Текст книги "Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) (СИ)"

Автор книги: Олег Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

– Тань, – неуверенно начал я, – а это точно люди? Я что-то…

– Пять человек, – уверенно сказала она, движением плеча сбрасывая в руку аркебузу и взводя её. – Как думаешь, это ребята Лаури?

– Не знаю, – коротко ответил я. – Километра два ещё. Минут двадцать у нас есть, если будем стоять на месте. Десять – если пойдём.

Больше мы ничего не говорили. Только молча обулись и влезли в куртки, а я, подумав, одел бригантину и крагу. Танюшка поправила мне на голове повязку, и мы зашагали навстречу приближающимся людям.

Или неграм…

…Впрочем, через пять минут стало ясно, что это пятеро белых. Они шли нам навстречу (точно нам!), словно охватывая полукольцом. Без угрозы, но с оружием в руках. Явственно-лениво.

Это шли хозяева здешних мест.

– Лаури, – буркнул я, выпуская рукоять палаш. – Его люди.

– И он сам, – Танюшка явно повеселела, вхолостую щёлкнула тетивой, так и не закатив в ствол пулю. – Вон, в середине…

Через минуту и я узнал ярла. Он, кажется, узнал меня раньше, потому что бросил несколько слов своим и ускорил шаг, отрываясь от них и на ходу вскидывая руку. Я тоже заспешил, видя уже, что Лаури широко улыбается, и через несколько секунд мы положили руки на плечи друг другу.

– Ты жив! – радостно сказал англичанин. – Ты жив! Я думал, ты погиб на Крите вместе с Жоэ! Татьяна! – он поднёс её руку к губам. Подошедшие мальчишки улыбались; нет – трое мальчишек и девчонка с густющей каштановой гривой, пониже остальных. Конечно, все с оружием.

– Я очень рад тебя видеть, – я стиснул его плечо. – Очень рад.

– А где остальные?! – он осмотрел долину, словно надеясь увидеть мой отряд в засаде за кустами. – Неужели погибли?!

– Многие – да, – я стиснул зубы, перевёл дух. – Но далеко не все. Просто случилась масса вещей… Лаури, ты не будешь против, если мы с Танюшкой…

– О чём разговор?! – сразу и искренне ответил он. – Пошли на Скалу, к вечеру доберёмся!

* * *

Вы не замечали, что во всех катаклизмах – бурях, дождях, снегопадах – есть что-то приятное, когда ты сидишь в надёжно защищённом жилище? Я лично чувствую именно так.

Буря сотрясала Скалу. Она ревела и выла в ближних к выходам коридорах, но дальше рассеивалась – и уже бессильно утыкалась в главные ворота. Где-то далеко внизу ухало и гремело море.

Я уже с четверть часа бродил по пустым коридорам от одного редко горящего факела к другому. Все спали. Ну ещё бы – уже далеко заполночь, никто не станет шляться просто так. Я, правда, заглянул в караулку, но смена спала, а дежурного не было вообще.

А мне спать не хотелось. Мучила невероятная тоска, на которую как нельзя лучше ложились все звуки бури снаружи. Поэтому я обрадовался, услышав разговор в комнатах Лаури. И вошёл без приглашения.

Лаури сидел за столом вместе со своим сторменом Ларсом Виллерю. Горели две масляные лампы, на столе между ними была расстелена карта. Мальчишки обернулись на меня, Ларс махнул рукой:

– Не спится? Проходи, Олег, садись.

Я сел на пододвинутый стул, заглянул в карту:

– Карибское море?

– Угу, – ответил Ларс, поднимаясь. – Ладно, Лаури, я пойду, мы вроде всё обговорили… Доброй ночи всем.

– Доброй ночи, – ответил я. Лаури кивнул, проследил взглядом, как за Ларсом задёрнулся полог.

– Что не спишь? – спросил он, садясь поудобнее. – Погода мешает?

– Погода хорошая, – без тени иронии ответил я. – Кончится шторм – отвезёшь нас, Лаури?

Он кивнул как-то задумчиво. Потом внимательно посмотрел мне в лицо:

– Послушай, что я тебе скажу. Оставайтесь у нас. насовсем. Ты смелый и умный парень, такие нам нужны… Ты сможешь стать сторменом. А потом, когда меня убьют, – он сказал это очень спокойно, – то не исключено, что и ярлом. Ты сможешь.

