Текст книги "Стая (СИ)"
Автор книги: Оксана Сергеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 47 страниц)
ГЛАВА 23
– Наташ, – проговорил Монахов, остановился у шкафа и, перекидывая галстук через шею, посмотрел в зеркальную дверцу на свое отражение, – тебе надо куда-нибудь съездить отдохнуть. И не просто на пляже позагорать. А какие-нибудь оздоровительные процедуры пройти. Спину подлечить, иммунитет поднять. Если успею, заеду сегодня в турагентство, попрошу, чтобы девчонки нашли подходящий вариант.
– Сереж, сейчас не самое лучшее время для поездок.
Наталья лежала на кровати поверх покрывала, подложив под голову маленькую подушечку. Глаза следили за тем, как ловко муж справлялся с пресловутым «виндзором».
Хворь немного отступила, но горло еще сипело, а боль сдавливала затылок, отнимая всякое желание шевелиться. Как-то резко свалил ее очередной сезонный вирус. Очень беспокоилась Наталья, чтобы домашние не заразились.
– Почему? – Сергей поймал в зеркале взгляд жены, грустный и немного затуманенный мигренью. – Я это уже не в первый раз слышу, но так и не понял, в чем причина. Дай мне конкретный ответ на конкретный вопрос, не надо ходить вокруг да около, я этого не люблю и голову ломать над твоими причудами не собираюсь.
В голосе Наташа сразу узнала знакомые безапелляционные нотки. Как обычно, надеяться на полно взаимопонимание не приходилось. Иногда Сергей занимал позицию, которую переломить не удавалось. И хотя с годами у него поменялся взгляд на многие вещи, по большей части, свое собственное мнение он считал единственно верным.
– Как я Юлю оставлю посреди учебного года? У нее сейчас настроение непонятное, возраст сложный, – вздохнула женщина.
Несмотря на то, что стрелка часов давно перевалила за полдень, Наталья так и не сняла пижамы, провалявшись первую половину дня в постели. Такое времяпрепровождение порядком надоело и от бездействия, казалось, тело ломило еще хуже, чем от болезни. Быстрее бы встать на ноги и войти в прежнюю колею. Чего она по-настоящему боялась, так это заработать какое-нибудь осложнение и загреметь в больницу. Потому и не спешила забрасывать лекарства подальше при первых же признаках улучшения состояния.
– А я и не говорю Юльку бросать. – Мужчина поправил узел у горла и повернулся лицом к жене. – Четверть закончилась, езжайте на пару недель вместе. И дочь расслабится, а то ходит как нахохленный цыпленок.
– Ну, еще бы! – Наталья приподнялась, распрямила спину и спустила ноги с кровати. – Пока к новой школе привыкнешь. Не хочет она ехать, я что – связать ее должна, что ли? – приложила руку к горлу, почувствовав, как у его основания скопился ком, вызывая желание прокашляться.
– А чего там привыкать? Школа, как школа. Точнее гимназия. И мало ли чего она не хочет. Принцесса, – сурово ответил Монахов и встряхнул пиджак перед тем, как надеть его.
Серо-стальной цвет костюма, оттеняя глаза, делал их такими же непроницаемо-серыми без намека на зеленый. Странно как-то. В молодости, да и сейчас тоже, Наталья часто смотрела в глаза мужа, пытаясь дать четкое определение цвету, который они имели. Разве бывает в жизни серо-зеленый цвет? То ли серые они, то ли зеленые, а на холоде голубыми становились, словно их морозным инеем подергивало. Наверное, это единственная метаморфоза во всем облике Сергея Владимировича Монахова. В остальном он был постоянен – тверд и неуступчив.
– Это тебе кажется, что все просто, а для ребенка целая трагедия. Забыл себя в детстве? Новые люди, все по-другому, я уже не говорю, что нагрузка в этой гимназии просто аховая.
