Текст книги "Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) (СИ)"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

Я, наверное, видел. Но не понимал… а может, и хотел того, что должно было произойти. Я устал… Сейчас я понял, что устал – и никакой весне не одолеть этой усталости.

– Вам нужен новый князь?! – я сплюнул. – Тогда выбирайте!

– Саню! – закричал Щусь.

– Заткнись! – зло ответил Сергей. – Я с ним никуда не пойду!

– А с Олегом пойдёшь? – хмуро спросил Сморч.

– Хоть в ад! – отрезал Сергей. – Если кто-то забыл – он не только наш князь. Он наш друг!

На миг стало тихо, словно этот факт встал перед нами во весь свой рост. Но, наверное, устал не я один…

– Я с Олегом не пойду тоже.

Это сказал Андрей Альхимович. Тот самый Андрей, который из-за нас ушёл из комсомола. Который учил нас, как жить на природе… Я почувствовал, как впервые в жизни у меня сам собою открылся рот.

– Приехали, – даже с каким-то облегчением выдохнул Басс. А Сергей – без злости, изумлённо-дрожащим голосом, спросил:

– Почему?!

– Он слишком рискует, – Андрей печально посмотрел на меня. – Саня чушь порет, что он специально… и всё такое… Но Олег слишком рискует, – он выделил эти слова. – Он сам говорил – тогда, в начале – что нам надо исследовать этот мир. А сам ввязывается в бесконечные бои. В том числе – и те, которых можно избежать.

– Ты трус! – крикнул Сергей.

– Нет, – спокойно ответил Андрей, и Сергей замолчал – ответ был правдой. – Знаете, ребята… – он помедлил и решительно закончил: – Я ухожу. Один. Я так решил.

Вадим всё ещё держал меня за локоть. И мне в этот момент показалось, что локоть зажало тисками. Он понимал что-то такое, чего не понимал я, чего я ещё не понял…

– Куда? – отрывисто спросил Арнис. Он всё это время абсолютно равнодушно молчал. Андрей пожал плечами, отбросил со лба волосы и улыбнулся:

– Просто так – никуда. Куда-нибудь.

– Кто со мной?! – вновь спросил Саня.

– Да стойте же!.. – уже безнадёжно, но отчаянно выкрикнул Вадим. – Олег! Останови их! Ну?!.

– Олег, ты?.. – требовательно повернулся к Фирсову Саня. Тот кивнул:

– С тобой.

– Давай! – кивнул я. – А то Сане Щуся мало.

– Ну, Олег… – Вадим отшатнулся от меня. Я и сам понимал, что сказал что-то не то. Правда, Саня, мне показалось, не очень-то обратил внимание на мои слова.

– Щусь, Сморч, Фирс, – перечислил он. – Ну и отлично. Мы уходим.

– Мальчишки! – крикнула Ленка Власенкова. – Ну мы же клятву давали! Мы же клялись

друг другу!

– Это ты ему скажи, – Саня небрежно махнул в мою сторону, – и подружкам своим, которые на Крите остались.

Ленка вскинула ладони к глазам. Олег Крыгин обнял её, утешая.

– Это уже интересно, – признался Джек. Он поставил ногу на камень и положил бастард в ножнах на колено. Лицо англичанина было непроницаемо.

– Кто ещё хочет уйти? – стеклянно спросил Вадим.

– Я, – сказал я.

Все повернулись в мою сторону.

– Я, – повторил я. – Я хочу уйти. Я понял – я вам не нужен. Плохой князь, хороший князь… – я махнул рукой. – Выберите себе того, кто вам по душе. Вон, Вадима выберите.

– Олег… – начал Вадим. Я оборвал его:

– Не надо.

Все выглядели растерянными. Даже Саня. Я посмотрел на него и подумал рассеянно: неужели он и правда думал, что для меня главное – власть? Полное, но нехорошее спокойствие спустилось на меня – когда понимаешь, что поступаешь не так – и всё-таки делаешь, делаешь, зная, что не получится уже по-другому…

– Это слишком, – покачало головой Арнис.

– В самый раз, – усмехнулся я.

– Олег, мы с Ленкой идём с тобой, – сказал Сергей. Ленка Чередниченко подтвердила его слова энергичными кивками.

– Мне не нужны спутники, – отрезал я.