Я усмехнулся, поводил пальцами над пламенем одной из ламп:

– Я уже побыл князем. Не хочу повторять болезненный опыт…

– И всё-таки ты был бы нам нужен… – он помедлил и добавил: – А ещё больше ты был бы нужен своим людям.

– Я больше этого не хочу, – объяснил я. – В конце концов, это моё право. Или ты скажешь, что я трус?

– Не скажу, – мотнул головой Лаури. – Что ж, хорошо. Это твоё решение, а решение такого человека, как ты, стоит уважать всегда. Я отвезу вас на Азорские острова. Как только кончится шторм.

– Азорские острова. Азорида, – задумчиво сказал я. – Да, это будет хорошо. Мне всегда нравилось это название, "Азорские острова"…

– Говорят, там была Атлантида, – так же задумчиво сказал Лаури. – Знаешь, что, – он чуть наклонился ко мне через стол, – через год я вновь приплыву туда за тобой…

– Не надо, – я помотал головой, но Лаури продолжал:

– Я приплыву за тобой через год. Если меня убьют – приплывёт кто-то из моих ребят. Если не приплывёт никто – значит, нас просто всех нет в живых.

– Зачем это? – поморщился я.

– Затем, что ты захочешь вернуться, – убеждённо пояснил Лаури. – Нет, Олег, не возражай. Я знаю, что говорю. Может быть, тебе сейчас и кажется, что ты решил навсегда. Поверь – это не так.

– Я решил навсегда, Лаури, – серьёзно и немного печально ответил я. – Не надо. Не приплывай… На Азориде нам будет хорошо.

– Это говоришь не ты, а твоя обида, – печально сказал Лаури. И вдруг предложил: – Хочешь – выпьем? У меня есть хорошее вино. Ты никогда не пил?

– Никогда, – пожал я плечами и хотел уже было отказаться, но вместо этого кивнул – сам того от себя не ожидая: – Ладно, как это… наливай.

– Сейчас, – он чуть повернулся и окликнул: – Джерри!

В смежной комнате послышалась возня, потом – мягкие шаги босых ног, и возле стола появился Джерри (это его я тогда принял за девчонку, а позже, если честно, заподозрил Лаури в резко "не той" ориентации, тем более, что девчонки у него не было. Но выяснилось, что Лаури относится к спасённому им два года назад из плена Джерри

скорей как к младшему брату. Тем более, что негры вырезали у мальчишки язык…) Он позёвывал и чуть покачивался, но всем своим видом выражал готовность.

– Принеси вина, – приказал Лаури. – Джерри кивнул и через полминуты принёс кожаный мех и две глиняные кружки. Потом щёлкнул себя по горлу и замотал головой. – Ладно, ладно, не напьюсь, – засмеялся Лаури и, протянув руку, взъерошил густую каштановую гриву Джерри. Тот улыбнулся и пошёл досыпать.

– Ты что, часто выпиваешь? – я с любопытством и некоторой опаской следил за тем, как Лаури разливает в кружки красивую бледно-жёлтую жидкость.

– Бывает, – буркнул Лаури.

– Слушай, ты там таким не был? – полюбопытствовал я. – Мог бы ведь сам за вином сходить, а разбудил мальчишку…

– Мда… – Лаури резко поднял бурдюк и улыбнулся: – А чего ты хочешь? Я ведь феодал. Неизбежный отпечаток… Но вообще-то я и там любил верховодить. Я даже со Свеном сперва грызся. Пока не понял, что он – лучше. Был лучше. Ну, – он поднял кружку, – вы, русские, любите тосты. Как вы говорите: будем?

– Будем, – согласился я, стукнувшись глиняным боком своей кружки о его.

Мой первый и единственный опыт со спиртным состоял в ста граммах яблочной наливки, выпитых на позапрошлый Новый Год. Я и вкуса-то не помнил… У вина был какой-то непонятный и не очень приятный горьковато-кисло-сладкий оттенок, от которого загоралось в горле и щипало язык.

– Гадость, – признался я, через силу допивая то, что было в кружке. – Налей ещё, что ли?

Вторую я усадил, как компот, и она на вкус показалась мне куда приятней, хотя у меня начала плавно кружиться голова (тоже, кстати, не сказать, что неприятно). Лаури совершенно без эмоций разлил по третьей… и вдруг спросил:

– Ты кем хотел стать, Олег?

