Текст книги "Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) (СИ)"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

…Плохо помню, что я делал дальше. Наверное – делал не очень умело. Да не "наверное" – "наверняка", конечно. Но в тот момент, когда мы с Танюшкой – одновременно! – достигли уже какой-то запредельной точки наслаждения, когда мы закричали – вот в этот миг я понял, что мы никогда не умрём. Нельзя умереть в мире,

198.

где возможно такое чудо…

…Танюшка лежала чуть сбоку от меня – нога поперёк моих раскинутых ног, рука – у меня на груди. Мы оба громко дышали и были мокрыми, как из ванны. Наслаждение откатывалось прочь, но после него оставалась не пустота (как после – ну, того, с самим собой), а чувство глубокой удовлетворённости. Таня посмотрела на меня сквозь шторку спутанных волос, подняв голову с моего плеча – и засмеялась:

– Я думала, что умру!

– Я сделал тебе больно, – виновато сказал я. Таня загадочно засмеялась:

– Да нет, это… там другое. В конце я думала – сейчас задохнусь… и это будет самая лучшая смерть, которую только можно пожелать.

– Нас уже ищут, наверное, – я приподнялся на локте, но Танюшка нажала мне на грудь:

– Да пусть ищут…

– Тань, у тебя что, кровь?! – это я успмел заметить, но она снова пресекла мою попытку вскочить, немного средито сказав:

– Да всё как надо! Ну… так положено, глупый.

– А… да, – я почувствовал, что краснею. Теория-теория, как же ты меня подводишь… Танька, паразитка, щёлкнула меня в нос и хихикнула. Но тут же сказала серьёзно-задумчиво:

– А там у нас этого ещё долго не было бы, Олег.

– Там… – я откинул свободную руку. – Там нас не могли убить, и я ложился спать уверенным, что утром тебя снова увижу…

– А ты хотел меня увидеть? – спросила Танюшка.

– Да.

– Ты меня любил там?

– Я не понимал этого, Тань, – признался я. – Просто – не понимал.

– Давай тогда ещё раз, – она легла на бок и подперла голову ладонью. – У тебя

получится?

– Вполне, – улыбнулся я, тоже поворачиваясь к ней лицом. – Только подожди. Вот.

Послушай.

Я закрыл глаза и заговорил…

Игорь Басаргин

…И когда твоё сердце захлестнёт темнота,

И душа онемеет в беспросветной тоске,

Ты подумай: а, может быть, ждёт тебя Та,

Что выходит навстречу со свечою в руке?

Эта свечка разгонит сгустившийся мрак

И проложит тропинку в непогожей ночи.

Ты поверь – он зажжётся – маяк,

Словно крепкие руки, простирая лучи!

Ты не знаешь, когда он озарит небосклон,

И откуда прольётся спасительный свет…

Просто – ВЕРЬ. Эта вера – твой крепчайший заслон.

Даже думать не смей ты, что Той —

Той, Единственной —

НЕТ.

* * *

Густая тень олеандра падала на наши лица приятной прохладой, а всё остальное тело окатывали волны жара, в котором кожа казалась золотистой. Пахло разогретым мёдом – то ли от Танюшки, то ли просто воздух пропитался этим запахом. Оглушающе гремел хор цикад вокруг.

Танюшка села, опершись твёрдой ладонью о мой живот (похоже, ей это доставляло удовольствие, а я еле успел его напрячь), склонила голову набок, волосы волной упали ей на плечо и руку. Глаза девчонки зажглись изумрудным пламенем.

199.

– А хочешь, я тебе станцую? – не дожидаясь ответа, она вскочила и, прогнувшись

назад, уперла руки в бока, а потом тряхнула волосами так, что меня (несмотря на всё, что уже было) опять почти "зажгло". Я приподнялся на локтях – и только в этот момент понял, что ни капельки её не стесняюсь (странное было ощущение, я такого никогда в жизни не испытывал). – Смотри, Олег!

Я не понял, что именно она танцевала. Что Танюшка это умеет, я вообще-то знал давно (и, кстати, всегда комплексовал, что не могу толком её тут "поддержать"). Но я не знал, что она умеет так танцевать. И не заметил даже, как сам поднялся на колени, не отрывая глаз от бешеного танца, похожего на… разогретый мёд, смешанный с треском цикад – словно бы сама земля подкидывала Танюшку. А она смеялась – в какой-то миг прыгнула ко мне – и я, угадав, чего она хочет, подставил ей "замок" из рук, поймал её узкую, твёрдую, горячую ступню и метнул гибкое, сильное тело вверх – Танюшка прокрутила двойное сальто и продолжала танец, не потеряв дыхания.

