно подпортить жизнь Филиппу, привыкшему плести свои интриги на нитях раздора. Но прежде, предстояло открыть Алиеноре глаза на то, как ее любимый Ричард, из милого львенка превратился в гордого и необузданного льва. И тогда, узрев сию метаморфозу, она сама, обеими руками вцепится в податливого Иоанна, оберегая его от любого, кто мог бы омрачить его юный разум.
Это будет интересная партия, и для неё у него есть ещё пара тузов в рукаве.
Сентябрь-декабрь 1188 года
дворце графов де Пуатье.
Ричард Львиное сердце
Ярость Ричарда клубилась, как лава, томящаяся в жерле дремлющего вулкана, грозящая обрушиться огненным потоком. Отец нанес удар, выверенный и болезненный, словно укол отравленной иглы. То, что он осквернил его честь, превратив его невесту, французскую принцессу Адель, в мимолетную фаворитку, с этим Ричард почти примирился. Если сказать откровенно, за эту подлость Ричард был почти благодарен: Адель не вызывала в нем ни малейшего влечения, а брак не сулил ни политического могущества, ни звонкой монеты. Эту потерю он оплакал недолго, находя скоротечное забвение в объятиях чужих жен и дочерей. Но последняя выходка Генриха, словно сотканная из дьявольской изобретательности и ядовитой мести, раскрыла свою истинную глубину не сразу. Генрих даровал свободу своей супруге и изгнал ее в Аквитанию, прямиком в объятия Ричарда.
И вот, словно вихрь, в Аквитанию ворвалась Алиенора, еще более властная, чем в прежние времена. Она совала свой нос во все дела, от хозяйственных мелочей до стратегических военных планов, высказывая свое "ценное" мнение по каждому, сколь-нибудь важному вопросу. С ее появлением стало очевидно: Ричард, рыцарь без страха и упрека, воплощение доблести и неукротимой силы, несмотря на всеобщее обожание, а возможно, и благодаря ему, оставался лишь бледным отражением своей матери, Алиеноры Аквитанской. Она, королева двух королевств, женщина, чей ум был острее клинка, а воля – крепче стали, видела в сыне лишь инструмент для реализации своих честолюбивых замыслов. Ричард, ослепленный блеском славы и жаждой подвигов, редко осмеливался перечить этой властной львице.
Под маской внешней гармонии зрел и нарастал конфликт, подобно грозовой туче, предвещающей бурю. Ричард, измученный удушающей материнской опекой, рвался к свободе, к самостоятельности, к праву самому ковать свою судьбу, к которому он так привык за годы вынужденного "заточения" матери. Алиенора же, изголодавшаяся по власти, привыкшая повелевать и направлять, не желала выпускать из рук нити контроля, видя в сыне лишь продолжение собственной воли, отражение своих необузданных амбиций.
И вот, словно искра, упавшая в пороховой погреб, произошел взрыв. Ричард, уставший от постоянного давления и упреков, однажды в порыве гнева высказал все, что накопилось у него на душе. Он обвинил мать в тирании, в стремлении подавить его личность, в использовании его как марионетку в своих политических играх. Алиенора, привыкшая к беспрекословному повиновению, была потрясена подобной дерзостью. Она не ожидала, что ее сын, которого она считала послушным орудием, осмелится восстать против нее.
Разразилась буря. Слова летели, словно кинжалы, раня и оскорбляя. Ричард обвинял Алиенору в эгоизме и жажде власти, Алиенора упрекала Ричарда в неблагодарности и слабости. Впервые между ними пролегла пропасть, заполненная обидой и непониманием.
Конфликт нарастал, вовлекая в свою орбиту все больше людей. Сторонники Ричарда, уставшие от властного правления Алиеноры, поддерживали своего молодого герцога, жаждущего самостоятельности. Приверженцы Алиеноры, верные королеве и ее политическим амбициям, осуждали Ричарда за непослушание и неуважение к матери. Аквитания разделилась на два лагеря, готовых к открытому противостоянию.