– Я? Военным, – немного удивлённо ответил я. Лаури поднял бровь:

– А, ну да, у вас же все мечтают стать военными…

– Ну, вообще-то это немного не так, – возразил я, отхлебывая из кружки. Чёрт, а штука-то приятная… – Но я всегда мечтал стать военным. Не ради славы, нет… понимаешь, я думал, что кто-то должен защищать свою родину. Понимаешь?

– Кажется, да, – Лаури покивал. – Знаешь, а я мечтал стать историком. Только, наверное, не стал.

– Почему? – искренне удивился я. Лаури покривился и печально вздохнул:

– Неперспективная профессия.

– История?! – поразился я. – Знаешь, история мне тоже нравится… Как это – неперспективная?

– А вот так. Родители хотели, чтобы я стал менеджером по информационным технологиям – это профессия с будущим…

– Тебе не кажется, что это глупо? – осведомился я. – Хотел стать историком, а стал этим… менеджером, потому что историком неперспективно. И что за жизнь у тебя будет?

– Да я понимаю, – Лаури отпил из кружки. – Мне иногда кажется, – он посмотрел в неё, – что тут, в этом мире, я чувствую себя лучше, чем там. Только не говори, что я пьян. Это правда. По крайней мере, тут можно решать самому, а там за тебя решает мир, в котором ты живёшь. Не такой уж хороший мир. У вас тоже так? В Союзе?

– Не знаю, – вопрос застал меня врасплох. – Я как-то не думал об этом никогда… Знаешь, – вдруг признался я, – у меня не получилось бы стать военным. У нас не берут в училища ребят с неправильным прикусом, а у меня ещё и картавость.

– Ничего себе правила у вас! – удивился Лаури. – Правильно, наверное, у нас всех вашей армией пугают… Но из тебя, мне кажется, получился бы хороший военный.

– А из тебя? – я допил и налил себе сам.

– Да… – он задумался, потягивая вино, потом признался: – Знаешь, это, наверное, сидит в каждом мужчине… Ты умеешь петь?

Хороший вопрос. Мы говорили вроде бы связно, но я серьёзно задумался над сказанным, пока ответ не оформился в слова:

– Умею, но так себе. А что?

Вместо ответа Лаури вдруг дёрнул по-английски – и очень даже мелодичным голосом:

– Старичина Зевс обзавёлся тёлкой.

Гера ни на грош в ней не видит толка!

– Знаю я, зачем муженьку телица!

Не хочу ни с кем первенством делиться!

За здоровье Зевса, за любовь к животным!

Как ни клялся шалопут:

Все, мол, в фермеры идут, -

Был супругою он вздут —

Урок наглядный вот вам!

Я засмеялся, отхлёбывая из кружки. Лаури подмигнул мне:

– Юный Адонис славился немало:

Всё же кой-чего парню не хватало;

Афродита зря бёдрами вертела —

Не расшевелить импотента тело!

Спи спокойно, малый – заслужил ты вышку!

Вепря подстрелить не смог —

И клыки вонзились в бок…

Эх, какую ж ты, пенёк,

Проморгал малышку!

Полюбил кентавр даму-лапифянку:

Заманить хотел на тихую полянку.

Шлюшка же ему (охай или ахай)

Фыркнула в ответ: – А пошлее ты на х…й! Ну, дальше там уже полный мат, – оборвал он себя. – Давай ещё выпьем.

Мы выпили ещё и опять разлили… Лаури откинулся на массивную спинку стула, а я попросил:

– Слушай, спой опять, а?

– Ладно, – он не стал ломаться. Несколько мгновений смотрел в стол, потом поднял на меня потемневшие внимательные глаза:

– Пусть в кубках пенится вино,

забудьте о былом.

Пусть будет то, что суждено

нам на пути земном.

Забудьте кров, забудьте дом

и тот зелёный холм,

где навсегда уже вдвоём

уснули мать с отцом.

Забудьте мир, забудьте сон

без страха и тревог.

Забудьте колокольный звон

и из трубы дымок…

* * *

Танюшка проснулась от того, что кто-то шуршал занавесью у входа и время от времени страшным голосом взрёвывал по-немецки:

– Русланд! Дойчланд! – дикий хрип: —

Унд зиганд!

Русланд! Дойчланд!

Ди коммен цверден

Йе эррбанд! – или что-то вроде этого. Танюшка вскочила, схватив из перевязи охотничий кинжал. Чиркнула одной рукой "зажигалку", выбивая искру на фитиль – лампа загорелась.

