Текст книги "Драйвер (СИ)"
Автор книги: Олег Север
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)
Долго ли коротко, время шло, и вот, наконец, вернулись гонцы с обнадеживающими вестями. Мокшанские роды, живущие на севере, приняли их радушно и рассказали о щедрой земле, богатых угодьях и мудром князе, заботящемся о своих подданных. Наместник княжеский также выразил готовность принять переселенцев и предоставить им все необходимое для обустройства на новых землях. Вскоре, нескончаемая вереница повозок потянулась на север. Старики, женщины, дети, мужчины – все, кто не желал мириться с княжеским произволом, покидали родные места в надежде на новую жизнь, полную свободы и достатка. Впереди их ждали бескрайние земли, где они смогут построить свои дома, возделывать поля и растить детей в мире и благополучии.
Глава 28
Июль, 1188 года
Феодоро
Княгиня Мария
Мария с нежностью наблюдала, как крошечная Василиса, забавно пыхтя, осваивала мир на четвереньках. Когда-то, услышав от Юрия обещание избавить её от всех забот, дабы она могла всецело посвятить себя дочери, она вспыхнула негодованием. Веками в византийских аристократических семьях воспитание детей доверяли специально обученным людям: от кормилиц и нянек до учителей всевозможных искусств и наук. Но Юрий, с мудрой простотой, объяснил: если не вложить душу в воспитание ребенка, не показать личным примером разницу между добром и злом, а переложить эту ответственность на плечи наемных слуг, то какой ответной любви можно ожидать в будущем?
Они с Ириной тогда задумались над словами мужа и… согласились. Исходя из этого Ирина решила не рожать так как у неё было куча дел, и Юрий согласился дать ей отсрочку на год.
Теперь, глядя на сосредоточенное личико Василисы, она понимала правоту мужа. Никакая наемная душа не сможет передать ребенку ту безусловную любовь и принятие, которые может дать только мать. С рождением Василисы мир Марии перевернулся. Забота о дочери стала не бременем, а источником неиссякаемой радости. Она часами могла наблюдать за тем, как малышка изучает свои ручки, как смешно морщит носик, когда чувствует новый вкус, как тянется к ней, издавая нежные звуки. Юрий оказался прав. Никакие богатства и слуги не заменят материнского тепла и внимания. Мария поняла, что самое важное в жизни – это не светские рауты и драгоценности, а возможность видеть, как растет и развивается её дочь, как формируется её личность.
Юрий и Ирина часто посещали Марию с Василисой. Ирина, хоть и откладывала собственное материнство, не могла скрыть умиления, глядя на племянницу. Она приносила Василисе забавные игрушки, читала ей стишки и с удовольствием помогала Марии в уходе за малышкой. Юрий же, наблюдая за тем, как преобразилась Мария, светился от гордости. Он видел, что его слова не прошли даром, что Мария нашла свое истинное призвание в материнстве.
Василиса росла любознательным и общительным ребёнком. Она обожала слушать сказки, которые рассказывала ей Мария, с удовольствием рисовала и лепила из глины. Мария старалась поддерживать все начинания дочери, поощряла ее творческие порывы и помогала раскрыть таланты.
Ирина, видя, какое счастье материнство приносит Марии, все чаще задумывалась о том, чтобы самой стать матерью. Год отсрочки пролетел незаметно, и она стала все больше склоняться к тому, чтобы подарить Юрию наследника. Она видела, как
Василиса стала не просто дочерью, а невидимой нитью, скрепляющей их семью, наполняя каждый день новым, доселе неведомым смыслом.
В одну из ночей, после страстного танца тел, Ирина, нежно прильнув к мужу, прошептала ему на ухо сокровенное:
– Я готова, любимый. Только дай мне немного времени, чтобы мои верные помощники подхватили бразды правления. Не хочу, чтобы дело всей моей жизни рухнуло без присмотра. Да и Василисе нужно немного подрасти, чтобы Мария могла регулярно делить с тобой ночи. Иначе приведешь еще одну жену, а мы, знаешь ли, делиться не любим, – промурлыкала она и, не давая ему опомниться, впилась в его губы жадным поцелуем, лишая всякой возможности возразить.
