Текст книги "Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) (СИ)"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц)

49.

таризма, чем ещё по каким-то причинам. Сашка – Щусь – больше пока думал о беготне по улицам, чем о девчонках. Сморч дружил с Наташкой Бубнёнковой – или присматривал за ней для брата, не поймёшь. Андрюшка Альхимович жил себе и жил без девчонки. Олег Фирсов – тоже. Игоря "Баса" интересовали только стихи, походы и мужская дружба. Олег Крыгин, кажется, был слишком стеснительным, с девчонками общался только по необходимости. С Андрюшкой Соколовым дружила Ленка Черникова, с Сергеем – Ленка Чередниченко. У девчонок Ленка Власенкова, Наташка Мигачёва, Ольга Жаворонкова и Ленка Рудь не проявляли к парням никакого интереса, кроме "общедружебного".

Интересно, а как будут развиваться дела дальше? Мне подумалось, что, если мы останемся тут на длительный срок (да навсегда, Олег, навсегда!), то… Дальше мыслей не было – одни образы.

Пожалуй, даже хорошо, что надо было идти дальше.

* * *

Высота 189, урочище и небольшой пруд возле него – в этом мире всё оказалось на месте, и мы добрались туда к восьми вечера. Лес сменялся похожими на зелёные языки луговинами, который мы старались пересекать в максимально быстром темпе.

– Гнездо Соловья-Разбойника, – определил Игорь Басаргин, когда с одной из таких луго-вин мы увидели высоту, увенчанную тремя дубами. В нашем мире их не было, да и кругом лежали рассечённые лесополосами колхозные поля.

Около подножья холма мы нашли старую могилу. Кто-то выложил прямо на земле каменный крест из четырёх гранитных брусков, на котором вырезал уже неразличимые буквы. На камни вполз сырой мох. Сморч попробовал было расчистить камень финкой, но Наташка тронула его за плечо:

– Не надо, оставь. Не всё ли равно, кто здесь… Могила и есть могила.

Сморч охотно поднялся с колена, убирая финку. Санек, не проявивший к могиле ни малейшего интереса, предложил все натаскать дровишек, а сам, нахально отказавшись от работы, полез сперва на холм, а потом – на самый высокий из дубов. Кажется – его захватила мысль, поданная Игорем. Кто-то из девчонок ближе к урочищу набрёл на чу-довищные россыпи грибов. Кроме того, они притащили кучу свежих молодых листьев за-ячьей капусты. Во всяком случае, жареные грибы (соль у Танюшки ещё была) с зеленью нам были обеспечены.

Саня, как и следовало ожидать, спустился со своего насеста когда всё уже было готово. Но вёл он себя так, словно занимался единственно важным делом в то время, как все остальные Ваньку валяли.

– В общем – негров ваших нигде не видно, – заявил он, садясь к огню. – Зато Колька с Ва-люшкой волокутся, чего-то несут. Минут через двадцать будут здесь.

– Слава коммунистической партии, – выдохнул Игорь. Судя по всему, он и правда беспо-коился за сестру.

Наши охотники появились раньше, чем через двадцать минут – усталые куда боль-ше нашего, но довольные. Да и как же иначе – Колька тащил на плечах крупненькую косу-лю, уже выпотрошенную.

– Дичи – ещё больше, чем на прежнем месте, – восторженно докладывал он, усаживаясь возле огня. – Тут для охотников – рай!

Выяснилось, правда, что косулю убил не он, а как раз Ленка – одной пулей из аркебу-зы. Как она объяснила – убивать косулю ей было очень жалко, но сильно хотелось есть.

Её слова сопровождались сочувственными репликами. Косулю под шумок освежева-ли, оттяпали копыта и голову, после чего она перестала вызывать сочувствие и на имп-ровизированном вертеле была водружена над огнём. Затем все расположились у костра и довольно примолкли. Косуля шкворчала, капая жиром. Расставленные у огня котелки (они были у всех – оттуда же, откуда и оружие) побулькивали и пахли малиновыми лис-тьями.

50.

– А всё-таки здорово, ребята, что у нас кое-какие навыки есть, – довольно заметила Ир-ка Сухоручкина. – Иначе сидели бы мы на грибной диете и слушали, как у нас животы по-ют.

– Давайте и правда споём, – предложил Сергей, – пока косулька жарится. Чтоб заглу-шить животы.

