Текст книги "Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) (СИ)"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

– А если бы ты не говорил – не потеплело бы, – ядовито заметила она. – И вообще – на биваке было бы лучше.

Я промолчал – что спорить с очевидным? Но в нашей норе в самом деле потеплело, и сильно. Танюшка, судя по звукам, уже лезла в мешок, не сняв обуви. Ну что, она права – и я полез рядом.

– Как кильки в банке, – недовольно сказала Танька. Но тут же призналась: – Так ещё теплее.

Я закинул клапан спальника, поставив его "домиком" для дыхания. Танюшка ещё немного повозилась – самоутверждения ради, чтобы показать, как ей тесно – и успокоилась.

Я вздохнул – с таким удовлетворением, что Танюшка хихикнула и, несмотря на тесноту, ухитрилась пихнуть меня локтем в бок:

– Счастлив? Ещё одна романтическая ночёвка на природе.

– Счастлив, что живы, – признался я. Танюшка дышала мне в щёку, её дыхание пахло молоком и чем-то ещё. – Надо же было быть таким кретином, понадеяться на повышение температуры! Хороши бы мы были часа в три утра где-нибудь в поле. На ходу бы замёрзли… Тань, – сорвалось у меня, – а когда я чуть не умер, ты… ты сидела со мной, потому что… или?..

Она тихонько засмеялась:

– Олег, ты временами становишься чудовищно косноязычен. Совершенно на себя не похож. И я заметила, что это чаще всего происходит, когда ты говоришь со мной.

Хорошо, что кругом темно.

– Ты боялась за меня? – упрямо спросил я. – За меня… или вообще?

Я ощутил иное тепло – мягкое и чуть влажное. Это были Танюшкины губы возле моего уха.

– За тебя, – услышал я отчётливо. – Ты не видел, каким тебя принесли. Ты был белый с синим, как снег лунной ночью. И всё лицо внизу – в засохшей крови. Я подумала, что ты можешь умереть. И мне стало так всё равно… так всё равно, Олего… Я решила – вот не станет тебя, и меня не станет… Сяду у стены и превращусь в камень. Ты знаешь, что Ольга сказала – наверняка умрёшь?

– Знаю, – спокойно ответил я. – Я живучий. И потом – с моей стороны было бы хамством умереть, если ты…

Я умолк. Опять словно перегородка в горле опустилась.

– Что умолк, мастер клинка? – я не мог понять, насмешка в её голосе, или что?

– Так меня называют? Зря, – ответил я.

– А по-моему – нет, – ответила Танюшка, а у меня не получалось понять и то, доволен я

178.

именением темы, или нет? – Послушай, помнишь, как нам не хватило места на танцплощадке, и ты начал танцевать прямо в аллее?

– Один из немногих случаев, когда ты завела меня на танец, – я улыбнулся. – Правда, это не танец, а так… ритмичное подёргиванье.

– Всё равно… А через две минуты танцевала вся аллея… Скажи, Олег, – она пошевелилась, – ты ощущал гордость, что люди делают то же, что и ты?

– Я это в одном кино видел, – признался я. – Не помню, в каком. И повторил… Нет, какая гордость? Я же для тебя танцевал, не для них. Даже не для себя… Да и вообще, я не люблю кого-то вести за собой. Это значит – отвечать, а отвечать очень трудно… Теперь я это точно знаю.

– А ты правда не чувствуешь, как пахнут цветы? – тихо спросила Танюшка.

– Я не различаю, как они пахнут. Тань, ты единственный человек, которому я их дарил. Просто потому, что тебе нравятся цветы… Знаешь, Тань, когда тебя нет рядом – я не существую.

СКАЗАНО.

– Ты меня видишь? – спросила Танюшка.

– Нет, – чуть пошевелил я головой.

– Поверни голову, – попросила она.

Я повернул. И поймал её губы своими. Так получилось, только Танюшка этого и хотела. А я… я не знаю, хотел ли я этого. Я об этом вообще не думал, и сказал, когда Танюшка чуть отстранилась – первое, что пришло в голову:

– Обжёгся… А почему мы раньше не целовались?

– Потому что впереди было много времени, – мудро и спокойно ответила она. И добавила: – У тебя губы пахнут морозом. И ещё травой. Полынью.