Сентябрь, 1188 года
Рос
Разведка, недавно созданная с нуля Ингвардом Суровым, а потом и другие источники, в частности некоторые князья, коим Всеволод стал поперёк горла, донесли до Юрия тревожную весть: владимирский князь замыслил покончить с внезапно возникшим племянником раз и навсегда. Суздальское княжество, конечно, могло отразить натиск дяди, но Юрий, чуя удачу, решил не упускать шанс. Он задумал навсегда отбить у Всеволода охоту к войне, а заодно и границы расширить, да логистику улучшить. Взор Юрия упал на Ростов и Юрий-Польский, как на ключи к снабжению недавно основанных на Волге Кинешмы и Солдоги. На севере привлекали Галич и Великий Устюг. Движение на север казалось Юрию приоритетным по многим причинам, в том числе и предполагаемому нашествию монгол. Если все его усилия будут неудачными и княжество не устоит, именно север должен стать началом новой Руси. Потому в путь князь собирался основательно и караван за Юрием тянулся великий. Не только воины, но и переселенцы, бегущие от горькой доли. Выкуп из рабства, что прежде рекой полноводной лился, ныне в тонкий ручеек превратился, но все ж каждый месяц сотня русичей да славян на волю выходила. А тут еще и полабские славяне, что берега Эльбы покидали, валом повалили, не семьями уж – родами целыми шли. Переселенцев одних под тысячу набралось. Из дружины своей Юрий три сотни егерей отобрал, да на корабли посадил, чтоб зорко следили. Там же и расчеты «Градов» с ракетчиками разместились. По берегу ладьи сопровождали тысяча димахов Адила, тысяча торков под началом княжича Золтана и тысяча молодых половцев, под командованием Юриного дядича (сын брата матери) Арсена.
В Рос явились на три дня раньше срока, изрядно всполошив булгар, которые спешно покидали свои поселения на правом берегу Волги. Ольстин Олексич несказанно порадовал: и службу нес исправно, и город новый воздвиг. Рос рос не по дням, а по часам, уже выплеснулся за пределы стен, которые постепенно облачались в каменный наряд. Вокруг него, словно жемчужное ожерелье, возникла цепь городков-форпостов, что служили не только защитой, но и плацдармом для экспансии на юг, вдоль Волги, и на запад, вдоль Оки. В Афонино нашли отличную глину и благодаря предусмотрительности Видогоста, там вовсю работает кирпичный завод, обеспечивая округу кирпичом и черепицей.
Подлинной драгоценностью среди нововозведенных городков сияла крепость Кстово, куда Ольстин поставил воеводой дерзкого атамана ватаги, прибывшей прямиком из знойного Дербента. Юрий, тщательно проверив рассказ Труана и его отважных сподвижников по своим тайным каналам, убедился в правдивости их слов. Среди освобожденных из осовского плена христиан нашлись люди, лично знавшие Труана, и около двух десятков из них изъявили горячее желание поселиться в Суздальской земле, под сенью знакомого вожака. Юрий, заинтригованный проявленным Труаном талантом к организации, решил присмотреться к нему повнимательнее.
После Роси пути ратников разошлись. Юрий, скрываясь под личиной купца, с караваном двинулся вверх по Клязьме к Боголюбову, бывшей резиденции отца, а оттуда – по Нерли и Каменке – в древний Суздаль.
Адиль повел своих воинов вверх по Волге, к Юрьевцу, его целью были златоглавая Кострома и богатый Галич; вместе с ним ушли и торки. Половцев же Юрий переподчинил воеводе Ольстину, указав им в качестве расширение лини подвластных земель на юг от Роси. И в качестве щита от булгар и эрзя.