Вокруг засмеялись. У нас петь любили не меньше и не больше, чем в любой турист-ской компании (другое дело, что у нас, в отличие от большинства таковых, имелся свой поэт – Игорёк Басаргин). Вообще это здорово – собравшись вечером у огня рядом с друзь-ями, ощутить себя действительно единой компанией, где один за всех и все за одного. А лучшего средства, чем песня, для этого нет. Не придумали пока…

Солнце садится за лес на востоке. Небо розовое, как неоновая лампочка. Вокруг хол-ма – уже ночь с её странными звуками и осторожной жизнью, не всегда понятной и вре-менами страшноватой. Но огонь горит, топлива запасено на всю ночь и больше, лица дру-зей вокруг, вкусные запахи расползаются, утверждая, что и здесь человек – хозяин. А ещё – это странное чувство, которое не передашь словами. Нет – не любовь, а… что-то та-кое ко всем, кто рядом, из-за чего они становятся самыми близкими в мире.

Даже если не вспоминать, что в этом мире у тебя и правда нет никого ближе…

…Интересно, а те, чья могила – там, у подножья, в сгустившейся темноте – у них тоже были такие вечера?..

… – Как отблеск от заката,

Костёр меж сосен пляшет…

Ну? Что грустишь, бродяга?

А ну-ка – улыбнись!

И кто-то очень близкий

Тебе тихонько скажет:

"Как здорово,

что все мы здесь

сегодня собрались!"

Допели… Помолчали… Ленка Черникова со смехом спросила Игоря:

– Басс, ты "Зверя Кикизела" ведь дописал? Окончание прочитай, а?

Все оживились, посыпались просьбы. Игорь не стал ломаться – взмахом руки уста-новил тишину, сделал серьёзное лицо…

… – Сучья жареные трещали

И стонали голодные дети:

"Ах, как хочется есть, Ванюша!"

"Хлеба нет ни куска, Надюша!"

Тут подходит к ним Зверь Кикизел.

Говорит он им: "Здравствуйте, дети!

Что в лесу этом вы потеряли,

Среди нечисти дикой и злобной?"

"Здравствуй-здравствуй, товарищ Мясо!!!" —

Закричали голодные дети —

И набросились, и сожрали,

Только-только чуть-чуть обжарив…

…Вот идут тропинкой волки да лисы.

Несут бабке обгорелые кости.

Вот идут и дорогой рыдают:

"Ой зачем ты гулял по лесу, Кикизел?!

Аль не знал, кого в чаще ты встретишь?!

Пионерия – наша сила!

Пионерия – наша слава!

51.

Пионерия – наши дети!

Наши лучшие дети на свете!"

– Программа "Взгляд", – оценил Вадим, когда все просмеялись, после чего на редкость гнусным голосом проревел первые строчки из наутилусовской "Хлоп хлоп" – раньше, чем Наташка Крючкова заткнула ему рот.

Наташка Мигачёва попросила, тыча в косулю коротким ножом:

– Олег, может, ты чего-нибудь прочитаешь?

Нельзя сказать, чтоб у нас собрались такие уж любители стихов. Но как я читаю, слушать любили – если исключить тот случай, когда я на спор с только-только появив-шимся у нас Андрюшкой Альхимовичем читал стихи два с половиной часа без перерыва и остановился только после коллективных настойчивых просьб и угроз применить ко мне физическую силу.

На этот раз все одобрительно промолчали. Я поднялся, ощущая некоторое подёр-гиванье внутри, как всегда, когда мне надо было читать стихи – и, ещё не поднявшись до конца, уже решил, что буду читать "Молитву".

Булат Окуджава.

Пока Земля ещё вертится,

Пока ещё ярок свет,

Господи, дай же каждому,

Чего у него нет:

Умному дай голову,

Трусливому дай коня,

Дай счастливому денег…

И не забудь про меня.

Пока Земля ещё вертится —

Господи, твоя власть! -

Дай рвущемуся к власти

Навластвоваться всласть.

Дай передышку щедрому

Хоть до исходя дня…

Каину дай раскаянье…

И не забудь про меня.

Я знаю, ты всё умеешь,

Я верую в мудрость твою,

Как верит солдат убитый,

Что он проживает в раю,

Как верит каждое ухо

Тихим речам твоим,

Как веруем мы сами,

Не ведая, что творим!

Господи, мой боже,

Зеленоглазый мой!

