Текст книги "Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) (СИ)"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

– В костёр, – ответил я, и серые глаза Вадима расширились. – Всех в костёр, какой побольше. Что непонятно?

– Да, князь, – ответил Вадим.

И… поклонился мне.

* * *

Рассвет был прозрачным и холодным, как оставленное на морозе стекло. Мы все стояли за ручьём, над могилой, вырытой в мёрзлой земле под отваленной гранитной плитой. Сталь постукивала о камень – Колька выбивал на граните короткие строчки прощанья. Не пришли только Олег Фирсов (он просто не мог подняться) и сам Арнис (литовец лежал без сознания). Даже Север, опираясь на самодельный костыль и плечо Кристины, стоял вместе со всеми.

Ленка лежала на расчищенных от снега камнях, закрытых меховым плащом. Совершенно живая, торлько очень бледная… и ещё ей не смогли закрыть глаза, и теперь на ресницах серебрился иней. Девчонки плакали все, даже Кристина, даже Наташка Мигачёва, не пикнувшая, когда ей зашивали бок. И плечо Танюшки вздрагивало под моей рукой. Да и некоторые мальчишки плакали тоже…

А у меня не было слёз.

– Всё, закончил, – Колька встал на ноги, отряхивая колени от снега и каменной крошки. Я подошёл к нему. На алом граните белели штрихи надписи:

Елена Рудь

12.05.73 г. – 16.02.88 г.

Мы помним

– Что ж, это всё, – хрипло сказал я, расстёгивая кобуру нагана. У меня оставался последний патрон… – Хороните.

Санек со Сморчом подошли к Ленке с одной, Вадим и Андрей – с другой стороны, взялись за углы плаща.

– Подождите! Не зарывайте! – послышался болезненный, хриплый крик. Мы обернулись разом, а потом так же разом бросились навстречу Арнису – он еле шёл от пещеры, шатаясь, и, буквально рухнув нам на руки, прошептал: – Дайте… последний раз… – и потерял сознание.

Плащ подняли. Ленка поплыла над заснеженной землёй. А потом свободные концы плаща закрыли её, и остался только длинный свёрток в мёрзлой яме…

– Кто хочет что-нибудь сказать? – скрежещущее спросил я. Мне ответом было молчание, только Валька Северцева, шагнув вперёд, сдёрнула с пальца и бросила на плащ своё простенькое колечко со стразами и сказала мне:

– Всё наверное…

– Да всё, – я поднял револьвер. – Зарывайте.

Короткий выстрел расколол морозное утро пополам.

Игорь Басаргин

Пограничье. Поле боя.

Ты да я да мы с тобою.

Постоянная война.

Я один и ты одна.

Слева пушки, справа бомбы,

Душ пустые катакомбы,

Как берлинская стена.

Чья вина? Ничья вина.

188.

Мы живём в пылу сражений,

В взрывчатости отношений,

В мёртвой пропасти без дна,

И победа не видна,

Но расписаны, как ноты,

Канонады, артналёты.

Наша бедная страна

В эти дни совсем бедна.

Убедившись в неудаче,

Мы сойдёмся и поплачем,

Поцелуемся спьяна.

Что поделаешь – война…

…Свой наган я спрятал в нише под нашим, мальчишеским настилом для спанья, замазав кани глиной.

А аркебузу Ленки взяла Ирка Сухоручкина.

РАССКАЗ 8

ШПОРЫ НА БОСУ НОГУ

И как в войну, мы продолжали

В жизнь играть…

О.Митяев

189.

Александр Розенбаум

Снег и метель вьюжат —

Дай мне тепла в стужу,

Дай быть тебе нужным

каждый час,

Дай мне тепла лета,

Дай мне чуть-чуть света,

Чтоб луч летал где-то

возле нас,

Дай мне чуть-чуть воли,

Тяжкой не дай доли,

Дай совладать с болью,

будь нежна,

И в грозовых бликах

Слышать не дай крика —

Знай, мы не как

никогда нужна!

Чтобы сутью трудный путь мой полон стал,

Чтоб июль настал в январе —

Засверкает в нём твоей любви кристалл,

Чтоб в огне его мне,

Чтоб в огне его мне

сгореть!

Дай уходить твёрдо,

Дай быть всегда гордым,

Чтоб в тишине мёртвой

не упасть,

Дай мне моё право

Быть до конца правым

И самого себя

не украсть,

Дай обрести веру

В то, что приду первым,

Рыси не дай мерной —

шпоры дай!