Сентябрь, 1188 года
Суздаль
– Князь Всеволод ударит в ближайшие дни, не позже чем через пару суток, – голос Ингварда Сурового, главы княжеской разведки, прозвучал как удар колокола в нависшей тишине. «Секреты» внимательно следят за войсками владимирского княжества. Судя по их нынешнему расположению, две тысячи воинов попытаются взять Суздаль штурмом, в лоб, через Южные врата. Еще тысяча обойдет город с тыла, к Дмитриевским воротам, ныне почти забытым. Там наша стража уже несколько недель искусно разыгрывает беспечность. Полагаю, враг пойдет по заброшенной дороге, что давно превратилась в едва заметную тропу. Наши егеря уже готовят им там горячий прием."
– Может, стоит усилить егерей? – в голосе Ерофея Тимофеева промелькнула тень сомнения.
– Не думаю, – отрезал Юрий, его взгляд был острым как лезвие. "Этим хватит сил и на три тысячи, если сунутся той тропой. А вот охрану на всех вратах усильте, и немедля!" – приказал князь.
Ерофей кивнул, тут же принимаясь раздавать распоряжения посыльным. Тишина вновь опустилась на княжеский терем, но теперь она была наполнена не тревогой, а деятельным ожиданием. Юрий прошелся взглядом по своим ближникам. В их лицах он видел и решимость, и легкую тень волнения. Все понимали, что предстоящая битва – это не просто стычка за пограничные земли, это проверка на прочность, испытание для всего княжества.
– Ингвард, доложи обстановку в окрестных селах, – обратился Юрий к главе разведки. – Успели ли жители укрыться в городе?
Суровый кивнул.
– Почти все, князь. Несколько семей из дальних хуторов пришлось уговаривать силой, но сейчас они в безопасности за стенами.
– Провизии хватит на пару месяцев, если экономить. Напомнил о себе наместник Видогост. – С водой проблем нет.
Юрий вздохнул с облегчением. Забота о подданных всегда была для него превыше всего. Он знал, что победа в сражении ничего не стоит, если за нее приходится платить жизнями невинных людей.
– Что ж, господа, – сказал Юрий, глядя на своих ближников. – Мы сделали все, что могли. Теперь осталось лишь встретить врага достойно, как подобает русским воинам. Пусть Всеволод знает, что Суздаль не сломить ни силой, ни хитростью! Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет!
В ответ ему раздался громкий гул одобрения. В глазах каждого горел огонь решимости. Юрий обвел взглядом собравшихся. Лица их были суровы и полны решимости. Не было ни страха, ни колебаний, лишь твердое намерение стоять до конца за родной город, за свои семьи, за свою землю. Он знал, что битва будет тяжелой, что враг силен и жесток, но он верил в своих воинов, верил в их мужество и отвагу.
Август, 1188 года
Владимир
Великий князь Владимирский Всеволод
Настали решающие дни, когда все должно было решиться. В глухих лесах под Владимиром, словно дикий зверь, затаилась княжеская дружина, собранная со всего Владимирского княжества – полторы тысячи всадников, стальных и беспощадных. К ним присоединились отряды мордвинского князя Бетея и муромского князя Владимира, по пять сотен каждый, да еще пять сотен дружинников в самом Владимире. Всего под рукой Всеволода собралось почти три тысячи конных воинов – грозная сила, способная обрушиться на врага как лавина. От пешего войска князь после долгих раздумий отказался: собрать его быстро и незаметно было невозможно, а в этот раз вся надежда возлагалась на стремительный натиск. Если юрьевы воеводы успеют запереться в Суздале, осада станет тяжким бременем, и время обернется против Всеволода. От ночного нападения, к которому изначально склонялся князь, пришлось отказаться: стража несла службу бдительно, словно неусыпное око. Подкупить же кого-либо значимого не представлялось возможным.
Всеволод нутром чуял: затягивать с племянником – все равно что играть с огнем. Люди, целыми семьями, а то и деревнями, бежали под защиту суздальского князя, и назад их было не вернуть. Воевода Юрия, хитро улыбаясь, открещивался: мол, крестьяне, конечно, прибыли, да только не из-под руки Всеволода, а выкуплены им из неволи. Та же «моровая язва» терзала и муромские, и мещерские земли, князья которых лишь бессильно разводили руками.