Пока Земля ещё вертится

И это ей странно самой,

Пока ещё ей хватает

Времени и огня,

Дай же ты всем понемногу…

И не забудь про меня!..

* * *

Странно, но я проснулся минут за пять до того, как мне надо было заступать на дежурство. Но костёр горел еле-еле, возле него базарили, посмеиваясь, Колька и Арнис – Колька читал литовцу разную похабень, которую при девчонках в нашей компании тол-кать было не принято – до меня донеслось: "У Адама шишка – во, а е…ть-то некого…" Я усмехнулся и удобней устроился под одеялом. Я выспался. Хотелось отлить, но, раз уж сейчас вставать, то полежу. Арнис захихикал, потом спросил: "Сколькоо врэммени?" – и отправился будить нас с Сергеем и Олегом Фирсовым. Я решил не доставлять ему удово-льствия отвесить мне пинка по рёбрам и сел за секунду до того, как он занёс ногу.

– Доброе утро, – кивнул я, хотя было два ночи. – Вы ещё посторожите, а я пойду по де-лам.

Всё по той же укоренившейся уже туристской привычке мы отрыли яму для туа-

52.

лета – за кустами ниже по склону, где можно было чувствовать себя в относительном уединении. Кто-то уже разместил на развилке дуба "указатель" – палку, концы которой с вырезанными буквами указывали на две стороны ровика:

М Ж

Посмеиваясь, я начал делать свои дела – и…

А это что?! Мне в какую-то секунду показалось, что уже рассветает – в принципе, в начале июля это можно различить уже в два ночи. Но во-первых – для рассвета это за-рево было слишком уж ярким и локальным.

Во-вторых – как ни крути, а рассветов на юго-востоке не бывает.

Я так обалдел, что продолжал стоять, когда, зевая, подошёл Фирсов и пристроил-ся рядом)Я, если честно, терпеть не могу делать свои дела при ком-то ещё, даже при мальчишках)

– Ты чего, окаменел? – он толкнул меня плечом и снова зевнул.

– Смотри, – я щелкнул резинкой штанов. Олег ещё не вполне проснулся, поэтому тупо уставился мне между ног, и я дал ему подзатыльник: – Да вон туда!

Надо сказать, в проснувшемся виде Фирс кое-какие вещи соображал быстрее моего.

– Пожар, – сообщил он.

– Лес горит? – мы поменялись ролями, теперь я плохо понимал, что к чему.

– Да какой лес… – озабоченно сказал Олег. – Настоящий пожар. Дом горит… или ещё что-то… но построенное что-то…

– Часовые, блин! – рявкнул Колька. – Ну мы же спать хотим!

Мы сменили ребят, так ничего им и не сказав. Больше того, я и Сергею ничего не сказал – уж не знаю, почему. Мы посидели минут пять. Фирс употребил это время на то, чтобы отхватить от остатков косули кусок остывшего мяса. Сергей долго и уныло-сон-но о чём-то думал, потом встрепенулся и сообщил:

– Пойду умоюсь.

Он исчез куда-то по направлению к роднику. Через минуту поднялся и я:

– Пройдусь вокруг холма… А ты кончай жрать, завтракать будет нечем.

Естественно, что первым делом я устремился смотреть на зарево. Оно имело мес-то по-прежнему, хотя вроде бы приугасло как-то.

– Между прочим. – Сергей подошёл почти бесшумно, – наш костёр видно издалека.

– Не так далеко, как это, – я вытянул руку. – Видел?

– В кино так горят дома, – тихо сказал Сергей. – Давно?

– Я встал – уже горело. А ребят я не спрашивал.

– Как думаешь, далеко? – быстро спросил Сергей.

– Кто его знает… Ночью огни кажутся ближе… Нет, не знаю, – решительно помотал я головой. – Но завтра мы идём почти туда.

– Ну, завтра и увидим, – хлопнул меня по спине Сергей. – Пошли к костру?

– Я пройдусь вокруг холма, – решил я всё-таки исполнить своё первоначальное намерение.

– Давай…

…От страха перед ночной темнотой леса меня излечила раз и навсегда моя первая и последняя одинокая ночёвка в лесу на берегу Прорвы. Конечно, тут не Прорва, и тут есть не воображаемые страхи – хватает и без негров; вон кто-то утробно взревел где-то за луговиной. Интересно, Фирс знает, кто там ревёт?