Бросить в лицо спеси

Главную дай песню

И в поднебесье

её сыграй!

Чтобы сутью трудный путь мой полон стал,

Чтоб июль настал в январе —

Засверкает в нём твоей любви кристалл,

Чтоб в огне его мне,

Чтоб в огне его мне

сгореть!

Дай выйти сквозь стену

Из пустоты плена

И над морской пеной

чайкой взмыть,

Дай мне упасть в волны

На острие молний,

Всё в этот миг вспомнить

и забыть,

Дай мне чуть-чуть воли,

Тяжкой не дай доли,

Дай совладать с болью,

будь нежна,

И в грозовых бликах

Слышать не дай крика —

Знай, ты мне как

никогда нужна!

Чтобы сутью трудный путь мой полон стал,

Чтоб июль настал в январе —

Засверкает в нём твоей любви кристалл,

Чтоб в огне его мне,

Чтоб в огне его мне

сгореть!

* * *

В горах в этот день ещё лежал снег, но ниже по склонам уже грохотали ручьи, подрывая и скатывая в реки валуны, неся песок, глину и гальку. И ветер был тёплым, совсем весенним.

Княгиня Юлия пришла с охраной из двух человек почти в последний момент – я задержался у могилы Ленки Рудь в роще за пещерой. Охрана осталась ниже по склону, а она подошла ко мне, по колено проваливаясь в рыхлый снег.

– Уходите? – спросила она. Я кивнул:

– Сергей пришёл неделю назад. Он разведал путь и осмотрелся там… Но, может быть, мы когда-нибудь вернёмся. Мир, в конце концов, круглый.

– Тут вы всегда желанные гости, – вежливо ответила Юлия. Но потом взяла меня за локоть тонкими сильными пальцами и заглянула прямо в глаза. – Я знаю таких, как ты, -

190.

тихо сказала она. – Ни я, ни Борислав, никто из наших не говорили никому из вас… У меня был брат-близнец, Йожо. Когда мы обосновывались тут пять лет назад, он не остался с нами. Он и ещё несколько человек… Они ушли на юг. А три года назад нам сообщили, что негры уничтожили отряд Йожо на Крите, у него уже был большой отряд… Мне было бы легче узнать, что он убит. Но его взяли в плен и сделали рабом, Олег… Да, иногда бывает и так, – кивнула она в ответ на мой недоумённый взгляд. – Ты ведь идёшь примерно в те места… – Юлия вновь, как тогда, при первой нашей встрече, беззащитным жестом прильнула щекой к вороту плаща. – Если вдруг случится так, что ты… я была бы благодарна за любую весть.

– Да, княгиня, – кивнул я. И вновь – тоже как тогда, только не становясь на колено – поднёс свои губы к её руке. – Я ничего не обещаю, но я сделаю всё, что могу. А сейчас мне пора идти.

Я не оглянулся, уходя. Здесь надо было прочно отвыкать оглядываться…

…Танюшка ждала меня там, где начинался спуск к морю. Стояла, прислонившись к белому стволу берёзы, в котором уже, наверное, начинали закипать соки, и издалека смотрела на меня. И этого взгляда было вполне достаточно, чтобы разом стереть все заботы и неприятности – как мокрой тряпкой с доски.

– Пойдём? – кивнула она мне, и рукоять корды качнулась над плечом, на котором лежал край мехового капюшона.

– Пойдём, – кивнул я в ту сторону, где наш уходящий во главе с Сергеем отряд превратился уже в цепочку тёмных силуэтов. Мы начали спускаться вниз. – Весна наступает, и мы пойдём навстречу ей – уже хорошо, а?

* * *

Дунай вскрылся где-то за день до нашего прихода. Присутствие Таньки удержало меня от матерных ругательств, но Сергей не был столь щепетилен и вызверился на Саню:

– Ну что, достукался?! Раньше надо было выходить, а ты всё ныл, блин, чего-то дожидаться призывал… Дождались! Что теперь – ждать, пока лёд сойдёт?!

– И подождём, – абсолютно невозмутимо отозвался Саня. – Куда лететь?

– Ах, куда лететь… – но между ними встал и распёр их в стороны Вадим.

Ругань руганью, а половодье нам и в самом деле отрезало путь вперёд. Снега в этих местах почти не осталось (разве что в низинах он лежал бело-чёрной пористой массой), мы шли по раскисшей земле, готовой проклюнуться сплошной щетиной травы. Над нами тянулись и тянулись на север бесконечные вопящие косяки птицы.