Цикады. Солнце. Горячий мёд. Золото на коже.

Всё – и беда, и радость, и горе, и счастье, и боль, и смех – всё тут ярче и острее, чем там, где мы были раньше. Одно стоит другого, а всё вместе временами стоит того, что мы потеряли.

– Иди сюда! – крикнула Танюшка, протягивая ко мне прямые руки в то время, как

остальное её тело продолжало ритмично надламываться в поясе и коленях – влево-вправо.

– Я не умею, ты же знаешь! – засмеялся я, но вскочил на ноги, и Танюшка, дёрнув меня

за руку, подтянула ближе, замотав головой:

– Умеешь! Просто ты этого не знаешь! Ну – давай вместе со мной! И-и!..

…Земля была тёплой и сухой – и как будто правда подталкивала в ступни. Лицо Танюшки металось перед глазами – смеющееся, с блестящими зубами и глазами, в ореоле подсвеченных солнцем волос.

– Получается! У тебя получается! – кричала Танюшка. Потом сильно оттолкнула

меня от себя и весело сказала: – А без одежды ты, между прочим, ещё симпатичнее…

Я шагнул к ней, и мы положили руки друг другу на плечи. Танюшка кусала уголок губы.

– Давай ещё? – спросила она.

– Потанцуем? – я сцепил пальцы у неё на затылке.

– Попрыгаем, – хихикнула Танюшка, – и покувыркаемся… – она опустила руки мне на

бёдра, а потом свела впереди. Меня тряхнуло, я невольно выдохнул: "Ммннн…", а она мурлыкнула: – Готов?..

– Нахальство, – дрожащим голосом сказал я, еле сдерживаясь. – Да ты насильница…

Танюшка вскинула руки, толкнула меня в плечи, а я, падая на спину, успел обхватить её за талию.

Мы со смехом свалились на мох.

Юрий Ряшенцев

Легче облака и нежней

Спит в ладони моей твоя —

И эту ночь

ты не торопи.

Я не стою любви твоей

И прошу тебя снова я,

Прошу тебя:

"Лишь не разлюби!"

Ты единственный луч во тьме

В этом мире, что так жесток —

И я шепчу:

"Лишь не разлюби!"

Словно узник я, что в тюрьме

Нежный вырастить смог цветок —

Сорвав его,

ты не погуби…

Вдруг глянешь, не любя,

Скажешь, не любя:

"Это – насовсем…"

200.

И кто я без тебя?

Что я без тебя?

Что я – и зачем?..

Зачем?..

* * *

На этот раз мы устали конкретно. Даже толком не помню, как я уснул, зарывшись лицом в волосы Танюшки, пахнущие горячей сухой травой.

А проснулся от ощущения взгляда, заставившего меня сесть, схватившись за рукоять даги.

Танюшка спала рядом – на животе, подложив руки под голову. А Сергей сидел на камне возле моего оружия – спиной ко мне, его кожаная куртка была обёрнута вокруг пояса, солнце жарило его уже покрытую золотым загаром спину.

– Не дёргайся, я не смотрю, – не поворачиваясь, бросил он. – Мы вас почти потеряли.

Я оперся на камень возле него. Особого смущения не было – Сергей ведь мой друг, да и что такого мы с Танюшкой делали?

– Ну извините, – немного насмешливо ответил я. Сергей посмотрел на меня через плечо

и широко улыбнулся:

– До чего же у тебя сейчас довольная физия, ты бы видел.

Я коротко ткнул его кулаком – косточками – между лопаток; вернее – хотел ткнуть, но Сергей быстро извернулся и, взяв меня на излом, прижал спиной к камню, сказав с шутливой угрозой:

– Ти-хо.

– Пусти, – улыбнулся я. Мне было хорошо даже вот так лежать с вывернутой рукой и

смотреть в понимающие серые глаза дружка. – Оденусь.

– Одевайтесь, – Сергей спрыгнул по другую сторону камня и свистнул: – Эгей, они

идут! Нашлись!

Я присел на корточки рядом с Танюшкой. Она смотрела на меня из-под вздрагивающих пушистых ресниц с пляшущими на них золотыми искрами.

– Пора вставать? – она села, и мы немедленно поцеловались.