Мне потом часто снились глаза Серёжки. Глаза человека, которого наотмашь ударили по лицу за добрые слова. Но зима, её смертельный холод, злорадно подавала голос из меня, и я продолжал: – Можете поспорить с Вадимом, кто будет князем, если я стал слишком плох для вас… Тань, ты со мной?

– Конечно, – спокойно и без раздумий ответила она.

– Олег, – вдруг сказала Ирка Сухоручкина, – ты будешь жалеть. И мы будем жалеть. Не уходи.

Я молча улыбнулся и сделал жест римской арены.

Пальцы вниз.

Сергей Есенин

…Дорогие мои… Хор-рошие…

Что случилось? Что случилось? Что случилось?

Кто так страшно визжит и хохочет

В придорожную грязь и сырость?

Кто хихикает там исподтишка,

Злобно отплёвываясь от солнца?

…Ах, это осень!

Это осень вытряхивает из мешка

Чеканенные сентябрём червонцы.

Да! Погиб я!

Приходит час…

Мозг, как воск, каплет глухо, глухо…

…Это она!

Это она подкупила вас,

Злая, подлая и оборванная старуха.

Это она, она, она,

Разметав свои волосы зарёю зыбкой,

Хочет, чтобы сгибла родная страна

Под её невесёлой, холодной улыбкой…

…Боже мой!

Неужели пришла пора?!

Неужель под душой так же падаешь, как под ношей?

А казалось… казалось ещё вчера…

Дорогие мои… дорогие… хор-рошие…

…Саня ушёл ночью. Под утро – Андрей.

А утром – ещё до того, как собрались мы с Танюшкой – исчезли Сергей и Ленка.

Игорь Басаргин

Мы своих хороним близких. Помяну. Рукою голой

Годы, дни и месяца Со свечи сниму нагар.

Расставляют обелиски Кто-то был обидно молод…

На пустеющих сердцах. Кто-то был завидно стар…

А другой живёт и ныне…

Только тропки разошлись.

Только друга нет в помине.

Это – тоже обелиск.

* * *

Мы снова шли навстречу весне… или, может, это она двигалась навстречу нам… Вот только на этот раз мы с Танюшкой были только вдвоём.

Мы оба были хорошие ходоки и легко одолевали здешними горными лесами по тридцать-сорок километров в день. Мы не разговаривали об этом, но как-то само собой получалось, что мы идём на Скалу. Дальше не я, ни Танюшка не заглядывали.

Она ни слова мне не говорила насчёт произошедшего. Во мне же продолжала жить обида.

Нет, не так. Это была не обида, а… Не знаю, как сказать. Я просто упёрся… чёрт, чёрт, чёрт, не знаю! Я был рад, что мы ушли – и ненавидел себя за это. Я злился на ребят – и на себя. я вспоминал Сергея – и готов был биться головой о стену, но через секунду бросал взгляд на Таньку – и радовался, что мы одни. Я думал о наших клятвах, и эти мысли заставляли меня думать о другом – о том, что я вывалял в пыли свою честь…но и эти мысли сменялись воспоминаниями о том, как от меня в глаза отказались те, кого я считал друзьями.

Не знаю, что ощущала Танюшка. А я в конце концов просто плюнул на произошедшее и решил жить окружающей нас весной.

Дважды мы встречали ребят из местных, но расходились с ними без особых разговоров, хотя они охотно делились с нами продуктами, предоставляли место для ночёвки и оба раза предлагали остаться навсегда. Люди были нужны везде, ребята – хорошие… но мы, по-прежнему не сговариваясь, продолжали свой путь на юг.

* * *

– Гвадалквивир, – Танюшка глубоко вздохнула всей грудью. – Осталось километров триста.

Пятого мая мы стояли на правобережье знаменитой реки, глядя, как ровный тёплый ветер раскачивает волны лавровых и апельсиновых рощ на холмах.

– Ночной зефир

Струит эфир,

Журчит, бежит

Гвадалквивир, так, кажется? – задумчиво спросил я, держа обе руки на рукояти палаша. Я был голый по пояс, летняя куртка – обмотана вокруг бёдер, вещмешок тоже переместил на ремень, чтобы не натирал плечи лямками, а к нему ещё вдобавок подвязал сапоги. Танюшка тоже шагала босиком и голая по пояс. – Ну и как дальше? Вплавь тут едва ли можно, река-то, кажется, бурная…

– Бурная, – подтвердила Танюшка. – И широкая.