– Я не вижу, чтобы Юлька сильно напрягалась. По городу болтаться у нее есть время, значит и на учебу его хватает. Пусть учится, от знаний голова еще ни у кого не лопалась, череп не арбуз, не переспеет.
– Не может же она сутками за книжками сидеть, – настаивала жена. – Я, например, не хочу, чтобы Юля убивалась за учебниками только ради того, чтобы показать мне табель с пятерками в конце года. Давай будем откровенны, в университет она и без этого поступит.
– Меня отец за каждую двойку порол.
– Сереж, – Наталья скривилась, с выражением скептика поджимая бледные губы, – ты глупости не говори сейчас, пожалуйста.
В спальню заглянула Юля и улыбнулась:
– Мамуль, ты как?
Монахов прекратил разговор, когда дочь ступила в спальню.
– Ничего, милая, получше, – ответила Наталья и Юля, не боясь подхватить грипп, приникла к ней, целуя в щеку.
– Я бутерброды сделала с красной рыбкой, пойдемте перекусим. – Переключила свое внимание на отца. Окинула его придирчивым взглядом, легкими движениями смахнула пылинки с лацканов пиджака. Губы отца тронула мужественная улыбка. Взгляд при виде дочери смягчился, и в ответ она улыбнулась еще шире. Любила этот момент, когда отец собирался уезжать из дому; следила с удовольствием за его действиями – как он застегивал пуговицы на манжетах рубашки или вдевал запонки, завязывал галстук, натягивал пиджак на широкие плечи. И стойкий жесткий аромат его парфюма она любила, когда он еще не разошелся по воздуху, а стоял плотной завесой, оседая постепенно. Тогда Юля обнимала отца крепко-крепко, позже чувствуя на руках и своей одежде запах отца. Это ощущение ее сопровождало с самого детства. Отец всегда щепетильно относился к своему внешнему виду. Не ходил в свитерах с вытянутыми рукавами или лоснящихся брюках. И костюм носил по-особенному, как парадную форму, что ли, и туфли обязательно до блеска начищал.
– Странные у вас желания, – усмехнулся Монахов предложению дочери.
– Смотреть уже не могу на мед, малину и все эти травяные отвары. Хочется чего-то… – Наталья поднялась с кровати.
– …чтобы поразить воображение, – закончила за нее Юля.
– Что-то типа этого, – согласилась мать.
На кухне их ждал накрытый стол. Юля обо всех позаботилась. Налила себе и отцу по чашке чая, для матери сварила кофе. Всем насыпала по две ложки сахара.
– Юля, мы тут на днях поговорили с мамой… – Сначала Сергей Владимирович не собирался налегать на бутерброды с соленой рыбой, хотя она скорее малосольная. Но жена и дочь так аппетитно и с удовольствием ели, что и он поддался искушению.
Ох, как Юлька не любила, когда кто-то из родителей начинал свою речь с этих слов! Это всегда пугало, потому что обычно в таких случаях планы у родителей были далеко идущие и касались не просто каких-то заурядных бытовых вопросов. Другим языком, отцовские слова означали «мы все решили и возражения не принимаются». Именно это вызывало в Юльке неизменный душевный протест.
– …что после окончания школы ты поедешь учиться в Лондон.
– Куда?! – Юля округлила глаза и забыла глотнуть чая. Чашка застыла у рта.
– В Англию. В Лондон. Ты же когда-то сама об этом мечтала.
– Папа! Я в пятом классе мечтала стать космонавтом… космонавткой. И что с того? Вы меня в космос отправите, даже не спросив и не посоветовавшись со мной?
– Юля, прекрати, – остановила ее мать.
– У меня с английским не очень хорошо. – Юля посмотрела на маму с немым укором. Та и словом не обмолвилась, что упомянутый отцом разговор состоялся. Юлю поставили перед фактом, лишив возможности выбирать самой. Внутри она вздрогнула от перспективы в будущем покинуть родной город. С недавнего времени планы ее кардинально поменялись. В них появилось очень важное звено.