Олега не было. Точнее – не совсем не было. Его не было в постели. Зато у входа он очень даже был.

Олег сражался с занавеской, пытаясь её наконец-то обойти, но путался в ней, как в лабиринте. Куда бы он не совался, в руках у него обязательно оказывался не тот, так другой край. Впрочем, Олега это, кажется, ничуть не смущало – он не выглядел рассерженным, а вполне энергично орал что-то на псевдонемецком, снова и снова повторяясь. Кроме того, он то и дело за эту занавеску цеплялся, как за последнюю надежду и вроде бы падал.

– Олег, ты чего? – сердито и удивлённо спросила Танюшка, бросая кинжал в ножны. – Рехнулся, что ли?

Олег осекся и, завозившись интенсивней, выпал в комнату – но не упал, вцепившись в кровать и пытаясь увидеть Татьяну, однако явно её не различая.

– Да ты же… – Танюшка вгляделась и обалдело ахнула: – Да ты же совсем пьяный!

– Ни-ка-да, – убеждённо сказал Олег и, потянувшись в пространство, рухнул на кровать ничком. Больше он ни одного движения не сделал – остался лежать, разбросав руки и ноги и громко дыша в меховое одеяло открытым ртом.

– Напился, – растерянно повторила Танюшка. Ей внезапно стало смешно – по-настоящему, не от нервов. – Ёлки-палки, да как напился! В сиську напился…

Хихикая, она обошла кровать и, перевалив Олега на спину, придержала его мотнувшуюся руку – чтобы не ударилась о край кровати.

– Вот алкашонок малолетний, – она задумалась. – Что же мне с тобой делать-то? Это ведь классический сюжет: пьяный муж приходит заполночь, его встречает верная и чуточку разгневанная жена…

Она засмеялась. Глаза Олега открылись:

– Плохо мне, а ты смеёшься, – неожиданно внятно сказал он и тут же вновь закрыл глаза.

Лицо у него было несчастным и обиженным, нижняя губа отвисла.

– Алкоголик ты алкоголик, – с нежностью шепнула Танюшка, присаживаясь рядом. – Ладно, давай раздеваться…

…Сказать, что у меня утром болела голова – значит, не сказать ничего. Когда я опрометчиво попытался встать (голова болела с момента пробуждения, но я сперва не придал этому значения), желудок вдруг прыгнул к горлу, пол поднялся дыбом, и я, опережая свою блевотину, грохнулся в него лицом. Кто-то рухнул мне на плечи и в радостном барабанном ритме начал загонять в затылок вибрирующий лом. Я не открывал глаз – боялся увидеть свои глазные яблоки лежащими на полу метрах в пяти от меня (показалось, что у меня лопнул череп). Во рту был вкус рвоты, но одновременно – сухо, как в пустыне.

– Плохо тебе?

– Та-а-ань… – застонал я, внутренне содрогаясь, – не шу-ми-и… Я, кажется, умираю… Что со мной?..

– Ты напился, как сапожник, – пояснила она, помогая мне подняться на ноги. – Иди сюда, умоемся… Вот так…

Ледяная вода вызвала у меня нервные сотрясения. Пока я с трудом возил полотенцем по ставшей неожиданно очень чувствительной коже, Танюшка что-то налила в кружку (я слышал звук) и сунула мне:

– Пей.

– Тань, меня стошнит, – пробормотал я, с опаской косясь на дымящуюся кружку.

– Пей, – голос Танюшки был непререкаемым.

В кружке оказался невероятно крепкий и несладкий кофе.

– Лаури принёс. Извинялся, – пояснила Танюшка, садясь на постель. Я сел рядом с ней и, аккуратно пристроив голову у неё на плече, закрыл глаза. – Олег, – тихо позвала она.

– Да? – я не открывал глаз, с наслаждением ощущая, как откатывает головная боль.

– Олег, ночью ты был такой…

– Что, страшный, что ли? – уточнил я.

– Нет, Олег… понимаешь… жалкий такой… беспомощный, совсем как будто не ты… Я хочу тебя попросить, Олег… Никогда больше не пей, хорошо? Если ты меня любишь.

– Обещаю, Тань – больше никогда, – негромко и серьёзно сказал я.

Игорь Басаргин

Эта подлая жизнь не раз и не два

Окунала меня в кровищу лицом.