Ричард, осознавая, что конфликт с матерью может привести к гражданской войне, принял тяжелое решение. Он оставил Аквитанию, отправившись ко двору французского короля Филиппа II. Там, вдали от материнской опеки, он надеялся обрести свободу и возможность реализовать свои собственные амбиции. Но он еще не знал, что этот шаг лишь усугубит ситуацию, превратив личный конфликт в масштабную политическую интригу, в которой будут замешаны короли и герцоги, рыцари и шпионы.
Сентябрь-декабрь 1188 года
Константинополь.
Василевс Андроник
Передав сыну бремя императорской короны, Андроник, хоть и не отстранился полностью от государственных дел, – долг обязывал, – все же смог уделять больше времени юной, семнадцатилетней супруге и новой, пылкой любовнице. Анна Французская носила под сердцем дитя, и Андроник с тайной надеждой думал: если родится сын, он будет навеки отстранен от византийского престола, что избавит его от терзаний и сделает жизнь спокойнее. Впрочем, если у Филиппа так и не появится наследник… А девочка… что ж, девочка послужит укреплению союзнических или торговых связей, такова уж участь дочерей, сестер и племянниц императора. Беременность Анны протекала тяжело, и лекари строго-настрого запретили василевсу любые активные действия, особенно в супружеском ложе. Поэтому, когда Андронику требовалось развеяться, он обращался к своей новой пассии – тридцатитрехлетней Ефросинье Дукине Каматире, которая не только в одиночку скрашивала ночи василевса, но порой приводила с собой кого-то из своих прекрасных дочерей.
Мануил, к его облегчению, оказался хорошим правителем, умело лавируя между амбициями знати и нуждами простого народа. Он часто советовался с Андроником, и тот, опираясь на свой богатый опыт, давал мудрые советы, стараясь не вмешиваться в текущие дела. Андроник понимал, что молодому императору необходимо пространство для собственных решений, для формирования своего стиля правления.
Андроник с удовлетворением наблюдал, как Мануил искусно вовлекает братьев Иоанна и Алексея в государственные дела. Василевс, словно мудрый садовник, взращивал в младших братьях почтительное отношение к старшему, не уставая повторять притчу о венике, где сила – в единстве прутьев. Сердце Андроника наполнялось тихой радостью при виде крепнущих братских уз, ведь он понимал, что согласие в правящей семье – краеугольный камень стабильности и процветания Византии. Он верил, что Мануил, опираясь на плечо верных братьев, сможет долгие годы успешно вести империю к величию.
Ефросинья, словно чуткий барометр, безошибочно улавливала малейшие колебания настроения своего возлюбленного и стремилась развеять его тревоги, устраивая роскошные пиры, на которые съезжались лучшие музыканты и поэты. Ее дочери, юные грации, порхали вокруг Андроника, услаждая не только его взор и слух, но и разжигая чувственное пламя. Но даже в этом вихре удовольствий Андроник не мог забыть о главной заботе – о судьбе империи. Ефросинья, наделенная не только красотой, но и острым умом, заметила, как жадно он ловит каждое слово в светских беседах, как внимательно прислушивается к придворным сплетням. Она поняла, что ключом к его сердцу и доверию станет не только чувственная близость, но и полезная информация. И тогда Ефросинья начала плести свою паутину, незаметно собирая сведения, создавая сеть доверенных лиц при дворе и в городе. Она знала, кто что говорит, кто что думает, кто кому служит. Ее слуги, словно тени, скользили по коридорам дворца, подслушивая обрывки разговоров, запоминая имена и детали. Сама же Ефросинья и ее дочери, словно сирены, умело вытягивали нужную информацию из своих многочисленных поклонников. Вскоре Андроник стал замечать, что именно от Ефросиньи он узнает самые свежие и точные новости. Она рассказывала ему о заговорах и интригах, о непопулярных решениях чиновников, о глухом недовольстве, зревшем в народе. Ее информация всегда оказывалась ценной и достоверной, позволяя ему вовремя принимать меры и предотвращать надвигающиеся бури. Он рассказал сыну об этой предприимчивой аристократке и посоветовал: "Мануил, приглядись к ней. Ефросинья – не просто красивая женщина, она – ценный источник информации. Умей ее слушать, но не позволяй ей собой манипулировать. Используй ее таланты во благо империи, но помни, что власть должна оставаться в твоих руках."