– А у тебя молоком, – прошептал я и сам не заметил, как мы поцеловались опять. – Спасибо, Тань.

– Не за что, мой рыцарь, – отозвалась она. – Давай спать. Может быть, утром будет лето?

– Может быть, – согласился я.

Игорь Кохановский

– Я заметила однажды,

Что весной кусты сирени

Расцвели, как будто в мае —

веришь ты, или нет?

Веришь мне – или нет?

– Я тебе, конечно, верю.

Никакого нет сомненья!

Я и сам всё это видел,

только это наш секрет!

Наш с тобою секрет…

– А недавно я видала,

Как луна в сосновых ветках

Заблудилась и заснула —

ты мне веришь, или нет?

Веришь – или нет?

– Я тебе, конечно, верю,

Я и сам всё это видел

Из окошка в прошлый вечер —

это наш с тобой секрет.

Наш с тобой секрет…

– А во время звездопада

Я видала, как по небу

Две звезды летели рядом —

ты мне веришь, или нет?

Веришь – или нет?

– Я тебе, конечно, верю,

Разве могут быть сомненья?!

Я и сам всё это видел —

это наш с тобой секрет.

Наш большой секрет!

179.

* * *

Проснулся я от того, что ощутил – пора просыпаться; неясно, почему, но отчётливо. Танюшка сопела рядом. Было тепло в мешке, но лицом я, подняв клапан, ощутил резкий холод. Снаружи стояла тишь, но в то же время накатывало на меня какое-то напряжение. На миг мне представились негры – стоят снаружи и рассматривают наши глупо брошенные лыжи. Наши предки верили, что злые духи караулят тех, кто счастлив, чтобы нанести удар, когда человеку хорошо…

Своих часов я не видел, но, кажется, уже начинало светать, а значит – было холоднее всего. Я начал выбираться из спальника. Танька тихо застонала, пробормотала: "Ну куда ты?.." Я ничего не ответил, а девчонка толком не проснулась. Я ощупью нашарил палаш и дагу. Попался под руку наган, но я не был уверен, что он сработает на таком морозе. Кое-как развернувшись в тесной тёмной норе, я собрался и толчком выбросил наружу закрывавший вход блок.

В меня вонзились два ножа. Один – в глаза: ослепительно-алым утренним сиянием полыхали снега. Второй – в лёгкие: ледяной воздух вошёл внутрь, как безжалостный остро заточенный гвоздь. Окажись вокруг негры – я был бы убит на месте. Меня парализовало.

Негров снаружи не было. Но и пустоты не было тоже.

Около наших лыж – всего в трёх шагах от меня – как-то по-звериному и в то же время очень ловко-пластично сидел на корточках, упираясь левой рукой в снег, белый мальчишка помладше меня. Чуть шевелился мех на отброшенном на плечи широком капюшоне куртки. На длинных каштановых волосах серебрился иней. С узкого, смуглого от ветра и мороза, правильного лица прямо на меня смотрели большие голубые глаза. За левым плечом поднималась рукоять меча-бастарда. Широкие – шире наших – лыжи и хорошо увязанный вещевой мешок лежали возле наших лыж.

Взвихрился сухой пылью снег – мальчишка кувыркнулся назад, выхватывая меч и вскакивая на ноги; всё это – одновременно. Я тоже рванулся наружу и сразу вбок, рывками отбрасывая в стороны ножны с клинков. И моё, и его движения были скорей рефлекторными, но уже в следующий миг в морозном воздухе звонко пропела столкнувшаяся сталь, брызнули бледные солнечные искры. Второй удар! Третий! Я даже не понимал, почему дерёмся – просто отбивал и наносил удары, стараясь не поскользнуться. Голубоглазый ловко и быстро крутил тяжёлым мечом. Краем глаза я заметил Танюшку – она выбралась наружу тоже и – умница! – не отвлекала меня криками, а стояла на колене возле нашей норы, держа наготове аркебузу. Мой противник это тоже видел – старался быть за мной, как за щитом – и пока ему это удавалось. Но я видел и другое – он как-то сразу устал и два или три раза вместо ответной атаки на отбитую мою просто отскакивал и переводил дух, даже опуская меч. Я мог бы его достать – уж один раз такой был точно! – вот только внезапно мне расхотелось его убивать. Поэтому второй раз, когда он неудачно отшагнул, тяжело дыша, я бросился вперёд, складываясь пополам, резко распрямился, ударом спины снизу вышиб из рук меч – бастард улетел далеко в сторону, с хрустом вонзился в плотный снег. Тот же удар опрокинул мальчишку на спину, и я пресёк его попытку вскочить лёгким толчком палаша в горло. В первый миг мне показалось – сейчас он рванётся на палаш, накалываясь сам… но в следующий миг обмяк, на секунду прикрыл глаза, устало вздохнул. Потом вновь поднял ресницы, скривил тёмные, в трещинах губы и сказал по-английски – быстро, но я понял:

– Ты бы не так быстро свалил меня с ног, если бы я последний месяц ел досыта…

– Я бы и вовсе не стал тебя трогать, не бросься ты на меня с мечом, – тщательно подбирая слова, возразил я.

Подошла Танюшка, настороженно держа наготове аркебузу. Встала рядом, глядя сверху вниз.

180.

– Я хожу осторожно, – усмехнулся мальчишка, легко переходя на правильный русский. – Не ломай язык, я знаю по-вашему… Ты меня убъёшь, или дашь встать? Если убъёшь, то давай быстрей, холодно лежать.

– Олег, не трогай его, – попросила Татьяна. Я посмотрел на неё, улыбнулся и, получив улыбку в ответ, убрал клинок.

– Вставай.

Я видел, что мальчишка хотел вскочить прыжком… но только напрягся, а потом тяжело поднялся, помогая себе рукой, упёртой в колено. И только теперь я заметил, что он худой – нехорошо худой, не худощавый, а именно худой – и одежда болтается на теле. Но, встав на ноги, он улыбнулся спокойно и с достоинством:

– Значит, тебя зовут Олег, – уточнил он, и в глазах у него не было страха или даже досады. – Меня зовут Джек Сойер, а ещё называют Путешественник. Я англичанин. А как зовут твою девушку, Олег?

Мы переглянулись, и я почувстовал, что невольно улыбаюсь. Танюшка осталась внешне спокойной, но глаза – глаза её сияли, как два изумруда, через которые пропустили свет.

Я повернулся к Джеку:

– Мою девушку зовут Таня, англичанин.

* * *

Путешественник Джек оказался действительно голодным. Когда мы развели костёр и выложили припасы, он с трудом смог отвести от них взгляд. Но вежливо помедлил, прежде чем приняться за еду – и вот тут удержаться уже не смог, начал мести так, что Танюшка округлила глаза и пододвинула ему половину своей порции (а я подсунул половину своей для неё). Ни разу в жизни – даже здесь – мы не видели по-настоящему голодного человека и прямо как-то оробели, если честно.

– Я ем, как свинья, простите, – Джек оторвался от еды и заставил себя протянуть руки к огню, весело плясавшему на настиле из толстых сучьев за снежными блоками. – Но я за последний месяц ел всего четыре или пять раз. Ни разу – досыта. У меня давным-давно не было такой скверной зимы, – и он засмеялся, как будто речь шла о чём-то забавном.

– Давным-давно? – переспросил я. – Сколько же ты здесь?

– Порядком, – ответил Джек.

– И ты что – один?

– Сейчас – да…

Кажется, ему не очень нравились мои вопросы. Но Танюшка вдруг попросила:

– Расскажи нам о себе. Расскажешь?

Он поднял глаза от огня. Посмотрел на неё. На меня, и опять – на неё. Пожал острыми, худыми плечами под лежащим на них пышным капюшоном куртки:

– Я расскажу, – он потёр руки над пламенем. – Да, расскажу, – Джек словно бы сам укреплял себя в этом намерении…

…Около тридцати лет назад, тёплым майским днём, сорок три английских мальчишки из элитной школы пошли в поход. Среди них были сыновья аристократических родов и сам наследный принц Чарльз. Мальчишки были крепкой закалки, привыкшие вставать, если упал, на удар отвечать ударом и не теряться, а главное – их отличала характерная для англичан любовь к упорядоченности. Оглядевшись в опасном и путаном мире, они решили строить здесь свой мир. Вскоре им стало понятно, что не им первым пришла в голову подобная идея, но негативный опыт предшественников их не остановил, скорее наоборот – показался брошенным вызовом. Уильям Голдинг слишком плохо думал о своих соотечественниках(1.) – через восемь лет цепь каменных башен с английскими львами опоясала Европу от Атлантики до Урала, и негры раз за разом откатывались от

1. Английский писатель, автор мрачного и пессимистичного романа "Повелитель мух", в котором изобразил быструю и сокрушительную деградацию группы английских школьников, оказавшихся на необитаемом острове.

