Текст книги "Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) (СИ)"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

… – В круге сразу видно, кто друг – кто во мраке, ясно, что враг…

… – Помнишь, как дрались мы с целой улицей?..

… – Ждут – уж это точно! – нашей крови полчища мошки и комарья…

… – Долой, долой туристов…

… – Улыбнитесь, каскадёры…

… – Сползает по крыше старик Козлодоев…

… – Britons – strike home!..

… – Знаешь ли ты, как память в эти часы остра?..

… – Дороги – как боги…

… – Не вдоль по речке, не по лесам…

… – Прощай, позабудь – и не обессудь…

… – На коня – и с ветром в поле!..

… – Хлопнем, тётка, по стакану!..

…А дорога через ополье всё не кончалась, и жара не спадала. Судя по всему, уже и до вечера оставалось недолго, и Север начал иссякать в своём песенном запасе, да и под-

60.

певали уже через силу, если честно. И вот настал момент, когда последнюю, наверное, песню Север допевал с несколькими самыми стойкими. Остальные вновь уныло растяги-вались в "хвост". Я с каким-то болезненным интересом прислушивался к голосам друзей и думал, что если сейчас не случится что-нибудь сверхъестественное и песня кончится, то начнётся моральное разложение, писк, упадничество, и поднять настроение станет поч-ти невозможно.

Вот сейчас допоют. И крантец.

– Родник, ребята!!! – заорал Серёжка. – Родник!..

…Вы можете себе представить вкус родниковой воды в те часы, когда от жары готова расплавиться кожа?

Родник бил из-под корней здоровенной сосны, росшей в начале крутого косогора – тут был небольшой борок, сухой и чистый. К роднику все бросились разом, обалдев от одного вида воды. Было какое-то идиотское, животное состояние. Все забыли друг о друге – вернее, просто не оставалось сил о ком-то помнить. Но продолжалось это сос-тояние всего несколько секунд – девчонок пропустили вперёд, по рукам пошли мгновенно заледеневшие котелки. Мы пили и не могли напиться.

– Лагерь разобьём здесь, – махнул рукой Саня, – лично у меня сил нет дальше идти.

С ним никто не спорил. Все разбрелись за хворостом или обустраивать место, ски-дывая поклажу и мокрую обувь. Солнце садилось за косогор, по равнине пролегли длинные тени. Вокруг растущей груды хвороста раскатывали сплошным ковром одеяла.

Олег Фирсов, забравшийся дальше всех по косогору, вдруг завопил, чтобы все шли туда, к нему. Похватав оружие, все бросились вверх, спотыкаясь и перекликаясь.

– Волга! Волга! – заорал более членораздельно Фирс. – Эй, тут Волга!

За косогором был обрыв. А под обрывом – влево, вправо и вперёд – отражала захо-дящее солнце речная гладь.

Мы добрались до Волги. Правда добрались.

* * *

Мокрые ноги совали в огонь. Наконец все улеглись вокруг костра. По рукам пошли холодное мясо, щавель и камышовые корни – печёные, но, естественно, холодные тоже.

– Уф, ну и переход, – выдохнул Вадим. – Думал – всё, помру.

– Уже и песен не осталось, – добавил Игорь Северцев и лениво подбросил в пламя хворо-

ста.

– А ты здорово придумал – петь, – одобрила Наташка Мигачёва. – Вовремя.

– Да это не я придумал, – усмехнулся Север.

Если честно – мне всегда нравилось, когда меня хвалят, хотя я умело это скрывал и слыл "очень скромным мальчиком". Но Север промолчал, и я, слегка разочарованно вздох-нув, занялся едой.

– Это же ты придумал, – щекотнул мне ухо Танькин шёпот. Она сидела возле меня и смотрела понимающими глазами. Отсвет костра падал на них как-то так, что глаза лу-чились изумрудным живым светом, и я задохнулся, но тут же бодро отозвался:

– Да ну, ерунда! – подумал и добавил: – Всё равно спасибо… – я помедлил и решился: – Тань… ты очень устала?

Её глаза заискрились, и она, чуть прикусив уголок губы, посмотрела куда-то в сто-рону:

– Пошли погуляем. Я правильно поняла?