– У тебя же пятерка, – некстати вспомнила мама.
– Пф-ф, пятерка… – фыркнула Юлька. – Я просто зубрю и регулярно делаю домашнее задание, но у меня нет, как говорит наша учительница, чутья языка.
– У тебя впереди еще два года. Наймем репетитора, за это время можно язык в совершенстве выучить и чутье у тебя появится, – тоном, который Юля терпеть не могла, сказал отец.
– То есть – права выбора у меня нет? И вам не интересно знать, куда бы я хотела поступать и где учиться.
– Время у тебя есть, выбирай. В пределах названного города, – отец опустил чашку на блюдце, и она звякнула, словно поставила точку в разговоре.
– Ладно. И, правда, чего спорить, времени у меня полно. Целых два года. Просто мне думается, что рановато вы об этом заговорили, за два года может все измениться, – Юля отступила. Злить отца точно не нужно, иначе он упрется, и тогда здравствуй туманный Альбион.
– Оставь свою философию. Не стоит будущее пускать на самотек. Чтобы чего-то достичь, нужно это запланировать, а не жить как аморфное существо, мечтая выиграть в лотерею.
Юля вздохнула, заставив себя промолчать, допила чай и спросила у матери:
– Мам, ты сегодня снова за бортом?
– Скорее наоборот.
– Ладно, пойду Витьку позвоню. Не хочу ехать в клуб поздно, а то его начинает кондрашка от страха бить. – Вышла из кухни.
– Витьку? – переспросил Монахов, посмотрев на жену.
– М – мм… – кивнула она. – Витек – это Виктор Самарин. Самара, как вы его называете, мальчик, который Юльку возит.
– А что за выражение неописуемой радости на лице?
– У Юльки?
– Не у меня же.
– Ну, а кто виноват, что дочь вынуждена искать себе «подружек» среди твоего служебного персонала? Она мало общается со сверстниками, почти никуда не выходит из дома, – приостановилась Наталья и с невинным выражением на лице выдала провокационное: – Глядишь, она и жениха себе среди твоих парней присмотрит…
– Ты что такое говоришь?
– Да ничего такого, – с усмешкой отмахнулась от слов мужа и пожала плечами. – Пора прекратить шестнадцатилетнюю девочку в пеленки заматывать. А ты с каким-то маниакальным рвением пытаешься запереть ее в четырех стенах и оградить от всего мира. О какой загранице может идти речь, если она без твоего разрешения за пределы ворот особняка ступить не может? Но, впрочем, я сейчас не собираюсь устраивать из этого дискуссию. Просто к слову пришлось.
Муж глубоко вздохнул, но то, что он собирался сказать, так и осталось в его голове, потому что в дверях снова появилась Юля.
– Ой, пап, ты еще здесь?
– Уже ухожу. – Монахов встал со стула, обнял дочь, слегка стиснув ее плечи.
– Мам, мне надо с тобой поговорить.
– Сейчас, подожди. Папу провожу.
Наталья ушла захлопнуть за мужем дверь, а Юля тем временем сполоснула чашки. Она знала, как начнет разговор, но с волнением ждала, как он закончится, и очень надеялась, что мама поймет и не станет препятствовать ее стремлению.
– О чем разговор? – спросила Наталья, когда вернулась. Юля старательно вытирала крошки со стола. Даже слишком старательно. – Что-то ярко блестят у тебя глазки, моя родная.
– У Дениса скоро день рождения и я хочу подарить ему подарок. – Юлька наконец прекратила протирать дырку в столе и обратилась к матери. – Как ты на это смотришь?
– Ну что ж, – на счастье Юли одобрила Наталья, – сама идея хороша. Подарки всегда приятны. Вопрос в том, что именно ты собираешься ему подарить.
– Хм – м… – глубоко вздохнув, Юлька набралась смелости, – только не говори сразу «нет».