Потому-то я больше не верю в слова,

А тем более – в сказки со счастливым концом.

Надо ладить с людьми! Проживёшь до ста лет,

Не сражаясь за некий "свет впереди"!

Четвертьстолько протянет сказавший: "Нет!"

Уж его-то судьба вряд ли станет щадить…

Если выжил герой всему вопреки

И с победой пришёл в родительский дом —

Это просто чтоб мы не подохли с тоски.

Это добрая сказка со счастливым концом…

Если прочь отступил победивший враг,

Или честно сражается грудь на грудь —

Не смешите меня! Не бывает так,

Чтобы враг отказался финку в спину воткнуть!

Если новый рассвет над шпилями крыш

И любовь обручальным сплелась кольцом —

Это просто чтоб ты не плакал, малыш.

Это добрая сказка со счастливым концом…

Если в жарком бою закричал: «Держись!»

И собою прикрыл подоспевший друг —

Это тоже всё бред. Ибо нас учит жизнь:

Не примчатся друзья, им всегда недосуг…

…Но зачем этот бред не даёт прожить,

От несчастий чужих отвернув лицо?!

Да затем, чтоб кому-то помочь сложить

Эту добрую сказку.

Со счастливым концом.

* * *

* * *

В Скале англо-норвежско-испанский с редкими вкраплениями других наций контингент разместился не хуже, чем наши знакомые карпатские чехи. В природных доках со стороны моря стояли два драккара, а сами жилые помещения располагались в глубине скалы. Я даже удивился, до чего основательно они тут устроились. Нам без слов предоставили небольшую (так теплее в холодные зимние ветра), но даже обставленную комнату. и все, кажется, были искренне рады – даже незнакомые ребята и девчонки. Я бы, наверное, хотел тут остаться. Но… не хотел. А Танюшка просто молча согласилась

с решением плыть на Азорские острова.

Шторм продолжал бушевать, и мы оказались как бы не у дел. Я, правда, фехтовал с местными ребятами и обменивался с ними обычным слегка хвастливым трёпом о приключениях. А вот Танюшка не нашла с местными девчонками общего языка. Я, если честно, тоже всё время помннил, что большинство из них – это испанки, первых парней которых убили пришельцы с Севера. Видел я, кстати, и Изабель – девчонку Свена. Она была действительно красива и неожиданно замкнута для испанки…

Так или иначе, но Танька большую часть времени с явным удовольствием валялась в постели и читала. Вернее, разбирала по словечку тексты в шести испанских книжках, попавших сюда невесть когда, пытаясь самоучкой освоить этот язык. Не знаю, какие уж у неё были успехи, но названия она мне перевела. Это были неизменный "Дон Кихот" Сервантеса, сборник комедий Лопе де Веги, "Остров" некоего Гойтисоло, тостенный и затрёпанный сборник детективов, "Талисман" Стивена Кинга (того самого, повесть которого "Туман" меня так напугала в "Вокруг Света" – как раз весной 87-го года; не знал я тогда, чего надо бояться!) и (чёрт его знает, с какой стати!) большеформатный альбом чёрно-белых фотографий с заснятыми на фоне очень красивых пейзажей голыми мальчишками и девчонками. Я ей даже завидовал, потому что сам давным-давно ничего не читал. Раньше я думал, что и дня не смогу прожить без книги, а вот под ж ты…

Но и я, если честно, много бездельничал. В основном – дрых, и это было великолепное чувство – вот так спать в постели, в совершенной безопасности. И это чувство в немалой степени укрепляло моё намерение уйти подальше от этого бурного мира, туда, где можно без страха ложиться спать, не вздрагивать от шорохов в ночи и не думать за всех о невыносимо сложных, кровавых вещах.

А ещё… ещё я пытался вспомнить, о чём говорил со мной в том сне Арагорн. Временами мне это казалось очень важным. Но мир этот вычерпал мою любознательность почти до дна. Я устал. Только это теперь и имело смысл…

…Мы гостили в Скале уже шестые сутки, и как раз наступило седьмое утро. Было совсем рано. Лаури разбудил нас сам.

– Подъём, – сказал он, и я, открыв глаза, увидел, что Лаури одет полностью. – Шторм прекратился. Драккар спускают на воду, Олег. Мы отправляемся на запад через полчаса.