181.

неё, а у Чарльза в отряде ходило больше четырёхсот мальчишек (девчонок до боя не допускали ни при каких обстоятельствах) – и не только англичан. Даже не столько.

Они тоже прослышали о Городе Света. И вот, восемнадцать лет назад, отряды Срединного Королевства – так называли англичане своё объединение – вместе с бойцами многих союзных отрядов, всего до тысячи человек – двинулись на юг.

Они недооценили силу врага. На иранских равнинах их окружили негры. И было их не меньше чем по сотне на каждого бойца.

В битве пал Чарльз, погибли и почти все, кто шёл с ним. Что сделали с попавшими в плен – лучше и не рассказывать. Раненый в бок, ногу и дважды в грудь, тринадцатилетний Джек пересёк, уходя от погони, страшные солончаки Дешт-и-Кевира и чуть не умер на южных берегах Каспия. Его подобрала "чайка" астраханских казачат, старых соперников Срединного Королевства. Но эти счёты не имели больше смысла. Казачата и рассказали о том, как негры потоком хлынули на север – в ответный поход…

…В альпийской пещере ждала Джека красивая девчонка Магда, Магдалена. Джек любил её, он шёл к ней, держась всей душой за ниточку веры: жива… ждёт… Из тех сорока трёх – а они себя не щадили – он оставался один. И он дошёл.

Только вот негры дошли раньше.

Джек говорил – ему повезло. Не пришлось мучиться мыслью, что её увели в рабство, на позор, на издевательства. Тело её, уже кишащее червями, но узнаваемое ещё, Джек нашёл на камнях под скалой, высившейся за пещерой. Точно он так и не узнал никогда… но был уверен – Магда прыгнула оттуда сама…

…За двенадцать лет с тех пор Джек Путешественник нигде надолго не задерживался. Он бывал в Америке, добираясь туда по сухопутному "мосту" – там, где в нашем мире Берингов пролив. Три года – тут получилось исключение – ходил со скандинавами по морям-океанам, был в Австралии и на островах Южных Морей… На побережье Вьетнама Джек попал в плен, негры бросили его в кишащую мерзостью яму, закрытую сверху решёткой. Друзья-скандинавы не бросили – отбили лихим налётом. Но до дому не добрались – зашли в дельту Нигера запастись водой, тут и навалились на них негры – уже на всех. Живых, попавших в плен, вместе с мёртвыми, голых и связанных, зарыли в общую могилу и пировали на ней, объедаясь мясом тех, кого отобрали для съедения, поминали своих убитых, которых было по десятку за каждого белого.

Джек выбрался из страшного погребения. Выбрался, выжил – и не ушёл из тех мест, пока в округе дышал хоть один негр. Не всех он убил, нет – больше бежали в ужасе перед страшным белым призраком, поселившимся в джунглях. В конце той истории никто уже не осмеливался напасть на Джека даже когда он на виду у всей деревни резал на могиле своих товарищей горло схваченным неграм – каждый вечер по нескольку, не жалея ни женщин, ни детей…

Через всю Северную Африку добрался Джек до Европы. И прошлым летом прибился к отряду, в котором в основном были немцы. Но под Новый Год началась нелепая свалка с пришедшими с юго-запада французами, обозлённые противники кромсали друг друга – лучше некуда. Тут их и зажали подошедшие негры. Недолгие враги объединились, но было уже поздно.

Джек уцелел, хотя был ранен. И с тех пор скитался по морозным лесам, ночуя у костров – никто, как назло, не встречался. Мальчишка был отличным лучником, но и охота вышла плохая. Он ослабел и тащился куда-то день за днём просто потому, что покорно лечь и умереть не умел. А сегодня наткнулся на небрежно устроенную ночёвку и совсем уж был готов напасть на ночующих, убить их и забрать еду, если она у них есть.

Получилось иначе…

…Джек Путешественник умолк и вновь протянул руки к огню. Его лицо сделалось усталым и равнодушным.