Гулко отозвалась земля. Послышалось многоголосое ржание, я ощутил ногами виб-

53.

рацию, а через минуту различил на луговине текущую реку конского табуна. Это было красиво, мне всегда нравились кони; больше их – только волки и собаки. Я даже мечтал научиться ездить верхом, но у нас в Кирсанове это было просто негде.

Кони резко ушли куда-то влево, в урочище. Я продолжал стоять на месте, всмат-ривался и вслушивался. Нет, ничего. Нигде – ни единого признака человека… кроме пожа-ра. Неужели негры потеряли наш след? Хорошо бы…

Я вздохнул и зашагал вверх – к костру.

* * *

Жарко было с утра, и жара была нехорошая, душная – явно собирался дождь, хотя на небе не возникло ни облачка. Но летние ливни в наших местах (а это, как ни крути, на-ши места!) налетают молниеносно.

– Вода – проблема, – печально сказал Андрюшка. – В котелках не поносишь, а фляжка

только у Кольки есть.

– В принципе, – я затянул ремень, – можно сделать кожаные фляжки, как в Англии.

Уайнскины они называются. Только, – признался я, – я вообще-то не знаю, как их делали.

– Иди ты, – уныло предложил Андрюшка, и я пошёл – снова в головной дозор, только

теперь с Серёжкой.

Санек со Сморчом отстали – им приспичило выяснит насчёт негров, и они обещали соблюдать максимальную осторожность, а потом догнать. Дело вообще-то нужное, хо-тя и опасное – но я про них думать забыл. То ли погода так подействовала, то ли ещё что, но я находился в невероятно напряжённом состоянии. Сергей, похоже – тоже. Я за-метил, как он то и дело касается рукояти своего палаша. Смешно это не выглядело – я-то сво й и вообще нёс в руке.

Мы шли в полнейшем молчании и наконец устали от этого. Ясно было, что сейчас кто-нибудь не выдержит и заговорит на отвлечённые темы, чтобы развеять напряже-ние.

Но посторонний разговор так и не успел начаться. Сергей, шедший впереди, вдруг как будто споткнулся, уставился себе под ноги, а потом резким взмахом руки подозвал меня. Я оказался рядом в два прыжка.

Сергей молча указал в папоротник подлеска. Я посмотрел туда – и ощутил стреми-тельный спазм желудка.

Смяв телом – как упал на бегу, с размаху – целую полосу сочных листьев, около на-ших ног лежал парень постарше нас. Вернее, это я сообразил, когда разглядел его повёр-нутое вбок белое лицо. А в тот момент я увидел две вещи: запутавшуюся в светло-русых волосах свежую дубовую веточку и две торчащих в спине рукояти – пустые, из двух па-раллельных прутьев, завершённых кольцом.

Точно под левой лопаткой. Брошенные с такой силой, что маленькие овальные гар-ды вдавились в кожаную куртку.

В правой руке у парня был длинный широкий кинжал, запятнанный кровью. А левая – левая сжимала отрубленную человеческую кисть, такую же гипсово-белую, как и лицо убитого…

…Второй труп мы нашли почти тут же – за двумя дубами. Это была девчонка – наших лет. Без руки и голая, только то, что она голая, не вызывало никаких мыслей.

На лице, запрокинутом вверх, искажённом мукой и залитом кровью, выделялись яр-ко-алые ямы на месте вырванных глаз. Уши девчонки и оттянутые под мышки груди бы-ли прибиты к дубу всё теми же длинными метательными ножами. Между широко рас-кинутых ног торчал вбитый толстый сук – прорвав тело, он вылез бурым от крови кон-цом выше пупка из посиневшего живота.

Опомнился я за кустами, где меня стошнило – в несколько приёмов, пока я не начал давиться жгучей кислятиной лезущей из опустевшего желудка желчи. Судя по звукам, Сергей блевал вместе со мной, только чуть в стороне…

54.

…К этим трупам мы не вернулись, но выиграли немного. Разве что сумели удер-жать девчонок – и то хорошо. А так – уже через полкилометра (когда стал отчётливым запах дыма, да и очевидно тянуло его с другого берега ручья, к которому мы вышли) пря-мо в воде мы нашли груду изрубленных тел, у которых даже пол опознать не представля-лось возможным – ручей вымывал кровь и тёк дальше розовым… Поодаль на берегу гор-кой лежали отрубленные головы. Кто-то – до сих пор не знаю, кто – нашёл в себе силы их посчитать и сказал: семь голов, пять мальчишек и две девчонки в возрасте 12–16 лет.

