Текст книги "Драйвер (СИ)"
Автор книги: Олег Север
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)
Июль, 1188 года
Порт Бату c . Аджария
Алексей Коломан
Алексей вглядывался в приближающийся берег, и душу его терзали сомнения, словно буря в тихой гавани. Верно ли он поступил, приняв предложение дяди – призрачной фигуры из далекого детства, а может, и вовсе незнакомца? Сначала, когда в Антиохии к нему явился гонец, он счел это нелепой шуткой, но кодовое слово, сорвавшееся с его уст, заставило отнестись к заморскому зову всерьез. И, конечно, щедрые подъемные, обещанные не только ему, но и каждому воину, которого он сумеет собрать под свои знамена.
Вскоре Алексей уже жадно вчитывался в письмо дяди, где тот расписывал земли, изобилующие дичью и рыбой, плодородные нивы, жаждущие умелых рук, и, самое главное, – шанс построить свою судьбу, не склоняя головы ни перед кем. Тяжело вздохнув, он бросил взгляд на своих немногочисленных соратников, таких же, как и он, – авантюристов и наемников, готовых обменять жизнь на звонкую монету. В их глазах застыло немое ожидание. Он рискнул, и никто не дрогнул, не отказался от путешествия за тридевять земель.
Берег неумолимо приближался, и из-за пелены горизонта начали проступать очертания гор, укрытых дремучим лесом. Земля дышала дикой, неприступной красотой, но одновременно манила своей девственностью и возможностью начать жизнь с чистого листа. Сердце его забилось учащенно, в груди разгоралась искра надежды. Он вспомнил слова дяди о том, что их род испокон веков славился храбростью и талантом осваивать новые земли. Быть может, именно здесь, на этом далеком берегу, он найдет то, что так долго и безуспешно искал.
Корабль, словно уставший зверь, бросил якорь в тихой бухте, и Алексей, жадный до новых впечатлений, первым спрыгнул на берег. Оживленной толпы не наблюдалось: лишь две боевые галеры под стягами крымского княжества сонно покачивались у причала да пара-тройка пузатых купцов, словно сонные мухи, лениво стояли под разгрузкой. На смотровых башнях, словно каменные истуканы, несли службу стражники, их взгляды скользили по гавани с усталой безучастностью. Справа от причалов, подобно молчаливым великанам, высились капитальные склады, а слева, словно рассерженный рой пчел, гудел и пестрел красками рыбный рынок.
Их встречали: дядя и десяток облаченных в доспехи воинов. В дяде Алексей узнал отца, тот походил на него, словно зеркальное отражение, – вернее, наоборот, ведь отец был младшим братом. В его взгляде плескалась смесь гордости и беспокойства. Князь Абхазский, крепко обнял племянника, при объятии Алексей ощутил тяжесть кольчуги под тонким шелком камзола.
– Здравствуй, Алексей. Рад видеть тебя целым и невредимым после столь долгого путешествия, – голос его был низким и хриплым, словно шелест осенних листьев.
Воины, стоявшие за спиной князя, молча поклонились. Их лица, обветренные и суровые, выражали сдержанную настороженность. Алексей почувствовал на себе их взгляды, оценивающие и изучающие. Он знал, что ему предстоит доказать свою храбрость и преданность, чтобы заслужить их уважение.
Алексей шагнул навстречу, чувствуя, как сомнения отступают перед лицом реальности.
– Здравствуй, дядя, – ответил он, стараясь придать своему голосу уверенность.
– Я привел воинов, как и обещал." Дядя кивнул, его губы тронула едва заметная усмешка.
– Посмотрим, чего они стоят. Земли здесь суровые, и враги не дремлют. Но если ты и вправду сын своего отца, то справишься."
– Прошу за мной, племянник, – произнес князь, отстраняясь. "Все готово для твоего размещения. Тебе нужно отдохнуть и набраться сил. Завтра мы поговорим о делах."