* * *

– Волга, – Танюшка чуть шлёпнула босой ногой по воде, слегка плескавшейся у пес-чаного берега. Я стоял чуть позади и сбоку, мучась желанием её обнять. Потом вдруг вспомнилось, как почти месяц назад мы вот так же ходили по берегу другой речушки, и Танюшка думала, что порезала ногу…

– Тут хорошо гулять босиком, – сказал я. – Ни банок, ни бутылок…

61.

– Не то, что на Пурсовке, а? – Танюшка плеснула ногой в мою сторону, но я не принял игры.

– Мы так мало говорили… ну, за эти две недели… – я присел на корточки. Танюшка, по-думав, опустилась рядом со мной, подобрала несколько галек в песке. Подумала ещё, кину-ла одну в воду. Я молча протянул руку, она отсыпала три. Я тоже кинул. Сказал: – Вот и Волга. Если честно, никак не соображу, куда нам дальше…

– А это не всё равно? – Танюшка кинула ещё одну гальку. – Мир большой… Олег, я не хо-чу сейчас про это.

– Извини, – немного смешался я.

– Ничего… Я искупаюсь, а ты подожди тут, ладно? – она, сев на песок, начала стяги-вать джинсы. Я отвернулся и посмотрел вновь лишь когда Танюшка уже входила в воду, касаясь её ладонями разведённых в стороны рук. – Тёплая, – сказала она, не поворачива-ясь, потом гибко подскочила и нырнула. У меня дух захватило – сам-то я плавать не умел и всегда боялся, когда плавала Танька. Но она уже вынырнула подальше, отфыркиваясь и вертя головой. Слышно было, как она смеётся.

Противоположный берег виднелся чёрной полоской, из-за которой выкатывалась луна. Наверху плясали на древесных стволах отблески костра, слышались голоса, смех – похоже, наши отошли от перехода.

Танюшка выбралась наружу и, прыгая на одной ноге, начала натягивать джинсы прямо на мокрое тело. Я молча протянул ей свою куртку, Танюшка благодарно закивала и принялась вытираться ею. А я смотрел…

… – Почитай мне те стихи, – попросила Танюшка, когда мы отошли по берегу поч-ти на километр. – Те, про Жанну…

Я сразу понял, о чём она говорит. Кивнул, помолчал, собираясь с мыслями и, стара-ясь подстроиться под шаг, начал читать:

– Барабана тугой удар

Будит утренние туманы —

Это скачет Жанна д'Арк

К осаждённому Орлеану…

Двух бокалов влюблённый звон

Гасит музыка менуэта —

Это празднует Трианон

День Марии-Антуанетты!..

Танюшка покусывала длинную прядь волос и слушала – задумчиво, как она всегда слушала это стихотворение.

– Наши девушки, ремешком

Подпоясывая шинели,

С песней падали под ножом,

На высоких кострах горели!

Так же колокол звонко бил,

Затихая под барабаны…

В каждом братстве славянских могил

Похоронена

наша

Жанна!

Танюшка всегда хотела быть на неё похожей.

* * *

– Смотри.

Зрение у Игоря Мордвинцева всегда было отличным. И сейчас он заметил суда пер-вым.

Это были именно суда – не лодки, а суда, как в учебниках по истории, где рисуют корабли викингов и славянские ладьи. Два, под красно-золотыми парусами, они держались на стрежне реки. На палубах можно было различить движение, но не больше. Люди не гребли, их нёс лёгкий ветер.

– Ничего себе, – сказал Андрюшка Соколов. – Вот это лучше, чем пёхом.

– Ты грести не пробовал? – заметил Игорь. – Вот и молчи.

Мы стояли на берегу недалеко от места лагеря.

– Может, покричим? – предложил я. Игорь покосился на меня:

– А если причалят? Кто его знает, что за люди.

62.

– Может, и правильно, – подумав, согласился я.

Неясно было, видят нас с кораблей или нет. Во всяком случае, эти путешественни-ки никаких признаков интереса не проявляли. Разглядеть людей на таком расстоянии на фоне береговой зелени с воды вряд ли было возможно. Но у нас как-то поднялось настро-ение при виде кораблей – ясно, что плывут не негры, и видно, что никого не опасаются…

…На берегу Волги на нас напала не то что апатия – просто лень, как будто это ме-сто в самом деле было местом нашего назначения и больше никуда идти не требовалось. Разленились все. Охота в окрестностях была отличной, негров не наблюдалось, хватало грибов и разной съедобной зелени, в которой неплохо умели разбираться мы все, а девчон-ки – особенно. Сушняка тоже оказалось полным-полно, лагерь уже к концу первых суток обрёл привычно-жилой вид – с навесом, туалетом, аккуратным кострищем… А уж на третьи сутки вообще всем казалось, что мы отсюда никуда и не двинемся…

… – Ладно, – сказал я Игорю и Андрюшке, – давайте, тащите грибы в лагерь, а я пройдусь чуть-чуть.