Молодой император, как и отец, обладал острым умом и проницательностью. Он последовал совету Андроника и начал внимательно наблюдать за Ефросиньей. Он оценил ее красоту, ее ум, ее умение располагать к себе людей. Но он также видел и ее амбиции, ее жажду власти. Алексей понимал, что Ефросинья – опасная, но полезная союзница.
Он начал использовать ее сеть информаторов, получая ценные сведения о настроениях в армии, о планах врагов, о коррупции среди чиновников. Ефросинья чувствовала, что Максимилиан ценит ее вклад, и старалась еще больше угодить ему, поставляя все более точную и своевременную информацию. Между ними возникла сложная игра, где каждый пытался перехитрить другого, но при этом оба работали на благо империи.
Однако, император не забывал предупреждение отца. Он понимал, что Ефросинья может стать слишком влиятельной, что ее амбиции могут выйти из-под контроля.
Поэтому он приблизил к себе её старшую дочь Анну Ангелину, вдову его двоюродного брата Исаака Комнина, которая стала его официальной фавориткой.
Ирина, в отличие от матери, не стремилась к политической власти. Ей нравилось купаться в роскоши, быть в центре внимания, очаровывать и повелевать. Алексей умело использовал ее тщеславие, щедро одаривая драгоценностями и титулами, тем самым привязывая к себе. Он знал, что Ирина, преданная ему до беспамятства, станет противовесом влиянию Ефросиньи.
Сентябрь-декабрь 1188 года
Царица Тамар
Объединенный двор Грузинского царства гудел растревоженным ульем: прибытие посольства тамплиеров неделей ранее всколыхнуло сердца придворных дам. Словно затмевая всех, выделялся статный и обворожительный Филипп де Плесси, помощник посла, за считанные дни покоривший немало знатных сердец. Шепот скользил по будуарам, сплетаясь в кружево слухов: галантный тамплиер не обделил вниманием близких подруг царицы Тамары. На девичьих посиделках имя его звучало как заклинание, обрастая подробностями любовных побед, рождая то вздохи восхищения, то уколы ревнивой зависти.
Филипп, одаренный природой красотой и имевший хорошее образование, своей галантностью поразил многих дам. Словно искусный ловец жемчуга, умело выуживал обрывки знаний из бесед с учеными мужами и кокетливых разговоров с придворными дамами. Его занимала легенда о сокрытых в Грузии остатках Александрийской библиотеки. Он, словно паломник, посещал древние монастыри, пытаясь в пыльных манускриптах отыскать ключ к разгадке тайны. Ночные бдения тамплиера в Гелатском монастыре, окутанные полумраком и молчанием, не укрылись от царственных глаз.
Тамара, славившаяся своей мудростью, остротой ума и даром предвидения, сразу разглядела двойственность в облике Филиппа. За маской галантного кавалера она увидела тень одержимости, человека, ведомого тайной целью. С каждым днем интерес царицы к тамплиеру возрастал, и она решила лично проникнуть в его истинные намерения. Однажды вечером, после пышного приема, когда звезды рассыпались по бархатному небу, Тамара пригласила Филиппа прогуляться по благоухающему дворцовому саду. В лунном свете, среди серебристых роз, она прямо, спросила о цели его визита. Филипп, пораженный проницательностью Тамары, решил доверить ей свою сокровенную миссию.
Царица слушала молча, впитывая каждое слово, каждое откровение искателя. Под конец она произнесла тихо, но весомо:
– Знания – великая сила, Филипп де Плесси, но она должна служить добру, подобно верному рыцарю. Я помогу тебе найти то, что ты ищешь. Но помни: истинная мудрость заключается не в обладании секретами, а в умении использовать их во благо мира и людей. Ибо даже свет знаний может обернуться тьмой, если направлен неверно.
– Ваше Величество, клянусь, мои намерения чисты, как горный хрусталь. Я ищу знания не из жажды власти или презренного обогащения, а лишь с единственной целью – принести пользу человечеству, сохранить драгоценное наследие минувших эпох для грядущих поколений, – промолвил Филипп, почтительно касаясь губами нежной руки царицы.
С тех пор их встречи в тенистом саду стали регулярными, беседы – долгими и задушевными. Они часами обсуждали ход поисков, словно два алхимика, стремящиеся разгадать тайну философского камня.