По его знаку для Алексея и его людей подвели осёдланных лошадей. Они отправились в путь пронзая город насквозь, мимо лавок и мастерских, наполненных запахами специй, кожи и дерева. Городок жил своей обычной жизнью, не обращая внимания на прибытие нового гостя.
Около двух часов пусти и вот перед ними возникли стены древней римской крепости, а ныне главной твердыни их княжества.
Ворота крепости распахнулись, пропуская отряд внутрь. Алексей с интересом оглядывался по сторонам, отмечая мощные стены, сторожевые башни и казармы, где суетились воины. В самом центре крепости возвышался каменный замок, окруженный цветущим садом. Здесь чувствовалась сила и защищенность, как будто время замерло в этих древних стенах.
Их разместили в просторных, но скромно обставленных покоях. Князь Абхазский лично провел Алексея по крепости, показывая склады с оружием, амбары с продовольствием и конюшни, полные боевых коней. Он рассказывал о землях княжества, о его границах, о соседях – дружественных и враждебных. Алексей внимательно слушал, стараясь запомнить каждую деталь, понимая, что от этого зависит его будущее здесь.
Вечером состоялся пир в честь прибытия Алексея и его воинов. Столы ломились от яств: жареное мясо, рыба, дичь, свежие фрукты и овощи, а также вино и мед. Князь Абхазский произнес тост за племянника, желая ему удачи и процветания на новой земле. Воины отвечали громкими возгласами и поднимали кубки за здоровье Алексея.
Но среди веселья Алексей чувствовал напряжение. Он видел настороженные взгляды воинов князя, их сдержанную неприязнь. Он понимал, что ему предстоит нелегкий путь, чтобы завоевать их доверие и уважение. Но он был готов к этому. Он приехал сюда, чтобы построить свою судьбу, и ничто не остановит его на этом пути.
После пира, когда шум стих, Алексей вышел на крепостную стену. Ночь окутала землю, и звезды мерцали в темном небе. Он смотрел вдаль, на бескрайние просторы, и чувствовал, как в его сердце разгорается огонь надежды. Он знал, что здесь его ждет нелегкая жизнь, полная опасностей и испытаний. Но он верил в свои силы, в свою храбрость и в то, что сможет построить здесь свой новый дом.
Июль, 1188 года
Князь Давид Сослани
Остров Сардиния
Князь восседал на балконе княжеского дворца, взор его скользил по угасающему дню, растворяющемуся в объятиях моря. Багрянец заката, словно прощальный поцелуй солнца, медленно таял в сумерках, окутывая мир в приглушенные, меланхоличные тона. Ветер, словно призрак минувших эпох, шелестел листвой за окном, вторя тихим шепотом ушедших времен. Взор князя был устремлен в безбрежную даль, туда, где горизонт, словно художник, смешивал краски неба и моря. И хоть душа его противилась государственным заботам, жаждала остаться в плену объятий юной супруги, долг повелителя призвал его к себе. С тяжестью на сердце князь оторвался от возлюбленной, дабы уделить время насущным вопросам правления. Компанию ему составили дядька жены, хитрый и проницательный Теодор Кастомонит, и верная Цахис, чья преданность не знала границ. Эти двое, словно два крыла одного орла, сработались на диво, выступая единым фронтом в большинстве государственных дел.
Теодор докладывал чётко, словно чеканя слова, в военной манере, что неизменно импонировало князю: – Экономика княжества ожила, словно после долгой зимы. Торговые пути вновь полны жизни, и возобновились поставки воска и зерна в земли Италии и Сицилии. Однако львиная доля наших товаров теперь уходит в Византию и султанат Аюбидов. Эта диверсификация позволяет нам не зависеть от капризов одного покупателя и значительно повысить цены, что не может не радовать ни местных производителей, ни княжескую казну. Драгоценные металлы, добываемые в недрах княжества – серебро, свинец и медь – целиком выкупаются императором по цене справедливой, даже можно сказать царской, что также способствует процветанию казны. Набег оказался весьма прибыльным. После щедрых выплат участникам похода и достойных компенсаций семьям павших героев, казна пополнилась суммой, равноценной ста семидесяти одной тысяче номисм. Теперь нам предстоит мудро распорядиться этими средствами, вложить их с наибольшей пользой для процветания княжества.