– Один? – обеспокоился Андрей, берясь за импровизированный мешок из своей куртки. – Не находился, что ли?

– Да я недалеко, просто так, – и я успокаивающе положил руку на кобуру нагана. В та-ком положении я сам себе нравился – весьма героический вид. Сразу видно, что я – чело-век очень серьёзный.

* * *

Ходить просто так мне всегда очень нравилось. А тут ещё было много интересно-го. Не знаю, была ли Волга в этом мире шире, чем в нашем, но что красивее – наверняка. Честное слово. Вчера во время вот такой нашей пешей прогулки – правда, в другую сто-рону – я обнаружил совершенно неземной красоты, как из фантастической книги, мел-кую заводь, где в зеленоватой воде среди бело-розовых цветков кувшинки бродили какие-то большущие существа, похрюкивавшие, точно огромные свиньи. (Кажется, я таких вот видел на картинках в "Палеонтологии", а Олег Фирсов наверняка мог бы назвать их точно) Они выбирали из заводи водоросли и не очень портили общую картину.

Кстати, диких животных я не очень боялся. С чего им на меня нападать? Дубино-головых динозавров тут явно нет, а млекопитающее ещё надо разозлить…

Я отмахал "недалеко" километров десять по ощущению и подумал, что обо мне скоро начнут беспокоиться. Словно бы в подтверждение этого дорогу мне преградила широкая река, впадавшая в Волгу – на противоположном берегу был всё тот же лес. Я какое-то время постоял у воды, пытаясь сообразить, что это может быть. Так и не до-думался – повернул, настраиваясь на то, чтобы сегодня вечером поднять разговор о да-льнейших действиях.

С этой благой мыслью я успел сделать десяток шагов, не больше…

…Негры шли прямо мне навстречу. Их было около дюжины – стольких я мог насчи-тать среди деревьев. Они были без масок, щиты – за плечами. Шли, переговариваясь, и их внешний вид, их взвизгивающая, скрежещущая речь – всё это казалось до предела, до пос-леднего неуместным среди русской природы. Как какие-нибудь инопланетяне из "Вокруг Света" или иностранных книжек…

…Нет. На меня вновь накатило ощущение, что я каким-то чудом оказался в "Хра-нителях". Это было недоброе чудо. Сколько раз я мечтал хоть глазком посмотреть на мир, придуманный английским писателем! И вот – пожалуйста. Только я не Арагорн, не Боромир, не эльфийский воин. Я – четырнадцатилетний пацан с оружием – почти беспо-лезным, потому что мне очень страшно.

Я присел – быстро, но плавно. Отодрал крышку кобуры, достал наган. Не осмелива-ясь его взвести, стиснул в мгновенно вспотевшей руке. Перед глазами неслись обрывки того, что я видел в разорённом поселении. А в голове с бешеной скоростью крутилась мысль, похожая на заевшую дорожку пластинки: "Прогулялся, дурак…прогулялся, дурак…"

63.

Потом её разбавила неоформившаяся, на уровне ощущения, безумная надежда: пройдут мимо, не заметят!!!

Негры не умели ходить по лесу. Хруст и скрежет шагов и голосов окружили меня. Я стиснул зубы, обливаясь потом и сжавшись в заряженный невероятным напряжением ко-мок: ещё шаг, другой – и они начнут удаляться! А я уйду. Обязательно уйду, со мной ни-чего не может случиться!

Металлический крик удивления над самой моей головой был неожиданным. Но нео-жиданным оказалось и для самого негра то, что он буквально споткнулся о белого маль-чишку, сжавшегося посреди вёха.

Только удивиться он и успел. Скорее со страху и от отчаянья, чем осознанно, я выс-трелил ему из нагана прямо между глаз, откатился, уворачиваясь от грузно падающего тела и рванул с низкого старта. Справа оказался ещё один чёрный – он попытался меня схватить, но я даже ускользать не стал, а с расстояния в два шага влепил ему пулю в грудь и перескочил через падающее тело, чудом удержавшись на ногах.