– Пора, Тань, – я посмотрел на разбросанную одежду, – и поскорей. Нас уже ищут.

– Я слышала Серёжку, – Танюшка зевнула, изящно прикрыв ладонью рот. – Уффф…

встаю!

– А может… – я ей подмигнул, – подождём вставать? Ещё разок, только быстро?

Танюшка закусила губу. Смерила взглядом непоколебимо-загорелую спину Сергея. Стрельнула в меня зеленью глаз:

– Давай, – шепнула она, – только теперь давай ты, как тебе хочется. Сам… О-о, вижу,

что ты можешь… сам.

И она прогнулась в моих руках назад – в поясе, раздвинув колени и бёдра и подаваясь ближе.

– Сергей, мы сейчас, – сообщил я. – Быстро. Наверное…

* * *

В ближайшие два часа мы так и не ушли с тех холмов – наверное, не только нам с Танюшкой довелось найти среди них что-то важное. Когда я сам пришёл в себя и ухитрился собрать рассеявшийся отряд, уже перевалило за полдень, и было ясно, что до лагеря Жюссо, о котором говорил Сергей, нам сегодня уже не добраться. Кое-кто вообще предлагал остаться здесь, но я заявил, что уж километров десять мы в честь наступившей весны вполне можем отмахать – и нечего скрипеть.

Скрипеть мы всё равно продолжали, в том числе – и я сам. А прошли всего километра три – навстречу нам, перевалившим через холм, из олеандровой рощи высыпал отряд.

Я взмахнул рукой, и мои ребята рассыпались в цепь, девчонки отступили за их спины. Ирка, Валя и Танюшка деловито защёлкали затворами аркебуз. Джек с

201.

философским видом натянул лук. Колька снял с плеча ружьё – у него ещё оставалось две пули и одна мелкая дробь.

В отряде, вышедшем нам навстречу, было около десятка мальчишек. Они замерли напротив нас; у троих были аркебузы. Двое неспешно подкручивали пращи. От общего строя отделился черноволосый парень и, сделав несколько шагов, поднял вверх длинную, почти прямую саблю-эспадрон:

– Кто вы такие и чего вы хотите?! – он говорил по-английски, а я уже достаточно

хорошо понимал этот язык. – Если хотите схватки, то знайте – это наша земля, и мы будем её защищать!

– Это Франсуа, – прошептал Сергей, подходя ко мне. У него в руках оружия не было. —

Давай я поговорю? – я кивнул, и он, сделав два шага вперёд, махнул рукой: – Франсуа, это я, Серж, привет!

Сабля опустилась к ноге черноволосого француза.

* * *

Франсуа Жюссо со своим отрядом тоже не сидел на месте – просто зимовал на плоской вершине одного из холмов, в большом доме, плетёные стены которого были промазаны глиной, а боковыми столбами служили живые деревья. Четырнадцать парней, десять девчонок. До вчерашнего дня мальчишек было шестнадцать, но вчера вечером короткая, яростная схватка с захожими неграми унесла жизни двоих ребят. Негры свернули в холмы, не решаясь больше атаковать. Франсуа погнался за ними, но мы успели раньше…

Всё это Франсуа рассказал мне после обеда, когда мы сидели на тёплом ветерке в роще, у подножья холма.

– Сколько ты здесь? – поинтересовался я, ставя босую ногу пяткой на пень, на

котором сидел.

– Меньше года, – француз сыпанул мне руку сушёных яблок. – Я вообще-то был кадетом

военной школы, а попал сюда ещё с двумя нашими ребятами. Прибились к отряду франко-испанцев, с которым двинулись южным побережьем Европы на восток. В сентябре были аж в Крыму, где и попали неграм в зубы. Лидер отряда был убит, а я тогда сумел возглавить оставшихся в живых и прорвался "на волю". С остатками отряда добрался в Грецию, где и зазимовал, сам видишь.

– Неплохо вижу, – кивнул я и прислонился спиной к дереву. – Послушай, Франсуа… Ты

знаешь Нори Пирелли?

– "Мясника"? – Франсуа вытянул ноги и потянулся сам. – Который со Спорад? Знаю.

– Я хочу… – я оборвал себя и помолчал, потом заговорил иначе: – У меня был недолгий

знакомый, который мог бы стать моим другом. Он пытался прикончить Нори, но не смог, а этой осенью погиб сам… Я хочу сделать то, что не удалось ему.