Князь Всеволод, сидя у окна, словно завороженный, следил за пляской огненных духов в небе. В их трепетном мерцании рождался и вновь рассыпался план действий. Успех, словно капризная дева, требовал внезапности. Застать суздальцев врасплох, не дать им опомниться, сомкнуть ряды за неприступными стенами – вот залог победы. План был прост, без византийской хитрости. Часть войска, словно тень, скользнет по старой, забытой тропе, что змеей вьется сквозь дремучие леса и топкие болота. Ею давно не ступала нога воина, но она вела прямиком к задним воротам Суздаля, где лишь горстка стражи несла дозор. Союзники, словно ночные духи, сметут заставу и проникнут в город. А в это время двухтысячная дружина, словно разгневанная лавина, обрушится на Суздаль с фронта.
Всеволод стоял, словно изваяние, у огромного стола, вырезанного из тысячелетнего дуба, некогда служившего языческим богам. На столе, словно пергамент судьбы, лежала карта. Реки и дороги, словно морщины на челе древнего старца, повествовали о былой славе земли Владимирской. Рядом, словно верный призрак, маячил старый воевода Ратибор, служивший верой и правдой еще его отцу.
– Завтра выступаем, – произнес Всеволод глухо, словно эхо из глубин земли, не отрывая взгляда от карты. – На рассвете. Идем на Суздаль напрямую, по большой дороге.
Ратибор лишь хмыкнул в ответ, не смея перечить князю. Он знал, что решение принято, и слово Всеволода – закон. Оставалось лишь претворить его волю в жизнь.
Рассвет окрасил небо багрянцем, когда дружина Всеволода двинулась в путь. Две тысячи всадников, словно стальной поток, стремительно неслись по торговому тракту между Владимиром и Суздалем. Едва солнце коснулось верхушек деревьев, воины вырвались из лесной чащи на оперативный простор. Впереди, на холме, словно неприступный страж, высились стены Суздаля.
Князь поднял руку, и войско замерло. Всеволод окинул взглядом город, словно хищный зверь, выбирающий жертву. В его глазах пылал огонь решимости, словно отблеск грядущей битвы. Он знал, что грядущий день определит судьбу всего княжества. И он был готов сражаться за свою землю до последней капли крови. В его сердце билась лишь одна мысль: Суздаль должен пасть.
Август, 1188 года
Окрестности Суздаля
Ворота, словно челюсти гигантского зверя, медленно, неотвратимо захлопывались, погребая под собой последнюю надежду на спасение. Всеволод понимал – не успевают. Воины, облаченные в облегченные доспехи ради скорости, неслись к спасительному проему, но тщетно: створки двигались с неумолимой, зловещей быстротой. Тонкий луч надежды, едва мерцавший в сердцах воинов, угас в одно мгновение, когда раздался удар, чудовищный по своей силе, словно молот исполина обрушился на наковальню мира, раздробив ее в пыль. Первые ряды всадников взметнулись в воздух, словно осенние листья, подхваченные безжалостным вихрем смерти. Второй удар обрушился на войско, и еще сотня воинов нашли свой бесславный конец, распростершись окровавленными телами на земле. Удары продолжались с пугающей периодичностью, сея смерть. В городе загрохотало, словно проснулся древний вулкан, и сотни огненных стрел, словно рой разъяренных ос, взметнулись в черное небо, чтобы обрушиться огненным дождем на тылы войска. Лошади, объятые ужасом, взбеленились и понесли, сметая все на своем пути. Суматоха и паника охватили ряды, усиливаясь с каждым новым залпом огненных стрел, поражавших врага на огромном расстоянии. Кони истерично ржали, раненые стонали, а смерть собирала свой кровавый урожай.
Всеволод, стиснув зубы, наблюдал за разворачивающейся трагедией. Он понимал, что это конец. Безрассудная храбрость, подкрепленная жаждой мести, обернулась чудовищным поражением. Он видел, как его воины, вчера еще полные сил и надежд, превращались в безликую массу, корчащуюся под градом огня и сокрушительными ударами стрел.