А злые языки, словно ядовитые змеи, шипели, разнося слухи о ночных рандеву. Шептались, будто Филипп, словно верный пес, согревает царское ложе, удачно заменяя отсутствующего супруга, что отправился на дальние земли усмирять угасающие искры мятежа Ильдегизи́дов.
Сентябрь – декабрь , 1188 года
Юрий
Боголюбово
Дел у князя было невпроворот. Душа рвалась в Крым, к ласковому морю и южному солнцу, а главное к женам и дочери, но долг держал здесь, заставляя разгребать накопившиеся заботы и намечать пути развития княжества. Первый же тревожный вестник не заставил себя ждать: гонец от хана Кончака, адресованный почившему Всеволоду, прибыл с коварным предложением союза против Юрия и его союзника, хана Кобяка. Ирония судьбы заключалась в том, что за время, пока гонец добирался до адресата, князем Владимирским стал уже другой человек. Юрий, перехватив послание, передал гонца вместе с грамотой своему дядичу – Арсену, а всю тысячу половцев отправил обратно в степь к Кобяку, справедливо полагая, что она ему нужнее.
Далее перед ним вовсю встал муромский вопрос. Муромцы, некогда присягнувшие Всеволоду, не смирились с его поражением и, попутав берега, двинулись на Владимир, непонятно правда на что они при этом рассчитывали. Юрий, затворившись в граде, умело воспользовался опасностью – осада сплотила вокруг него местных бояр, как ни одни речи не смогли бы. Пока князь держал оборону, гонцы помчались к его военачальникам с вестью о беде.
Первый гонец настиг Ерофея Тимофеева, чья дружина стояла в Суздале. Услышав о дерзости муромцев, воевода лишь презрительно усмехнулся.
– Пусть идут, окаянные. Обломают зубы об Владимир. И, не торопясь, двинул полки к осажденному граду, не забывая при этом и о защите окрестных земель. За Владимир он был спокоен – даже не считая княжеской дружины, три сотни отборных егерей представляли собой силу, с которой следовало считаться.
Второй гонец отыскал Адила, стоявшего с полком у Ростова. Молодой, горячий и честолюбивый, Адил воспринял весть о муромском мятеже как вызов судьбы. "Вот он, мой шанс проявить себя!" – подумал он и, не дожидаясь княжеского указа, погнал дружину во Владимир, обгоняя запыхавшегося гонца.
Третий гонец нашел Ольстина Олексича в Роси. Опытный воевода, мгновенно оценив ситуацию, погрузил часть дружины на струги и двинулся вверх по Оке, ведя за собой тысячу торков усиленную набранной сотней добровольцев их марийцев и мордвы.
Весть о приближении княжеских полков достигла муромцев, словно раскат грома, предвещающий неминуемую бурю. В то самое время, когда полки Ерофея Тимофеева, подобно стальным змеям, вползали в северные врата Владимира, в стане муромском зародилось смятение. Подобно искрам, разлетающимся от удара кремня, множились сомнения и разброд. Закрадывалась в сердца воинов горькая истина: не взять им златоглавый Владимир. Ропот, подобно глухому подземному гулу, нарастал, предлагая повернуть коней вспять, к родному Мурому. Два долгих дня и две томительные ночи длилось это тягостное ожидание. Юрий, уверенный в своей силе, не спешил обрушить свой гнев на врага, словно выжидая, когда страх окончательно сломит их волю. Его дозоры и егеря, словно хищные птицы, рыскали вокруг, захватывая фуражиров, которых муромское войско, словно щупальца, рассылало в поисках пропитания. В темнице томилось уже более сотни воев, в основном ополченцев, чьи лица хранили печать отчаяния. На третий день, когда надежда, казалось, окончательно покинула их, князь муромский Роман Глебович, движимый ли горькой необходимостью, ли страхом за свой народ, запросил переговоров.
Юрий, выслушав гонца, лишь криво усмехнулся. Победа уже дразнила его, словно спелый плод, висящий над самой головой, но князь не жаждал лишней крови на руках. Переговоры назначили на зыбкой нейтральной полосе, меж неприступными стенами Владимира и ощетинившимся муромским станом. Юрий явился туда, окруженный лишь горсткой самых верных дружинников, да Ерофеем Тимофеевым, чья осанистая фигура излучала незыблемую силу. Роман Глебович, напротив, казался иссушенным ветром и сломленным бременем поражения.
