Текст книги "Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) (СИ)"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

– Русски?! – удивился Тиль и перешёл на ломаный, но в целом неплохой русский: – Это здорово! Я восемь месяцев ходил с вашими по Сибири – ещё до того, как обосновался на Терсхеллинге! Вы не знаете Йенса Круммера?

– А ты не из тех голландцев, которые живут в большом посёлке на островах? – я вспомнил рассказ немца.

– Я не голландец, а фризон! – поправил Тиль. – Нет, я не из них, но тот посёлок я знаю – он на побережье прямо напротив моего острова! Так куда вы плывёте с этим белобрысым тугодумом?!.

… – Что ж, бить негров – это всегда хорошо, – убеждённо заклоючил Тиль, выслушав наш рассказ. – У меня двадцать пять человек, и я пойду с вами.

Лёгким движением, небрежным и красивым, он перемахнул обратно на свой корабль. Повернувшись на пятках, вскинул руку:

– Я иду за вами!

* * *

Со Свеном и Тилем мы разшлись почти сразу, а Ян повёл нас к крепости тропинками через горные леса. Сам он шёл с передовым дозором, и царило у нас полное молчание. Не потому, что идти по горным стёжкам-дорожкам было тяжело, а просто на всех внезапно снизошло очень серьёзное настроение.

Не знаю, как остальные, а я вновь и вновь обдумывал свой поступок. В смысле – то, что я сам пошёл на помощь незнакомым людям и веду в сражение своих друзей. И не есть ли это признак сумасшествия?

Если честно, я так ни до чего определённого и не додумался. Может, и успел бы, но шагать в самом деле было трудно, и я скоро отключился от отвлечённых мыслей, сосредоточившись на дороге. Как это часто бывает, в мозгах засела одна строчка: "На палубу вышел, а палубы нет – её кочегары пропили!" Она и крутилась там, как магнитофонная лента, склеенная в кольцо.

Начало резко смеркаться – как раз когда мы выбрались на какой-то перевал. И в сумерках увидели впереди цепочку огней – частую и широкую, дугой охватывающую подножье скал.

– Мы здесь были, – тихо сказал Альхимович, догоняя меня, – только выходили с другой

стороны.

А через секунду и Ян сказал:

– Это наша крепость.

Определить расстояние до ночных огней было трудно. Они казались близкими, но что уж я знал точно – так это насколько обманчивы ночные расстояния на свет. Однако Ян расстояние знал:

– Тут восемь километров, – пояснил он, сбрасывая наземь плащ. – Сейчас, наверное,

надо отдохнуть, князь. А действовать перед рассветом. Тут негры не появятся, они не знают тропы на перевал.

– Хорошо, – кивнул я, снимая вещмешок. – Огня не разводим.

147.

– Замёрзнем, – подал голос Олег Фирсов.

– Ничего с нами не сделается, – возразил Саня, – сплошная романтика…Ужинать

будем?

– Непременно, – отозвался я, – и как можно плотнее. А в следующий раз поедим у

чехов… Ян, ваши нас накормят?

– Конечно, – серьёзно сказал чех. – Вы же идёте сражаться вместе с нами…

…Мы пожевали запасы, взятые с собой, буквально запихивая в себя еду – есть никому не хотелось – и начали укладываться. Часовых я решил не выставлять – зачем? Лучше пусть отдохнут до утра. Завтра будет интересный день.

Я поймал себя на этой ироничной, нехарактерной для меня мысли, уже когда завернулся в одеяла и улегся рядом с остальными. Возились недолго – за последние шесть часов все очень устали, да и настроение не было говорить, тем более – шутить.

Я думал, что не усну. Или, во всяком случае, засыпать буду долго… но самом деле я просто выключился, едва натянул верхний край второе одеяла на лицо на манер капюшона.

Мне снилось, что я стою на кирсановской автобусной станции, одетый совершенно так же, как сейчас, с оружием…Вокруг – пусто, и улица пустынна, только ветер кружит на подъездной дороге клочки бумаги и тёплую пыль. Вроде бы лето. А потом подходит пустой автобус без водителя, двери открываются бесшумно, и машина замирает этим проёмом прямо передо мной.

Внутри по-прежнему пусто. Солнечно.

И – страшно.

Александр Розенбаум

Заплутал – не знаю где,

Чудо чудное глядел…

По холодной по воде,

В жалком рубище,

Через реку – через миг —

Брёл, как посуху, старик —

То ли в прошлом его лик,

То ли в будущем.