Князь слушал, не перебивая, лишь изредка кивая в знак понимания. Слова Теодора лились ровным потоком, рисуя картину процветающего княжества. Но за внешней благостью скрывались и тени, которые не могли ускользнуть от его наметанного взгляда.
– Хорошо, Теодор, – произнес князь, когда докладчик замолк.
– Но что с настроениями в народе? Доходят ли до них плоды этого процветания? Ведь богатая казна мало что значит, если подданные голодают и ропщут.
В разговор вступила Цахис:
– Князь, народ доволен. После набега многие семьи получили помощь, поля засеяны, амбары полны. Торговцы охотно скупают излишки, цены растут, что радует крестьян. Однако, поговаривают, что некоторые купцы, почуяв наживу, скупают зерно у крестьян за бесценок, а затем перепродают его втридорога. Эти слухи вызывают недовольство, если им не положить конец, оно может перерасти в нечто большее.
Князь нахмурился. – Купцы… Вечная головная боль. Теодор, поручаю тебе разобраться с этим делом. Если слухи подтвердятся, виновные должны понести наказание, невзирая на их положение. Цахис, а что с нашей разведкой? Есть ли какие-то угрозы извне?
Цахис, чей взгляд обычно был мягким и лучистым, стал суровым и проницательным.
– На границах спокойно, князь. Однако, ходят слухи о том, что Геную собирает большой флот и набирает наёмников. Против кого будет он направлен пока остаётся загадкой. Толи он постараться добить пизанцев, толи нападут на нас, а может ещё что задумали пока не ясно.
Князь задумчиво погладил эфес меча. Генуя… Их корабли бороздили моря, а амбиции не знали границ. Нужно быть готовым ко всему. Вот кого бы он с удовольствием предал огню.
Цахис, усилить наблюдение за генуэзцами. Пусть наши лазутчики будут начеку и сообщают обо всем подозрительном, напомни мне отправить письмо императору, вместе с подарками.
–Теодор, подготовь княжество к войне. Провиант – в амбары, стены – к осмотру и починке, где необходимо. Завтра, в одиннадцать, созывай княжеский Совет. Если Генуя вознамерится испытать нашу твердость, встретим их как подобает.
Теодор склонил голову. – Будет исполнено, князь.
Князь Давид перевел взгляд на море, где последние искры заката отчаянно цеплялись за горизонт, уступая натиску надвигающейся ночи. В душе зрело смутное предчувствие. Война – всегда багровая жатва и скорбь, но порой она – горькая необходимость.
Память услужливо разворачивала свитки минувших лет: яростный пляс клинков, сталь, воющая в унисон с предсмертными криками, хриплые молитвы воинов. Он помнил пьянящий жар битвы, адреналин, что диким зверем метался в крови, нерушимое братство дружины, где плечом к плечу – стена против врага. Свист смертоносных стрел, едкий смрад гари и крови, и оглушающую тишину, обрушивающуюся после победы, словно каменная плита.
Тосковал ли он по тем временам? Да. В мирной жизни не хватало той гранитной остроты, той беспощадной проверки на прочность, что дарила война. В тихие дни он чувствовал себя львом, томящимся в клетке, взор которого устремлен к бескрайним просторам. Но Давид понимал, что эпоха его лихих подвигов прошла. Ныне его жребий – печься о благе своего народа, возводить города, умножать торговлю. Он должен быть мудрым кормчим, а не безрассудным рубакой. И все же, порой, в часы безмолвия, сердце его жаждало вновь оседлать боевого коня, сжать в руке сталь меча и услышать громогласный клич своей дружины. И если найдется безумец, что пробудит в нем зверя, – он горько пожалеет об этом.