Переговоры были кратки, как зимний день. Юрий, не утруждая себя лицемерием, потребовал от муромцев безоговорочной покорности. Роман Глебович должен был стать лишь удельным князем в составе владимирского княжества, вассалом Юрия. Тот медлил, словно перед чашей с ядом, но когда до слуха его донеслась весть о падении Мурома, взятого Ольстином Олексичем, он, побледнев, целовал крест и скрепя сердце подписал все бумаги. Впрочем, Юрий не питал иллюзий насчет искренности клятв побежденного князя.
Вернувшись во Владимир, Юрий первым делом созвал боярский совет. Муромский вопрос требовал немедленного решения. Мнения разделились. Одни, ведомые старыми боярами, жаждали полного подчинения Мурома, предлагая посадить там своего наместника и обложить город тяжкой данью. Другие, более дальновидные, предостерегали от чрезмерной жестокости, и о необходимости сохранения стабильности на южных рубежах княжества. То, что за Муром начнется тяжба с рязанским княжеством никто не сомневался. Юрий внимательно выслушал всех, взвешивая каждое слово. В итоге он принял компромиссное решение.
Роману Глебовичу было позволено остаться князем муромским, но под строгим надзором владимирских бояр. В Муром отправлялся наместник – боярин Борис Берёза, чья задача заключалась не только в контроле сбора налогов, но и контроле за действиями князя и его дружины. Кроме того, муромцы обязаны были выплатить предоставить юных заложников из знатных семей, которые отправятся в Крым учиться премудростям управления государства. Во владимирском княжестве Юрий тоже открыл кадетские училища, но решил, что в Крыму больше шансов воспитать лояльных управленцев и командиров.
Едва Юрий решил проблему Мурома, как явилось посольство из Великого Новгорода с дерзким требованием передать Тверь под власть вечевой республики. От такой наглости князь едва не лишился дара речи, а бояре требовали крови. Юрий кровь лить не стал, а вот землёй прирос. Пока новгородские послы, словно павлины, распускали хвосты в Боголюбове, кичась мнимой силой и славой, Адиль, не пролив ни капли крови, вернул Волок-Ламский под длань княжества, оставив там надежный гарнизон, а новый полк созданный из дружинников, служивших Всеволоду под командованием Твердяты, взял под свое контроль земли по берегам Сухони. Затем Юрий отпустил послов, наказав им передать и вече, и Совету Господ, и посаднику Михалке Степаничу, и князю Ярославу Владимировичу, что истинная угроза для Новгорода зреет не на юге, а на западе. Совету же Господ Юрий направил письмо, в котором настоятельно советовал обратить взор на западные рубежи и взять под свою защиту земли, лежащие вокруг Водской пятины. В этом благом деле Владимирское княжество обещало всемерную поддержку.
Не успел простыть след от копыт новгородских посланников, как у ворот показались гонцы рязанского князя Романа Глебовича, верного союзника черниговских князей. Требование их прозвучало дерзко, словно удар обухом по голове: вернуть Муромское княжество! Юрий, не ожидавший так рано столь наглой выходки, лишь брови в удивлении вскинул. Выслушав послов, отправил их ни с чем, гадая, не решится ли рязанец испытать силу муромской дружины. Но Роман Глебович, то ли разумом наделённый, то ли трусостью снедаемый, а скорее и тем и другим, от рати удержался. Вместо бряцания оружия явились биричи от самого киевского князя Святослава Всеволодовича, призывая Юрия предстать на княжеский суд в златоглавом Киеве.