А старик всё шёл – Как сон.

По пороше босиком,

То ли вдаль за горизонт,

А то ли вглубь земли…

И чернела высота,

И снежинки, петь устав,

На его ложились стан,

Да не таяли.

Полем, полем, полем,

Белым-белым полем дым…

Волос был чернее смоли —

Стал седым…

Вдруг – в звенящей тишине —

Повернулся он ко мне,

И мурашки по спине —

Ледяной волной!

На меня глядел – и спал!

"Старче, кто ты?!" – закричал,

А старик захохотал,

Сгинув с глаз долой…

Не поверил бы глазам.

Отписал бы всё слезам.

Может, всё, что было там —

Померещилось…

…Но вот в зеркале, друзья,

Вдруг его увидел я.

Видно, песня та моя —

Всё же вещая…

* * *

Я проснулся от холода, беспощадно забиравшегося под одеяло. Было ещё совсем темно, только светили звёзды. Многие уже поднялись и жевали завтрак.

– Проснулся? Доброе утро, – Сергей протянул мне длинную полоску копчёного мяса. Меня трясло от пронизывающей свежести, но, когда я сбросил одеяла, дрожь постепенно стала проходить.

– Может, мы что-то не то делаем, а? – тихо спросил я Сергея, принимая мясо.

– Ты думаешь о том, что мы можем погибнуть? – проницательно поинтересовался он, жуя свою порцию.

– Я думаю о том, что мы можем погибнуть, – согласился я и передёрнулся.

148.

– Здесь или где-то ещё, сейчас или потом… – Сергей пожал плечами и вытер руку о шуршащую палую листву. – Что же теперь – спрятаться в какие-нибудь болота и сидеть там?

– Ты уверен, что это не лучший выход? – напрямик спросил я.

Сергей ответил не сразу. Он потянул из ножен свой палаш и положил его на ладонь, любуясь сумрачным блеском лезвия.

– Никто не скажет, что я струсил, – тихо проговорил он наконец. – Я не знаю, сколько мне придётся тут прожить, но я хочу жить, а не прозябать. Если бы ты позавчера решил не идти, я бы ушёл сам.

– Скажи, – спросил я, – Ленка хотела пойти с тобой?

– Конечно, – он удивлённо взглянул на меня…

…Уходя, мы бросили одеяла и вещмешки в одну кучу у корней дерева. Я оглянулся через плечо.

И подумал, что, может быть, эти вещи так и останутся лежать тут, пока не засыплет их снег уже близкой зимы.

* * *

– Ну ты-то всегда хорошо бегал, – Вадим подтянул на груди перевязь меча. – А я терпеть не могу.

– Я тоже ещё не бегал на пять километров, – заметил я. – Тем более – за такие призы.

Подошёл Ян, пожал мне руку:

– Удачи вам.

– Тебе – тоже. Доберись, – я помедлил и хлопнул его по плечу: – Доберись, слышишь?

Он кивнул и бесшумно канул в подлесок.

Я медлил, словно время, оттягиваемое мной, могло что-то изменить – и боя не будет. Потом оглянулся на своих.

Они все были уже на ногах – переминались, переглядывались, но молчали, и оружие у всех было взять удобней под руки. И во взглядах, брошенных на меня, было понимание.

– Ну что, – я улыбнулся, – это уже не турпоход, кажется, а?

– Мало похоже, – согласился Олег Крыгин. А Вадим, всё это время глядевший в сторону, тихо, но внятно сказал:

– И можно жизнь свою прожить иначе,

Можно ниточку оборвать…

Только вырастет новый мальчик —

За меня, гада, воевать… Пошли, что ли? Чего тянуть?..

…Не знаю, какие там мыслишки копошились в негритосских черепушках, но купились они так же легко, как ребёнок – на конфетку. Полтора десятка явно случайно вышедших к осадному лагерю и открыто растерявшихся белых мальчишек – желанная добыча, развлечение и добавка к меню, поэтому в погоню дёрнула чуть ли не половина осаждающих. При виде такой толпы даже не пришлось особо изображать страх…

Мне в какой-то момент показалось, что я не рассчитал наших сил. Да и то сказать – полгода назад я (а я всегда был очень неплохим бегуном!) не смог бы пробежать пять километров без перерыва даже по ровненькому стадиону, не то что по горному лесу. К счастью, за эти полгода многое изменилось, и нам удавалось удерживать негров метрах в двухстах за нашими спинами.