Франсуа не удивился:

– А твои люди пойдут за тобой? Нори – не негры.

– Мои люди пойдут за мной, – подтвердил я. – А потом – мы уже отправили на тот

свет одного такого, вроде Нори… Я хотел предложить тебе долю в этой игре.

– Я ничего не делил с Мясником, – покачал головой Франсуа. – Мне он не нравится, но не

более.

– А я думал – все французы рыцари без страха и упрёка, – полушутливо заметил я.

Я-то почти пошутил. Но странно – это возымело действие! Франсуа вскинулся, его светло-карие глаза коротко сверкнули, но он промолчал, а я сменил тему:

– А о Городе Света ты что-нибудь слышал?

– Легенда, – отмахнулся Франсуа, успокаиваясь. – Такая же, как о Туманных Стражах,

– я вздрогнул, но француз этого не заметил. – Или о Бесконечной Тропе…

– А что за Бесконечная Тропа? – заинтересовался я. Франсуа удобней устроился на

пеньке и заговорил, сцепив руки на коленях:

202.

– Это тоже легенда… – инадолго умолк, а я удивился, потому что уже понял – француз

любит поболтать. Молчал он долго-долго, но потом заговорил снова: – Мы все так или иначе хотим вернуться, но возвращаться нам просто некуда. А умирать бессмысленно никому не хочется уж и вовсе, вот и выдумывают себе… утешение. Что вроде бы наступает такой момент, как бы переломный. И перед тем, кто остался жив во многих боях и вообще вёл себя достойно, открывается что-то вроде… двери. Это может произойти в любом месте, где угодно и когда угодно. Тогда можно уйти.

– Обратно? – поинтересовался я. Франсуа пожал плечами:

– Нет, зачем? В том-то и дело. Уйти в совсем иные миры. По Бесконечной Тропе – и

выбрать любой мир себе, по желанию – тропа-то бесконечная! Совсем любой. И поселиться там, и жить, как тебе хочется. Совсем по-нормальному. Взрослеть, иметь детей, строить дома… – голос француза был тоскливо-мечтательным, но он оборвал себя: – Только это просто мечта. Легенда. Отсюда можно уйти только на тот свет, – он криво усмехнулся и уже деловито продолжал: – Вы, если хотите, можете задержаться тут на сколько угодно. Мы уйдём в июне на север, всегда хотел побывать в Скандинавии. И на твоём месте, – он соскочил с пенька, – я бы всё-таки не трогал Мясника, Олег.

Он не стал дожидаться моего ответа, да я и не собирался ничего отвечать…

…Вокруг бушевало почти настоящее лето. Пожалуй даже, здешняя весна была получше любого лета – я ни разу не видел такого сумасшествия прущей из земли зелени…

Я босиком спустился к неширокой, но бурной и быстрой речушке. Огляделся, стоя по пояс в разлапистом папоротнике. И начал раздеваться. Осатанелое комарьё немедленно поднялось из сырых местечек под листвой, и я поступил единственно правильным способом – вошёл в воду по пояс и нырнул.

Плавать я так и не полюбил, хотя и научился. Но сейчас мне просто хотелось выкупаться, и я минуты три нырял и плавал посерёдке реки, где было поглубже. Вода была холодной и очень чистой; замёрзнув, я выбрался на берег. Комары снова набросились на меня, но я не спешил одеваться. стоял и наслаждался майским днём.

Игорь Басаргин

Зачем кому-то в битвах погибать?

Как влажно дышит пашня под ногами…

Какое небо вечное над нами…

Зачем под этим небом убивать?

Над яблоней гудит пчелиный рой…

Смеются дети в зарослях малины

В краю, где не сражаются мужчины,

Где властно беззащитное добро,

Где кроткого достоинства полны

Прекрасных женщин ласковые лица…

Мне этот край до смерти будет сниться —

Край тишины. Священной тишины.

Я не устану день и ночь шагать,

Не замечая голода и жажды.

Я так хочу придти туда однажды

И ножны ремешком перевязать!

Но путь тяжёл, и яростны враги,

И только сила силу остановит.

Как в Тишину войти по лужам крови,

Меча не выпуская из руки?!