Сзади завыли, заухали; слышно было, как за мной с хрустом ломится погоня. Что-то прогудело над моим плечом, и через секунду, пробегая мимо большого дуба, я увидел дрожащий в его коре метательный нож – хорошо знакомый. Возникший при виде его страх подстегнул меня, как удар кнута.

Я не сразу понял, что шум несётся не только сзади. А когда понял – было, как гово-рится, фатально поздно. До появившихся впереди негров оставалось метров пять, когда я их заметил…

Я шарахнулся вбок – странно, но мысль-то была вполне трезвой, проскочить меж-ду двумя сближающимися линиями облавы. Вернее, она казалась мне трезвой – на самом-то деле это и была настоящая паника. В следующую секунду я понял – не получится, и первый раз в жизни закричал от страха. Негры ответили усиленным хрипом и визгом – до них дошло, что я попался, чуть ли не раньше, чем до меня самого.

Вообще-то я не знаю, почему действовал так, как действовал. Я перебросил рево-львер в левую руку, а правой выхватил палаш. Никакой особой смелости во мне не было – просто уж слишком страшно казалось просто так взять и умереть. Ну, как курице под топором, что ли…

С такого расстояния промахнуться я не смог бы даже с левой. Даже с закрытыми глазами.

Помню, что я вертелся и стрелял – казалось, очень долго, хотя ну сколько там вре-мени нужно, чтобы выпустить пять пуль? Потом я ещё дважды нажал на спуск, и боёк щёлкал в уже пустые гильзы, а со всех сторон были чёрные, какие-то нечистые лезвия – топоры, ятаганы, короткие копья… Я взмахнул палашом, пронзительно взвизгнула сталь – снова и снова – а потом что-то очень сильно, но совсем не больно ударило меня в заты-лок.

* * *

В шалаше отвратительно воняло. Сквозь дырявые крышу и стену вкривь и вкось пробивались толстые и твёрдые лучики света. За такой шалаш следовало оторвать руки – немедленно и под корень.

Только чем отрывать, если ты валяешься в этом шалаше голый, связанный по рукам и ногам, голова болит, а тело буквально зудит от того, как тебя облапали эти вонючие твари?

Первые несколько минут после того, как я пришёл в себя, мне просто не верилось, что всё это произошло со мной. Только после того, как внутрь, откинув вонючую шкуру, заглянул негр и. потыкав меня под рёбра древком копья, что-то со смехом сказал наружу – только тогда я поверил.

Я не разревелся лишь потому, что окаменел и как бы раздвоился – сам про себя смо-трел кино, сидя в безопасном кинозале, и кино было даже интересным, потому что ясно

64.

же: главного героя в любом случае спасут. Или даже если он погибнет, то под красиво-трагическую музыку, навалив вокруг себя кучи врагов, а за его гибель отомстят…

Только я-то, кажется, сейчас просто навалю кучу. Под себя. От страха.

Я напрягся, пробуя разорвать ремни. Ничего подобного; да и сделал-то я это ско-рее от отчаянья. Подтянув колени к подбородку, я увидел, что связан именно тонким ко-жаным ремнём, а не верёвками. Я попытался передвинуть руки вперёд через ступни, но обнаружил, что мне связали не запястья, а выше, середину предплечий. Тем не менее, я ещё какое-то время дёргался и рвался, шипя сквозь зубы – так было не до такой степени страшно, чем если просто лежать неподвижно и ждать.

Когда я вспотел и свёз кожу на руках и щиколотках, мне осталось только успоко-иться. Точнее, успокоился я внешне. Внутренне у меня наличествовали все унизительные признаки страха – крутило и сжимало живот, ритмично подкатывало сладковатое же-лание помочиться, во рту был кислый вкус близкой рвоты, кровь бухала изнутри в виски. Плюсом было то, что прошла головная боль.

Лучше бы убили сразу, подумал я. Представил, как я валяюсь там, в лесу – со стра-шными ранами, подтёкший кровью, запрокинув оскаленное лицо – и заскулил. Нет, это было ужасно, всё было ужасно, любой выход, кроме одного – немедленно оказаться среди своих…

Я заставил себя оборвать нытьё. И только теперь обнаружил, что в шалаше не один. Вообще-то это было не так уж удивительно – я уже сказал, что внутри царил по-лумрак, сам шалаш – не маленький, а мне – не до соседа, лежавшего очень тихо. То ли он был без сознания, то ли наблюдал за мной – не поймёшь, но в тот момент, когда я обра-тил на него внимание, он был вполне в себе и наблюдал за мной левым глазом – внимате-льным и серым, похожим на прибитый росой пепел, под которым ещё есть огонь: не ро-йся – обожжёшься!