– Почему ты уверена, что именно это я и скажу?
Когда Юля призналась, что именно решила подарить Денису, то получила в ответ ожидаемый категоричный отказ.
– Юля, это слишком. Нет-нет и еще раз нет.
– Мама, я понимаю твое возмущение, – деловито начала девочка переубеждать мать. – Но для меня это важно. Я хочу подарить его именно сейчас, потому что на следующий год у меня уже может не быть такой возможности. Согласись? Я не знаю, как все будет дальше. Это больше для меня самой, чем для него. Ну не пену для бритья же ему дарить!
* * *
– …это просто трындец! А еще дочь мента называется! Все знает! Где достать и как косячок забить. Мы сначала, конечно, сопротивлялись, а потом любопытство взяло верх, что же это за травка такая веселая. Короче говоря, решили попробовать, Любка принесла травки, покурили мы в туалете на большой перемене. Не, не вставило нас, никакого веселья мы не почувствовали, разочаровались и пошли на пару. Вместо бодрости и кайфа получили другое. Нас развезло так, что некоторые из девок заснули прямо на паре. Хорошо, целый поток сидел, вроде как и не заметно. А Элька была в шикарном белом костюме. Таком белоснежном-белоснежном. И перед парой, чтобы перебить запах изо рта зажевала жвачку. Не помню, что за жвачка, но была она такого ядовитого зеленого цвета!.. Выпала она изо рта и хана прекрасному Элькиному костюму. Получила Элька себе на грудь сверкающую зеленую медаль. Я, естественно, предложила хорошо известный способ, положить пиджак в морозилку и потом отколупать застывшую жвачку. И вот тут нас, вернее их, понесло. Не знаю я, что именно их так развеселило, но девки стали ржать так, что препод лекцию остановил. Видать, все-таки травка подействовала…
– Вера, ты заткнешься когда-нибудь или нет?
Хвала небесам, в комнате воцарилось гробовое молчание. Верочка замолчала, очевидно, насупившись. Было слышно, как изменился ритм ее дыхания, став тяжелее, вероятно, от поглотившего ее недовольства.
Уже минут пятнадцать Денис лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку, и мечтал, чтобы Вера прекратила рассказывать свои байки. Глупая история про то, как девочки решили курнуть травки, ни капли не впечатлила. Хоть убейте! Был точно уверен, что как только наступит тишина уйдет и его раздражение. Только вот когда женский голос прекратил звенеть в ушах, ничего не изменилось. Ни-че-го. Верочка даже молча тихо и незримо подбешивала его.
Где же то долгожданное спокойствие, которое он надеялся обрести после этой ночи? Сегодня его не было. Не чувствовалось в теле приятной истомы после секса, а мозг не был сонным и ленивым. Раздражало всё: Веркино шевеление рядом, звук соседской дрели за стенкой – как обычно, кто-то решил, что именно утром и именно в это воскресенье самое время для ремонта, – слишком узкое одеяло, в которое он не мог завернуться как в кокон. Причем, дрель действовала на нервы меньше всего.
– Если я тебя так раздражаю, зачем ты приходишь? – словно прочитав его мысли, спросила Вера обиженно, глядя на свои круглые коленки. Сидела она, притянув их к груди, опершись на спинку кровати.
– Странный вопрос. – Денис встал и набросил на себя одежду так торопливо, словно боялся куда-то опоздать. Вера не поднялась, не проводила его на кухню, чтобы предложить завтрак. А он и есть не хотел, хотя в желудке урчало.
Двигаясь, будто не по квартире, а по полю с лежалыми костями, Шаурин налил стакан воды и остановился посреди кухни. В знакомой обстановке кое-то изменилось. Новые шторы. Он еще вчера заметил рассыпавшиеся по белой ткани аляпистые цветы. Наверное, так Верочка решила компенсировать свою неспособность к выращиванию комнатных растений. Единственный представитель флоры, кажется, декабрист, совсем не радовал пышной зеленью. Его кожистые, некогда сочные ветки потускнели и покрылись морщинками.