– А я – знаешь? – хотел этим летом обратно в Россию вернуться. На Ергень, – признался я. – Ладно, пошли, посмотрим, что там, как и где.

– Подожди! – Танюшка схватила меня за руку. – Стой, смотри!

Внизу – примерно в полукилометре от нас – на берегу из лавровой рощи галопом, закинув к спинам короны роскошных рогов, выскочило оленье стадо – не меньше тридцати голов огромных оленей, которые тут на каждом шагу, в нашем мире давно уже ископаемые. Вихрем олени пронеслись вдоль берега. Но не это привлекло внимание Танюшки. Следом за оленями, легко ломая деревья, показалась огромная, внешне медлительная рыже-чёрная туша. На длинной сильной шее сидела кирпичеобразная голова с круглыми ушами и вытянутыми вперёд массивными челюстями. Тварюга имела вид странного клина: невероятно массивный перёд на длинных мощных лапах и узкий, хиленький даже какой-то, зад – на кривых коротеньких.

Холка этого животного была на высоте около трёх метров.

Я прикрыл рот. Только сейчас заметил, что он у меня опять сам собой открылся. Второй раз в жизни… В этом мире я уже видел пещерного медведя и тигрольва – хищников, давным-давно вымерших на той Земле. Но это… Стоп, я где-то читал про такого… или видел картинки… Существо было настолько странным, что я не ощущал страха, хотя бояться, кажется, стоило. Переваливаясь с боку на бок и временами переходя на смешной галоп, гигант преследовал оленей с вялой целеустремлённостью.

– Эндрюсархус! – вырвалось у меня. Танюшка повернулась ко мне. – Первобытная гиена!

– Похож, – согласилась девчонка. – Он так с голоду сдохнет, олени-то вон уже где…

– А мы – вот где, – я обратил внимание, что эндрюсархус остановился и неожиданно легко повернул голову в нашу сторону. Можно было легко различить, как задвигался большой чёрный нос. – Та-ня… мотаем-ка отсюда…

Мы побежали, не сговариваясь, вверх по течению, на бегу прислушиваясь. Но, похоже, смешная и страшная махина за нами не погналась. Тем не менее, мы отмахали километра четыре галопом не хуже оленьего и остановились только вылетев на открытый берег, где Гвадалквивир образовывал большую заводь. В тихой воде между кувшинок бродили фламинго. Ещё росли какие-то синие с золотом водные цветы, и Танюшка, ахнув, начала раздеваться, но я удержал её:

– Помнишь пословицу про тихий омут? Кто в нём водится?

– Черти, – вздохнула девчонка. – Ладно… А, может, ты мне достанешь эти цветы? Ты же чертей не боишься…

– Чертей не боюсь, – согласился я, – а вот его – боюсь, и даже очень.

По воде между совершенно пофигистских фламинго скользил костяной гребень метров пяти в длину.

– Местность кишит жизнью, – заметила Танюшка, резво отскакивая от болотистого бережка. – Как всё-таки переправляться будем?

– А стоит ли? – раздался насмешливый голос, говоривший по-английски.

Мы резко обернулись.

В десятке метров за нашими спинами стояли трое мальчишек.

* * *

Всё-таки чутьё – великая вещь. И я сразу почуял, что сейчас жди неприятностей. И больших.

К вопросу о дырявом счастье.

Один мальчишка – он стоял в середине – был постарше меня на пару лет, тоже голый по пояс. Его руки лежали на рукоятях двух коротких клинков, а серые глаза смотрели из-под тёмных прядей безжалостно-оценивающе. Двое других выглядели моими ровесниками. Один из них – угрюмый крепыш – качал в руке боевой топор. Его лицо ничего не выражало, белокурые волосы были забраны в длинный пышный "хвост" на макушке. У второго – русоволосого – лицо было нежное (хоть и загорелое), тонкое, большие синие глаза (такие лица я часто встречал на иллюстрациях художника Медведева к книгам моего любимого Крапивина) Но в правой руке (широкий рукав подкатан до локтя), перевитой жгутами мускулов, этот милашка держал длинную тяжёлую шпагу. И

именно он высказался первым (в его английской речи прозвучал такой же, как у нас с Танькой, акцент – русский!):

– А грудки у девчонки ничего.