Сергей успокоился, напоследок нежно обложив Саню "саботажником". Плюнул и пошёл, подсел к своей Ленке, которая немедленно начала его утешать.

– Можно попробовать по льдинам, – сказал, подойдя ко мне, Арнис. Я даже не посмотрел на него:

– Бредишь…

– Думаешь, не перейду?

– Думаю, перейдёшь. А я не перейду. И ещё много кто не перейдёт… Нет, правда, задержались мы, – с досадой вырвалось у меня. Я повернулся и крикнул: – Разбиваем лагерь, чёрт с ним!..

…Если и есть на свете неудачное время для разбивки лагерей – это вот такая весна. Мы нашли место в роще недалеко от того места, где берег поднимался кручей – тут можно было не бояться внезапного разлива. Зато некуда было деваться ото всё ещё холодного весеннего ветерка. Впрочем, другим плюсом было наличие в рощах огромного количества смолья, жарко горевшего даже в сыром состоянии, и мы, не долго думая, запалили два линейных костра метров по десять длиной в десяти шагах друг от друга, между которыми и обосновались. Костры жрали гигантское число коряжин и сучьев, зато между ними было тепло и стало почти сухо.

191.

Я отправил несколько человек на охоту и объявил привал. Подобные мероприятия у нас уже неделю как начинались с сушки сапог и одежды. Занудное, но необходимое дело. Мне иногда становилось дурно при мысли, что мы могли полениться и не продубить кожу для одежды и снаряжения – что сейчас с нами было бы…

Танюшка подсела ко мне, и мы закутались в плащ, подаренный мне Бориславом. Я приобнял девчонку, она с удовольствием привалилась к моему плечу. В последнее время это у нас получалось абсолютно естественно, так же естественно, как поцелуи; шли, шли, шли, переглянулись, остановились, поцеловались, пошли дальше.

– Весна, – сказала Танюшка.

– Только прохладненько, – заметил я.

– Всё равно весна, – упрямо сказала Танюшка, и я кивнул:

– Конечно, весна.

В Зурбагане, в бурной, дикой, удивительной стране,

Я и ты, обнявшись крепко, рады бешеной весне.

Здесь весна приходит сразу, не томя озябших душ, -

В два-три дня установляя благодать, тепло и сушь.

Здесь в реках и водопадах, словно взрывом, сносит лёд;

Синим пламенем разлива в скалы дышащие бьёт.

Здесь ручьи несутся шумно, ошалев от пестроты;

Почки лопаются звонко, распускаются цветы.

Если крикнешь – эхо скачет, словно лошади в бою;

Если слушаешь и смотришь – ты и истинно в раю.

Здесь ты женщин встретишь юных с сердцем честным и прямым,

С дружбою верною и вечной, взглядом твёрдым и простым.

Если хочешь быть убийцей – полюби и измени;

Если хочешь только дружбы – просто руку протяни.

Если хочешь сердце бросить в увлекающую высь —

Ты глазам лучисто-серым покорись и улыбнись…

– Грин, – негромко сказала Танюшка, всё это время тихо-тихо слушавшая. – Рассказ… ой, не помню, как называется… Про кругосветное путешествие на пари. Помню, что главного героя зовут Седир, Жюль Седир… Ты же не любишь Грина?

– Ну, кое-что я всё-таки читал…

– А зачем? – Танюшка чуть извернулась и заглянула мне в лицо. – Эй, не отворачивайся!

– Потому что тебе нравится, – отвтеил я, глядя ей прямо в глаза.

Мимо прошли Колька с Валькой – оба босиком, в подкатанных штанах. Колька, указывая на видневшееся ниже по течению на нашем берегу серое пятно тумана, сказал:

– А всё-таки интересно, что там такое, в этих кляксах?

Я окаменел. Танюшка тревожно посмотрела на меня. Но эпизод продолжения не имел.

– Э-э-эй! – услышали мы вопль. Все головы разом повернулись в сторону крика; по склону прыжками поднимался Щусь – нёсся так, словно за ним гнались, и один – без Сани и Сморча. Мы, собственно, и подумали, что на них напали и, повскакав, схватились за оружие, но Щусь, мотая одновременно головой и руками, выдохнул:

– Саня… мост… подвесной…

* * *

Мост и в самом деле был подвесным – полная дичь на равнинном Дунае. Но тут помогли три островка, цепочкой тянувшиеся наискось к течению. Мост, собственно, состоял из четырёх раздельных секций-мостов, перекинутых какими-то трудягами с острова на остров и сделанных из вечной лиственницы и столь же вечных канатов крапивного волокна. Джек тоже не знал, кто его строил и вообще впервые видел этот мост, хотя по этим местам хаживал.