Этот цветок достался Вере от бабушки, перешел по наследству вместе с квартирой. Везет же некоторым… Шаурину ничего не доставалось в жизни просто так. И вряд ли фортуна когда-нибудь побалует. Его бабушки умерли давно. Одна из них ютилась в коммуналке, а вторая в небольшой двухкомнатной квартире, которую мать продала сразу после того, как оформила приватизацию. Продала и съехала в пригород, в небольшой домик. Денис ничего не узнавал специально, но кое-какие новости просачивались.
Взгляд задержался на цветке дольше, чем было необходимо. Не то чтобы Верочка совсем безалаберная хозяйка, нет, она регулярно поливала его, рыхлила, подкармливала удобрениями, но растение все равно постепенно увядало. Чего-то ему не хватало.
Денис выплеснул в горшок оставшиеся полстакана воды и услышал шаги за спиной. Почувствовал решимость подруги затеять серьезный разговор или нечто похожее. Она это умела. Когда повернул голову в ее сторону, увидел в глазах математическую формулу.
– Ты с ним разговариваешь? – Лучше поговорить о космосе, о дрожащих в небе звездах или о том, что с цветами нужно говорить, чем про то, что хотела сказать ему любовница.
– С кем? – Ее лицо тронуло недоумение.
– С цветком.
– Чего?
– Таня говорит, что для того, чтобы цветы росли лучше с ними нужно разговаривать.
– Шаурин, что за бред?
– Может и бред.
Вера вздохнула, решая в уме свою головоломку.
– У тебя проблемы?
– С чего ты взяла? – Руки стянули рубашку, которая до этого свободно висела на плечах, распахивая грудь.
– Ты какой-то… напряженный.
С нелюбимой женщиной нельзя расслабиться, ясно высветилась мысль в шауринской голове. Только с каких пор Вера стала «нелюбимой»? Она и любимой-то не была…
– Бывают в жизни огорчения… – мелодично сказал Денис.
– Нельзя так относиться к людям.
– Как? – ответил вопросом и вернулся в спальню.
– Как ты это делаешь! – с надрывом высказалась Верочка и, конечно, пошла следом.
– Зачем так сильно обобщать – говорить такими широкими понятиями? Ты себя имеешь в виду? Хочешь сказать, что я плохо к тебе отношусь? – взял со стула слегка помятый пиджак.
– А что хорошо? – Она смотрела, как он надел его, пиджак, – быстро, слегка небрежно. Так, как это делают довольные собой и положением вещей люди. Люди, чувствующие себя свободно.
– Верочка я к тебе со всей душой. И телом тоже.
– Хоть бы не издевался. – Девушка сцепила засуетившиеся пальцы, так и норовящие скользнуть в каштановые волосы. – Нужно хоть немного любить тех, кто рядом.
– Делать – что? – спросил Денис и изобразил на лице, будто силится что-то вспомнить – давно забытое, а может и вовсе неизвестное. – Ты начиталась романтической литературы? Не все в мире строится на любви. Перечитай «Преступление и наказание» и твое временное помешательство пройдет.
– Почему ты так яростно отрицаешь это чувство?
– Я не отрицаю. Я ничего не отрицаю. Просто не нужно искать там, где его быть не может. Даже… – вот тут ему пришлось сделать усилие, чтобы продолжить, – не у всех родителей есть способность любить своих детей. А ты говоришь о каких-то аморфных чувствах к каким-то людям, которые рядом. Не слишком ли неопределенно? Эти разговоры, Вера, между нами уже неуместны.
Вера пожевала губами, не решаясь продолжать. Но Денис не убегал на полуслове.
– Ответь мне, что такое любовь? Только не связывай с ней свои сексуальные потребности, – его губы дрогнули – не то насмешливо, не то брезгливо.