Мы с Танюшкой молчали, заворожённые рассказом, который оказался длинным. Не

182.

знаю, о чём думала она – а я вдруг с ужасом, холодея изнутри, подумал: вот так и я лет через двадцать буду сидеть у чужого огня, рассказывая незнакомым и равнодушным в общем-то людям свою историю – одинокий… с железным комом внутри… И всех друзей – палаш да дага. И – рана вместо памяти…

Так оно и будет!

Александр Розенбаум

Ах, как много выпало снега!

Да как же когти рвать поутру?

Одиноким волком я бегал —

Одиноким волком умру.

След за ней пурга заметает —

Не достать их, слаб стал и стар…

А кабы я водился со стаей —

Был бы хоть какой-то навар!

Я бы залетел на оглоблю

(Оттолкнуться легче с неё!),

А потом – за гриву ли, в лоб ли!

Что моё, волки – то моё!

Я в удачу с измальства верю

(Мне удачи не занимать!),

А из всех на свете артерий

Сонную люблю обрывать!

Ты как дашь по ней правым нижним,

Дёрнешь влево – и нет проблем!

Стая мигом кровищу слижет —

До залысины на земле!

И обнимет меня волчица —

За детей, растудыть в качель!

А это надо же так напиться

Родниковой воды в ручье!

А это надо же так объесться

Той коровы в прошлом году!

Убегай, семья моя, лесом —

Без добычи я не уйду…

Люди пьют на радостях водку

И целуют ружья взасос…

И вот волчонок мой – самый кроткий! -

Пулю взял, как мяса кусок…

…На луну я выл – захлебнулся

Непроглоченной вязкой слюной

И от этой песни заснул сам,

Чтоб проснуться с новой женой,

Чтобы снова взять это тело,

Без которого мне не жить,

Чтобы снова пурга свистела —

А ты по следу иди, не тужи…

…Одинокий волк – это круто!!!

Но это так, сынок, тяжело…

Ты владеешь миром – как будто —

И не стоишь в нём ничего…

…Ах, как много выпало снега!

Как же когти рвать по утру?

Одиноким волком я бегал —

И одиноким волком умру —

умру…

183.

… – Слушай, Джек, – сказал я, протягивая свои руки над огнём, – хочешь идти с нами? К нам?

Он посмотрел на меня. Потом – на Танюшку. В лес. И только после этого ответил, глядя мне прямо в глаза:

– Пойду, Олег.

* * *

Если Джек и голодал, то, во всяком случае, ходить на лыжах это ему не мешало ничуть. Он шёл вторым, и я видел его спину. Мы спешили, хотя на этот раз было ясно – успеем до нового понижения. Да и места пошли знакомые – сюда мы забирались во время охотничьих экспедиций.

Почему-то мы бли уверены, что в знакомых местах с нами ничего не может случиться. Как будто не убивают людей на пороге родного дома, а то и в своей постели…

…Негры выскочили из-за заснеженных ёлок, и было их трое – казавшиеся ещё более крупными из-за мехов, они неслись по сугробам, проваливаясь в них, но легко вымётывали себя обратно. И выли, как дикие звери, решив, должно быть, с ходу смять троих усталых лыжников.

И ведь честное слово – у них бы это получилось! Я не сразу расстегнул пальцами в меховой краге задубевшую на морозе застёжку кобуры нагана, при этом очень спокойно думая, что вот сейчас меня убьют из-за того, что я так и не удосужился переделать крышку. Танюшка из-за меховых рукавов никак не могла дотянуться до аркебузы за её спиной – она повесила оружие по-походному.

И только наш новый знакомец действовал…

Да нет. Я не знаю, как назвать то, что он делал. Наверное – искусство. Страшное, купленное тем, через что лучше не проходить…

…Левой рукой он выдернул из чехла лук – щёлкнула тетива, – а правой из колчана – стрелу, мгновенно перебросив её в зубы. Движением всего тела согнул лук, удерживая его левой, а правой накинул на верхнюю честь дуги кожаную петельку тетивы. В руках у него оказался огромный "лонгбоу" – английский лук из тех, про которые я читал в книжках, даже больше, чем виденные мной у людей Свена или ван дер Бока. Лук выше человеческого роста… Я и понять ничего не успел, а рука Джека молниеносным движением растянула тетиву к уху, и с коротким щелчком вперёд метнулась метровая стрела.