Ещё я боялся заблудиться и не выйти к ущелью. Но приметы на местности совпадали даже с первого взгляда.

На бегу я сдувал с носа солёные капли. Длинные волосы мотались над плечами и липли ко лбу – очень противно и надоедливо. Шпагу приходилось нести подхватом в левой руке, она здорово мешала. Негры позади орали на разные голоса, они бы давно попытались рассыпаться и охватить нас кольцом, но узости, через которые мы то и дело шли, мешали.

149.

Я держался в хвосте – вперёд мы пустили тех, кто помладше или похуже бегает. И я с тревогой замечал, что "голова" начинает сбиваться в "хвост".

Рядом со мной бежал Север – он был великолепным бегуном, много раз выигрывал соревнования города и сейчас лихо держал темп.

– Можем не добежать, – не сбивая дыхания, заметил он. – Смотри, как медленно впереди бегут… И негры ближе стали…

Я оглянулся и резко ослабел – лучше бы этого не делал! Негры и в самом деле съели не меньше трети расстояния, а мы пробежали-то всего полдороги!

Я догнал Кольку Самодурова и бросил ему коротко, чтобы не задохнуться:

– Стой.

Он глянул недоумённо, но остановился – даже с удовольствием, пропуская мимо себя колону. Я достал и взвёл наган. Увидев это, Колька, ни слова не говоря, сдёрнул со спины свою вертикалку.

– Картечь? – спросил я. Он кивнул. – По команде. Шесть выстрелов, не больше.

– Мало не покажется, – заметил Колька, – у меня тут волчья, по девять в патроне…

Негры тут же сбавили темп, и голосить стали поменьше. Всё-таки они были очень трусливы, и меня неприятно поразила эта мысль: что нам приходится погибать в схватках с таким шакальём. Всё равно что волку воевать с крысами…

Они перешли на шаг, но всё равно приближались. У меня мерзко и неожиданно скрутило живот. Полсотни метров.

– Чё-то страшно, – со смешком сказал Колька.

– Страшно, – меня дёрнуло нервным спазмом.

Сорок метров. Они шли, переглядываясь и каркая, скрипя, щёлкая опасливыми и злыми голосами.

Тридцать метров.

Виктор Цой

Зёрна упали в землю, зёрна просят дождя —

Им нужен дождь.

Взрежь мою грудь, посмотри мне внутрь,

Ты увидишь: там всё

горит огнём!

Через день будет больно,

Через час будет больно,

Через миг будет

уже не встать!

Если к дверям не подходят ключи —

Вышиби двери плечом!

Мама, мы все тяжело больны,

Мама, я знаю – мы все сошли с ума,

Мама, мы все сошли с ума!

Сталь между пальцев.

Сжатый кулак.

Удар выше кисти, терзающий плоть —

Но вместо крови в жилах застыл яд —

медленный яд.

И вот кто-то плачет, а кто-то молчит,

А кто-то так рад,

кто-то так рад…

Ты должен быть сильным,

Ты должен уметь сказать: "Руки прочь,

Прочь от меня!"

Ты должен быть сильным —

Иначе зачем тебе быть?!

Что будут стоить тысячи слов,

150.

Когда важна будет крепость руки?

И вот ты стоишь на берегу

И думаешь: плыть – или не плыть?..

Мама, мы все тяжело больны!

Мама, я знаю —

мы все сошли с ума!!!

…Дымящиеся гильзы вылетели мне под ноги. Я вскинул руку с револьвером, стреляя в упор – раз, два, три!.. Ещё дважды огненной метлой ахнула картечь… Я вновь стрелял – уже в спины – раз, два! – и схватил Кольку за руку:

– Хватит, не стреляй!.. Беги!

– А ты? – он медлил. Я, выбивая шомполом гильзы, загонял в барабан новые патроны, натыкаясь в поясе на пустые гнёзда:

– Беги, говорю!

Колька побежал, не оглядываясь, но ружьё неся в руке. Я начал пятиться спиной, угрожая револьвером; негры стояли на месте, и я побежал тоже, сразу взяв разбег. Через несколько секунд позади вновь завыла погоня…

…Наверное, наша с Колькой стрельба всё-таки помогла, потому что мы с ним нагнали наших лишь у входа в ущелье. Я бросил взгляд вправо-влево – никого видно не было, и на миг меня посетила абсурдная, но страшная мысль: а что если никого тут нет?! Что тогда?! Но через секунду я заметил Свена – он из-за камней коротко взмахнул рукой и опять исчез, как в воду канул.