* * *

– Здесь нет вины безжалостного шквала,

А есть судьба рождённых для войны…

Когда корабль идёт в моря Вальхаллы —

Кто остановит взлёт его с волны?..

Гребцы снова пели на вёслах. Песню перемежали звонкие удары гонга. После долгого шторма пришло полное безветрие, но, похоже, грести парням было в удовольствие.

Мы с Танькой сидели на корме, возле Лаури, лично правившего веслом, расстелив на тёплой палубе меховой плащ. Драккар резал океанскую гладь, рождая двойную волну, медленно разбегавшуюся в стороны и угасавшую вдали.

– Да, это уже океан, – сказал я вслух.

– Океан, – Лаури легко довернул весло, ловко сменив ногу на палубе.

– И больше нет ни боли, ни тревоги,

Есть только песнь, подобная лучу!

И юный воин вслед воскликнет: "Боги!

Он прожил так, как я прожить хочу!"

– До Азориды неделя такого хода, – сказал Лаури и ударил в гонг: – Эй, навались!

Вёсла на миг замерли в высшей точке размаха – и с удвоенной силой вспороли воду.

– Росстани, – сказала Танюшка. Я повернулся к ней:

– Что ты сказала?

– Росстани, – повторила Танюшка, глядя на меня внезапно потемневшими глазами – как

вода лесного озера, на которую упала вечерняя тень. – Место, где расходятся дороги. Место, где расстаются, Олег.

Андрей Макаревич

Когда поднимались травы,

Высокие, словно сосны,

Неправый казался правым,

И боль становилась сносной.

Зелёное море пело,

Навек снимая усталость —

Весне не будет предела!

Казалось…

А что осталось?

Остался бездомный ветер,

Осенний звон погребальный

И лист – последний на свете

На чёрной дороге дальней.

Весною нам всё известно,

И всё до предела ясно.

Мы дрались легко и честно,

И это было прекрасно.

И часто в бою казалось —

Победа в руки давалась,

И нужно самую малость —

Казалось…

А что осталось?

Остались стены пустые

И бельма былых портретов,

И наши стяги святые —

Обрывками старой газеты…

РАССКАЗ 12

СВОЙ ОСТРОВ

Бог мой – это не ропот. Кто вправе роптать?!

Слабой горсти ли праха рядиться с Тобой?!

Я хочу просто страшно, неслышно сказать:

"Ты не дал – я б не принял

Дороги иной…"

С.Калугин

* * *

Это была двести одиннадцатая зарубка. Не знаю, зачем я их делал, но я каждый день приходил к этому валуну и аккуратно выскребал вертикальный штрих – новый в длинной веренице, похожей на строй воинов в серебристых латах.

Мы с Таней жили на этом острове почти семь месяцев. И дни… не летели, а плыли, равнодушно, незаметно, одинаково; усыпляли своим монотонным и однообразным ходом. Как вода с камня – кап… кап… кап… Вроде бы медленно-медленно собирается и падает каждая капля, но, глядя на них, можно не заметить, как прошли часы.

И ничего не беспокоило нас. мир не мог докричаться до нашего островка. Моего и Тани. Только вот в этом благословенном климате сталь быстро подёргивалась ржавчиной, рыжей и тонкой – мне пришлось густо смазать все клинки жиром, кроме моего складника и Танюшкиного ножа, которыми мы пользовались постоянно. Временами я снимал оружие со стены нашей хижины и осматривал его, но это происходило редко вначале и всё реже со временем.

Когда ничего не происходит, а впереди – вечность, время меняется. Не подумаешь даже "вот так можно прожить всю жизнь" – потому что жизни наши здесь могли оборваться только насильственной смертью.

А убивать нас было некому…

Я вставал раньше Танюшки и, прихватив её аркебузу, шёл охотиться. Не очень большой, островок тем не менее изобиловал дичью и фруктами. Когда я возвращался, завтрак уже был готов… Проходил в каких-то ничего не значащих делах день, и мы не успевали оглянуться, как уже наступал вечер, и мы разговаривали около костра, а Танюшка пела.

Странно было жить в безопасности. На северо-западной оконечности острова поднимались скалы, с которых Танюшка любила прыгать в океан, вызывая у меня раздражённую зависть. Остальную часть побережья занимал пляж; с северо-восточного конца было видно вдали берега ещё одного острова (Танюшка говорила, что это Сан-Мигел, самый большой из Азорских островов). Весь остальной массив занимал тропический лес, постепенно поднимавшийся к центральному плато, где лежало озеро, из которого выбегало в разные стороны множество ручейков, один из которых впадал в океан недалеко от нашего лагеря.