До первого негра оставалось шага три, не больше. Удар стрелы бросил его назад и буквально пришил к бежавшему следом. Столкнувшись, оба рухнула в снег замертво, а стрела… стрела полетела дальше и зарылась в снег матров за сто от нас.

Этих двух секунд мне хватило, чтобы выдернуть из чехла метательный нож – и третий негр покатился по склону, поднимая вихри сухого снега.

– А ножи ты мечешь неплохо, – совершенно спокойно отметил Джек.

– А я вот думаю, – прищурился я, – как бы мои ребята не назвали тебя князем, когда увидят, как ты стреляешь.

– Нет уж, – улыбнулся Джек, – это не по мне, Олег Верещагин. Не меня они назвали князем первого, не мне им и быть дальше. Но, – Джек пошёл за стрелой и оглянулся через плечо, – не кажется ли тебе, что в твоих землях завелась нечисть?

* * *

Джек был прав.

Эта встреча с неграми не оказалась для нас неожиданной – нет. Но и приятного в ней было мало.

До нашей пещеры оставалось километров десять – не больше часа хода, мы бы успели до темноты – когда впереди и чуть слева, за скалами, послышался шум схватки: лязг металла и крики негров.

– На наших напали, – пробормотал я, сбрасывая лыжи и подстёгивая полы к поясу, – или

184.

на чехов… Танюшк, держись позади, стреляй, – она кивнула, заряжая аркебузу. – Джек, ты… – я вовремя оборвал себя, едва не оскорбив его вопросом, будет ли он драться – англичанин уже достал свой бастард и прикидывал его в руках. – Тогда вперёд!

Мы разом вскарабкались по скользким ото льда выступам на гребень скалы. И под своими ногами увидели картину, которую и ожидали, но меньше всего хотели увидеть.

Негров было не меньше двух десятков. Вернее – было и больше, но три или четыре порубленных тела лежали в алом истоптанном снегу. Полукольцом прижав к подножью скалы двух человек, негры бросались на них, как стая шакалов.

Арнис дрался топором, стоя на одном месте, как гранитный столб. Только столбы не рычат, а он рычал. Я ещё никогда не слышал из человеческой глотки такого страшного, клокочущего звука.

А с места он не двигался оптому, что за его спиной прижималась к скале Ленка Рудь. Она быстро заряжала аркебузу.

Топор Арниса тяжело и точно рубанул в бедро близко подобравшегося негра, овернувшись, обухом отбил летящую толлу. Негр отползал, завывая и силясь зажать рану в бедре.

– Пошли, – буркнул я и прыгнул вниз, сжимая в правой палаш, а в левой – револьвер. Выстрел, выстрел, ещё выстрел – в упор! Пламя почти расплющивалось о грязные меховые куртки (интересно, кто их шьёт?), негров швыряло спинами в снег, и некогда было думать об экономии патрон.

– Вовремя! – крикнул Арнис. Я согласно кивнул, швыряя пустой "наган" за спину и выдёргивая дагу. С другой стороны уже стоял Джек, и Арнис не стал даже спрашивать, кто это такой – достаточно было и того, что клинок бастарда закрывал его левый бок. Обрадовано закричала Ленка, ещё кто-то из негров упал, и ещё – девчонки стреляли из аркебуз. – Везучий сегодня день!

Негры попятились. Одно дело – двадцать на двоих, другое – десять на пятерых. Я не стал ждать, пока они опомнятся – выпадом достал одного, рубанул сверху в голову, и он осел в снег, обливаясь кровью. Арнис сбил кого-то кулаком, впереди вдруг замелькали, замельтешили спины, я ещё кого-то догнал и свалил косым ударом в плечо – а дальше сражаться было уже не с кем. До первых деревьев не добежал ни один.

– Быстро всё кончилось, – заметил я. – Арнис, и как вы дошли до жизни такой?

– На прогулку отправились… – покаянно начал Арнис, поворачиваясь, и вдруг крикнул встревожено: – Лена!

Крикнул так, что я обернулся тоже.

Ленка садилась в снег – сползала по каменной стене к ногам спрыгнувшей со скалы Танюшки. Растерянно улыбаясь.

Слева в груди у неё торчала рукоять толлы.