* * *

Вечером у костра был общий сбор – вече. Я излагал свои дальнейшие планы касательно атаки на Нории Пирелли. Если честно, я и сам для себя толком не мог объяснить, что я так на него взъелся. Может быть, он заочно напомнил мне Марюса с его зоологической ненавистью к русским? Может быть – меня возмутила мысль о том, что в мире, где и так не продохнуть от негров, приходится ещё и с белой сволочью дело иметь? Наконец – мне нравился Свен. Очень нравился. А Свен теперь уже не мог прикончить Нори.

Но до своих ребят-девчат я не пытался донести эти мне самому не вполне понятные мысли. Я просто говорил – излагал план похода – непререкаемым тоном. И внезапно увидел себя со стороны – длинноволосого мальчишку в самодельной кожанке,

203.

уже привычным жестом придерживающего на боку длинный палаш в широкой перевязи. А через секунду поднялся Саня. Он выглядел совершенно спокойно, говорил спокойно, но что-то не то было в его поведении и голосе:

– А ты не можешь объяснить, почему мы должны делать это?

Вопрос оказался неожиданным. Настолько неожиданным, что я, всегда умевший убедительно говорить и аргументировано спорить, просто осекся и заморгал. Саня же настаивал:

– Почему мы должны идти сражаться с теми, кто нам ничего не сделал? – я промолчал, а Саня продолжил: – Потому что тебе хочется поиграть в рыцарей? Но это, пардон, не за наш счёт, Олег!

– Что значит – "не за наш счёт"? – прорезался наконец у меня голос. – Что ты глупости говоришь, за какой за "ваш" счёт?! – и только тут до меня дошёл мерзкий смысл обвинения!!! – Ах ты… – слов у меня не находилось, и я, рванув куртку, показал выпуклый шрам на боку: – А это – за чей счёт?! – я вздёрнул куртку выше, к шрамам на груди: – Это – за чей?!. – мной овладела вспышка ярости, ещё более усилившаяся от того, что Саня был спокоен.

– Тогда это было необходимо, – сказал он, пожимая острыми плечами под такой же, как у меня, кожаной курткой. – Сейчас ты действуешь, как благородный рыцарь, борющийся с несправедливостью. А платить – своими жизнями! – придётся нам. Остановись, Олег.

– Защищайся! – рявкнул я, выхватывая палаш. Саня вскочил, но на него навалились Сморч и Олег Фирсов, а щусь испуганно закричал:

– Не надо, Сань!

Я тоже не успел взмахнуть клинком – мою руку выше запястья обвил хлёсткий ремень, рванул – и я увидел Вадима, тянущего на себя кистень. Он спокойно-иронично улыбался:

– Олег, тихо, ты что? Успокойся…

Опомнившись, я вбросил в ножны палаш и, шире расставив ноги, сунул большие пальцы за ремень. Санек остыл ещё быстрее – по крайней мере, внешне.

– Вы обещали выполнять то, что я скажу, – с расстановкой, тяжеловато произнёс я, глядя себе под ноги. Потом вскинул голову: – Но я не стану вам об этом напоминать. Не буду говорить, как князь, и… – я сделал над собой усилие, – …прошу прощенья за то, что вообще говорил с вами в таком… приказном тоне, – я думал, что кто-нибудь подаст реплику, но все молчали, глядя на меня. – Тогда давайте так. Давайте голосовать, как мы это всегда делали. Вече – так вече! Ставлю на голосование вопрос об активных действиях против Нори Пирелли по прозвищу "Мясник". Просто потому, что он хуже любого негра и возомнил себя крупным работорговцем и удельным князьком. Мне не нравится то, что рядом со мной такой же мальчишка, как я, торгует другими мальчишками и девчонками. Вот моё обоснование, и я первым поднимаю руку за то, чтобы уничтожить Пирелли, как мы с Лёшкой Званцевым уничтожили Марюса. Теперь пусть говорят остальные, – я сел, и Танюшка пожала мне локоть.

– Ты молодец, я с тобой, – щекотнул мне ухо шёпот. Я благодарно улыбнулся ей.

– Я за нападение, – встал Вадим. Санёк ожёг его взглядом, но Вадим невозмутимо

продолжил: – Мне хочется поразвлечься. Ничего больше я объяснять не собираюсь.

Я не очень ему поверил и даже встревожился. Вадим всегда был себе на уме и очень часто за словами прятал двойной, а то и тройной смысл. Впрочем, я не додумал – поднявшись, Танюшка сказала:

– Я с Олегом.

– Кто бы сомневался, – буркнул Саня. Танька спокойно парировала:

– Естественно.