Ущелье ахнуло эхом. Мы пробежали низину, и я заорал, с трудом тормозя:

– Сто-о-ой!!!

Остановились все с видимым удовольствием, с железным присвистом обнажая оружие. Негры вваливались в ущелье радостной толпой, но вой и визг резко стихли – очевидно, наша решимость поколебала то, что у них по недоразумению именовалось "боевым духом". Тем более, что сейчас они находились ниже нас метра на четыре и явно не желали одолевать подъём навстречу клинкам.

А эта заминка решила всё. Слева и справа на скалах выросли лучники Свена и Тиля, а остальные их мальчишки законопатили вход в ущелье.

Наступила тишина. Лишь эхо дыхания пульсировало в ущелье. Потом раздался голос Свена – он сказал по-английски:

– Вот и всё! Лучники!..

…Негры, разделившись надвое, отчаянно бросились на прорыв, расстреливаемые из луков (я пожалел, что мы оставили девчонкам аркебузы). Стрелы с хрустом вонзались в спины, пробивали черепа, рассекали грязную кожаную одежду, пронзали щиты, доставая тех, кто пытался скрыться за ними…

Но и добравшихся-таки до нас оказалось предостаточно.

Кончик палаша в моей руке разрубил череп между глаз здоровенного "лба" под пернатым головным убором, достав мозг. Другого я пометил в горло над щитом. Слева мне в пояс ткнулся ассегай, но нанести удар у негра не получилось – Сморч, хэкнув, молодецким ударом своего топора практически располовинил негра и, захохотав, рявкнул:

– Чего стоим?! Вперёд надо идти!

И мы – пошли…

…Подобной мясорубки я себе и представить не мог. Приторный, удушливый запах крови повис в ущелье плотным густым пологом, мешая дышать. Мы не потеряли ни одного человека – негры были растеряны и не сражались даже, а так – наугад отмахивались клинками, десятками погибая в давке от наших ударов.

Переступая через трупы (и не ощущая вообще ничего, кроме лёгкой усталости), я подошёл к Свену и Тилю, пожал им руки. Фризон был ранен – брошенная тола рассекла ему левый висок, и он, весело скалясь, вытирал всё ещё текущую кровь ладонью,

151.

размазывая её по щеке небрежным движением. Я так и пожал окровавленную сильную ладонь…

– Полдела сделано, – подытожил Свен. – Теперь надо завершать, а это может оказаться посложнее…

Я отошёл к своим. У нас тоже кое-кто получил царапины, на каковые постепенно переставали обращать внимание, и среди мальчишек царило веселье. Похоже, даже излишнее, отдающее головотяпством.

– Быстро мы их! – размахивал руками Щусь. – Раз, два, три – и копец, а?!

– Хватит болтать, – оборвал я хвастливый трёп. – Собираемся, и идём обратно.

– Главное, чтобы не пришлось бежать, – отметил Вадим. – Это будет уже лишнее.

Нам пришлось всё равно задержаться ещё на какое-то время – лучники методично собирали стрелы, стараясь не пропустить ни одной. Я первый раз видел так близко здоровенные английские луки, о которых столько читал – они были одинаковые у англичан, норвежцев и фризонов.

* * *

Каждый из отрядов сложил по костру. Мы сделали это на трёх соседних полянах и навалили верхним слоем зелёные ветки. У меня ещё работала зажигалка, но последнее, на что её хватило – как раз подпалить растопку.

Странно, но почему-то это меня огорчило. И очень. Словно бы лопнула ещё одна ниточка, связывавшая меня… с чем?

Я подкинул зажигалку на ладони. И бросил её в разгоравшееся пламя…

…Плотный белёсый дым клубами повалил в небо. Частично он растекался и по поляне, оттесняя нас к её краям. Из этой пелены вынырнул Тиль.

– Пора! – крикнул он, извлекая из ножен шпагу и салютуя ею. – Дым в крепости наверняка виден! Если Ян дошёл – сейчас будет вылазка!

– Ну что ж, – я натянул перчатку и, обнажив оба клинка, махнул палашом своим: – Пошли, ребята! Закончим начатое!..

…Мы вышли на опушку метрах в трёхстах от лагеря негров как раз когда впереди прокричал рог, и на узкую тропку-перемычку начали высыпать из крепости вооружённые люди. Рог вновь подал сигнал; над людьми возникло знамя – цвета запёкшейся крови, с белым львом.