192.

– Ну что, – решился я, – будем переправляться?

И первым ступил на скрипящий, раскачивающийся настил. Высоты я никогда не любил. Точнее – боялся. Но на свете есть много вещей, которых ты боишься, а всё равно делаешь. Это я уяснил ещё в младших классах.

Белую угловатую массу с рёвом, треском и грохотом несло метрах в пяти у меня под ногами. Оттуда дышало холодом, льдины ползли друг на друга, раскалывались и падали. Вид был величественный и жуткий.

– Кра-со-ти-ща-а! – проорал шедший следом Север. – Смотри, как прё-о-от!

– Ага, вижу… – процедил я еле слышно. И тут же застыл, вцепившись руками в

жёсткий канат и открыв рот.

Арнис шёл по льдинам.

Литовец прыгал почти непрерывно – чуть ли не по рёбрам шевелящихся чудищ, лишь иногда останавливаясь передохнуть на крупных и более-менее устойчивых кусках. Потом – вновь и вновь бросал вперёд своё сильное, послушное тело.

– Чёртов кретин… – выдохнул Север. – Что он делает?!.

Уже не задумываясь о своём страхе, я опрометью бросился вперёд. На втором острове едва не сломал ногу, с маху влетев между двух брёвен, перемазался в какой-то чёрной жиже… На четвёртом проёме чуть-чуть не ухнул в дыру на месте отсутствующей доски – перелетел прыжком в последний момент… Короче, на берегу я был раньше Арниса и даже на месте не мог устоять – ждал его, пританцовывая то на одной ноге, то на другой.

Арнис подошёл минут через десять – уже когда на берегу возле меня толклись ещё человек семь наших. Прыгнул к нам с безмятежной улыбкой – и я немедленно схватил его за плечи:

– Ты что, рехнулся?! – заорал я. – Тебе жизнь не дорога?!

Одним ловким движением литых плеч боксёра Арнис ушёл из моих пальцев. И очень-очень спокойно сказал:

– Ты знаешь, Олег – нет.

* * *

Чертовски интересно, оказывается, идти навстречу весне. Это странное ощущение, плохо передаваемое. Совсем не то, что ждать весны на месте; похоже на убыстренный просмотр киноплёнки. Если сидеть сиднем, то все изменения происходят, как правило (или это только так кажется?) ночью. А в движении… Наверное, никогда не забуду, как мы переправились вброд через какую-то речушку, перевалили холм – и увидели цветущие вишни! На том берегу реки дикие вишни тоже росли, но и не думали цвести, а тут – нате! Это было так здорово! Девчонки просто онемели, да и мы хлопали глазами…

Природа тоже менялась. Берёзы, ели, осины остались где-то позади. Дубов стало меньше, сосен тоже, но появились кипарисы, олеандры и оливы – интересные деревья с уже пробившейся серебристой листвой… С каждым днём теплело, а когда мы обошли с запада Родопы и спустились в долину Вардара (Танюшка комментировала каждый день словно по хорошей карте) – теплеть стало уже с каждым часом.

В конце апреля мы вышли к большому камню недалеко от говорливого ручья. Сергей удовлетворённо хмыкнул и подмигнул Бассу:

– Помнишь? – тот кивнул, и Сергей указал мне на камень. – Могила, – на камне в самом деле были выбиты чёткие строчки греческого алфавита с датами. – Вот тут мы встретили Франсуа Жюссо. Он со своими живёт в двадцати километрах к югу. Приглашал в гости.

– Ну так и пойдём к нему! – подал голос Андрей Соколов. – Чего стоять-то? Вон какая погода-природа классная!

– Вообще-то правда, пошли, – махнул я рукой. – Отшагаем до вечера…

Сам я задержался. Не знаю – почему. Мне только на миг показалось, что непонятно,

193.

но ощутимо-увесисто потяжелел палаш… а потом – просто выскользнул серебряной змеёй мне под ноги! И когда портупея успела съехать? Да и вообще – раньше он не выскальзывал, даже если перевернуть ножны и тряхнуть…

Я наклонился… и медленно выпрямился.