Оба берега ручья были чёрными от крови. Мы буквально насильно заставили девчо-нок идти стороной, а сами двинулись напрямик. У меня по-прежнему жутко выкручивало желудок и шумело в ушах, то морозило, то швыряло в горячечный жар, а перед глазами со свистом летели – обрывками киноплёнки – кусочки увиденного только что…

…Тут, на высоком берегу ручья, было поселение – пять полуземлянок с крышами из хвороста и дранки, окружённых невысоким частоколом. Всё это было развалено, обгоре-ло или даже ещё чадило. Тут тоже всё напрочь оказалось забрызгано кровью. Странно – меня больше не рвало.

Наверное, просто было нечем…

…Валялась обгоревшая щепа, какие-то перья, изломанное оружие… Девчонка с ар-кебузой – как у наших – смотрит левым глазом в небо, вся остальная голова снесена чудо-вищным ударом топора, мозг стынет в пыли подтёками, из ладони выпали две пули… Что-то, похожее на ворох чёрных сучьев (не сучья, но не хочешь думать – что) – у входа в одну из полуземлянок… Мальчишка года на два младше меня, привязанный лицом вниз к грубой крестовине из брёвен – лицо залито пеной, которая засохла серой коркой, дерево у губ изгрызено и окровавлено, кровью залиты ноги, земля между них, зад, а в спину с равно-душной точностью вбито короткое копьё с широким наконечником – ассегай… (Кажет-ся, я спросил, что с ним и не понял Саниного ответа, что его изнасиловали) Ещё совсем не остывший костёр, разбросанные кости с ошмётками жареного мяса, а над этим – при-битая к покосившемуся бревну частокола голова девушки – опять ножом через обе ще-ки…

Кто-то из нас, кажется, плакал – я не мог понять – кто. Мне плакать не хотелось. Я ощущал чудовищное изумление увиденным – именно изумление, которое не проходило, пока Вадим не затряс меня за плечо, что-то шепча и тыча рукой в сторону ручья.

Сквозь листву я увидел негров.

Это было вполне закономерно – я даже не удивился. Несправедливо было бы, если бы они ушли отсюда. Это было бы нарушением каких-то законов… ну, высшей справед-ливости, что ли?

Негров было около десяти, и они появились по ручью – по течению. До сих пор не знаю, были ли это те же, что сожгли селение. Да и не важно это. Они шли – вооружён-ные, но беспечные – по воде и перекликались скрежетом и скрипом.

"Переговаривались" – не подходило. Переговариваются люди. А тут… вот Прош-лым летом мы стреляли крыс в развалинах собора недалеко от кинотеатра. Когда они стрекотали, перебегали с места на место и, поблёскивая глазками, смотрели на нас – я и испытывал нечто похожее: отвращение и азарт, смешанные с лёгким опасением – вдруг бросятся?

Нет. Опять немного не так. Если бы те крысы правда начали бросаться на людей – я бы испытал нечто подобное чувству, которое посетило меня, когда я наблюдал за иду-щей по ручью группкой негров.

Отвращение. Страх.

И – доминирующее – желание уничтожить опасных тварей.

У Сергея слева от меня были белые губы. Вадим – справа – резко покраснел, даже побурел.

– Ребзя, – Олег Крыгин говорил спокойно-спокойно, только почему-то употребил это сло-

55.

вечко, которым мы не пользовались уже года два, – знаете, их надо убить.

Помню, что я взвёл курок и выстрелил. Ещё – что рядом ахнула вертикалка Кольки, взвизгнула дробь, и я ещё отметил: чудом не влетел под залп. А дальше я оказался внизу, и передо мной, визжа и поливая берег ручья мочой и кровью, пятился высоченный негр – он бросил оружие и с вибрирующим визгом хватался за мой палаш, до половины вошедший ему в живот.

Что же ты так визжишь, мерзкая ты тварь? Кажется, тебе больно? Похоже, тебе не хочется умирать? Жаль, жа-аль – тем, кого вы убили, тоже не хотелось…

Подыхай, гадина!!!