Июль, 1188 года
Киссамос, Крит
Танкред король Ифрики
С самого утра Танкред ощущал прилив сил, словно вчерашний ветер удачи наполнил его паруса. Переговоры с Мануилом, другом детства, а по совместительству и императором Византии, прошли блистательно. Графство Лечче, словно камень, тянувший ко дну, было сбыто за 300 000 номисм и щедрый россыпь преференций. Теперь предстояло вывезти верных людей, но эта задача не пугала – Мануил обещал предоставить флот, для их переезда. Заодно он должен доставить нового владельца в Лечче, вместе с его дружиной. Танкреда мало волновало, кого Мануил назначит новым графом – заботы о собственном государстве поглощали его целиком. Его владения, словно сотканные из золотого песка и горной лазури, простирались тонкой прибрежной полосой от Сфакса на востоке до Мелильи и Уджды на западе, от морского побережья до седых вершин Атласа.
В голове Танкреда уже зрел план, словно спелый плод, готовый к употреблению: укрепить оборону прибрежных городов – драгоценных жемчужин его владений, создать флот, чья мощь затмила бы генуэзские и пизанские эскадры, одарить местное купечество щедрыми преференциями и привлечь ремесленников, дабы вдохнуть жизнь в города, изнемогающие под палящим солнцем. На востоке владения Танкреда граничили с пестрым лоскутным одеялом частных земель византийской знати, протянувшимся от Габеса до Сирта. На западе, после падения Маракеша и гибели Якуба аль-Мансура и «балканского пса», разверзлась пучина хаоса. Каждый, даже самый мелкий, военачальник алчно тянул руки, стремясь отхватить кусок от общего пирога. И лишь благодаря титаническим усилиям полководца Абу Мухаммада, эта вакханалия не переросла во всеобщий крах. А жаль…
Танкред усмехнулся своим мыслям. Пусть грызутся, словно псы за кость. Пока они заняты дележом шкуры убитого льва, у него есть время подготовиться. Время – его главный союзник, а пески Сахары – надежный щит. Он создаст государство, где порядок и процветание станут не исключением, а правилом. Государство, чье имя будут произносить с уважением от берегов Сицилии до ворот Мекки.
Он вызвал к себе своего верного секретаря, Этторе, человека незаметного, словно тень, но обладающего острым умом и феноменальной памятью. "Этторе, подготовь послания к главам всех прибрежных городов. Сообщи им о моем скором прибытии и прикажи собрать самых достойных мужей для обсуждения насущных дел." Секретарь поклонился и исчез, словно растворился в воздухе.
Танкред подошел к окну, впуская в комнату свежий морской бриз, смешанный с ароматами цветущего жасмина. Внизу, в гавани, покачивались византийские корабли, готовые к отплытию. Он смотрел на них с нескрываемым удовольствием, зная, что каждый парус приближает его к мечте. Но в глубине души таилась легкая тревога. Мануил был другом, но политика – игра без правил. Танкред не мог полностью доверять византийцам, и потому уже отдал распоряжение о подготовке собственных кораблей в Сфаксе. Пусть это будет медленно, но надежно.
Вернувшись к столу, заваленному картами и свитками, Танкред углубился в изучение береговой линии своих владений. Каждый залив, каждый мыс, каждая крепость были ему знакомы. Он помнил имена капитанов гарнизонов, знал слабые и сильные стороны каждого укрепления. Предстояло многое сделать: усилить оборону Триполи, модернизировать укрепления в Кайруане, построить новые верфи в Бизерте. И все это требовало не только денег, но и времени, а времени у него было не так уж и много.
В дверь тихо постучали. Этторе вернулся с готовыми посланиями. Танкред бегло просмотрел их, удовлетворенно кивнул и поставил свою печать. "Отправь их немедленно, Этторе, и позаботься о надежных гонцах. Весть должна дойти быстро и без искажений." Секретарь вновь поклонился и скрылся, оставив Танкреда наедине с его мыслями и планами.
Он смотрел на карту, представляя себе будущее своей Ифрикии – сильной, процветающей, независимой. Государства, где смешались бы культуры и народы, где торговля и ремесла процветали бы, а война служила лишь средством защиты. Он верил, что сможет воплотить эту мечту в реальность. Он был Танкред, король Ифрикии, и он был готов к борьбе.