Вообще-то Азорские острова лежат на широте кавказского побережья Чёрного моря, но их и в этом мире надёжно омывал Гольфстрим, поэтому зима здесь выразилась только в том, что стали часто идти тёплые дожди. Нас это не очень волновало – ещё в начале лета мы выстроили шалаш, и не однодневку, а прочный, надёжный, с опорными слегами, несущей балкой и задней стенкой, для которого Танюшка сплела циновку на вход. Оставалось только время от времени подновлять крышу, и нам не страшны были даже ураганы, три или четыре раза за эти семь месяцев налетавшие на наш островок, когда ломались пальмы, а волны захлёстывали весь пляж.

Мы загорели до черноты – даже я, хотя уж я-то сгорал моментально (я и сгорел, и сгорел три раза подряд, но четвёртого раза не произошло) У Танюшки сильно выгорели её русые волосы, а зелёные глаза стали казаться совсем светлыми. У меня волосы тоже выгорели до неожиданного тёмно-медного цвета и внезапно почти полностью исчезло пятно от ожога на боку (Танька уверяла, что это под воздействием солнечных лучей, отфильтрованных ненарушенным озоновым слоем).

Остров для мальчика и девочки… Мы не надоели друг другу. Случалось, что я – или она – уходили куда-нибудь на день, два, а то и три, и почему-то не возникало никакого беспокойства, а была уверенность: сейчас Танюшка выйдет из-за деревьев и скажет: "Привет, я пришла," – она, кстати, признавалась мне, что в моё отсутствие испытывает то же самое.

Да. Свой остров для мальчика и девочки, которые устали быть взрослыми за два

кровавых года.

Игорь Басаргин

Блажен, кто жизнь перешёл вброд,

Не зная иного пути.

Блажен, кто других загонял в гроб,

Чтобы за гробом идти.

Блажен, кто чувствовал горечь во рту,

Вкушая липовый мёд.

Блажен, кто святую свою простоту

Использовал, как пулемёт.

Блажен, кто боролся против себя

И пал в неравной борьбе.

Блажен, кто смог любить, не любя,

Кто выжил в толпе и в себе.

Блажен не тот, у кого ни гроша,

А тот, кто осилил дорогу.

Блажен, кто понял – его душа

Нужна ему, а не богу.

Было у меня и ещё одно – неожиданно возникшее! – занятие. Разбирая вещи, я обнаружил в вещмешке блокнот того немца из гитлерюгенда, Лотара Брюннера, который отдал мне на склонах Олимпа Тезис. Я с тех пор и не брался за него. А сейчас – взялся, больше от нечего делать, если честно. Сперва просто рассматривал иллюстрации, вспоминая Олега Крыгина и его рисунки. Потом начал разбирать нечитаемый почерк своего немецкого ровесника из 40-х годов. И выяснилось, что почерк всё-таки разобрать можно, если некуда спешить. А главное – что я неплохо понимаю написанное.

Станешь тут полиглотом…

Ну так вот. Это и занимало – и довольно приятно занимало – немалую часть моего свободного времени. Я лежал или на берегу, или около шалаша, разбирая строчку за строчкой, а по временам откладывая блокнот, чтобы подумать над прочитанным. Мало того, что прочитанное резко меняло моё отношение к "фашистам".

Вдобавок, читать было просто интересно. Я даже временами начинал жалеть, что сам не веду дневника.

Хоть его после себя оставить бы…

ГОВОРИТ ЛОТАР БРЮННЕР

Я не могу ничего объяснить для себя из происходящего. Мы каждый вечер спорим до хрипоты в в самом прямом смысле слова. В самом деле – как объяснить то, что двадцать пять парней из гитлерюгенда попали… куда? Не знаю.

Мама, наверное, уже сходит с ума. Я не заговариваю об этом, виду не подаю. Остальные тоже. Интересно, а думают ли они об этом?

Когда отец подарил мне этот блокнот, я решил, что буду записывать сюда самые важные мысли. Но что делать, если все мысли – важные?! И о том, что есть завтра. И об оружии, которое мы нашли.

Все – важные.

Меня всегда считали умным парнем, но их – мыслей – слишком много для пятнадцатилетнего немецкого мальчишки.