Мальчишка был моих лет, тёмно-рыжий и длинноволосый, лежал ничком, связан-ный точно так же, как и я. Щекой он прижимался к мятой траве. Видная мне щека была расцарапана – так, что кожа повисла рваными бурыми лоскутами.

– Ты кто? – выдохнул я, замерев на боку. – Ты наш, русский?

Он повозил щекой по траве и тихо, тоже со вздохом, ответил:

– Нэм руссу… ромэн…

– Румын? – это я понял. – Тебя тоже схватили? Слушай, а если попробовать перегрызть ремни? Ну, хоть на руках?..

Меня понесло. Румын со стоном привстал и тяжело сел, подогнув ноги. Он был весь в синяках, на правом бедре багровела сочащаяся кровью рана, к ней прилип разный мусор. Покрутил головой, и тоже что-то заговорил, дёргая плечом.

Мы друг друга не поняли. Да, собственно, я даже не успел узнать, как мальчишку-румына зовут. Шкура у входа сорвалась, внутрь, сгибаясь, протиснулись несколько нег-ров и со своими обычными звуками потащили нас наружу.

Горел посреди круга из полудюжины шалашей костёр – возле него был вбит в землю столб примерно в два человеческих роста. Я почему-то думал – там будет, как в книж-ках, круг из вопящих и ритмично лупящих по земле дикарей. Но там было только двое нег-ров – они стояли у костра и рассмаривали нас.

Меня шваркнули наземь так, что захватило дух – но перевести его я не успел. Цеп-кая пятерня схватила меня за волосы, и я заорал от боли – меня волоком тащили дальше под злорадный хохот, потом – снова бросили, и сильный толчок в плечо перевернул меня на спину. Я оказался в перекошенном положении – мешали связанные руки – и смотрел снизу вверх на негров, втягивая воздух сквозь зубы. Румына швырнули рядом со мной. Я видел боковым зрением и его лицо – на нём был не страх, а ненависть.

– Этот новенький, – сказал кто-то, и я даже сперва не понял, кто тут говорит по-рус-ски – посмотрел влево-вправо недоумённо. Лишь потом до меня дошло – говорит один из

65.

негров. – Говори, как тебя зовут?

– Олег, – кашлянул я. Сверху опустился ассегай и упёрся мне в живот. Я непризвольно напрягся, с ужасом ощущая сосредоточенную на кончике острия смертоносную тяж-есть.

– Хорошо, – наклонил увенчанную перьями голову негр. – Где твои товарищи?

– Я… – мне пришлось сделать над собой усилие. – Я один.

– Хорошо, – снова кивнул негр. Я поразился: неужели поверил?! Негр что-то скрежет-нул тем, которые притащили нас. Меня подняли, развязали руки и, швырнув к столбу, вновь связали – но уже подвесив меня на какой-то крюк в 20–30 сантиметрах от земли за связанные сзади руки. Больно почти не было, но ремень ощутимо врезался в кожу. – Ты сейчас посмотри, – почти дружелюбно сказал негр. – А потом ночку подумаешь. И утром поговорим как следует.

Он взмахнул ассегаем, ещё что-то крикнул. Негры вздёрнули румынского мальчиш-ку, вцепились в него и перегнули буквой Г, с визгливым хохотом вцепившись в вывернутые руки и в волосы. Один сдёрнул с себя набедренную повязку и, правой рукой поглаживая свой стремительно растущий член, с довольной ухмылкой подошёл к обездвиженному па-рнишке сзади. Левой рукой похлопал его по пояснице, потом – по ягодицам…

Я зажмурился. Так, что перед глазами поплыли стремительные хороводы огней. Но всё тот же негр, подойдя сбоку, сказал: "Смотри!" – и насильно поднял мне веки, безжа-лостно прижав их пальцами. Я попытался мотать головой, но ещё кто-то, придвинув-шись сзади, зажал мою голову ладонями.