– Вперёд! – вновь прокричал я. И откуда-то всплыло ещё одно слово, которое я выплюнул с прилязгом – боевой клич: – Р-рось! – и не удивился этому крику, подхваченному за моей спиной:

– Ро-о-ось!!!

Игорь Басаргин

Не всему ещё жизнь научила,

Больно стукая носом об дверь:

Если что-то тебе посулили —

Ты посулам не очень-то верь.

Пусть ты сам никогда не забудешь,

Если слово кому-то даёшь,

Но тебя – вот уж истинно – люди

Подведут просто так, ни за грош.

Это очень жестокая мудрость,

Но у жизни таких – хоть коси:

Никого, как бы ни было худо,

Никогда ни о чём не проси.

Те же люди, кого не однажды

Из дерьма доводилось тянуть,

Или прямо и просто откажут,

Или всяко потом попрекнут.

Что бы ни было завтра с тобою,

Ты завета держись одного:

Никогда не сдавайся без боя

И не бойся – нигде, никого.

Передряги бывают – не сахар,

Станет видно, насколько ты крут:

Никому не показывай страха,

А не то – налетят и сожрут.

152.

Жизнь – не очень красивая штука…

Все мы чаем тепла и любви,

А она нам – за кукишем кукиш…

Так восславь её, брат. И – живи…

…Негров было всё ещё примерно вдвое больше, чем всех нас вместе взятых. И они просто не могли поверить, что окружены.

А я почему-то думал о сгоревшей зажигалке. Только о ней.

Дагой – вверх ассегай, пригнуться, по ногам круговым – ххахх!

Ногой в щит, ногой по руке с ятаганом, палашом – остриём – сверху вниз – ххахх!

Палашом по древку ассегая, поворот, сбоку по шее дагой – ххахх!

Поворот, ятаган палашом вниз, поворот, дагой между глаз – ххахх!

Пригнуться, ятаган дагой вверх, палашом удар в бок – ххахх!

– Ро-ось!

Негры – те, кто, ещё оставался в живых – бросая оружие и беспорядочно отбиваясь, разбегались вдоль опушки, сшибали и топтали друг друга, пытаясь вырваться из засады. Их догоняли и беспощадно, наотмашь, рубили. Я толком пришёл в себя, стоя по колено в ручье. Возле моих ног лежал разрубленный от плеча до пояса негр, а Тиль, хлопая меня по спине, говорил:

– А ты бешеный, русский! Хороший удар, отличный удар, князь!

Я слегка обалдело огляделся и чихнул. Два раза подряд, как у меня обычно бывает.

Негров доканчивали. Многие из них уже стояли на коленях, скрестив на голове руки, побросав оружие и согнувшись. Я видел не всех своих, но почему-то не мог беспокоиться.

Переступая через трупы, ко мне шёл темноволосый парень – рослый, плечистый, в кожаной кирасе с металлическими накладками и кожаном шлеме с красивой серебряной полумаской. Сапоги и лосины мальчишки были забрызганы кровью, над плечом качалась широкая крестовина меча-бастарда. Не доходя до нас нескольких шагов, темноволосый снял шлем и, надев его на рукоять, наклонил голову; глаза на суровом, красивом лице были широко посаженные, серые, на лбу – шрам.

– Борислав Шверда, – протянул он мне руку, с которой ловким движением сдёрнул высокую крагу с зубчатым раструбом. – Я рад помощи, – он говорил по-русски без акцента, но откусывая фразы. – Я рад тебе, князь Олег. И тебе, вождь Тиль. Хотя вижу вас обоих впервые. Но где Свен ярл, мой друг?

– А правда, где Свен? – Тиль обернулся, словно ожидал его увидеть за своей спиной…

…Свен ярл умирал. Лаури подложил ему под голову негритянский щит, чтобы тот лежал повыше, но кровь всё равно шла из горла норвежца. Две толы торчали в его груди выше сердца, брошенные буквально в упор. Они пробили кожный панцырь.

Постепенно к Свену собирались всё новые и новые люди. Оставались стоять – молча и опустив головы, потому что ничем помочь тут уже было нельзя. Люди Шверды, Тиля, самого Свена, мои друзья… Многие были ранены, но никто даже не пытался заняться собой.