Никогда в жизни я не ощущал такого всплеска ненависти. Кого мне было ненави-деть, за что? Все мои прежние чувства выглядели бледными тенями в сравнении с этим – я ничего не видел по сторонам, оглох и был бы наверняка убит, так как даже не заметил взлетевшего над моей головой топора. Но Андрюшка Соколов ахнул негра по затылку сво-им мечом-бастардом, занеся его обеими руками – меч попал плашмя, вот только сила удара размозжила негру череп…

Больше я никого не убил, хотя ещё с минуту искал, отталкивая и не узнавая своих же. Кто-то матерился; кого-то била дрожь так, что он уронил оружие и сам сел там, где стоял; кто-то наоборот – рассматривал свой клинок с интересом и удовольствием; кто-то – так же, как я – искал, кого бы ещё приколоть… Негры лежали в ручье и по бе-регам, как мешки с красной краской, каждый из которых подтёк сразу в нескольких мес-тах.

А ещё потом мы увидели девчонок. Они стояли на берегу – подальше – и даже от-сюда было видно, какой у них в глазах ужас.

* * *

Тяжёлый был вечер. Нет, девчонки нас ни в чём не упрекали. Но само собой получи-лось так, что мы расселись двумя полукружьями по разные стороны костра, и говорить было не о чем. Никто не шути, не пел, вообще все молчали.

Словно между нами выросла стенка из трупов. Аккуратная такая.

Подтекающая кровью.

Молчание становилось невыносимым. В результате я оказался на ногах, что инте-ресно – без единой мысли, вообще не понимая, о чём собираюсь говорить, коли уж встал. А на меня смотрели все. Внимательно и выжидающе.

Грешен – считаю импровизацию вершиной ораторского искусства. Даже в школе я никогда не готовился к выступлениям, считая, что вдохновение важнее гор перелопачен-ной литературы. Но тут – честное слово! – я не знал, о чём говорить. Знал только, что в нашу команду вогнали мощный клин…

– Девчонки нас боятся, – сказал я. – Наши девчонки… – я нагнулся и обеими руками под-нял палаш, на треть выдернув его из ножен. – Вот. Этим клинком я убил одного негра. А до этого ещё одного застрелил… И ещё одного – до этого, когда спасал себя и Танюшку. Я никогда никого не убивал. Только на охоте, вы же все знаете. И ещё – ни на одной охо-те я не видел того, что видели мы сегодня. Мне бы очень не хотелось увидеть такое ещё хоть раз. И делать то, что я делал – не хотелось бы тоже. Но, боюсь, мы попали в такой мир, где всё это – часть повседневности. Нам и дальше придётся убивать… и, возмож-но, умереть той смертью, которую мы видели. Мне не хочется этого говорить, мне да-же и думать об этом не хочется. Я, как и вы, о таком только в книжках читал и в кино смотрел. Но я хочу жить. И для этого я буду жить так, как получается здесь. Я не дам за здорово живёшь отрезать себе голову. И сделаю всё, от меня зависящее, чтобы ни еди-ного волоска не упало с голов наших девчонок. Даже если, – я смерил их спокойным долгим взглядом, – даже если они и дальше будут на меня так смотреть, – я аккуратно вдвинул палаш в ножны и, сев, негромко попросил: – Тань, дай соль, пожалуйста. Грибы что-то недосоленные.

56.

Грибы были посолены в меру. Я ел пересоленные и безмятежно улыбался.

* * *

В эту ночь мы четверо – Вадим, Сергей, Андрей Альхимович и я – не спали долго. Сидели у костра, понемногу поддерживали его и разговаривали.

Разговоры были печальными и деловыми. Начались они, естественно, с обычных ре-флексий на тему, как всё это было ужасно – в общем, "я его колю – а он мягкий…" Но до-вольно быстро перешли на вопрос, как нам тут дальше жить. Пятнадцать мальчишек, двенадцать девчонок, постоянная оппозиция в лице Сани. Тяжёлая, если можно так вы-разиться, внешнеполитическая ситуация. Напряг с едой…

На "напряге с едой" Вадим проурчал нечто пессимистическое животом и слегка разрядил обстановку, если не считать, что в следующие десять минут разговор вертелся вокруг кафе "Север", домашней кухни и прочего. Пришлось приложить усилия, чтобы с этой темы съехать.