Хайнц с пеной на губах доказывает, что всё это – полигон войск СС, и нас проверяют для выполнения какого-то важного задания. Как в книжках… Но с другой стороны – всё может быть. В пользу этого говорит то, что Ў парней – это сироты (сам Хайнц, кстати), а мы, остальные – лучшие спортсмены в своих отрядах. Большинство, кстати, за эту версию.

Юнгвальд никого ни в чём не убеждает. Ему достаточно того, что он сам убеждён: это Вальгалла. Боги, а не СС, нас испытывают для Рагнарёка.

Конечно. Сейчас… Но кое-кто и в это верит. Да и то сказать – поверишь тут, когда ниоткуда не видно ничего кроме леса и гор, покрытых тем же лесом. Но это – наша Бавария, сомнений нет, я даже местность узнаю.

Кое-кто ещё считает, что мы коллективно рехнулись. Не знаю. В том, что это полигон, я тоже не уверен, потому что сегодня туром во время разведки дошёл до Изера. В том, что это Изер, я убеждён… Так вот. Вода. Она не просто прозрачная. Она прозрачная, как стекло. А рыбы там столько, что можно ловить руками, что я и сделал.

Такой воды не может быть в Изере в начале 40-х годов ХХ века. Даже в заповеднике.

Боюсь, что это не полигон и не Вальгалла. Даже не сумасшествие… Очень боюсь, что это – остров Рэмполь(1.).

Я выбрал себе хороший палаш (кинжалы у нас всех свои) и топор-бартэ. Допишу на сегодня и начну их затачивать как следует.

Мне кажется, скоро нам это пригодится.

* * *

Весь день мимо острова шли киты – куда-то на север, фыркая и сопя, как взбесившиеся паровозы. Я их, как и дельфинов, никогда не любил, а вот Танюшка как уселась на пляже, так и окаменела. Я по её спине понял, что сдвинуть её отсюда можно только танком-буксировщиком и пошёл одеваться, решив сходить на озеро и, возможно, заночевать там. Небольшая подробность в том, что "дома" мы вообще ничего не надевали и не поддразнивая друг друга или сберегая одежду, а… просто так. Поэтому сейчас одеться было необходимо. Танюшка даже не обернулась, и я, посмеиваясь, кончиком даги начертил на песке – на полпути к шалашу – человеческую фигурку, стрелку и озеро. Поймёт…

…Озеро было пресноводным, естественно. И в нём водилась уйма рыбы, которую мне иногда везло добыть импровизированным гарпуном из одного своего метательного ножа. Самой значительной моей добычей на сегодня была полутораметровая щука, которую я прибил на отмели три месяца назад.

Но сейчас я пришёл сюда не рыбу ловить, хотя в озере стояли пара вершей и самодельная сетка. Точнее, я пришёл низачем.

Отсюда было видно весь остров. Киты по-прежнему шли косяками; Танюшка (в виде точки) замерла на пляже… Я крутнулся в сторону. Пляж. Океан. Пляж. Океан. Пляж. Океан.

Я чертыхнулся, сам не понимая, зачем и. поспешно раздевшись, прыгнул в воду с берега. Плавать я так и не полюбил, но сейчас мне хотелось разрядить себя, как разряжают батарею. Так, чтобы умотаться.

Я перемахнул озеро до противоположного конца и, кувыркнувшись, нырнул. Гранитный откос плоско уходил вниз, сменяясь илистым дном, поросшим густыми водорослями, колыхавшимися в такт каким-то подводным течениям. Стайки мелких рыб и отдельные экземпляры покрупнее шарахнулись в стороны от моих рук… Я зацепил пальцами горсти ила со дна, перевернулся на спину и толчком ног ушёл вверх по косой линии. Выбросился из воды по пояс, переломился, встряхивая головой, набрал воздуха в лёгкие и снова ушёл под воду.

В глубине я легко терял направление, и сам толком не понял, как оказался у "нашего" затончика, перегороженного сеткой.

И завис в воде, подгребая руками и разведя согнутые в коленях ноги…

…Щука была огромна. В воде предметы кажутся больше, да. Но такие поправки я делать умел ещё там. И в щуке было не меньше трёх метров.

Она "стояла" за сетью на месте так же, как я, только двигала хвостом. Влево-вправо. За сетью было немало рыбы – самой разной, в том числе – пять или шесть