Танюшка вместо того, чтобы вспыхнуть или хотя бы прикрыться ладонями, молча достала корду. Это не смутило никого из троих. Старший – это он окликал нас – спокойно распределил роли:

– Ты, Рауль, в рот, я спереди, ты, Валер, в зад, а пацан пусть посмотрит пока. Потом посмотрим…

Слова о том, что я хочу разойтись мирно, замерли у меня на губах. Вместо слов я извлёк палаш. Лицо старшего стало удовлетворённым, он тряхнул тёмной гривой и приказал:

– Уберите его… Не убивайте, пусть всё-таки посмотрит, как мы будем развлекаться, а потом мы и с ним повеселимся, как он того заслуживает.

Я быстро оглянулся на Танюшку – её некуда было оттеснить, да она и не собиралась особо "оттесняться". Она улыбалась, и корда описала вокруг её ладони три круга, быстрых и свистящих, как лопасти вентилятора. В руках у черноволосого оказались две ландскетты, и он пошёл к Танюшке. Ко мне приближался, держа топор перед собой боевым хватом, белобрысый Рауль. Валерка со своей шпагой держался чуть в стороне.

– Не думаю, что это честно, – услышал я голос Таньки и, прежде чем хоть кто-то успел среагировать, упруго щёлкнула аркебуза. Рауль успел только извернуться всем телом, и пуля, летевшая ему в затылок, раздробила левую лопатку – он с криком выпустил своё оружие.

Дальше мне стало не до внешнего мира. Шпага Валерки была длинней моего палаша, и он пользовался ею мастерски. Чистое наслаждение было драться с ним! Из второй позиции он с ходу нанёс мне в пах укол с переводом. Я ответил второй круговой защитой и рубящим ударом в голову справа. Вместо ожидаемой мною пятой или шестой Валерка взял третью и рубанул в правый бок. Я прикрылся второй и хотел прервать фразу, но этот юный мушкетёр взмахнул шпагой и рубанул сверху по голове, прыгая вперёд. Я вынужден был взять шестую и атаковал ударом левый бок. В ответ – четвёртая защита и укол в грудь, который я отразил такой же четвёртой и попытался исполнить обволакиванье, но он ушёл в третью защиту и атаковал уколом в пах. Я отбил шпагу фруассе, проведя его до столкновения гард – и, левой рукой одновременно выхватив дагу, вогнал её в правый бок противника со словами:

– Тут не дорожка… – и быстро осмотрелся.

Если их старший рассчитывал встретить в Танюшке лёгкую поживу, то он ошибся. Сражались на равных, и два клинка едва позволяли ему держать Танюшку с её кордой на расстоянии. Рауль, стоя в нескольких метрах от меня, держал в правой – левая висела плетью – тесак и смотрел на меня расширившимися глазами.

– Печальный исход, правда? – спросил я по-английски. – А главное – совершенно определённый… Ну? Каково это – знать, что умираешь?

– Я ещё живой, – ответил он. Я улыбнулся:

– Это ненадолго. Сколько ты здесь?

– Третий год, – ответил он.

– Ну и хватит, – кивнул я. Он попытался защититься, но я обвёл тесак и убил его. если честно, мне не хотелось его мучить, поэтому я заколол его слева в грудь между рёбрами, сразу.

Помочь Танюшке я уже не успел, потому что она в моей помощи совершенно не нуждалась. Как раз когда я к ней повернулся, она сумела рубануть черноволосого снизу вверх между ног. Удар был быстрым и лёгким, но кордой именно такие удары и наносят – при её длине, отточенности и небольшой кривизне клинка ничего иного и не надо.

Выпустив оба клинка сразу, парень встал на колени, зажимая живот и пах в тщетной надежде не дать выползти внутренностям… впрочем, самым страшным был не распоротый живот, а то, что Танюшка снесла ему половые органы и вспорола пах – оттуда туго били тёмные струйки.

– Ну что?! – в запале заорала Танька. – Ты, кажется, хотел грохнуть меня в п…ду?! На, попробуй, – она подала вперёд бёдрами, – я разрешаю, я даже хочу посмотреть, как у тебя это получится!

– Тань, не надо, – я положил ладонь ей на плечо. Танюшка оглянулась на меня, несколько раз моргнула и вдруг, уронив корду, пошатываясь, отошла в сторону и обхватила голову руками.

Парень поднял лицо. Он старался улыбнуться, но получалась гримаса. Дрожащие губы прошептали:

– Один удар…

– Да, – кивнул я и, примерившись над склонившейся сильной шеей, подарил ему этот удар. Голова легко откатилась в сторону, тело с силой выпрямило ноги – и всё. Я отвернулся и подошёл к своему противнику.