– Я против, – отвернувшись от неё, бросил Саня. Танька спокойно парировала:

204.

– Я за, – коротко сказал Арнис, даже не вставая.

– А я против, – покачала головой Ленка Власенкова. И добавила в ответ на удивлённый

взгляд Олега Крыгина: – Не считайте меня бессердечной, просто нам лучше в это не соваться.

– Я тоже против, – вздохнула Ленка Черникова.

– Я за, – кивнул Игорь Мордвинцев.

– И я, – поднялся Север. – Тут Саня сказал, что Олег играет в рыцарей. Не вижу в этом

ничего плохого, кстати.

– Я как Саня, – помотал головой Щусь.

– А я – как Сергей, – извиняющимся тоном оповестила Ленка Чередниченко. Серёжка

тряхнул светлым чубом:

– Я за драку!

– И я за драку, – сообщила Наташка Мигачёва, обычно молчаливая, как пень.

– Я… – Сморч потёр лоб. Видно было, что ему хочется подраться, но пойти против

мнения Сани он не мог. – Я против, – с усилием выдавил наконец Сморч.

– Я тоже, – неожиданно сказал Андрей Альхимович. Сергей не выдержал:

– Приехали!

– Не хочу новых похорон, – прямо отрезал Андрей.

– Я тоже против поэтому, – присоединилась Олька Жаворонкова.

– И я против, – глядя в огонь, Колька Самодуров ничего не стал объяснять.

– Я за, – подняла руку Ирка Сухоручкина. Кристина Ралеска тоже подняла ладонь:

– Мне не нравится рабство. Я за бой.

– Я против, – отрезал Олег Фирсов.

– А я за, – одновременно с ним сказала Наташка Крючкова.

– Я с Колей, – подала голос Валька Северцева. Брат покосился на неё и чуть скривил

губы.

– Я за, – Игорь Басаргин вскочил. – Мы должны помогать творить справедливость в

этом мире, понимаете?!

– Я тоже за, – раздумчиво произнёс Олег Крыгин.

– Против, – коротко отрезала Наташка, сестра Сани.

– Против, – так же коротко сказал Андрей Соколов.

– Я тоже не хочу драться не с неграми, – покачал головой Богуш.

– Я за бой, – заключил Джек Сойер.

– Пятнадцать "за", тринадцать – "против", – тут же подвёл итог Вадим, всё это время, оказывается, считавший голоса.

– Небольшой перевес, – тихо пробормотал я, снова поднимаясь: – С голосованием всё?

Теперь позвольте мне сказать. Те, кто не хотел идти, могут не идти. Я никого не хочу тащить насильно.

Наступило молчание. В тишине хмыкнул Санёк. А Андрей Альхимович покачал головой:

– Ну уж нет. Идти, так всем. Всем, Олег. Иначе ни к чему было затевать голосование.

Игорь Басаргин

Я – меч. Прославленный кузнец

Меня любовно закалял.

Огонь могучий – мой отец,

А мать – глубокая Земля.

Прорву кольчугу, как листок,

Чертя смертельную черту.

Пушинка сядет на клинок —

И распадётся на лету.

Но всё ж не этим я силён.

Не тем душа моя горда.

Я силой правды наделён

И неподкупностью суда!

205.

Когда истрачены слова

И никакой надежды нет

Понять, кто прав, кто виноват —

Спроси меня. Я дам ответ!

Суров мой верный приговор.

Всему на свете есть цена!

На мне горит стальной узор —

Священных рун то письмена.

Закон небесный и земной

Навеки вплёл в себя мой нрав.

И потому хозяин мой —

Непобедим. Покуда – прав…

* * *

Джек Сойер пил возле ручья, когда я, подойдя сзади, тронул его за плечо. Англичанин поверул узкое лицо и коротко улыбнулся.

– Если бы ты проголосовал против, была бы ничья, – тихо сказал я. – Если честно – я

был уверен, что ты не захочешь драться.

– Нас никто не гнал в тот поход, в котором погибли мои друзья, – тихо сказал Джек. —

И мы не искали выгод. Мы просто хотели справедливости… Тот парень, Александер, назвал тебя рыцарем, чтобы оскорбить. Но я бы не оскорблялся. Это скорей похвала.

– Спасибо, – я пожал ему запястья. – Спасибо… Ты не видел, где Танюшка?..