Танюшка не успела её подхватить – Ленка села в снег и, завалившись вбок, ткнулась виском в Танькин унт. Только тогда Арнис длинными прыжками бросился к скале.

Никогда не забуду, как он, рухнув на колени, подхватил голову Ленки и не закричал, а спросил: "Лена?" И, не услышав ответа, прижал её голову к своей груди, а сам сложился возле её тела в беспомощный комочек.

Я попытался его оттащить – Арнис отбросил меня так, что я упал в снег. Танюшка осторожно присела рядом, что-то сделала и встала на ноги, качая головой. Она побледнела и закусила губу. Я подошёл, даже не пытаясь отряхнуть снег.

– Что с ней?

– Убита. Сразу умерла, – Танюшка прижалась ко мне, и я почти судорожно обнял её обеими руками, не зная, что сказать, не умея ничему помочь… да что там, не осознавая до конца произошедшее и не веря в возможность того, что Ленка – Ленка, Ленка Рудь, девчонка Арниса! – убита.

Мы так и стояли молча, и Арнис не двигался, пока верещащий вопль не заставил

185.

меня вскинуть голову.

Джек Путешественник стоял в снегу на колене над одним из негров – тот всё ещё подёргивался. Второй негр – тоже живой, хотя и с окровавленным лицом – сидел рядом, его челюсть тряслась. Я увидел, как Джек тщательно вытер и убрал охотничий нож. И почему-то именно эта картина вновь сделала меня князем.

– Подожди, Тань, – почти приказал я и, освободившись от её рук, подошёл, подняв наган, к Джеку.

– Ты что, говоришь на их языке? – спросил я. Джек поднялся:

– Да… Он сказал, что сотня чёрных стоит лагерем на морском берегу. Они собираются уходить послезавтра.

Один глаз негра был выколот, горло перерзано наискось. Я скользнул по нему взглядом и вновь посмотрел на Джека:

– Послезавтра – это ещё много времени… Куча времени… Посмотри… помоги Танюшке с Арнисом, это была его девчонка.

Он кивнул и пошёл к скале. А я повернулся к сидящему в снегу негру.

Он плакал. И челюсть тряслась… тряслась… тряслась…

Я взял его за волосы и потащил за собой, и он покорно волокся на коленях, помогая себе руками. Молча. Только плакал, и я, оборачиваясь, видел его перекошенный раззявленный рот.

Скучно мне было. Скучно. Мне вдруг вспомнилась одна из книг Пикуля – как умирал отравленный герцогом Левенвольде русский вельможа, и перед смертью говорил в тоске: "Скучно мне… ой, скучно-о!"

"Скучно мне… ой, скучно-о!" – мысленно завыл я. Такая тоска, такая беспросветность навалились на меня, что я не слышал, что говорит мне негр, цепляясь за мою руку. Нет, не слов не понимал, это понятно, а именно – не слышал, и хотел только одного: чтобы он перестал быть.

Я толкнул его на оклени, но он упал на четвереньки, и я приподнял его носком ноги под подбородок:

– Голову подними.

Он застыл на коленях, чуть наклонившись и сведя руки у живота.

Я потянул из ножен палаш. Долго-долго он вытягивался наружу, и шуршал… шуршал… шуршал… А я смотрел поверх головы негра в лицо Танюшки. "Отвернись," – попросил я губами. Она отчаянно замотала головой, а глаза стали огромными и застывшими, как зелёный лёд. Смотреть в них было просто невыносимо.

Я взялся за рукоять палаша обеими руками, разрезав мякоть левой ладони о край слишком тесной для двух рук гарды. Встал сбоку от негра, и примерился, и поразился будничности происходящего, и трупу Ленки, лицо которой по-прежнему пряталось на груди у Арниса, и кровавым пятнам на снегу возле влипших в него тел… и мысли о том, что это – пройдёт, и мы как-то будем жить дальше…

И тому, что это вообще будет возможно – жить.

Палаш режуще свистнул.

Кровавым дождём ударило мне в лицо…

…Я сидел на камне, и Танюшка обтирала мне лицо снегом. Тёплым снегом – он таял в её ладонях, а у меня плохо ворочался язык, и я никак не мог спросить, не противно ли ей. А вместо этого спросил наконец:

– Что с Арнисом?