Он был жив и вяло корчился на сочной весенней траве. Шпагу выпустил, тонкие, но крепкие пальцы нежно обнимали рукоять моей даги. Другая рука вытирала льющуюся изо рта кровь. Хорошо я его достал – похоже, точно в печень…

– Не можешь вырвать? – тихо спросил я.

– Всегда боялся боли, – ответил он. – А, так ты русский? – до него дошло, что мы говорим на одном языке. – Кажется, если я эту штуку выну – то всё?

– Всё, – кивнул я. – Давай-ка, – я присел, – быстренько, Валер… Ну чего ты мучаешься? Я сам, давай, – я убрал его руку и взялся за рукоять. – Готов?

– Подожди, – он выкашлянул сгусток крови и улыбнулся. – Вот ведь, скольких убил, а сам боюсь… Тебя как зовут?

– Олег, – представился я, осознавая дикость происходящего и глядя в глаза смертельно раненого мною мальчишки. – Слушай… – я помедлил, – тебе там нравился Крапивин?

– Да, – он не удивился. – Я и фехтовать начал из-за него, только вот видишь – рыцаря из меня не получилось… Нескладно всё совсем. Давай, что же ты?! – крикнул он вдруг зло. А потом, когда я плотнее взялся за рукоять даги, он добавил ещё: – А грудки у твоей девчонки и правда – обалдеть.

Я выдернул дагу. Умирающее тело Валерки рванулось за клинком вверх, стараясь удержать в себе остаток жизни. Изо рта и носа толчком выплеснулась кровь, глаза расширились, словно увидев что-то очень необычное – и потухли.

Вытирая дагу травой, я подошёл к Танюшке. Она подняла потрясённое лицо, пошевелила губами и тихо сказала:

– Я… убила его…

– Он хотел сделать то же самое, – вздохнул я, но Танюшка замотала головой:

– Нет, ты не понимаешь! Я… я радовалась, я кричала такое… Как я могла?!

– Тихо, Тань, тихо, – я прижал её голову к своему животу. А про себя подумал: трое ли их было?

Игорь Басаргин

Порою люди, не желая зла,

Вершат настолько чёрные дела,

Что до таких "блистательных идей"

Не вдруг дойдёт и записной злодей!

Один решил «раскрыть тебе глаза» —

И о любимой сплетню рассказал…

Другой тебя "по-дружески" поддел —

А ты от той подначки поседел…

Придумал третий, что державы друг

Обязан доносить на всех вокруг.

И вот – донёс… За безобидный вздор

Тебе прочитан смертный приговор,

И жизнь твоя приблизилась к черте…

А ведь никто худого не хотел!..

…Порою люди, не желая зла,

Вершат настолько чёрные дела…

* * *

По берегам этого благословенного Гвадалквивира мы уходили на юго-запад почти до вечера – я всё ещё не был уверен, что напавших на нас всего трое. Попутно высматривали место для переправы, но ни фига не находили, зато нашли следы.

Следы обнаружил я. Кто-то спускался к воде и оставил отпечатки на мокрой глине, причём отпечатки обуви, и не самоделки, а именно обуви.

– Сороковка, – определил я. – Мальчишка шёл, шаг широкий… Кеды, что ли?

– Это не кеды – Танюшка нагнулась рядом, – это настоящие кроссы… Смотри, вот, – она указала на след подальше, на котором читалось PUMA, – кроссовки "Пума". Недавний следок. Сыро, а воды в них нету. Минуты какие-то.

– Пошли, глянем, – я осмотрелся, – кто тут у нас шляется.

След, конечно, исчез, но зато было видно примятую траву, а потом этот "кто-то" зачем-то очень неудачно пролез через кусты олеандра. Мы пролезли следом. Я это сделал первым и, пригнувшись, скомандовал Танюшке:

– Куртку надень. Люди тут…

…Лагерь был разбит в долине довольно умело, вот только охранялся очень плохо – во всяком случае, нас на гребне холма ещё не заметили, хотя внизу около шалашей ходило человек десять. В центре шалашного круга горел большой костёр, возле него возились две девчонки. На шестах-подпорках шалашей висело оружие. Но в этом лагере была именно правильность. Правильность, а не умелость. Такие лагеря разбивают, если знают в теории – как, а практики маловато.