С трудом перекрикивая вой огня и стоны раненых, Всеволод отдал приказ об отступлении. Его голос, обычно громкий и уверенный, дрожал отчаянием, но в нем еще звучала воля, способная повести за собой. Он понимал, что отступление – это не бегство, а тактический маневр, единственный шанс на выживание.
Развернув коня, Всеволод погнал его прочь от багрового ада, в сторону темнеющей стены леса, маячившей на горизонте призрачной надеждой. За ним, словно подгоняемые вихрем, устремились остатки некогда славного войска, обезумевшие от ужаса и боли. Они бежали, не смея оглянуться, спасая лишь собственные жизни, оставив на поле брани не только павших товарищей, но и разбитые надежды, погребенную веру в победу.
И когда спасительная тень леса уже казалась досягаемой, из-под его темного полога, словно рой разъяренных шершней, вырвался смертоносный ливень стрел. Князь Всеволод, пронзенный сразу в нескольких местах, рухнул наземь, обагряя кровью пожухлую траву.
Август, 1188 года
Окрестности Суздаля
Пока в Суздале устроили кровавую баню князю Всеволоду, Адиль, подобно неумолимой реке, стремительно несся по Волге. Кострома, застигнутая врасплох, пала без единого выстрела, Ярославль попытался огрызнуться, сотней дружины наместника. Тщетно! Удар суздальской рати, усиленной дикой мощью торков, оказался сокрушителен. Город пал к ногам победителя, особо не сопротивляясь. Адиль, оставив в Ярославле гарнизон, двинулся дальше на север, к Ростову, усмиряя окрестные земли словом и мечом. Впрочем, за исключением пары кровавых эпизодов продвижение его было скорее триумфальным шествием. Ростов же встретил Адиля не бранным кличем, а смиренным перезвоном колоколов и гостеприимно распахнутыми вратами.
В тот самый час, когда Юрий въезжал во Владимир, знатные бояре подносили ему хлеб-соль. Город ликовал, и радостные крики горожан взмывали ввысь, заглушая даже торжественный звон колоколов. Но в глазах Юрия не отражалось веселья. Он ощущал лицемерную фальшь в этих приветствиях, видел, как за масками приторных улыбок таятся тени недоверия, а возможно, и неприкрытой ненависти. Путь к власти был вымощен костями поверженных противников, и Юрий нутром чуял, что любой из ликующих мог оказаться затаившимся недругом. Хлеб-соль казался ему отравленным, улыбки – зловещими оскалами. Он спешился и принял каравай из дрожащих рук старейшего боярина. Отломив кусок, обильно посолил и, превозмогая отвращение, отправил его в рот. Вкус хлеба обжег горечью, словно само предательство. И еще одна мысль терзала его: что теперь делать с вдовой погибшего Всеволода и его осиротевшими детьми, бежавшими из Владимира, как только весть о трагической смерти князя достигла городских стен? Закончив с хлебом, Юрий отдал каравай слуге и, поднял руку, призывая толпу к тишине стараясь говорить ровно и громко, обратился к собравшимся:
– Благодарю вас, жители Владимира, за теплый прием. Я пришел править справедливо и мудро, чтобы умножить славу города и благосостояние его жителей. В единстве наша сила!
Толпа ответила нестройным гулом приветствий. Юрий натянул подобие улыбки и двинулся в сторону княжеских палат, чувствуя на себе пристальные, и оценивающие взгляды.
Истомленные бездействием и снедаемые жаждой битвы, половцы, чьи ряды усилила сотня егерей и союзные черемисы, оставили бесплодное ожидание булгарских провокаций. Решив испытать судьбу, они двинулись вниз по течению Волги, где их взору предстал авангард эрзян. Быть может, дерзкие пришельцы вознамерились испытать крепость Кстова, а может, их вели иные, тайные замыслы – то не суть важно. Важно лишь то, что между двумя отрядами вспыхнула яростная схватка, в которой авангард эрзян, словно трава, был скошен без остатка. И вот, словно лавина, сорвавшаяся с гор, события покатились по предначертанной стезе войны. За первым столкновением последовала яростная атака на основной лагерь эрзян, а затем – безжалостное уничтожение отряда, что некогда держал в страхе вольные поселения мокши и эрзян. Эрзянский князь, не решившись на дальнейшую эскалацию оправился с жалобой к булгарскому кану.