Весть о киевском зове заставила Юрия задуматься. Святослав, хоть и приходился ему дальним родственником, славился нравом крутым и переменчивым. Отказ явиться мог быть расценен как неповиновение и привести к войне, но и поездка в Киев не только сулила немалые риски, но де-факто ставило его в подчинение киевскому князю. Приняв решение Юрий собрал совет бояр и ближников, и попросил их совета. Одни советовали покориться воле киевского князя, этих Юрий отдавал на карандаш заместителю Егише Чаренца Микуле, другие – готовиться к обороне. Но Юрий избрал третий путь – дерзкий и неожиданный. Словно сокол, он обрушился на Коломну и Серпухов, захватывая земли, раскинувшиеся по правому берегу Оки. Так, словно огненным мечом, прочертил он новую границу: с Рязанским княжеством – по Оке, а с Черниговским – по Оке и Протве. Роман Глебович, во главе войска, попытался перейти Оку, но был разбит наголову. До рукопашной и вовсе не дошло: стрелы из длинных луков и самострелов, словно смертоносный дождь, практически полностью уничтожили авангард рязанского князя, во время переправы.
Разъяренный Святослав, получив известие о дерзости Юрия, немедленно собрал войско и двинулся на север, намереваясь покарать непокорного князя. Но Юрий, предвидя такой исход, заранее укрепил границы, подготовил войско к обороне, а на встречу выслал егерей. Он понимал, что в открытом бою ему со своим пятитысячным войском, Юрий не стал оголять города и пограничную стражу, не устоять против киевской рати, поэтому выбрал тактику изматывающих набегов и внезапных ударов.
Пока Святослав пытался подойти к Коломне, отряды егерей, словно тени, проскальзывали сквозь леса и болота, нанося удары по тылам киевского войска, уничтожая обозы и захватывая фуражиров. Адил со своими диадохами и Ерофей Тимофеев, возглавив дружину из суздальцев и владимирцев, не давали киевскому войску форсировать Оку, раз за разом заставляя врагов умыться кровью. Муромский князь Роман Глебович сторожил границу с рязанским княжеством, сковывая тем самым часть рязанского войска. Ольстин Олексич, используя струги, атаковал киевские суда на Оке, не давая им возможности пополнить запасы. Торки под руководством Злотана, опустошали черниговскую и рязанскую землю уводя крестьян в обжитых земель в Суздальское княжество.
Осада Коломны затянулась, часть союзных князей увела свои дружины обратно, вследствие голода и больших потерь. Стены выдержали натиск киевских таранов, а защитники, сражались отчаянно, не давая врагу ни единого шанса. Святослав, видя, что его попытки взять город безуспешны, а войско несет все большие потери, начал склоняться к миру.
Встреча князей состоялась на нейтральной территории, на берегу Оки. Юрий, окруженный верными воеводами, выглядел уверенным и непоколебимым. Святослав, напротив, был мрачен и раздражен. Переговоры были долгими и напряженными, но в итоге князья пришли к соглашению. Оба князя признавали итоги Люберецкого съезда, Юрий отказывался от прав на Чернигов и Киев Ольговичи же признавали главенство Юрия над Залеской Русью. По этому договору граница между Суздальским и Рязанским княжествами проходила по Оке и Мокше, а с Черниговским княжеством, по Оке и Угре.
После того как кияне не солоно хлебавши вернулись восвояси Юрий со своими воеводами объехал новообретенные рубежи княжества, отмечая места, где крепости должны встать, словно каменные стражи, а где станы раскинуться для пограничной стражи. И повелел князь, чтобы каждый муж княжества, достигший четырнадцати лет, на два года вступал в младшее ополчение. Там, под присмотром опытных воев, юноши обучались ратному делу и другим полезным премудростям, получая не только кров, пищу и одежду, но и плату за службу свою. По истечении двух лет наставники решали судьбу каждого: достойных отправляли в кадетские училища, особоотлечившихся дружинники брали себе в отроки, дабы передать мастерство (каждый гридень мог взять не более двух отроков). Остальные же возвращались в отчий дом или, если доставало усердия и таланта, продолжали обучение в ремесленных училищах, выдержав строгий конкурс.
Старшее же ополчение собиралось ежегодно, на тридцать дней зимой, но одной четвертой от полного состава (то есть участник ополчение призывался на сборы раз в 4 года), входили ту да все мужчины в возрасте от 18 до 45 лет.
Пограничную службу по рекомендации Ольстина Олексича возглавил Захар Ястреб, базой для погранслужбы стали две сотни егерей, которые были в подчинении у Захара, каждый набрал по пятерке молодых ребят. Пока Ястреб будет занят подготовкой, а на полгода задачи погранслужбы Юрий возложил на боярина Твердяту, поставив ему замом одного из воспитанников Ингварда – Всесвета. Справятся найдутся для обоих дела поважнее.