Стыдно, наверное, об этом говорить, но я не насилуемого мальчишку жалел, а был в ужасе при мысли, что подобное может произойти со мной. Я не плакал и ничего не го-ворил, только тянул воздух широко открытым ртом – а его не хватало…

…Когда всё было кончено – я не считал, в какой раз – и румына отпустили, он упал. Один из негров присел над ним, доставая метательный нож. Примерился и начал резать горло.

Я был бы очень рад потерять сознание. Только не получалось. Мальчишка с булька-ньем колотил по земле ногами. А негр, отпустив меня, спокойно и доброжелательно ска-зал:

– Ну, ты подумай. До утра.

* * *

Вывернутые руки уже не болели – они онемели, и временами мне казалось, что я ви-шу в воздухе как-то сам по себе. Но я мучился даже в те минуты, когда терял сознание (или засыпал?).

Сильнее любой боли меня мучило её ожидание.

Оно было полным и безнадёжным, это ожидание – как чёрный туннель, в конце ко-торого не свет, а пламя… но не идти в него нельзя, это от тебя не зависит. У меня бы-ло хорошее воображение – и сейчас, ничем не удерживаемое, но затуманенное мучения-ми, оно выстраивало – и наяву и во сне – вереницы тех пыток, которые ждут меня с рас-светом.

Никто меня не спасёт. Вот это – всё, это конец, наступает моё последнее утро, вместе с которым придёт такая боль, которой я в жизни не знал.

Да и что я вообще знал в жизни?! Сколько её было, той жизни?! Я заревел – тихо, но безнадёжно, весь подёргиваясь, и слёзы вымывали из меня остатки мужества.

Когда они придут утром – я заору, я им всё скажу! Я на колени упаду, я просить, умолять буду, я на любые вопросы отвечу, я… я сам им зад подставлю, только бы не му-чили – ведь нельзя же от человека требовать, чтобы он был героем в четырнадцать лет! Я не хочу! Да нет, я просто и не смогу, как эти разные пионеры-герои! Я же всё ра-вно "расколюсь", только перед этим вытерплю много боли – зачем же мучить себя?!

Я вспомнил, как во время игры в войну – не так уж давно, вот ужас-то?! – меня то-

66.

же захватили в плен и только собирались сделать "велосипед", а я уже был готов рас-сказать всё… и только появление Сани с его "зондеркомандой" меня спасло…

Ну боюсь я боли! Боюсь!!! Что теперь?!

Я снова начал плакать. Я не плакал давно и считал себя – вроде бы заслуженно – вы-держанным и спокойным парнем. Вот они – мои выдержка и спокойствие, чего они сто-ят!

Я тихонько завыл от ужаса – даже крох стыда, и тех не осталось. Слышат негры? Да пусть слышат! Мне страшно! Я жить хочу!..

…Когда я в очередной раз пришёл в себя – было утро, и я почувствовал, что дрожу мелкой дрожью. То ли от холода, то ли от страха, а скорее – и от того, и от другого. А ещё – от взглядов двух убранных белыми перьями и султанами негров, стоявших рядом со мной.

На миг я увидел себя их глазами – с опухшей от слёз рожей, со взглядом, в котором остался только ужас, с подтёками на лице, висящего на скрученных руках, как сосиска. Сейчас как раз и было самое время – заорать, что я всё скажу – и начать говорить. Ни-чего иного они от меня и ожидать не могли – за несколько ночных часов мои собствен-ные мысли скрутили меня, как мокрую тряпку, смяли в бесформенный комок.

И я уже почти услышал свой истеричный, тоже заплаканный, срывающийся голос, выкрикивающий ответы на вопросы, которых мне ещё не задали даже.

– Таким ты мне больше нравишься, – удовлетворённо сказал один из негров, и я узнал то-го, который допрашивал меня вчера. – Весь в соплях и слезах, и думающий уже только о том, как больно будет и как бы этого избежать. Ведь так, а?

Как чисто он умеет говорить, даже странно, краем сознания мелькнула мысль. Я кивнул – кого тут обманывать?

– Говорить будем? – спросил негр. У него была усмешка – не их оскал, а именно усмешка победителя. Он ещё ничего не спросил, я ещё ничего не сказал – но он уже победил.

Презирая себя, я кивнул.

– Не слышу? – угрожающе спросил он.