Август 1188 года
Один из волжских островов
Волга дышала ледяной свежестью предрассветного часа. Туман, сотканный из призрачных теней древних преданий, вился над сонной гладью, окутывая дремлющие ладьи, прильнувшие к пескам безымянного волжского острова. С борта одной из них, чеканя шаг, сошли русские дружинники, облаченные в сталь кольчуг и шлемов. На суровых, настороженных лицах застыло напряжение момента. В авангарде – сам князь Юрий, его взгляд – острый, словно отточенное лезвие, пронизывающий туманную пелену.
Навстречу русским гостям из тумана выступила процессия булгарских воинов. Оружие – луки, сабли, копья – вспыхивало искрами в первых лучах восходящего солнца, а пестрые одеяния отражали богатство и неукротимую мощь Волжской Булгарии. Возглавлял шествие сам кан Габдула, в чьем лице читалась мудрость веков и непоколебимая власть. Он был облачен в шелковый халат, расшитый золотом, словно звездным дождем, а голову венчал тюрбан, мерцающий россыпью драгоценных камней.
– Мир вам, князь Юрий! – голос кана Габдулы прогремел над сонным островом, словно раскат грома, – Да станет этот день началом нерушимого и долгого союза между нашими народами.
– Мир тебе, кан Габдула, – отвечал князь Юрий, в его голосе звучала стальная уверенность. – Мы пришли с добром и надеждой на взаимовыгодный лад. Пусть Волга, наша кормилица, течет рекой дружбы, а не раздора кровавого.
Взгляды двух правителей скрестились. В них – настороженность хищников, уважение достойных соперников и робкое прорастающее зерно надежды на союз. Оба знали: от исхода этой встречи зависят судьбы их народов. Мирное ли соседство и процветание, или новые, еще более жестокие, войны выкуют слова, что будут произнесены на этом ничем не приметном волжском острове.
По знаку кана булгарские слуги раскатали на песке роскошные ковры, словно сотканные из солнечного света, и уставили низкие столики диковинными яствами и пьянящими напитками. Князь Юрий едва заметным движением руки приказал своим слугам выставить угощение со стороны руссов. Аромат жареного мяса, спелых фруктов и терпкого вина наполнил прохладный утренний воздух.
Князь Юрий и кан Габдула воссели друг напротив друга, готовясь к долгому и непростому торгу. Вопросы торговли, зыбких границ, взаимопомощи и религиозных распрей черными воронами висели над повесткой дня. Судьбы двух великих народов, как хрупкие ладьи, были вверены их рукам.
Над Волгой по-прежнему клубился туман, словно древнее божество, внимательно прислушиваясь к каждому слову, произнесенному на этом судьбоносном острове. Солнце поднималось все выше, заливая золотым светом сцену исторической встречи. Начинался день, который мог навсегда изменить ход великой реки времени.
Август 1188 года
Тамар
Тамар с удивлением открыла для себя опьяняющую сладость подчинения в постели. Властная и независимая в жизни, она, словно податливый воск, таяла в руках мужчины, умевшего разбудить в ней эту дремлющую, почти забытую потребность в силе и контроле. Он объезжал ее, словно дикую кобылицу, непокорную и своенравную. В жизни она несла бремя силы и независимости, но здесь, в интимном полумраке, все правила и убеждения рассыпались в прах. Оказалось, что отдать бразды правления, довериться чужой воле – это не слабость, а экстатическое освобождение. Освобождение от вечной необходимости быть сильной, принимать решения, нести непосильную ношу ответственности. До него мужчины лишь робко касались поверхности, не смея проникнуть вглубь. Его руки, уверенные и грубые, исследовали ее тело, словно картографы, открывающие новые, неизведанные земли. Каждое движение, каждое прикосновение высекали искры, рождая не только боль, но и волну трепетных мурашек, затопляющих ее с головокружительной силой. Она позволяла себе стоны, не сдерживая первобытных чувств, позволяла себе зависеть от его ритма, от его дыхания, от самой его сути. В этом добровольном подчинении она ощущала парадоксальную власть – власть над его желанием, власть над тем, как он пожирает ее глазами, как чувствует каждую клеточку ее существа. Его грубость и наглость и возбуждали, и бесили её одновременно. Именно в этой опасной игре контрастов, где удовольствие переплеталось с легким страхом, а покорность с ощущением собственной силы, и рождалось истинное пламя их страсти.