Тем временем, Юрий готовился к отъезду в Крым, забирая с собой Ерофея, который с радостью бежал от материнских увещеваний о женитьбе, и Ингварда. Уходил с ним и Золтан со своей тысячей, при этом Юрий видел, что не очень-то Злотан хочет покидать Суздаль, уж очень по душе пришлась ему дочь местного боярина Кошки – Арина. Юрий пообещал, что будет сватом, если отец Злотана одобрит выбор сына. Адил оставлял половину своего отряда под командованием своего заместителя Матвея, а половину уводил в Крым, где ждало пополнение из новиков.
Наместником Юрий оставил Видогоста, пообещав прислать ему в подмогу десяток талантливых экономистов, свежих выпускников княжеского университета. Видогосту пришлось покинуть уютный Городец и перебраться в Боголюбово, чтобы быть в самой гуще событий. В Суздаль же переехал сам Ольстин Олексич, которого Юрию пришлось долго уговаривать, ведь воевода всей душой прикипел к Роси и уже собирался на покой. Ольстин, хоть и ворчал для приличия, в глубине души понимал, что Суздаль – ключевая точка в княжестве, и его опыт там необходим. К тому же, Юрий пообещал ему неограниченные полномочия в решении хозяйственных вопросов и поддержку в любом начинании, направленном на процветание города. Ольстин же всегда был не только воином, но и рачительным хозяином.
Перед самым отъездом пришли хорошие вести из степи о том, что хан Кончак повержен, с хорошим настроением санный караван готовился пуститься в путь. Арина украдкой навещала Золтана, стараясь скрыть слезы расставания. Золтан, крепко обнимая ее, клялся в вечной любви и обещал вернуться с богатыми дарами и княжеским благословением на брак. Юрий, заметив их прощание, лишь улыбнулся, вспоминая свои собственные юношеские переживания.
Декабрь 1188 года
Дворец Куба (Палермо)
Джироламо де Сенгальт
Джироламо отправился в Палермо, ведомый жаждой удачи и звонкой монеты. Выходец из обедневшего рода, он, тем не менее, являл собой образец утонченного щегольства. Высокий и стройный, с иссиня-черными глазами и гордым орлиным носом, он выделялся аристократичной бледностью кожи – отголоском крови норманнских предков. Длинные, ухоженные пряди светлых волос, с едва уловимым каштановым отливом и медью в глубине, благоухали дорогими духами. Несмотря на легкую хромоту, полученную в юности на полях ратных учений, он был неотразим и пользовался неизменным успехом у дам.
В Палермо Джироламо прижился мгновенно, словно хищная орхидея в благодатной почве. Город, бурлящий жизнью, как котел алхимика, и пронизанный паутиной интриг, пришелся ему по вкусу. Представившись практикующим адептом тайных искусств, он, словно комета, врывался на званые вечера, балы и приемы, осыпая знатных дам искрами своего остроумия и обволакивая их чарами изысканных манер. Снабжая мужчин эликсирами, дарующими неукротимую силу, а женщин – бальзамами, пробуждающими дремлющую красоту, он оказывал деликатные «медицинские услуги», о которых шептались за веерами. Вскоре Джироламо стал желанным гостем, яркой звездой, сияющей в лучших домах Палермо. Однако за фасадом светского льва скрывался расчетливый ум и холодное сердце игрока. Джироламо был не просто очаровательным авантюристом, он был стратегом, плетущим свою сеть с терпением паука. Эликсиры и бальзамы служили лишь приманкой, способом проникнуть в святая святых сицилийской аристократии, узнать их тайны, слабости и пороки. Он выслушивал исповеди влюбленных дам, утешал разочарованных мужей, подливал масла в огонь назревающих конфликтов, аккумулируя компромат и плетя нити влияния. Его истинной целью были не деньги, хотя они, безусловно, были приятным бонусом. Джироламо стремился к власти, к возможности манипулировать судьбами сильных мира сего, дергать за невидимые ниточки, оставаясь в тени. Он мечтал создать собственную империю, основанную не на золоте и титулах, а на информации и контроле.