– Вон он сидит, – она указала на литовца. Тот застыл на камне – голова поникла, руки висят между колен. Джек деловито прикрыл лицо Ленки курткой, потом встал и подошёл к нам:

– У тебя это первый? – без насмешки спросил он. Я поднял на него глаза:

– Так – первый.

186.

– Я это и имел в виду… Мы будем её хоронить, или мне делать волокушу, князь?

* * *

Что меня поражало вот уже больше полугода – так это дебильная беспечность негров. Постоянная и повсеместная. Около кожаных палаток горели костры, бродили то ли стражники, то ли так – праздношатающиеся, слышались смех, вопли и скрежещущая перекличка. У них сегодня пропали три десятка товарищей – а они и не чесались… да и вообще – считали ли они друг друга товарищами?

И вдвойне мерзко было от того, что Ленка погибла от рук этих грязных тварей.

Мы спускались с перевала почти открыто. И очень спешили. Очень. Никогда ещё мы так не спешили убивать.

Наверное, в какой-то степени спешка нас подвела, потому что метров за пятьдесят нас всё-таки заметили. И, когда я понял это, то закричал – во всю мощь лёгких, надсаживая голос:

– Ро-о-о-ось!!!

…В костёр медленно оседает раскроенный наискось негр. Руку другого я ятаганом я поймал в развилку палаша и даги – он взвыл, и я пнул его в живот, а потом рубанул по затылку. Вокруг убивали. Ассегай полоснул по толстой коже бригантины, я отшвырнул негра ударом кулака, шагнул и приколол его к твёрдому, промёрзшему песку. Над моим плечом мелькнул ятаган, но тут же рука вместе с ним полетела в сторону, а вторым ударом Сморч обезглавил нападающего.

Несколько негров убегали по заснеженному льду прочь от берега. Я увидел, как Танька и Валька Северцева, подойдя к кромке, стреляют в них из аркебуз; стреляют-заряжают-стреляют…

Андрей Соколов волок кого-то за ноги из палатки, одновременно тыча в темноту тесаком. Басс, запрокинув голову, сидел на валуне, и Наташка Мигачёва бинтовала ему рассечённое лицо. Негр карабкался на прибрежную скалу; сорвался, и взлетевший палаш Сергея перерубил ему позвоночник. Ирка Сухоручкина, упершись ногой в грудь стоящему на коленях негру, тянула из него корду…

– Ищите их! Убейте всех! – кричит кто-то… и я внезапно понимаю, что это мой голос.

Удар, ещё удар – рубящие в живот. С хлюпаньем негр падает в собственные внутренности; дага вонзается ему в глаз и ударяется внутри в череп. Перешагиваю через труп. Трое поворачиваются и бегут от меня, но на их пути возникает Саня, свистит кистень… Андрюшка Альхимович охотничьим ножом перерезает горло стоящему на коленях негру… Ещё один пятится в глубокий сугроб, придерживая – очень осторожно – руками вошедшую ему в живот валлонку Щуся.

Потом крики, лязг и стоны начали утихать. Утихли совсем. Слышался только голос Ольки Жаворонковой:

– Никто не ранен? Раненые есть?

Меня больше интересовало, есть ли убитые… Но среди тел, чернеющих в снегу, наших не было видно. А вот раненые были, и не один Басс, которому ятаган рассёк лицо справа от глаза до подбородка. Арнис терял кровь целыми горстями – ему раскроили грудь в двух местах, разрубив несколько рёбер. Удивительно, что он ещё держался на ногах. Олег Фирсов сидел в снегу, девчонки вокруг него хлопотали – его ранили ассегаем глубоко в живот, и он только тяжело дышал и тихо бормотал: "Жжёт, ёлки-палки, как жжёт-то, а…" Игорю Северцеву разрубили левое бедро топором, но он ухитрялся даже шутить с Кристиной и что-то насвистывать. Из девчонок ранили Наташку Мигачёву – броешнная толла распорола ей левый бок, неглубоко, но крови было много. Наташка зажала бок снятой крагой и не только не жаловалась, но и ухитрялась помогать раненым, пока не заметили, что она и сама задета.

Ко мне подошёл Вадим. Бастард у него был в крови до рукояти.

187.

– Восьмерых взяли живыми, – сказал он и окровавленной боевой перчаткой – не крагой – провёл по лицу. – Что с ними делать, князь?