Июль, 1188 года
Вальдемар Книжник
Солнце, словно раненый зверь, истекало кровью на горизонте, заливая небеса багряным золотом предзакатного пожара. Ветер, пропитанный йодистой солью и терпким ароматом диких трав, доносил издалека приглушенное бормотание моря. На вершине сторожевой башни, словно древний каменный страж, застыл Бьярн, седовласый ветеран, чьи глаза, несмотря на прожитые годы, сохранили соколиную зоркость. Именно он первым выхватил из морской дали силуэты возвращающихся кораблей.
– Корабли! Корабли идут домой! – проревел он, и его голос, усиленный ветром, пронесся над крепостными стенами, словно раскат запоздалого грома.
Весть о возвращении юного конунга молнией облетела столицу. Женщины, позабыв о домашних хлопотах, с развевающимися подолами бросились к берегу. Дети, оглашая окрестности радостными криками, вихрем неслись впереди, показывая пальцами на едва различимые точки вдали. Старики, опираясь на резные посохи, степенно следовали за ними, в их усталых глазах теплилась робкая надежда и долгожданное облегчение.
И вот, словно из чрева морского чудовища, из-за скалистого мыса выползли паруса. Не один и не два – целая флотилия, несколько дюжин лангскипов (длинный корабль), словно гордые лебеди, рассекали пенные волны. На пурпурных парусах, налитых ветром, гордо реял стяг Вальдемара Молодого – черный ворон, зловещая птица войны, на алом поле.
На носу флагманского корабля, словно вылитый из бронзы, стоял сам конунг. Едва восемнадцать зим отсчитала его жизнь, но имя его уже гремело в сагах. Светлые волосы, словно пряди лунного света, развевались на ветру, а глаза, цвета зимнего штормового моря, искрились жаждой победы. На плечах его поблескивала кольчуга, выкованная лучшими кузнецами далекой Норвегии. В руке он сжимал боевой топор, чье отполированное лезвие, казалось, впитало в себя отблески заходящего солнца.
Чем ближе подходили корабли, тем отчетливее становился шум: боевые клики, грубые песни викингов, лязг оружия, сливающиеся в единый победный гул.
И вот, корабли коснулись берега. Вальдемар, словно дикий барс, спрыгнул на родную землю, твердо ступив на песок. Его встретил взрыв ликующих криков, оглушительные возгласы приветствия, слившиеся в единый рев восторга. Первой к нему бросилась его мать, королева София. Она заключила сына в объятия, чувствуя, как сильно он возмужал и окреп за время похода.
– Добро пожаловать домой, сын мой! – прошептала она, с трудом сдерживая слезы радости, готовые хлынуть потоком.
За королевой к Вальдемару подошел его старший брат, король Кнуд. Лицо его, обычно суровое, расплылось в искренней улыбке при виде младшего брата.
– Ты вернулся с честью, брат. Твои подвиги будут жить в веках, воспеваться скальдами в сагах! – сказал он, по-братски похлопав молодого конунга по плечу.
И вот, начался парад несметных трофеев. Рабы, закованные в цепи, серебро, сверкающее лунным светом, золото, ослепляющее своим блеском, драгоценные камни, переливающиеся всеми цветами радуги – всего было в таком изобилии, что казалось, не хватит и целой жизни, чтобы пересчитать. Бонды, разинув рты, дивились невиданному богатству, а воины, расправляя плечи, гордо осознавали свою причастность к этой великой победе.
Вальдемар взобрался на импровизированный помост из четырех сведённых вместе щитов, возвышаясь над ликующей толпой. Он поднял боевой топор над головой, и его голос, словно раскат грома, пронесся над портом:
– Воины! Мы вернулись домой с богатой добычей! Мы заслужили это своим мужеством и отвагой! Мы возвеличили имя нашего племени! Да здравствует наша победа!