К огромному сожалению, Вера не смогла с ходу подобрать убедительное определение. Она жалела, что завела этот разговор. Завтра ее теперешнее состояние пройдет, но иногда она уставала томиться только телом и начинала томиться душой…
Денис с ехидцей усмехнулся ее молчанию:
– Витаешь ты, Верочка, в эмпиреях.
– Почему тебе нужно обязательно вывернуть все наизнанку?
– Я не выворачиваю, это ты подходишь с другой стороны. Пытаешься привить мне что-то, словно вывести другой сорт, – невольно перешел на ботанику, наверное, слишком долго смотрел на цветок, стоящий в кухне на подоконнике, – усовершенствовать, как тебе кажется, превратить из ущербного в нормального! А тебе не приходило в голову, что меня устраивает такое положение дел и мне вот так живется прекрасно? – раскинул руки в стороны. – Ты меня столько лет знаешь, неужели думаешь, что найдешь что-то новое?
– Ничего я не думаю, – отреклась девушка от своих мыслей. – Что в тебе можно найти нового?
– Только не надо говорить таким жалостливым тоном. Это не в твоем духе, – сухо и цинично сказал Денис.
– Неужели я не заслужила хотя бы уважения?
– Верочка, а ты не солдат, ты – доброволец. – Он уже стоял в прихожей, одетый в пальто, и оглядывался в поисках ложки для обуви.
– В тумбочке, – подсказала Вера, – в верхнем ящике.
Денис не двинулся с места. Никогда не шарил у Веры по шкафам и сейчас не собирался. Девушка фыркнула. Резко дёрнула на себя ящик и вытащила ложку с таким видом, что Шаурин боялся получить ею по лбу.
– Спасибо.
Выступление Верочки, в общем-то, не удивило. Она, вероятно, почувствовала его раздражение и разнервничалась. Сам Денис тоже, вместо того чтобы нежиться в приятных эмоциях пережитой ночи, бродил необъяснимой злостью. Желание покинуть эту квартиру горело в нем так сильно, что если бы на улице лежал снег, то Шаурин оставил бы на нем свои протаявшие следы.
Но снега на улице не было. Только земля залубенела и яркое, но уже беспомощное ноябрьское солнце не в силах было ее отогреть. Выйдя на улицу Денис глубоко втянул воздух. Дышался он легко, словно пился, как вода. Не хотелось сразу садиться в машину – как будто в холодном салоне его настигнет духота, – но стоять здесь, у этого дома, хотелось еще меньше.
* * *
Шаурин не любил зиму.
Но осень он не любил больше – за слякоть, за лужи, за сырой промозглый ветер. Оттого хотелось, чтобы она, зима, пришла быстрее и прикрыла всю грязь белым саваном. Может быть, поэтому и настроение у него такое; поэтому в груди тоскливо сжималось, потому что за окном тоже – тоскливо.
Деревья без листвы стояли сиротливо и обездоленно. Их ветки, хрупкие, закоченелые от холода, стали похожи на проволоку. Только ели невозмутимо зеленели. Им было все равно, какой месяц на календаре.
Хотел бы Шаурин быть таким же невозмутимым – всегда. Чтобы ничего не тревожило и не касалось сердца.
Не всегда он сразу и легко реагировал на обстоятельства, как сейчас. Раньше, каждая новая перемена – как новая жизнь. Сколько у него их было, таких маленьких новых жизней…
Считать не пробовал.
Чертыхнулся про себя. Сейчас ему было чем заняться и о чем подумать; сейчас имелись конкретные проблемы, требующие четких решений, а он вместо этого громоздил в голове мысли о тоске и невозмутимых елях. Смотрел в окно и под грубоватый голос Маркелова предавался непонятному, несвойственному ему унынию.
А вот вам, бабушка, и Юрьев день!
У клуба остановилась черная машина. Минутой позже из нее вышла Юля. Денис тут же отметил про себя, что надо сказать Самарину, чтобы тот не возил ее на переднем сиденье. Опасно это.