Тропинка тут была, хотя и не очень заметная. Достаточно отчётливая… И клинок лежал поперёк этой тропинки, пересекая её, словно диковинный шлагбаум.

Прямо передо мной. У моих ног, обутых сейчас в лёгкие немецкие туфли – я вылез из сапог от жары.

Как запрет идти дальше.

Я никогда не был суеверным. И всё-таки подобрал клинок не сразу.

* * *

Здешние долины походили на глубокие зелёные чаши. Вот примерно в такую чашу вдоль бегучего ручья мы и начали спускаться – в тот самый момент, когда на краю этой чаши – напротив – появились негры. Не меньше полусотни, плотной группкой – впечатление было такое, что вышли они именно на нас, а не просто так.

– Девчонки назад, на гребень! – заорал я, обнажая клинки. – Все к бою! Рось!

Это было уже на уровне рефлексов – увидев врага, тут же атаковать. Мы посыпались вниз, не пытаясь тормозить, с ходу перемахивая через камни, трещины и кусты. Негры бежали навстречу…

– Рось! – в бешеном прыжке я взлетел с камня и обеими ногами с лёту врезал в выставленный щит оказавшегося передо мной и чуть ниже негра – его буквально швырнуло наземь, а я удержался на ногах. – Рось! – скользнув под щит и занесённый ассегай, я рубанул ещё одного снизу вверх в пах. – Рось! – отбросив его плечом, полоснул по ключице не успевшего закрыться другого…

Мимо пролетел Арнис – прямо над окаменевшим негром, в кувырке вогнав ему топор между лопаток, подсечкой в приседе сбил ещё одного…

Камень упруго вывернулся у меня из-под ноги, словно живой, и я полетел назмеь. Не выпустил оружия и вовремя отклонил голову – квадратное лезвие с визгом высекло искры из гранита у моего виска. Крутнулся вновь – топор негра грянул по камню на месте моей груди. Негр занёс оружие ещё раз, но брошенный Олегом Фирсовым нож угодил ему точно в горло. Выкатив глаза, негр упал куда-то вниз, а я вскочил как раз вовремя для того, чтобы перехватить палашом рубящий удар ятагана в плечо Сашки. Бубнёнков тут же уложил нападавшего бросковым ударом кистеня.

– Не давайте им уходить! – крикнул я. – Не давайте им отрываться!

Мимо прокатился по камням ругающийся Сморч – некогда было посмотреть, что с ним. Кто-то из негров уже пытался бежать, за ними гнались, но передо мною выросла пернатая маска. В негр был вооружён двумя топорами, с гулом вращавшимися в его длинных руках.

Я отступил на несколько шагов назад перед этим веером, рождавшим настоящий ветер. А следующим моим движением стал молниеносный нырок с кувырком вниз-вперёд. Топор прогудел где-то возле уха… но я уже вогнал палаш до рукояти в мелькнувший чёрный бок и вырвал его вместе с фонтаном крови – есть! Негр ещё пытался стоять на ногах, когда я косым ударом отсёк ему правую руку с частью плеча.

Схватка кончалась. Ещё мелькали и лязгали клинки, но в общем и целом всё уже было ясно. Я наклонился, чтобы вытереть палаш о густую высокую траву.

* * *

Танюшки почему-то нигде не было, хотя я очень старался её найти.

На валуне Кристина бинтовала вытянутую правую руку Андрюшке Соколову, ловко орудуя окровавленными пальцами. Андрей смотрел в сторону и морщился, а Кристина что-то успокаивающе болтала о скрепках, швах и прочем, чего у неё нет под рукой, а жеаль и т. д.

194.

– Где Танька? – спросил я, чувствуя, как плохо слушается язык. Получилось: "Э ака?" Кристина, впрочем, поняла и только помотала головой. Неподалёку Колька и Арнис держали за плечи Сморча, а Олька, присев перед ними на корточки, просила его не материться, а то белки с деревьев осыпаются – в ноге у Игоря, над коленом, торчала толла, и Ольга готовилась её извлечь. – Где Танька, ребята? – поинтересовался я. В ответ Сморч зарядил в меня трёхэтажным, и Арнис локтем придержал ему голову, что-то сказав по-дитовски.

– Не видали, Олежка, – ответила Оля. – Держите его, ребята, как следует.

Мне надо было спросить, нет ли убитых. Я обязан был это сделать.

Но я искал Таню.