– Нам бы ням-ням бы, буль-буль бы нам бы, – задумчиво произнёс я в заключение фразо-чку из "Музыкальной хроники". А Вадим вдруг негромко, но очень прочувствованно затя-нул:

– Степь да степь кругом —

Путь далёк лежит…

Там, в степи глухой,

Замерзал ямщик.

И среди пурги

Чуя смертный час,

Он товарищу

Выбил левый глаз…

Его выслушали с интересом. Но потом Андрей попросил:

– Заткнись, а?

– Хорошо, – покладисто согласился Вадим. – Но я одно знаю: мы влезли в чужую войну, ребята. И что делать – так и остаётся вопросом, сколько бы мы не говорили.

– Почему? – возразил Сергей и. поднявшись на ноги, гибко потянулся. – Договорились ведь. Идти к Волге. Идти вперёд. И Олег правильно сказал – воевать так воевать. Ведь ясно же, что другой жизни тут не будет. А чужая война, нет – это, Вадим, разговоры. Как раз те, от которых ничего не изменится.

– Знаешь, – Вадим почесал нос, – я вот сейчас подумал. Сейчас, – с нажимом повторил

он, бросил в огонь ещё одну ветку и оглядел нас цепкими серыми глазами. – Мы все друзья. Что нам друг другу-то врать? Мы сможем? Сможем тут жить? Так, чтобы не сойти с ума?

– Люди живут, – заметил Андрей.

– Видели мы, как они живут, – возразил Вадим. – Это всё равно – жить под расстрель-

ным приговором.

– Ну, выбора-то у нас всё равно нет, – сказал я. – Или мы – часть этого мира. Или мы —

трупы. Трупы я видел. Стать им меня не тянет.

– Значит – идём к Волге? – Сергей упёр руки в бока. – Держимся вместе, как в обычном

походе?

– Как в необычном походе, – ответил Андрей. – Но в целом ты прав.

Константин Никольский.

О чём поёт ночная птица

Одна в осенней тишине?

О том, с чем скоро разлучится

И будет видеть лишь во сне.

О том, что завтра в путь неблизкий,

Расправив крылья, полетит,

О том, что жизнь глупа без риска,

57.

И правда всё же победит.

Ночные песни птицы вещей

Мне стали пищей для души,

Я понял вдруг простую вещь —

Мне будет трудно с ней проститься.

Холодным утром крик последний

Лишь бросит в сторону мою.

Ночной певец, я твой наследник, -

Лети, я песню допою.

РАССКАЗ 4

НАША ВОЙНА

Пожелай мне удачи в бою,

Пожелай мне

Не остаться в этой траве…

Группа «Кино»

58.

* * *

– Двадцать третье июля, – Вадим облизнул потрескавшиеся губы. – По расчётам мы уже должны выйти к Волге.

Я промолчал, придерживая рукой ножны палаша. Последние две недели мы шли неп-рерывно, по 25–30 километров в день, в основном – бесконечными лесами. Мы отощали, хотя питались не так уж плохо. Кроме того, у многих разваливалась неприспособленная для дальних переходов обувь, а одежда пострадала почти у всех.

За это время мы не видели ни негров, ни белых, ни каких-либо признаков того, что эти места обитаемы. Вообще – если кто не знает – такой поход – довольно утомитель-ное занятие. подъём в шесть. Завтрак, туалет – и в семь выходишь. С полудня до трёх – привал на обед (одно название!) и отдых. В восемь начинаем искать место для ночлега, в девять – уже устраиваем лагерь, всегда однообразный, типовой, ужинаем и в одиннад-цать спим. (Ночные дежурства – по трое по три часа) Утром – всё сначала. Особенно тяжело это, когда цель призрачная. Свободное время было заполнено в общем-то ничего не значащими разговорами, и с Танюшкой я разговаривал не больше, чем с остальными…

…Здоровенное ополье походило на кусок степи. Я временами начинал сомневаться, а не забрали ли мы лишнего к югу? Да и Вадим был в целом прав – мы должны были вый-ти к Волге если не позавчера, то вчера. Вместо этого мы тащились по этому чёртову пространству – иначе и не назовёшь.

Вчера. И позавчера тоже.

Меня это ополье раздражало ещё и потому, что на нём мы были хорошо различимы. Едва ли тут есть воздушные средства наблюдения… и всё-таки мерзкое чувство.

– Мимо Волги пройти невозможно, – заметил я. – Рано или поздно, а мы всё равно к ней

выйдем; она же через всю Россию тянется, от Каспия чуть ли не до Полярного Круга.