Его слова были встречены оглушительным ревом, многократно отраженным от скал, эхом, прокатившимся по порту, словно клятвой верности и преданности своему конунгу, успевшему среди них получить прозвище – Книжник. Сам Валдемар не возражал, какие его годы будут ещё битвы, подвиги и новые прозвища.
Праздник победы длился всю ночь. Медовуха лилась рекой, а жареное мясо едва успевало поспевать на вертелах. Вальдемар, несмотря на усталость после похода, старался уделить внимание каждому: и бравым воинам, и простым горожанам, разделяя с ними радость победы.
Ночью, когда пиршество достигло своего апогея, Вальдемар смог покинуть пир и отправиться в свои покои. Его мать, королева София, последовала за ним. Она села рядом с сыном, наблюдая за ним с материнской заботой.
– Ты устал, сын мой, – промолвила она, – Но я вижу в твоих глазах не только усталость, но и тревогу. Что гложет твою душу? Вальдемар вздохнул, откинувшись на мягкие подушки. – Я рад победе, мать, но я вижу, как она далась нам. Слишком много крови пролито, слишком много жизней потеряно. Я боюсь, что слава и богатство ослепят народ, и они забудут о настоящей цене мира и благополучия.
Королева София взяла руку сына в свою и ласково сжала ее. – Не все измеряется золотом и славой, сын мой. Самое главное – это память о тех, кто отдал свою жизнь за нас. Ты должен помнить об этом, и помогать старшему брату вести свой народ к мудрости и справедливости.
Июль, 1188 года
Генрих II
Чёрная полоса, казалось, навеки сковала его жизнь. То ли проклятье тяготело над ним, то ли правы были священники, и это – кара за тяжкие прегрешения. Король Генрих поежился. Даже летний зной не мог согреть костей в этом проклятом замке.
Сначала смерть Генриха Молодого, первенца, надежды престола. Затем – раздор с Ричардом, наследником, которому более подошло бы прозвище «Ослиная башка», нежели «Львиное Сердце». Когда, наконец, удалось договориться с Филиппом Августом и скрепить Нонанкурский мирный договор под сенью вековых дубов, Генрих возлагал на него столько надежд, мечтая о тихой старости. Но этот упрямец, словно оглохнув к доводам рассудка, видел лишь пламя войны, жажду славы и новых земель. Мирный договор для него – грязная тряпка, брошенная к ногам чести. Он продолжал войну, словно одержимый безумец, игнорируя мольбы отца.
Земли пылали, кровь лилась рекой. Европа затаила дыхание, наблюдая за разгорающимся конфликтом.
Генрих чувствовал, как жизнь неумолимо покидает его. Болезнь, словно крадущаяся тень, впилась в его плоть, высасывая волю и окрашивая мир в серые тона. Лекари, окружив ложе короля, лишь бессильно заламывали руки, их клятвы в верности звучали горькой насмешкой перед лицом неумолимой судьбы. Пламя души Генриха меркло, словно свеча на ветру, а в глазах гас последний отблеск былой силы.
Но терзала короля не столько боль телесная, сколько предчувствие грядущей беды, нависшей над королевством, словно грозовая туча. Ричард, ослепленный гордыней и снедаемый жаждой власти, безудержно гнал страну к пропасти. Дипломатия для него – пустой звук, компромисс – признак слабости. В его взоре пылал лишь неугасимый огонь войны, а сердце было чуждо милосердию и разуму. Он, аквитанец до мозга костей, презирал английский язык и не утруждал себя его изучением. Английская корона виделась ему лишь блестящим трофеем, символом престижа, а не бременем ответственности. Англию он не любил, а англичан считал народом второго сорта, годным лишь для уплаты налогов и бессмысленной гибели на полях сражений, во имя его непомерных амбиций.
Генрих закрыл глаза, пытаясь унять дрожь. Он помнил, как сам, полный сил и честолюбивых замыслов, взошел на престол. Он мечтал о процветающей Англии, о могущественном королевстве, способном диктовать свою волю Европе. И что же теперь? Его труды, его жертвы – все это готово обратиться в прах из-за безумной гордыни сына.