– Буду, – буркнул я. Презрение жгло глаза, выжимая из них слёзы, но я знал, что, если отказаться – будет боль, и презрения не останется, останется только страх… – Толь-ко не убивайте, – добавил я и заплакал снова, стараясь вытереть слёзы о плечо.

Негры рассмеялись – гортанно и презрительно.

– Скажешь всё – не убьём, – пообещал мой "собеседник". – Побалуемся с тобой, как с девкой – и отпустим.

Я продолжал реветь. Негр брезгливо приказал:

– Хватит. Рассказывай.

– Ч… то? – я подавился коротким словом, как хлебной коркой. А хлеба-то мне больше не есть никогда… и эти смеются мне в лицо…

– Первое – где ваш лагерь и сколько часовых, где они стоят?

Тот же самый вопрос, на который я готов был ответить тогда. И сейчас готов. Я сейчас скажу… и они пойдут в лагерь, убьют…

Убьют моих друзей. С которыми я пел песни у костров, помогал друг другу, смеялся и горевал. И думал, что так будет всегда-всегда, даже здесь. Но сейчас я скажу – и их убьют. Не как в игре, а по-настоящему.

Как могут убить меня, если я вздумаю молчать! Никто же из них, из моих друзей, не знает, что такое огонь, палка в безжалостной руке, раскалённая сталь! А я – я могу со всем этим познакомиться! И я же всё равно заговорю, только это будет противней, дольше и страшнее… я снова представил себе это и открыл рот…

А ещё – они убьют Танюшку. Сперва – сделают с ней это. Потом – убьют. Это я тоже себе представил – нетрудно с хорошим воображением.

И эта картина была ужасней всего, что я представлял раньше о самом себе. Поче-

67.

му-то – непредставимо ужасней, так, что я понял – если она станет реальностью, я не смогу жить.

Не смо-гу.

Но если я всё равно умру – то по крайней мере не стану трсом и предателем.

Да – будет больно. Наверное – непереносимо. Но… ведь это только так говорится – непереносимо. А на самом деле это можно выдержать.

И, наверное, это будет не так страшно, как видеть Таню… после этого. И знать, что это – уже не твоя фантазия, а реальность, в которой виновен ты.

По крайней мере – я попытаюсь.

Я поднял мокрое лицо. Как трудно говорить, обрекая самого себя на смерть… Сло-ва – словно глотаешь кипяток. Но что же я – совсем не человек? А всё, что я читал, смо-трел, о чём говорил? Мусор всё это, и только во мне и есть, что этот жидкий ужас?

Ждёте? Ладно.

– Ничего я не буду говорить.

– Вот даже как? – негр протянул руку и взял меня за лицо. – Даже не "не знаю", а "не буду"?

– Не буду, – повторил я. Почему-то из головы вымело все чувства, даже страх – оста-лась только звонкая переливчатая пустота.

– И не надо. – покладисто сказал негр. – Говорить ты и правда не будешь, а будешь ты кричать. День, два – где-то так. Сперва кричать, потом горло сорвёшь и стаешь сипеть, а когда не можешь кричать – боль ещё сильнее… Видишь? – он отошёл чуть в сторону. – Это – для тебя.

И я увидел кол. Его принесли четверо негров, ещё один нёс деревянную колотушку. Кол был свежий, острый, не очень толстый, но длинный.

Всё. Глаз от него я отвести уже не мог, а язык примёрз к небу. По всему телу, по-крывшемуся гусиной кожей, выступил ледяной пот.

– Может, скажешь? – спросил откуда-то негр. – И иди. А то ведь знаешь – это такая боль, что у многих от крика рот рвётся…

– Сволочи, – сказал я. – Зверьё, садисты… Ничего, и до вас доберутся. Жаль, я сам вас мало успел убить… гады…

Я снова заплакал. От острой горечи при мысли, что Танюшка не узнает, что она для меня, и увидит только то, что от меня останется. И тоже будет плакать…

Но – будет жить.

Только надо молчать. И я, готовясь к страшной и долгой боли, зажмурил глаза.

Потом я закричу, конечно. Но это будет просто крик, а не трусливый визг преда-теля… Может быть, Сусанин тоже кричал, когда его убивали поляки. Вот только об-ратной дороги он им не показал.

И я не покажу…

…Когда я открыл глаза – оба негра уже падали к моим ногам. В полном обалдении я – уже начисто ничего не понимая! – наблюдал торчащие у них в затылках – у того и дру-гого – рукояти цельнокованых металлических ножей. На мои ноги и землю лилась кровь.