Несколько убитых негров лежали там, где мы спустились с холма. Я прошёл мимо, и стало тихо – холм отрезал звуки начисто.

Тут бушевала весна. Пахло тимьяном и миртом, яркая зелень кустов контрастными мазками расписывала алые гранитные склоны. От земли шёл жар, и белое горячее небо лежало на холмах – словно нарисованных в нём слишком старательным начинающим художником. Я видел, как внизу, вдоль речушки, продирается семья кабанов, как над кипарисами на склоне холма напротив, парят и перекликаются два орла.

Знаете, когда начинаешь понимать и ценить такое? Когда понимаешь, что в очередной раз остался жив. И что это – немало.

Я положил всё ещё испятнанное кровавыми подтёками лезвие палаша на плоскую верхушку одного из валунов. На клинке остались мелкие щербины – от ударов о чёрную сталь негров. Меня пробрала дрожь, с которой ничего не получалось сделать – она настигала меня перед боем и после него, как холод настигает человека, выскочившего на мороз легко одетым. Может быть, у меня слишком развитое воображение, но я помнил каждую щербину и каждый удар, оставивший её.

И – пугался, вспоминая.

Но ещё один взгляд вокруг снова вернул меня в весну. И я понял, что вокруг меня – жизнь. И ещё вспомнил, что эта сонная от весеннего цветения земля – Эллада, страна богов и героев, восхищавших меня ещё до школы, когда я читал греческие мифы…

И я прочёл в солнечное пространство перед собой – негромко и задумчиво:

– Когда-то в утренней земле

Была Эллада…

Не надо умерших будить,

Грустить не надо.

Проходит вечер, ночь пройдёт —

Придут туманы,

Любая рана заживёт,

Любая рана.

Зачем о будущем жалеть,

Бранить минувших?

Быть может, лучше просто петь,

Быть может, лучше?

О яркой ветреной заре

На белом свете,

Где цепи тихих фонарей

Качает ветер,

А в жёлтых листьях тополей

Живёт отрада:

– Была Эллада на земле,

Была Эллада…

– Была Эллада на земле, была Эллада, – повторил за моей спиной задумчивый голос Татьяны. Я обернулся и встретился с ней взглядом. – Не бойся, я не была в бою, – в голосе её мне послышалась то ли насмешка, то ли горечь, – стояла на холме и смотрела, как вы дерётесь, – она подходила ко мне неспешным медленным шагом, словно начинала разбег перед акробатической программой, – как убиваете и сами подставляетесь под оружие… Ты заботливый, Олег. Ты беспокоишься обо мне… – она сглотнула и остановилась в шаге от меня. – А когда ты упал, я думала, что у меня остановится сердце… – я видел её приокрытые губы и слышал, как она дышит. От её волос пахло солнцем. – Вы такие

195.

благородные и рыцарственные, мальчики. Но однажды вы все упадёте и не встанете, а что тогда останется нам? Когда ты будешь убит, – она протянула руки и горячими твёрдыми ладонями взяла меня за щёки, слова её били, как стрелы, как пули, – когда ты будешь убит, Олег, как я буду чувствовать себя – спасённая тобой дура? Ты не услышишь, как я буду выть над тобой, как буду кричать всё, что не сказала, пока ты был жив…

– Тань, не надо, – от её слов у меня немели губы.

– Олег, – она склонила голову вбок, – в следующий раз я пойду в бой рядом. Чтобы… чтобы не жить, если ты… – она перевела дух и с усилием закончила, – …упадёшь насовсем.

– Ты никуда со мной не пойдёшь, – так же тихо сказал я. – У нас очень мало осталось. Но в числе прочего – честь. Ты не будешь драться, пока жив я.

– Я. Тебя. Ненавижу, – прошипела она мне прямо в лицо. И ударила в плечо: – Ненавижу, понял?

– Понял, – послушно ответил я. – Ненавидишь. Пусть. Только не лезь в бой.

Мы стояли друг против друга. Потом я отпустил палаш и, медленно подняв руку, коснулся кончиками пальцев девичьей щеки.

– Таня, – сказал я, т это прозвучало, как стон, – я совсем не боюсь за себя. Весь мой страх – это ты. И вся… вся любовь здесь – тоже ты. Почему ты… – я не договорил и вместо этого сказал, улыбнувшись: – Умереть, зная, что ты жива – это не такой уж плохой конец, если по-другому никак…

– Не надо, – её ладонь легла мне на шубы. – Ничего больше не говори, – и попросила очень обычным, спокойным голосом: – Поцелуй меня, Олег. Мне страшно.