Он вспомнил Элеонору Аквитанскую, свою властную и прекрасную жену. Когда-то их союз казался нерушимым, залогом стабильности и процветания. Но страсти утихли, амбиции разожгли пламя раздора, и вот уже много лет они жили врозь, словно враги, плетя интриги друг против друга. Может быть, и в этом его вина? Может быть, он не сумел сохранить семью, удержать сыновей от вражды?
Генрих открыл глаза и посмотрел на тусклый свет, проникающий сквозь узкое окно. Он чувствовал приближение конца. И вместе с этим чувством росла тревога за будущее Англии. Кто сможет остановить Ричарда? Кто сможет вразумить его, заставить отказаться от безумных планов? Неужели все его правление было напрасным?
Он позвал слугу и попросил принести перо и пергамент. Собрав последние силы, Генрих начертал несколько слов. Слова, которые должны были стать предостережением для его наследника, последней попыткой удержать его от падения в бездну. Слова, полные боли, отчаяния и надежды. Он знал, что шансы невелики. Но он должен был попытаться. Ради Англии. Ради себя самого.
Июль, 1188 года
Ставка Инанч-хана
Как мудры старики, шепчущие: "Пожелай насмешить богов – расскажи им о своих планах". После дерзкого набега меркитов на монгольские кочевья, Буюрук-хан нашел свой конец на окровавленном поле брани, а израненный Таян-хан балансировал на грани жизни и смерти. Даже если бы судьба и смилостивилась, седла ему более не видать, кочевой жизни не знать. Зато юный Кучум, словно разъяренный барс, проявил себя в яростной схватке – собрал воинов, отбил натиск самого Джамухи и свел жестокую сечу к шаткому равновесию. Пришла пора женить наследника. У вождя меркитов, Тохтоа-беки, дочерей и внучек – не счесть. Этот брак упрочит союз и подарит Кучуму столь необходимую опору.
Но Кучум, в чьих жилах кипела молодая кровь, смотрел на меркитов свысока. Союз с ними казался ему вынужденной мерой, уступкой обстоятельствам, а не достойным выбором воина. Его влекли не столько политические выгоды, сколько слава и новые земли.
И все же, долг перед умирающим отцом был превыше личных амбиций. Таян-хан, собрав последние силы, повелел: "Женись на дочери Тохтоа! Это укрепит нашу власть на востоке и защитит народ от новых бедствий". Слова отца, произнесенные шепотом, но исполненные непреклонной воли, стали законом для Кучума.
Выбор пал на прекрасную Айсулу, славившуюся не только красотой, но и мудростью. Ее глаза, цвета ночного неба, казались полными тайн и знаний, а голос звучал словно журчание горного ручья. Кучум, несмотря на свою неприязнь к меркитам, не мог не признать ее достоинств.
Свадебные торжества гремели на всю степь. Шаманы возносили молитвы к небесам, воины состязались в силе и ловкости, а народ ликовал, надеясь на мир и процветание. Кучум, стоя рядом с Айсулу, чувствовал себя пленником обстоятельств, но понимал, что от его решения зависит будущее его народа. Он сжал ее руку, давая клятву верности, и в этот момент в его сердце зародилось нечто большее, чем просто политический союз. Возможно, в этой хрупкой девушке, он найдет не только опору, но и истинную любовь.
Со временем Кучум обнаружил, что за внешностью покорной жены скрывается острый ум и непоколебимая воля. Айсулу оказалась не просто украшением ханской ставки, а верным советником и проницательным политиком. Она умела слушать и слышать, давать мудрые советы и находить компромиссы в самых сложных ситуациях. Кучум, привыкший к прямолинейности воинов, с удивлением обнаружил, что мягкая сила Айсулу порой оказывается эффективнее грубой силы меча.
Вскоре Айсулу родила Кучуму наследника – сына, которого назвали Ильяс. Рождение первенца скрепило их союз, и Кучум начал видеть в Айсулу не только жену, но и мать своего ребенка, часть себя. Он стал прислушиваться к ее мнению, доверять ей важные государственные дела и даже делиться своими сокровенными мыслями.