– Лаури, – глаза Свена стали осмысленными. Его стурман нагнулся к нему, и Свен точным движением вложил ему в ладонь рукоять палаша. – Твоё… – с трудом, но ясно сказал он. – А моя удача… кончилась сегодня… – он заговорил по-норвежски; двое ребят-норвежцев тоже опустились на колени, да и англичане, похоже, понимали. Но вдруг Свен снова перешёл на английский: – Где русский князь?

И я понял, что он уже не видит.

– Я здесь, – я встал на колено. Чужой мальчишка умирал передо мною. Шесть лет проживший на этой земле… – Я слушаю тебя, ярл.

– Это… ловушка, Хельги, – сказал он, назвав меня их, северным именем. И глаза его застыли, как схваченная морозом вода в родниках.

А я вспомнил надпись, которую Танюшка прочла на полу башни, где мы нашли оружие. TRAP. ЛОВУШКА.

153.

– Свен, Свен… – Лаури тронул его за плечи. – Свен ярл, мой побратим… Как две руки были мы с тобой, как два зорких глаза… Как жить мне теперь, когда половина моя осталась в этих скалах мёртвой? Как сражаться, если отрублена моя правая рука? О Свен, что я скажу Изабель?!

Он закрыл глаза мёртвому. Меня передёрнуло. Не от страха, не от отвращения. От тошнотного осознания ужасного факта: Свен – умер. Его больше нет.

– Приведите сюда тех негров, что взяли, – сказал Лаури, поднимаясь и доставая широкий нож. – Я порадую тебя, брат, – тихо произнёс он, обращаясь к мертвецу. – Порадую…

К нему подтащили негра, бросили на колени. Лаури схватил его за волосы, уперся коленом в спину…

Я отвернулся.

Александр Розенбаум

Отслужи по мне, отслужи…

Я не тот, что умер вчера.

Тот, конечно, здорово жил

Под палящим солнцем двора!

Тот, конечно, жил не тужил,

Не жалел того, что имел…

Отслужи по мне, отслужи —

Я им быть вчера

расхотел!

С места он коня пускал вскачь,

Не щадил своих кулаков…

Пусть теперь столетний твой плач

Смоет тяжесть ваших грехов…

Пусть теперь твой герб родовой

На знамёнах траурных шьют!..

…А он бы был сейчас, конечно, живой,

Если б верил в честность

твою!

Но его свалили с коня,

Разорвав подпругу седла…

Тетива вскричала, звеня —

И стрела под сердце легла…

Тронный зал убрать прикажи!

Вспомни, что сирень он любил…

Отслужи по мне, отслужи —

Я его вчера

позабыл!

Я вчера погиб не за грош —

За большие тыщи погиб!

А он наружу лез из всех своих кож —

А я теперь не двину ноги…

В его ложе спать не ложись —

Холод там теперь ледяной…

Отслужи по мне. Отслужи.

Умер он. Я нынче —

другой…

* * *

На равнине между скалами и лесом полыхал громадный костёр. Сжигали Свена ярла, а с ним – двух его павших людей и одного человека Тиля, возле огненной могилы которых Лаури лично зарезал девятнадцать схваченных негров. Трёх своих погибших людей Борислав похоронил на кладбище в одной из горных долин.

У меня потерь не было, хотя Сергею сильно разрубили ятаганом спину, сломав ребро, а Игорька Мордвинцева ранили толлой в правое плечо, повредив сухожилия. Мы отдыхали в горных пещерах Борислава…

Чехи жили очень хорошо. У них был скот, они сеяли зерно и разводили огороды в нескольких удобных долинах. Пещеры отапливал пар (впрочем, из-за этого тут было сыровато). Они ткали льняные и шерстяные полотна и даже работали с серебром, месторождения которого имелись в горах. Действовали несколько водных двигателей.

А ещё они отбивали нападения – снова и снова.

154.

Борислав сам показывал мне своё владение. Явно по-мальчишески гордясь им. И я его понимал.

– А это – наш тронный зал, – сказал он без усмешки, пропуская меня вперёд в сводчатый проём.