Я неумело коснулся губами её губ – четырнадцатилетний мальчишка, за спиной которого лежал окровавленный палаш; мальчишка, научившийся убивать, но не умевший целоваться; мальчишка, даже самому себе боявшийся признаться в любви к зеленоглазой девчонке…

И задохнулся от того, что почувствовал в этом тёплом касании.

Вот она

куда-то идёт!

Вот он – я

смотрю на неё!

Было вчера – мы молчали вдвоём,

Она свежа и прекрасна; я сказал: "Пойдём!

Я там, где небо без крыши,

Где дым без огня,

Где саблезубые мыши – всё мимо меня!

Где гвозди, вбитые в воду,

Ржавеют дождём,

Где мы в непогоду погоду найдём!"

Эта весна прекрасна!

Эта любовь хороша!

Ах, твои, твои глазища!

Твоё имя на заборе!

Я согласен выпить море,

Лишь бы доползти до днища!

Разгулялася природа —

При деньгах, а всё же нищий!

Продолженья просят рода

Эти чёртовы глазища!

Вот она

куда-то идёт!

196.

Вот он – я

смотрю на неё!

Здесь я не знаю, что петь,

Я не знаю, кем быть,

Я научился не спать – но разучился любить…

Я, вроде, что-то забыл?

Ты, наверно, права…

Иди ко мне; мы потом

Напишем слова…

Помню, что нам очень мешало снаряжение. Даже не мешало, а просто злило, и когда между нами в очередной раз оказалась рукоять моей даги, Танька засмеялась и, отстранившись, начала вылезать из своей "сбруи". А на меня вновь напал столбняк, и только когда она взялась за верхнюю пуговицу ковбойки, я задёргал одной рукой ремень, другой снимая перевязь. Руки у меня дрожали. Танюшка улыбалась в полушаге от меня, и мы обнялись, снова начали целоваться. Я опустил руки ей на поясницу и, положив голову на плечо, уткнулся носом в основание шеи.

– Всё будет, как будет, – прошептала Таня. – Я знаю, что это правильно. Будет, как будет, Олег. Но ты и я будем вместе. Если мы можем умирать, как взрослые, то и жить мы должны так же… Нет, ничего не говори. Я знаю, что у нас всё получится.

Я поднял голову и поцелуи продолжились. Единственное, о чём в тот момент я думал – чтобы не появился кто-нибудь из наших. Других мыслей не было. Танюшка расстёгивала на мне куртку, но узел не поддавался, и я сказал сбивчиво:

– Погоди… Тань, я сейчас… – задёргал шнуровку сам, потом чертыхнулся сдавленно, сдёрнул куртку через голову, вывернув её наизнанку, бросил в сторону. Только теперь я увидел, что Танюшка уже без рубашки.

– Расстегни, – попросила она, кладя руки мне на плечи.

– Э… это? – у меня пересох не только рот, но и горло.

– Это, это, – девчонка смотрела мне в глаза, чуть прикусив уголок губы. – Там, сзади.

Её спина – с гладкой, шёлковой кожей – казалось, обжигает мне пальцы. И в то же время я как-то весь онемел. В смысле – как после заморозки у зубного, только в ушах звенело, из-за чего я плохо слышал, что мне говорит Танька. Она потянула вверх мою потную футболку, вытащив из штанов – я пригнул голову и послушно вытянул руки, а когда снова увидел происходящее, то понял, что она сбросила вместе с моей майкой и расстёгнутый мною купальник. Ну, верхнюю его часть…

Пальцем Таня легко коснулась шрама на боку. Я этого почти не почувствовал – точно, как во время анастезии. Я боялся раздеваться дальше – и в то же время понимал, что сейчас больше не выдержу. Я пытался, как это ни смешно, заставить себя не смотреть на Танюшкину грудь. Смешно, потому что ясно же было – в этом мире роднее Танюшки человека у меня нет и не будет. Смешно и потому ещё, что точёный бюст Тани был красив…

– Боишься, глупый? – шепнула она, но не обидно совсем, не насмешливо.

– Я не знаю, Тань, – я смотрел ей в глаза, похожие на воду лесных озёр, глубокую и загадочную. – Нет… боюсь. Я боюсь что-то сделать не так… ну… тебе что-то сделать.