Июль, 1188 года
Арзамас
Арзамасский край, утопавший в изумрудном море дремучих лесов, испокон веков служил тихой гаванью для разбросанных мокшанских поселений. Здесь, вдали от столбовых дорог и княжеских междоусобиц, жизнь текла неспешно, словно ленивая река, мало чем отличаясь от уклада, освященного пятью столетиями. В этой благословенной глуши, где тишину нарушали лишь голоса птиц да шепот ветра в кронах деревьев, люди жили в согласии с природой: возделывали землю, пасли тучные стада, удили рыбу в тихих омутах и охотились в лесных чащобах. Но вот и до этих заповедных мест дотянулась алчная длань княжеских тиунов. Эрзянский князь Пукша, чьи властные притязания расползлись, словно ядовитый плющ, и на эти земли, потребовал нещадной уплаты половины доходов. Тревога, словно предчувствие беды, поселилась в сердцах людей. Встревоженные старейшины родов собрались на совет, под сенью вековых дубов, дабы сообща решить, как уберечь свой народ от неминуемой беды.
Долга была рада старейшин. Говорили о былой воле, о священной земле предков, о детях, которым грозило вырасти в горькой кабале. Одни, страшась княжеского гнева, предлагали платить дань, надеясь умилостивить грозного властителя и сохранить хоть малую толику нажитого. Другие, молодые и горячие сердцем, призывали к войне, к отчаянной защите родного очага с оружием в руках. Но старый Инязор, мудрейший из старейшин, хранивший в своей памяти эхо минувших веков, долго молчал, внимательно вслушиваясь в каждое слово, взвешивая каждый довод.
Наконец, он поднялся, опираясь на свой верный посох из мореного дуба. Его лицо, изборожденное глубокими морщинами, словно древняя карта местности, выражало неизбывную печаль и глубокую мудрость.
– Война, – произнес он тихим, но твердым голосом, в котором чувствовалась несгибаемая воля, – это всегда кровь невинных и разорение родной земли. Мы – мирный народ, не привыкшие к звону стали и лязгу оружия. Но и платить непосильную дань – значит обречь себя на нищету и вечное унижение. Поэтому я предлагаю уйти на север, туда, где простираются бескрайние земли, богатые плодородной почвой и дичью.
– А если княжеские тиуны по пятам за нами увяжутся?
– Как говаривал покойный внук, есть земли, где ростки русской жизни пробиваются, где князь привечает всякого, кто честен в трудах своих. Не ведают там ни оброка, ни урока, лишь справедливый налог – малую толику, десятую часть от дохода. Дружина у князя справная, для тех, кому сеча по нраву, найдется ратное дело, а остальным – мир да покой. Сказывают, на первые пять лет князь от налогов освобождает, дабы крепко осесть на земле той. Живут там уж несколько родов мокшанских, можно к ним гонцов послать, проведать, как им живется, чем дышат, приглядеть места для поселения. Да и к наместнику княжескому наведаться, словом перемолвиться, не помешает.
Речь Инязора вызвала ропот среди собравшихся. Мысль об уходе с насиженных мест, о расставании с могилами предков, казалась кощунственной. Однако, в словах мудрого старца звучала надежда на лучшую долю. После долгих споров и раздумий, старейшины пришли к согласию. Решено было отправить гонцов на север, к тем мокшанским родам, что уже обосновались на новых землях, и к наместнику княжескому, дабы узнать об условиях жизни и возможности переселения. Молодые охотники и следопыты, самые отважные и смекалистые, отправились в долгий путь, полный опасностей и неизвестности.
Весть о возможном переселении быстро разнеслась по окрестным селениям. Люди, измученные непосильными поборами и страхом перед княжеским гневом, с надеждой внимали рассказам о благодатных землях и справедливом князе. Многие начали готовиться к дальней дороге, собирая нехитрый скарб, запасая провизию и прощаясь с родными местами.