– Шесть шалашей, – сказала Танюшка, небрежно стягивая шнуровку. – Около тридцати человек, а смотри, как одеты? Никаких самоделок…

Я кивнул. Это я и сам уже заметил. Новенькие, точно. Хорошо устроились (лучше, чем мои сначала – под навесом-то…), но ещё ничего толком не понимают. И народ толчётся между шалашами просто так, без дела. А главное – всё-таки одежды. Как будто на загородном пикнике… Я вслушался, пытаясь понять, на каком языке там говорят (расстояние было метров двести), и как раз кто-то кого-то окликнул.

Испанский. Местные. Ну да, собственно, чего же я ожидал, какие ещё новенькие могут быть на Гвадалквивире?

– Олег, они, по-моему, на олеандровых ветках шашлык жарят, – заметила Танюшка. Я поднялся на ноги:

– Пошли. Пора останавливать дурачков… Интересно, они английский, французский или немецкий знают?..

…Не представляю, что подумали две весьма симпатичные испанки, когда, обернувшись в очередной раз к костру, обнаружили около него мальчишку и девчонку – диковатого вида, вооружённых, но дружелюбно улыбающихся. Мальчишка указал на подрумянивающийся шашлык и сказал по-английски:

– Нельзя. На этом жарить нельзя, отравитесь… Привет. Меня зовут Олег, это Таня, а вы кто?..

…Двадцать девять испанских скаутов – пятнадцать мальчишек, четырнадцать девчонок – попали сюда пять дней назад вполне обычным образом. То есть – вышли в поход на выходные и пришли сюда. С тех пор они никого не видели, кроме множества животных, на которых потихоньку начали охотиться. И, естественно, терялись в догадках на тему "что происходит".

Обычнейшее дело.

Ну, последний вопрос мы прояснили для них вполне. Испанцы слушали нас всей компанией, неподвижно, открыв рты. Поверили – куда было деваться – хотя некоторые девчонки начали потихоньку плакать, да и мальчишки отчётливо помрачнели. Но в целом

мне понравилось, как они держатся. И они вполне достойно предложили нам оставаться у них на любой срок, или мне – вообще возглавить отряд.

Я отказался. Но попросил показать место, где они взяли оружие…

…Хайме Гонсалес – так звали их старшего – ничуть не напоминал испанца в моём представлении. Он был высокий, белокурый и сероглазый, да ещё и флегматичный, как швед или наш Арнис. Он сам показал мне "это место", и я не удивился, когда обнаружилось, что это одна из башен Срединного Королевства – как та, в которой вооружились мы с Танюшкой, даже щит со львами был таким же. Она стояла за лагерем, на склоне, обращённом к реке.

Я не очень активно порылся в рассыпанной груде оружия, буркнул себе под нос:

– То же самое…

– А? – не понял Хайме. Русского он не понимал.

– Нет, ничего, – я перешёл на английский. Поднял оказавшийся рядом с босой ногой клинок – длинную тяжёлую шпагу с фигурным плетением витой бронзовой проволоки вокруг рукояти, обтянутой потемневшей кожей с проволочной же запрессовкой. Посмотрел кромки – на них ещё сохранялись мелкие щербины старых ударов.

– Чью кровь проливал он рекою?

Какие он жёг города?

И смертью погиб он какою?

И в землю опущен когда? – тихо прочёл я снова по-русски. И, нагнувшись, аккуратно положил шпагу к своим ногам. Передёрнулся: на миг показалось, что вернулась прошлая весна – и упавший поперёк тропы палаш пересёк мою дорогу в тщетной попытке предупредить и спасти.

– То же самое, – повторил я по-испански. – Пошли, Хайме. Спасибо за экскурсию.

* * *

Какие всё-таки крупные звёзды на юге.

Пахло свежим сеном. Рубиновой россыпью, живым светом сияли угли погасшего костра. Временами над ними взмётывались синеватые язычки пламени или взлетали лёгкие рои искр.

Обычно костёр гипнотизирует меня и погружает в сон. Но сейчас я лежал на животе уже не меньше получаса. Ноги приятно гудели.

Мы отказались лечь в шалаше и свалились с Танюшкой недалеко от костра, завернувшись в меховой плащ (ночь тёплой всё-таки не была, весна даже в Испании ещё не лето). Танька давным-давно дрыхла, как двадцать два сурка, уютно и смешно сопя мне куда-то в район лопаток (интересно, как она туда достала, вдвое сложилась, что ли?)