– Эх, ты, – и она прижалась ко мне просто и естественно, так, что у меня словно рухнул с плеч огронмый груз. – Что ты мне можешь сделать не так? – прошептала она, щекоча этим шёпотом мне щёку. – Что ты можешь сделать не так, если я тебя люблю?

– Та… ня… – задохнулся я. Мои руки блуждали по её телу и – словно сами собой – раздёрнули ремень джинсов.

– Погоди, Олег, – она засмеялась, – кроссовки, мы же так запутаемся…

– Тань, со мной сейчас случится большая неприятность, – простонал я. Танюшка опять засмеялась и, присев на камень, нагнулась – расшнуровать кроссовки. Я, прыгая на одной

197.

ноге, сражался со своей обувью и носками – всё это превратилось в моих злейших врагов. Таня уже стояла босиком и, смеясь над моими усилиями, спускала джинсы. Потом переступила, выходя из них, оставшихся лежать на земле "восьмёркой". А земля в самом деле была тёплая, почти горячая, я ощущал это.

– Знаешь, – сказала Танюшка, – меня в сознательном возрасте ещё никто не видел голой. Я даже во всякие там "игрушки" с мальчишками не играла…

– А я, Тань… – я облизнул верхнюю губу, но она шагнула ко мне – легко, плавно – и сказала:

– Это не важно. Ты всё равно мой мальчик, – и мы опять начали целоваться, а когда смогли оторваться от этого занятия, я отстранился:

– Погоди, Тань, сейчас, – и быстро стащил штаны – в них, спортивных, была резинка, не возиться с "молнией" или пуговицами – оставшись в спортивных трусах. – Вот… почти всё.

Наверное, это прозвучало немного глупо. Но это и в самом деле было "почти всё", и мы снова обнялись, плохо понимая, куда попадаем губами и руками – весь мир звенел и сиял вокруг, глуша и стирая обычные звуки и краски. Я немного очнулся, когда мои руки – пальцы – попали в упругие шелковистые завитки волос, и я даже качнулся назад, но Таня подалась вверх, выныривая из остатков одежды; одновременно её ладони – я вздрогнул – скользнули вниз по моим ягодицам, а шёпот толкнулся в ухо:

– Да раздевайся же наконец, Олежка…

Мы попятились на меня, и я, ощутив спиной тёплый камень, вжался в него, на миг представив каким-то краешком мозга (оставшимся холодным) то, что сейчас может увидеть сторонний наблюдатель – залитая полуденной жарой каменная чаша в окружении увенчанных кипарисами холмов, а в ней, в центре весеннего мира – ласкающие друг друга обнажённые мальчик и девочка, посреди разбросанных одежды и оружия, испачканного чужой кровью.

– Как дальше, Тань?.. – сбивчиво спросил я.

– Я… сейчас лягу… на спину… – прошептала она. – Наверное, так…

– Подожди, Тань… я так не смогу… я же тяжёлый… – она засмеялась (щекотно!) и толкнула меня куда-то вбок и вниз, к одурело пахнущей земле, на что-то мягкое – кажется, на мох. Солнце хлынуло мне в глаза, и я, прижмурив их, видел только сияющий силуэт над собой – будто сгустившийся свет… Пахло горячей землёй, мохом и камнем, и ещё чем-то, чему я не мог отыскать названия – и не хотел его искать. Потом меня пронзило непередаваемое, ни с чем не сравнимое наслаждение, от которого моё тело выгнуло – броском! – вверх, и я услышал, как застонала Танюшка, вскрикнула… но тут же низким тоном засмеялась.

– Тебе… больно? – встревожился я, ощущая, как движется её тело и сам двигаясь в такт. – Я… что-то… не так?..

– Да я всё сделала сама, – голос у неё был странный, ладони крепко упёрлись в мой живот. – И всё… хо-ро-шо-о… – она вновь застонала – длинно, с каким-то восторгом. – Хо-ро-шо-о… О-лег… оооохххх…

Да, теперь я и ощущал полностью, что это – хорошо. Мои руки наконец-то нашли себе место – я положил ладони на раздвинутые бёдра Танюшки и хотел сказать, что мне и правда хорошо, но вместо слов у меня непроизвольно тоже вырвался стон – долгий и неожиданный, я не смог его удержать. Девчонка нагнулась – я этого не увидел, солнце мешало, но около губ ощутил её сосок, твёрдый и горячий, как накатанная в ладонях свинцовая пуля. И захватил его губами…