Внутри, в овальном зале, горели факелы. Навстречу мне с двойного… ну, трона, что ли… покрытого шкурами, над которым висело знамя со львом, поднялась задрапированная в плащ девушка. Борислав обошёл меня и, встав возле неё, весело представил:

– А это княгиня Юлия…

"Ута," – подумал я удивлённо. Это мне вспомнился рисунок из учебника истории за 7-й класс, статуи на каком-то соборе: герцог Эккерхед и его жена Ута. Тонкое, красивое лицо, немного печальные глаза, щека естественным жестом прижата к высоко поднятому вороту плаща… Мальчишески стройный Борислав ничуть не напоминал широколицего, кряжистого, вовсе не дворянски-утончённого Эккерхеда… да и Юлия с крепкой спортивной фигуркой не была похожа сложением на хрупкую Уту… но вот лицо, его выражение, этот жест… Странно – я был просто очарован. Ничем другим и объяснить было нельзя то, что я встал на колено перед троном и, взяв руку Юли, наклонился к ней губами. А потом, распрямившись, тихо сказал:

– Я рад встрече, княгиня Юлия. Здравствуй.

* * *

– Пусть ваши раненые лежат у нас, – Борислав бросил мне на руку тёплый плащ на меху. – Выправятся – мы проводим их к вам… И вот ещё что, – чех посмотрел мне в глаза. – Может быть, вы переберётесь сюда совсем? Нам нужны люди.

Я посмотрел вниз, в долину, где ещё дымил костёр, а над горами, над лесом, вставало бледное солнце.

– Нет, Борислав, – покачал я головой, – мы уже договорились: не сидеть на месте.

– Как знаешь, – он не стал больше уговаривать, словно знал, что это бесполезно. – А

раненых всё-таки оставь.

– Оставлю, – согласился я. – Но сами не задержимся, уж прости – нас ждут наши

девчонки.

– Я понимаю, – кивнул он.

* * *

Я проснулся от того, что в мой спальник тянуло холодом. Не открывая глаз, я забурчал что-то, самому себе не совсем понятное, вытащил левую руку и закрылся откинувшимся клапаном. Дуть перестало, я снова пригрелся, но – вот скотство! – уснуть не мог. В голову дружным строем полезли разные мысли и заботы, еле слышно шуршал костёр…

А снаружи стояла странная тишина. Какая-то даже тревожная, я различал плеск ручья на склоне, и этот плеск звучал странно одиноко и громко.

"Что-то случилось," – тревожно подумал я и сел в мешке, высвободив руки.

Мы заспались. В угол откинутой занавеси – как раз туда дуло – лился дневной – то чнее, утренний – полусвет, чёткой полоской лежавший на полу. В пещере было холодно, костёр почти догорел.

Спросонья мечтая о тапочках, я нехотя вылез наружу. На меня немедленно напал колотун, и я, поправив плавки, рванулся подбросить дровишек на угли – и стоял, сунув руки под мышки и потирая одну ступню о другую, пока костёр не разгорелся вновь. По пещере поплыли волны тепла, и я, удовлетворённо вздохнув, направился по шкурам к выходу. Приподняв край занавеси повыше, шагнул наружу – и окаменел.

Меня резануло холодом, но это дошло до моего сознания только через миг. А первое, что я увидел – побелевший мир.

Нет, это был не снег. Просто ночью ахнул мороз, и всё вокруг – чёрные ветви

155.

деревьев, жухлую траву, камни, землю – покрыл иней. Ровным густым слоем. Дыхание взрывалось в воздухе белыми тугими облачками и растекалось струйками в стороны. Мир, казалось, онемел, и только ручей звенел одиноко – вот почему мне показался таким странным его голос.

"Так наступила зима. – подумал я, озираясь. – Наша первая зима пришла. Вот она, я её вижу, и она холодная, как дома. И небо прозрачное-прозрачное… а солнце сейчас встанет…"

– Неплохо, а? – с камня возле входа соскочил Колька. Он был одет уже по-зимнему. —

Это недавно так легло, я уже стоял… Ты давай отсюда, оденься, простынешь ведь.

– Доброе утро, – сказал я, улыбнулся и не без удовольствия нырнул обратно.

– Доброе утро! – крикнул мне вслед Колька и зашуршал по инею куда-то в сторону…

…Постепенно просыпавшиеся ребята и девчонки в обязательном порядке выбирались наружу, чтобы посмотреть вокруг. Даже Сергей вышел, хотя вообще-то старался поменьше вставать – неожиданно плохо заживала рана от ятагана. Выходила и Танюшка.

Ко мне – не подошла…

…Иней скоро стаял, выглянуло и даже пригрело солнце, но с северо-запада медленно, почти незаметно, подбиралась серо-сизая снеговая туча во весь горизонт. Я объявил день свободным от тренировок – нипочему, просто так; а что, нельзя, в конце-то концов?! – и мы, раскочегарив на тренировочной площадке костёр побольше, уселись возле него кружком и просто жарили свежее мясо, посматривая на тучу, заливающую небо расплавленным гудроном.