Затушил в пепельнице сигарету, не выкуренную и до половины. И курить-то не хотелось. Затянулся всего пару раз. Нужно было чем-то заняться, пока Маркелов висел на телефоне.
Наконец щелкнул рычаг, Андрей положил трубку.
– Наговорился? – повернувшись, спросил Денис.
– Не проконтролируешь людей – обязательно накосячат.
– На то они и люди – чтобы косячить. Главное, чтобы это не сильно дорого обходилось.
– В том-то и дело. Я, кстати, у Карпова был сегодня. А он ничего, бодрячком. Ты ему сказал, что следующий бой тоже его или бережешь от впечатлений?
– Я тоже у него был. А чего бы у Семеныча и не бодрячком. Лежит как в райских кущах. Сказал, конечно.
– А он что?
– Настраивается.
За дверью прошуршало. Через мгновение появилась Юля. Бодро впорхнула, словно птичка, которую спугнули с ветки.
– Привет.
– О, здорово, Юль! Тебя каким ветром?..
– Попутным, Андрюша, попутным. Я хотела в тренажерный зал сегодня сходить. А то погода на улице как-то не способствует пробежке. – Улыбнулась, сбросила куртку. Вроде бы не сделала ничего особенного, никаких лишних движений, но ее присутствие тут же поменяло тональность голоса Маркелова и саму атмосферу в кабинете.
Не исключено все же, что это лишь игра воображения Шаурина. Слишком он стал пристрастно к ней относиться.
– А что физкультуры у вас нет в школе? – Нет, Маркелов, определенно, подтянулся при виде Юльки. Выпрямил спину, чуть съехал на край стола, на котором до этого сидел, как на лавке в парке, и уперся каблуками в пол, чтобы, вероятно, чувствовать под собой почву.
– В этой школе есть все! Но физкультура там постольку-поскольку. Кто желает заниматься спортом нормально, ходит на секции. А на уроках мы сначала толпимся в спортзале, потом пять минут разминки, которую и разминкой сложно назвать, после чего делимся на команды и играем по очереди в волейбол. А волейбол я не люблю.
– Юль, да брось ты эти тренажеры! Пойдем лучше с нами в бильярд поиграем.
– Хм… – Она посмотрела на Дениса, который так и стоял молча. Только смотрел взглядом, от которого ее бросало в краску. Или ей просто казалось, что смотрит он на нее по-особенному. Очень хотелось, чтобы это было именно так. – Не хочу вам мешать. Да и игрок я, мягко говоря, не очень хороший.
– Да ладно! Это ж «американка». С Гришкой помнишь, как играли раньше?
– Помню. – Ее взгляд помутнел от грусти.
– Скучаешь по нему? – неуверенно спросил Андрей.
– Да, – так же неуверенно ответила Юля. Стыдно признаться, но с появлением Дениса о погибшем Грише она стала думать намного реже. – Но мы с ним последнее время плохо ладили.
– Да?
– Да.
– Почему? – вдруг спросил Денис.
Спроси об этом Маркелов, Юля не стала бы отвечать – о мертвых либо хорошо, либо ничего, – но вопрос со стороны Шаурина показался хоть и странным, но почему-то важным.
– Он стал очень грубым, – нехотя призналась она.
Продолжить и развернуть ответ не попросили, да и сама Юля решила закрыть эту щекотливую тему.
Гриша в последнее время стал, действительно, очень грубым и несдержанным. Отец всегда старался оградить Юлю от их мира, от того, чем он занимался. Гриша же, наоборот, перестал подбирать слова и не стеснялся в выражениях. Ужас на лице Юльки стал его забавлять, доставлять какое-то непонятное удовольствие. Мотивов его она так и не разобрала – жизни ли ее хотел научить, похвалялся ли своими возможностями творить под крылом старшего брата, Юлиного отца, беспредел.