– Утешил, – проворчал Вадим. – Нам что, до Каспия шагать? – и он ускорил шаги, на-

гоняя остальных…

…Сколько буду жить – буду помнить этот переход. Хотел бы – не забуду. Возни-кало ощущение, что у ополья нет конца и края, а солнце уже не просто жарило – давило, как крышка давит карасей на сковородке. Тут и там под ноги попадались тёплые лужи с цвёлой водой, в которой плавали гроздь лягушачьей икры и личинки комаров. Настоящее комарьё висело над нами уже не тучей – сплошной завесой, словно чёрной кисеёй. Я даже сперва не понял, что это и думал – плохо с глазами, когда отошёл в сторонку за кусты. Потом – мысленно ужаснулся, но деваться всё равно было некуда, и оставалось только шагать, радуясь тому, что под ногами не сплошное болото.

Мы шли шестой час, если не считать отдыха после полудня. Даже раздеться было нельзя – комары пришли бы в восторг. Пить уже не просто хотелось – это желание вы-пало в подсознание и сделалось направляющим и определяющим. Возникало даже ощуще-ние, что впереди – смерть от жажды, хотя это, конечно, было смешно. Не пустыня, в конце-то концов.

Но близко к этому.

– В принципе – конец этому должен быть, – как-то без особого энтузиазма сказал Са-

нёк. – Где-нибудь за следующим бугром…

– Это точно, за следующим бугром конец и будет. Всем, – загробным голосом сказал

Вадим, отдуваясь. Его лицо, руки ниже подкатанных рукавов, грудь в широко распахнуто вороте имели цвет поспевающей малины.

– Вес сбрасывай, – безжалостно сказал я и наступил в лужу. У меня затекли плечи —

отмахиваться от комаров. Настроение было поганое, но даже ругаться толком сил не оставалось. Танюшка, впрочем, шагала очень хорошо – чуть подавшись вперёд и подсунув большие пальцы под ремни скатки. Но в целом я заметил, что отряд начинает превраща-ться в "хвост". Угнетали духотища и монотонность пейзажа.

Почти через силу я нагнал Игоря Северцева и пихнул его локтем:

59.

– Север, – шепнул я, – спасай положение…

Он повернулся ко мне. От кожаной куртки пахло чем-то живым и горячим.

– Думаешь, получится? – но ответа ждать не стал – приотстав, подождал Кристину,

на ходу о чём-то с ней пошептался. Та кивнула и, подождав Ленку Рудь, замахала Танюш-ке… Девчонки обнялись, Игорь (откуда взялся задор?!) повернулся к ним лицом, и, шагая спиной вперёд, начал – серебристый мальчишеский голос взвился не хуже, чем у солиста Детского Хора СССР, а через миг слаженно вступили три девчоночьих сопрано, и весь отряд зашевелился, прислушиваясь:

– Пускай нам по немногу лет —

Но кто сказал, что права нет,

Что смысла нет нам с бою брать вершины?!

Кто так сказал – он поспешил,

Он это зря за нас решил,

Он это так решил, а мы не так решили!..

…И пошло! Пели хором, пели всё подряд. Пели – и шагали…

… – Что ж ты стоишь на тропе, что ж ты не хочешь идти?..

… – Вот это – для мужчин – рюкзак и ледоруб…

… – Раскройте рты, сорвите уборы – на папиных "волгах" мальчики-мажоры!..

… – За синим перекрёстком двенадцати морей, за самой ненаглядною зарёю…

… – Перемен требуют наши сердца!..

… – Спокойно, дружище, спокойно – у нас ещё всё впереди…

… – Но если покажется путь невезуч, и что на покой пора…

… – Не обнять российское раздолье…

… – Марш, марш – левой!..

… – Подари мне рассвет у зелёной палатки…

… – Здесь вам не равнина, здесь климат иной…

… – Среди нехоженых путей один путь – мой…

… – Помиритесь, кто ссорился…

… – Мой конь притомился, стоптались мои башмаки…

… – Средь оплывших свечей и вечерних молитв…

… – Ветер ли старое имя развеет…

… – Песен, ещё ненаписанных – сколько? Скажи, кукушка, пропой…

… – Помню, в нашей зелёной роте…

… – Недавно гостил я в чудесной стране…

… – Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены…

… – А я помру на стеньге – за то, что слишком жил…