Я ни о чём не думал. Говорят, это невозможно, но я вас уверяю – возможно, если не напрягаться, стараясь "выбросить всё из головы", а просто предельно расслабиться. Тогда то, что в голове, превращается в очевидно-зримую медленно струящуюся воду, неспешную и непрозрачно-синюю. И этот поток уносит всё-всё-всё, оставляя оцепенение и тишину… Получается не всегда, конечно, но, когда получается, то потом всегда бывает очень хорошо и свободно, как будто как следует отдохнул…

…Мост над неспешной водой. Горбатый, из поросших мхом неровных камней…

…Тропинка. Плотно утоптанная, по бокам – какие-то кусты, стоящие тесной стеной. Тихо. Спокойно…

…Лёгкий подъём. Свежий ветер ласкает лицо. Впереди – ровный шум, похожий на шум моря…

…Это не море. Это лес – лес у ног без конца и без края, а на обрыве – беседка с круглой скамьёй, высеченная целиком прямо из алой гранитной скалы…

…В беседке – человек.

Я вошёл в беседку по широким полукруглым ступеням, тоже составлявшим единое целое со скалой. Палаш на шаге коротко чиркал об острые края. Я всматривался в сидя-

щего на скамье человека.

Воин. Высокий, в сером плаще, укутывающем его от плеч до каблуков старых сапог. Плащ оттопыривает тяжёлая крестовидная рукоять длинного меча. Обветренное, худое лицо. Длинные волосы, чёрные с резкой красивой проседью. Внимательные, жутковатые серые глаза.

Я мог бы поклясться, что не видел этого странного и величественного человека ни в жизни, ни в кино, ни на иллюстрациях к книгам. И в то же время я столь же точно мог поклясться, что знаю этого воина.

Знаю.

– Конечно, знаешь, – негромко сказал воин. Не сводя с него глаз, я сел на скамью, ощущая себя смешным мальчишкой, который убедил себя в том, что похож на взрослого рыцаря… и вдруг оказался рядом с рыцарем, и понял всю тщетность своих потуг.

Воин пошевелился – под плащом тяжело сверкнули плотной вязки звенья кольчуги, усиленной чеканным нагрудником. И я узнал его, хотя и правда ни разу не видел до сих пор! Но именно таким я себе представлял Арагорна, короля-воина из своих любимых "Хранителей" – загадочно-неоконченной книги, продолжение которой мучило моё воображение уже пять лет (или семь? Как считать…) Точно таким!

Наверное, у меня было потрясённое лицо, потому что тонкие губы Арагорна чуть шевельнулись в улыбке. И, наверное, я смотрел на него с обожанием…

– Сон, – вырвалось у меня.

– Давай поговорим, – негромко сказал мой любимый герой.

Борис Гребенщиков

В железном дворце греха

живёт наш ласковый враг,

На нём копыта и хвост, и золотом вышит жилет.

А где-то в него влюблена дева пятнадцати лет,

Потому что с соседями скучно,

а с ним, может быть, нет.

Ударим в малиновый звон,

спасём всех дев от него, подлеца,

Посадим их всех под замок

и к дверям приложим печать,

Но девы морально сильны

и страсть как не любят скучать,

И сами построят дворец, и найдут,

как вызвать жреца.

По морю плывёт пароход – из трубы берёзовый дым,

На мостике сам капитан, весь в белом, с медной трубой,

А снизу плывёт морской змей и тащит его за собой,

Но если про это не знать, можно долго быть молодым.

Если бы я был один, я б всю жизнь искал, где ты;

Если бы нас было сто, мы бы пели за круглым столом.

А так, неизвестный нам,

но похожий на ястреба с ясным крылом,

Гладит на себя и на нас из сияющей пустоты…

* * *

То, что Хайме смущён, я увидел сразу и внутренне напрягся. Испанец остановился рядом и довольно долго смотрел, как я пакую "сидор". Я продолжал заниматься этим совершенно спокойно, ожидая, что же он скажет. Почему-то мне казалось, что он повторит своё предложение насчёт "останьтесь". Но вместо этого, закончив мяться, он сказал:

– Татьяна говорила, что ты очень хороший фехтовальщик…

"Спасибо, Тань, – подумал я, бросая на неё, возившуюся со своими вещами, много-

Обещающий взгляд (Танюшка сделала вид, что её тут не стояло.) – Данное предложение при первом знакомстве начинает становиться доброй традицией…" Очевидно, моё молчание показалось Хайме ободряющим, и он продолжил куда более бодро:

– Мне здесь ещё драться не приходилось. Может быть, ты не откажешься со мной пофехтовать?