Он обманулся, приняв её покорность в постели за слабость в жизни, возомнив, что и вне опочивальни будет править безраздельно. Тамар подобной иллюзии не потерпела. В их отношениях разгорелась тихая, но беспощадная война за власть, перемежаемая бурями страсти, порой грубой, почти жестокой. Ашкар утверждал своё доминирование в ложе любви, Тамар лишала его рычагов влияния в государственных делах, обращая в пыль его мнение. Даже вчерашние подданные всё чаще взирали на Тамар, как на истинную правительницу. Ашкар чувствовал, как власть утекает сквозь пальцы, как песок сквозь сито. Ещё немного, и он из владыки превратится в супруга при царице. Ярость клокотала в нём. Он видел крадущиеся усмешки в глазах придворных, когда Тамар одним словом обращала в ничто его решения. Слышал шепот за спиной, возносящий её мудрость и прозорливость до небес. Чувствовал себя марионеткой в руках искусной кукловодки. И чем отчаяннее он пытался вырваться из этой невидимой клетки, тем крепче сжимались её прутья.
Лишь в постели, в объятиях Тамар, он находил мимолетное забвение. Там он был господином, там он мог доказать своё превосходство. Но рассвет приносил отрезвление. Тамар вновь взбиралась на трон, а он оставался лишь призраком былого величия. Он пытался вернуть утраченное, устраивая тайные сборища, плетя коварные интриги. Но Тамар, словно читала его мысли, и каждый раз его замыслы рассыпались в прах, как карточный домик от дуновения ветра. Авторитет таял, как первый снег под весенним солнцем. Ашкар осознавал своё поражение. Он понимал, что Тамар, эта прекрасная и коварная змея, переиграла его. Стал пленником собственной страсти, жертвой собственной самонадеянности. И ему оставалось лишь наблюдать, как его мир рушится, обращаясь в горький пепел у его ног.
Но даже в этом пепле тлела искра надежды. Быть может, ещё не всё потеряно. Быть может, он сумеет вернуть себе власть.
Август 1188 года
Белгород на Днестре
тысячный Ратмир
У тысяцкого любого города забот невпроворот, а уж коли город тот на самой границе стоит, вдали от стольного града, да еще и перевалочным пунктом для полабских славян служит, то заботы его множатся десятикратно, в тугой узел сплетаются. И вертелся Ратмир, тысяцкий белгородский, словно белка в колесе, от первой звезды до заката багряного солнца. Одно утешение – с рыбным промыслом управились. Осетров, севрюг да белуг наловили вволю. И закоптили, и засолили, и балыка по княжескому рецепту учинили – запас на год, да еще и на торг хватит. Большую часть в Крым повезут, там купцы расторопные. Раньше и галичане охотно брали, да только у них сейчас смута, не до торговли им.
Но пуще всего Ратмира Берладь тревожила – дикий край меж Днестром и Дунаем, да город одноименный, где вольные люди собрались, беглые из разных княжеств, а по правде сказать – разбойники да головорезы. Пока что белгородцев особо не трогали, так, попытались пару раз озорничать: деревеньки пограбить, скот увести. Но Ратмир быстро показал, кто в Белгороде хозяин. Выловил озорников, да на дубах вдоль дороги и вздернул. Никто не ушел от расплаты.