Потом откуда-то слева выплыл Саня – и я услышал, как валлонка в его руке с коро-тким стуком перерубили верёвку над моими ладонями.

Я рухнул в объятья подскочившего Вадима, не понимая, умер я всё-таки… или каким-то чудом жив?..

Юрий Ряшенцев

На волоске

Судьба твоя,

Враги полны отваги…

Но слава богу —

Есть друзья,

Но слава богу —

68.

Есть друзья!

И, слава богу, у друзей

Есть шпаги!

Когда твой друг в крови —

На войне – как на войне! -

Когда твой друг в крови —

Будь рядом до конца!

Но другом не зови —

На войне – как на войне! -

Но другом не зови

Ни труса, ни лжеца!

И мы горды.

И враг наш горд.

Рука – забудь о лени!

Посмотрим,

Кто у чьих ботфорт,

Посмотрим,

Кто у чьих ботфорт,

В конце концов согнёт

Свои колени!

Противник пал.

Беднягу – жаль…

Но наглецы несносны!

Недолго спрятать

В ножны сталь,

Недолго спрятать

В ножны сталь,

Но гордый нрав – ей-ей! -

Не спрячешь в ножны!

* * *

– Смотри, что у него с руками. Синие…

– Давай я разотру… Эй, девчонок там придержите, тут такое!..

– Ты ему руки сначала опусти. А то смотреть жутко…

А руки-то у меня, оказывается, есть… И болят! Ооой, как болят – вот оно, начали пытать… свои-то, свои за что пытают, я же их не выдал, ничего не сказал! Плечи вык-ручивала, растягивала, сжимала, жгла и морозила беспощадная боль, и так же начинали под чьими-то пальцами болеть и запястья.

– Б-б-больно-о… – прохрипел я, не открывая глаз, потому что ещё не понял, в сознании я или без. И вообще – живой или нет? да это и не казалось важным – боль нарастала. – Ну за что?! Перестаньте, хватит… больно, не трогайте!..

– Живой, живой! Серега, Серый! Он живой!..

– Три, три, он же без рук останется…

– Дай я сменю…

– Дайте ему попить, у него губы белые…

Вода. Настоящая вода! Тоже пытка – сейчас капнут несколько капель, и… нет, по-ят, поят!

Я открыл глаза. Улыбающиеся физиономии окружали меня стеной – точнее, купо-лом, сверкающим зубами и родным. Вадим держал мою голову на коленях и массировал плечи. Арнис растирал запястья.

– Ожил!!! – заорал из-за его плеча Олег Крыгин и замахал рукой: – Жи-вой!!!

– Ты ещё рявкни: "Все сюда!", чтобы девчонки прибежали, – хрипло сказал я и облизнул губы: – Дайте ещё попить, раз уж живой. И оружие с одеждой найдите, если можно.

– Уже нашли, нашли! – заорал Щусь, с широченной улыбкой сваливая возле меня моё ба-рахло.

– А этих Гадесов, – Саня, держа в руке окровавленную валлонку, хлопнул меня другой по плечу, – мы всех прикончили. Они даже из своих халабуд повыскакивать толком не успели.

– Как ты… сказал? – переспросил я. Санек насторожился:

– А чего я сказал? Гадесов.

От уже подзабытого детского словечка повеяло чем-то таким, от чего я широко улыбнулся… а потом облегчённо расплакался навзрыд. Ребята вокруг притихли сочувст-венно и растерянно, а я всё никак не мог остановиться.

Это был последний раз, когда я плакал – на много лет вперёд.

69.

* * *

Четырнадцать лет хороши среди прочего тем, что все пережитые ужасы перес-тают казаться ужасными через какие-то сутки после их окончания. Если ты не свернул себе шею – вскоре ты будешь вспоминать это уже как приключение, не больше. Поэтому ночь я спал совершенно спокойно, а под утро проснулся от того, что ощутил – кто-то на меня смотрит.

Смотрела на меня Танюшка. Я вечером с ней толком и не поговорил – она держа-лась от меня на странном расстоянии. Другие девчонки, сидевшие в лагере, как на раска-лённой плите, бросились на меня толпой, а она… словно я был ярким пламенем: хочется подойти вплотную – и боишься обжечься. А я завалился спать раньше всех, едва поел.