– Какое у тебя оружие? – без околичностей спросил я. Хайме показал дагу (такую же, как моя) и длинную шпагу. – Ну что ж, неплохо. Пошли…

…Хайме оказался до сумасшествия быстр и ловок. Кроме того, он одинаково хорошо владел левой и правой рукой – я просто не мог поверить, что передо мною мальчишка, ни разу не вступавший в настоящий бой. Спортивное фехтование тут почти не помогало, а левой рукой испанец владел лучше, чем я. Хайме пружинисто танцевал на широко расставленных ногах, отражая мои удары и отвечая молниеносными контратаками на всех уровнях. Оба его клинка казались атакующими змеями.

Странно и смешно, но мальчишка, пробывший здесь неделю, оказался самым опасным изо всех соперников, встреченных мною за два года нашей "эпопеи"! Во всех схватках я брал быстротой реакции и умением изобретать неожиданные вещи. Но Хайме словно предугадывал все мои движения. Руки у мальчишка казались отлитыми из железа, иначе не скажешь.

И всё-таки последние два года он жил в городе и не проходил во время охоты по двадцать пять километров с грузом. Его подвела усталость – на чёрт-те-какой минуте, когда с меня уже лил ручьями пот, но подвела. Он не успел поднять клинок шпаги – и я остановил остриё палаша в сантиметре от его горла.

Хайме опустил оружие. Он тоже тяжело дышал. И выглядел изумлённым.

– И тут много таких, как ты? – спросил он.

– Он один такой! – гордо сказала Танюшка, уже оказавшаяся возле меня.

– Я уже два года подряд побеждаю на юношеских турнирах Испании, – сказал Хайме, прогибая в руках клинок своей шпаги. – И я не думал, что может найтись ровесник, способный одержать надо мною победу.

– Ну, таких, как я, я правда не встречал, – скромно ответил я. – Нет, если серьёзно: за два года я не проиграл ни одного поединка, так что не расстраивайся. Ты и правда великолепный боец.

– У нас есть плот, мы с него рыбу ловим, – Хайме вбросил шпагу в ножны, прихлопнул её рукоять сверху сильным ударом ладони. – Мы переправим вас через Гвадалквивир… если вы всё-таки не надумаете остаться с нами. Мы были бы рады. Честное слово.

* * *

– Скала.

Я опустил руки, сложенные "домиком" над бровями и оглянулся на Танюшку. Мы стояли на выжженной солнцем равнине, покрытой ломаными линиями низких серых кустиков. Горячий ветер гнал между них столбы пыли. Они натыкались на кусты, рассыпались тонкой завесой, чтобы вновь возродиться опять в другом месте.

А впереди, километрах в тридцати, начинался подъём. Он длился и длился в небо, чем-то напоминая скалу из того моего сна, где я разговаривал с королём Арагорном (только под этой скалой будет всё-таки море, а не лес…) И там, в небе, она обрывалась.

– Олег, – позвала меня Танюшка. Я смотрел на неё. – Олег, что мы будем делать дальше? Я не спрашивала, но теперь спрошу.

– Тань, – тихо сказал я и посмотрел на свои босые ноги, утопающие в тёплой пыли, – я пока не знаю. Мы решим на месте, хорошо? На месте… и вместе.

– Решай один, – коротко сказала Танюшка. – Я просто с тобой.

– Ну если просто со мной, то пошли, – вздохнул я. – Дойдём до вечера?

Танюшка поставила ногу на носок и сделала fouette:

– Дойдём…

…Людей увидела Танюшка. Издалека, я ещё не замечал их, утомившись однообразно-серым жарким пейзажем – а Танька напряглась и тихо сказала:

– Смотри, люди… или негры.

Я остановился:

– Где?

– Смотри левее вон тех кустов и дальше.

По равнине навстречу нам ползли несколько точек. На таком расстоянии я бы не взялся не то что негра от белого отличить, но и всадника от пешего или велосипедиста. Больше того, я не был даже уверен, что это люди, а не, скажем, быки.