Однако чуял Ратмир, что Берладь – это лишь предвестие бури. Слишком вольготно там жили, слишком много оружия у них появилось. Не сами же они его ковали? Значит, кто-то снабжал. И этот кто-то, наверняка, имел виды на белгородские земли. Князю, конечно, докладывал тысяцкий о берладских беспокойствах, да только князь далеко, у него своих забот полон рот. Придется, видно, самому Ратмиру разбираться с этой берладской вольницей.
Решил Ратмир отправить в Берладь лазутчиков. Пусть разузнают, что там за люди, какие у них силы, кто их вождь, и главное – кто оружие поставляет. Выбрал он для этого дела самых надежных и опытных воинов, тех, кто и в бою не дрогнет, и в разговоре слово нужное найдет. Переодел их в купцов, навьючил телеги товаром, да и отправил в путь.
Прошло несколько недель, и вернулись лазутчики с тревожными вестями. В Берлади собралось немало народу, во главе их стоит некий Ростислав Иванович, беглый князь из первой галицкой династии, сын Ивана Берладника. Оружие им поставляют смольчане да валахи, за золото да за полон. Иван мечтает о возвращении Галича под свою руку или создании собственного княжества, и Белгород – лакомый кусок для него. Поэтому вопрос, что он посчитает выгодным для себя двинуть на Галич, где обосновался венгерский королевич Андраш, сын Белы III, или обеспечить себе тыл покорив Белгород, оставался открытым.
Князь не забыл о Ратмире, прислал на помощь три галеры с греческим огнём, да тысячу половцев под предводительством своего дядича Данила Кобя́ковича. В целом под рукой Ратмира оказалось под три тысячи воев, да пять боевых галер, сила немалая. Вот только по словам лазутчиков у Ивана порядка десяти тысяч человек.
Ратмир выслушал лазутчиков, хмуря брови. Новости были скверные, но ожидаемые. Беглый князь, да еще и с такими амбициями, – это не просто разбойничья шайка. Это серьезная угроза, с которой придется считаться. Смоляне и валахи, подпитывающие берладскую вольницу оружием, тоже не добавляли оптимизма. Значит, за спиной у Ростислава стояли влиятельные силы, заинтересованные в дестабилизации обстановки в регионе.
Греческий огонь и половецкая тысяча – помощь, конечно, существенная, но против десяти тысяч берладников её может оказаться недостаточно. Нужно было думать, как обратить численное преимущество врага в свою пользу. Помниться князь все говорил, что воюют не числом, а умением. Вот этот тезис он и планировал воплотить в жизнь, если Иван все же решиться начать с Белгорода.
Август 1188 года
О́вручское кня́жество. Овруч
Рю́рик Ростисла́вич
Глава Ростиславичей был взбешен и неприятно огорошен, или верней наоборот неприятно огорошен, а уж потом взбешен. Ростислав, его сын, едва успевший вкусить брачного ложа с восьмилетней дочерью Всеволода Владимирского, вернулся из Торческа с вестью, от которой леденела кровь. Берендеи, словно выпущенные из клетки дикие звери, целыми родами покидали обжитые земли, устремляясь в бескрайнюю степь. И что горше всего – половцы, чья вражда с берендеями казалась незыблемой, не только не чинили им препятствий, но и встали стеной, не позволяя княжеским дружинникам преследовать беглецов. Юный князь Торческий, шестнадцатилетний мальчишка, едва успевший утвердиться на престоле, в одночасье лишился чуть ли не половины своей паствы.
Рюрик задумчиво погладил свою короткую, клиновидную бородку. Берендеи, хоть и слыли «своими погаными», верой и правдой служили щитом, охраняя южные рубежи княжества. Их внезапный уход зиял черной дырой в обороне, и Рюрик, как никто другой, понимал, чем это грозит. Половцы, почуяв слабину, словно волки, обязательно воспользуются возможностью поживиться в богатых городах и селах. А князь киевский Святослав, как коршун, не простит ему, если не обеспечит безопасность его владений.