…Мой палаш и корда Татьяны столкнулись с коротким лязгом. Тонкий лёгкий клинок опасно засвистел, плетя плотное кружево ударов. Улучив момент, я сильным толчком в основание клинка вышиб корду из рук Татьяны и, перехватив её запястья, притянул девчонку к себе. Луна освещала нас; со стороны костра ещё слышалась перекличка самых неугомонных.

– Ты не жалеешь, – засмеялась Татьяна, – это хорошо, ведь и в бою не жалеют!

– Ты пошла со мной только потому, что это – я? – я держал её запястья крепким

хватом, хотя она и не вырывалась.

– А этого мало? – тихо спросила она. Я упрямо покачал головой:

– Мне бы не хотелось, чтобы ты одобряла мои ошибки из-за того, что они – мои.

– Тут не было ошибки, – она заглядывала мне в глаза, и из её зрачков смотрела луна. – Я

не хочу говорить избитые слова, но в жизни должен быть смысл. Даже в бессмысленной и заведомо обречённой. Мы всё равно погибнем, так к чему бежать и прятаться? Лучше быть таким, как Джек – сражаться с врагом и встречать опасность лицом к лицу… – я с уважением смотрел в лицо своей подружки, а она продолжала: – Если есть выбор – быть трусихой или рыцарем – я предпочту быть рыцарем. Даже если это выглядит глупо… – она подняла свободную руку и коснулась моей щеки: – Помнишь, ты мне говорил про одну книжку Астрид Линдгрен? Там двое братьев сражаются со злом, и один спрашивает другого, почему тот идёт в бой, если мог бы спокойно сидеть дома, не рискуя жизнью? А тот отвечает: "Чтобы быть человеком, а не комком грязи."

– "Братья Львиное Сердце", – вспомнил я. – Я читал про эту книжку в "Пионере". А её

саму так и не успел…

– Может быть, там ты её ещё прочитаешь, – сказала Таня. – А здесь мы просто

должны жить, как люди.

– Просто? – переспросил я.

– Просто, – подтвердила Танька. – Даже если это и… непросто.

Валентин Миляев

В тумане теплится восход.

Копьём, мечом и кулаками

С баранами и ветряками

Сражаться едет Дон Кихот.

Он едет тихо мимо стен

И кровель, слабо освещённых…

Как много есть неотомщённых…

…А отомщённых – нет СОВСЕМ!

И в миг, когда сверкнёт над ним

Латунный таз огнём холодным,

Смешное будет благородным,

А благородное – смешным.

206.

В тумане теплится восход…

Сражаться – глупо и опасно…

Смириться может Санчо Панса.

А Дон Кихот, а Дон Кихот…

* * *

Коридор был бесконечным, тускло освещённым и совсем не страшным. Одно плохо – бесконечным. Я даже не шёл, а просто брёл уже по нему, время от времени толкая и дёргая двери, в шахматном порядке расположенные по обеим сторонам. Двери не шевелились. Казалось, они просто вмонтированы в глухую стену. Кое-где между дверей попадались прислоненные к стене швабры. Их созерцание выводило меня из себя, но тоже как-то устало. Это занятие меня так заколебало, что я не сразу заметил происходящие со мной изменения. А совершались они как-то плавно и совершенно естественно. Я шёл только что одеты так, как был одет этим вечером… а потом оружие осталось прежним, но самоделковая кожа сменилась отлично выделанной, и длинные перья широкополой шляпы то и дело цеплялись за стены… через секунду я отпихивал локтем мешавший мне дисковый ППШ, а мешковатую гимнастёрку перетягивал потёртый ремень… ППШ сменялся мечом, плечи тяжело облегала плотная кольчуга… И ещё что-то было, снова и снова, чуть ли не возле каждой двери.

У меня возникло ощущение, что я иду по коридору уже много часов. Три шага – дёрг – шаг – поворот – дёрг – три шага – дёрг… Что же дальше-то?

Впереди – мне показалось – внезапно возник тупик. Но это оказалось разветвление – коридор уходил вправо и влево.

Ишак, которого поставили между двумя возами морковки, в конце концов сдох от голода. Печально… Я решительно повернул направо, начисто отметя все соблазнительные мысли о том, что слева мог быть близкий выход.

Справа, впрочем, выхода не было тоже. Да и коридора тут тоже не было. Вместо этого – тупик, в котором стояло мягкое кресло, а перед ним серым холодным глазом поблёскивал стоящий на растопыренных тонких ножках массивный телевизор "чайка". В точности такой же, как стоял у нас дома, только там он находился на тумбочке. И этот телевизор включился в тот самый момент, когда я, удивлённо разглядывая это чудо, подошёл к креслу.