Игорь Басаргин взял свой "инструмент" (его, кстати, на общем совещании решили называть "гуслями" – и амбец, мы так хотим!). Тронул струны…

– Когда-нибудь, страшно подумать – когда,

Сбудется день иной,

Тогда мы, дружище, вернёмся туда,

Откуда ушли давно…

Север подумал и присоединился – два грубоватых, но красивых мальчишеских голоса пели вместе:

– …Тогда мы пробьёмся сквозь полчища туч

И через все ветра,

И вот старый дом открывает наш ключ,

Бывавший в других мирах…

Я и не заметил, как голоса Танюшки и Ленки Рудь тоже вплелись в песню:

– …Обнимем мы наших любимых подруг,

Снимем рюкзак с плеча.

В забытую жизнь, в замечательный круг

Бросимся сгоряча.

Там август, как вилы, вонзает лучи

Тёплым стогам в бока,

Там тянут речные буксиры в ночи

На длинных тросах закат…

Танюшка сидела по другую сторону огня от меня. И от этого был в песне горький привкус, похожий на запах полыни…

– …Другие ребята за нами пойдут

Дальше, чем мы с тобой,

А нам оставаться по-прежнему тут,

Что ж, отгремел наш бой.

Но если покажется путь невезуч

И что на покой пора,

156.

Не даст нам покоя ни память, ни ключ,

Бывавший в иных мирах…

Я видел, что многие девчонки прилегли на плечи своих парней. И мне очень-очень захотелось, чтобы и Танька… ведь было же такое! Что я сделал не так, почему она в последнее время словно стенкой от меня отгородилась?!.

– …Костёр у подножья зелёной горы,

Тропа наугад и на ощупь.

Кому эта радость – ночные костры,

И разве остаться не проще?

И ради чего ты оставил свой дом —

Отчаянья, ссадин и пота?

Что могут увидеть глаза за горбом

Последнего дальнего взлёта?

Пусть новые годы взойдут за хребтом —

Движенье дороже итога,

И дело не в том, что отыщешь потом,

А в том, что подарит дорога…

Я подтолкнул в огонь несколько полешек, выпрямился, удобней привалился к камню.

– …Огонь костерка и вода родника,

Скупое нещадное время

И то, что не названо словом пока,

Но властно над каждым и всеми…

Костёр у подножья зелёной горы,

Тропа наугад и на ощупь.

Кому эта радость – ночные костры,

И разве остаться не проще?..

… – Ребята, – вдруг сказала Кристина, – я вот что подумала… – стало тихо, хотя и без этого разговоров почти не было. – Вот мы сидим тут вместе все. По-моему, нам хорошо… – это звучало немного смешно, но никто не засмеялся. – Я вот что хочу сказать… – обычно Кристина за словами в карман не лезла, так что её неожиданное косноязычие само по себе удивляло. – Я хочу сказать, что я, Кристина Ралеска, клянусь, – она протянула руку над огнём, – я всегда останусь со своими друзьями – плечом к плечу в радости и горе, до самой смерти, какой бы она ни была.

Вновь повисло молчание. Кристина села.

А я – встал. И, протягивая руку над огнём, обвёл всех взглядом…

Игорь Шевчук

Сколько б ни стёрлось лет

С тех незабытых пор —

Молча мне смотрит вслед

Школьный пустынный двор.

Ждёт он шагов твоих,

Чтоб их легко узнать.

Разве он может их

Взять и под дождь прогнать?

Нам не дано пустить

Жизнь-киноплёнку вспять —

Вовремя что-то простить,

Вовремя что-то понять,

Не упустить тот миг,

Что нам дарила жизнь…

Что ты раскис, старик?!

Мы ведь с тобой – держись!

Будет снова листва кружить,

Будет слово стихи рождать —

Обязательно будем жить,

Обязательно будем ждать!

Обязательно будем жить,

Обязательно будем ждать!

РАССКАЗ 7

ЛЮДИ КРОВИ

Ты должен быть сильным.

Ты должен уметь сказать: "Руки прочь,

Прочь от меня!"

Ты должен быть сильным —

Иначе зачем тебе быть?!

Группа «Кино»

157.

Игорь Басаргин

Минотавр топчет звёзды…

Геи молоко разлито.