Экран провалился, растаял, став открытым окном в никуда… нет, не в никуда. В тумане, висевшем где-то плотной кисеёй, рисовались распростёртые ветви кустов – то ли ещё, то ли уже голые, хотя мне почему-то казалось, что там не холодно. Мне показалось, что я различаю фигуры людей, уходящие в туман; чуть сбоку мне почудились несколько воткнутых в землю клинков… или нет, что ли? Изображение уплыло в сторону, я увидел… себя. Да, это был я, в точности такой, как сейчас, только одежда была другой, не было оружия, да ещё поперёк лба над левой бровью почти на переносицу тянулся тонкий белый шрам. Я кусал губы и хмурился, глядя прямо перед собой.

Потом это видение уплыло, а сменили его сцены яростной схватки – в мелькании клинков и тел непонятно было, кто и кого кромсает, различалось только, что белые дерутся с неграми. Но это изображение оказалось ещё более коротким, чем предыдущее. Вместо него возник заснеженный лес и человек, идущий по нему на лыжах. Я видел его только со спины, но почему-то человек показался мне знакомым. И при виде этого накатила на меня глухая, тяжёлая тоска…

…Я открыл глаза. Волнами откатывалась прочь посетившая меня во сне печаль. Весенняя ночь была тёплой, стрекотали какие-то насекомые, и огромная звезда чаша без дня висела над миром.

Я глубоко вздохнул и, чуть повернувшись, различил в темноте южной ночи лицо Татьяны – мы совершенно открыто устроились на склоне холма на разостланных одеялах, брошенных на сорванную и стасканную в "матрас" траву. И только сейчас я понял, как это чудесно – вот так спать рядом со своей девчонкой. Со своей. Не…

207.

делать то, что мы делали сегодня днём (вчера, вернее), а просто вот так лежать рядом с самым родным в этом мире существом.

Странно. Сон был тягостным, но не страшным, так от чего же я проснулся?

Это была уже мысль командира, вождя – и я сел. Максимально осторожно, чтобы никого не разбудить (и в первую очередь – Танюшку).

На ночь мои соплеменники разбрелись кто куда, начисто позабыв, что мы вроде бы как на войне. Так что невозможно было определить с ходу, кто на месте, кто – нет, где вообще это место…

Беспокойство не отпускало, и я сперва сел на корточки, потом встал в рост, засунув за резинку спортивных штанов дагу. Помедлил – и шагнул с одеял в тёплую траву.

Танюшка позади что-то бормотнула – и не проснулась, я это понял.

Собственно, я не собирался никого искать, а просто хотел успокоиться, вернуться и завалиться спать вновь. Я спустился к ручью, попил, потом присел на камень, прислушиваясь и вглядываясь в темноту. В низине за ручьём с хрустом, топотом и хрюканьем пробежали несколько кабанов, потом прошло какое-то очень крупное животное – я даже расслышал мощное сопение, но какое-то добродушное. Странно, я совсем не боялся, хотя год назад меня ужаснула бы сама мысль о такой вот прогулке по лесу. Мне вспомнились наши с Танюшкой первые ночёвки, и я улыбнулся в темноту. Да уж, резко проехался по нам этот год…

В заводи возле моих ног появилась тёмная тень. Я сперва не понял, что это, а просто нагнулся к воде – посмотреть – и тут же отпрянул, подбирая ноги. На меня из-под воды смотрела чудовищных размеров плоская рыбья харя с усами, похожими на кнуты. Усы шевелились в струях течения, маленькие глазки с интересом посматривали снизу вверх.

– Ни финты себе… – выдохнул я, и сом – а это был сом – исчез, только проструилось

похожее на бревно толщиной и длиной тело. А через несколько секунд послышался плеск – кто-то шёл по мелководью того берега, и это шёл человек… два человека. Не скрываясь, а значит, это могли быть только наши – мои или Франсуа. Скорей всего, гуляла парочка, обалдевшая, как недавно мы с Танюшкой, от ночи, весны и природы.

В таких случаях чувствуешь себя идиот идиотом – лучше всего молча посидеть, ничем себя не выдавая, а при первой возможности – просто смыться и позже об этом никогда не вспоминать вслух. Я плавно переместился к кусту на берегу и слился с ним, приготовившись пережидать.