– Ну-у… – неумело начал Маркелов выражать свое сочувствие.
Денис молчал.
– Играем? – бодро сказала Юля, уверенно взяв кий, прерывая разговор.
– Конечно, – спохватился Маркелов, будто проснувшись от спячки. Забегав вокруг стола, он начал выстраивать шары в пирамиду.
– Сделай его, крошка. Накажи этого пьяного попугая. Он мне уже всю плешь проел. – Денис положил руку Юле на плечо. И, скорее, не положил, а свесил, потом согнув в локте, притискивая таким образом девочку к себе. Это было не объятие, а скорее захват – фамильярно – свободный, грубоватый. Не тесный, но вызывающий в теле теплые чувства. До ломоты в костях.
Юля не могла прижаться к нему крепче, как ей того хотелось, или как-то по-другому ответить, но воспользовалась возможностью словно невзначай коснуться. Она оттянула все еще намотанный на шею тонкий розовый шарф, попутно на какие-то доли секунды задержавшись пальцами на мужском предплечье.
– Где Самарин? – Денис отпустил девочку. Маркелов уже справился с пирамидой но, благо, в их с Юлей сторону заинтересованные взгляды не кидал.
– Он отъехал по делам, пока я здесь. Скоро будет.
Денис кивнул в ответ. Вгляделся ей в лицо. Румянец еще не сошел с ее щек, глаза были распахнутые, светящиеся тайным удовольствием.
У огромного стола Юля немного растерялась. Сто лет уже не играла в бильярд и чувствовала себя слегка скованно. Вот если бы ей дали в руки карты… Показалось, что Денис тоже особого азарта не проявлял. Андрей же, получив право первого удара, залихватски щелкал по шарам. Юлька была бы рада, выбей он все восемь.
– Юль, как в новой школе дела? Привыкла?
– Это ты меня так отвлекаешь? – Юля не могла настроиться на удар, когда подошла ее очередь.
– Нет, ну что ты! Просто интересуюсь, – довольно ухмыльнулся Андрей.
– Конкретизируй вопрос, – деловито уточнила Юля.
Денис, глядя на нее, усмехнулся.
Андрей, как и просили, конкретизировал:
– Нашла новых друзей?
– О, да, – иронично сказала Юля. – После того, как ответила на один всех интересующий вопрос.
– Какой?
– «Кто твой папа?»
– И что ты ответила? – спросил уже Денис, опередив Андрея.
– А что я могла ответить, как вы думаете? Сказала, что мой папа владелец заводов, газет, пароходов, – облегченно вздохнула Юля.
Она и в новой школе вздохнула так же – свободно. Потому что перестала выделяться из толпы. В этой гимназии учились дети «избранных». Никого не удивляли дорогая машина и собственный водитель впридачу; не шокировали стоящие у дверей охранники.
– Нормальный ответ, – одобрил Маркелов.
– Я тоже так думаю, – согласилась Юля и посмотрела на Маркелова. Он всегда вызывал в ней улыбку, казался смешным. Похожим на клоуна. Не потому что кривлялся. Потому что у него был немного вытянутый подбородок и полные губы, которые он часто складывал бантиком.
Юля заплела косу и перекинула ее за спину. Уже не в первый раз. Но волосы все равно постепенно расползались по спине и плечам. Мешали. Иногда хотелось помочь ей. Эта мысль в голове Дениса возникала невольно. И не мысль это вовсе, а желание. Желание стянуть ее волосы, взять их в пригоршни, снова почувствовать приятные ощущения в ладонях. Ему, как тому цветку у Веры на кухне, стало тоже чего-то не хватать. И рядом с Юлей было понятно, чего именно. Ее самой.
Это не открытие, но в этом трудно признаться. И мир Шаурина переворачивался с треском, с хрустом. Он скрипел, как заржавелый закостенелый механизм. С каждым Юлькиным взглядом, с улыбкой и мимолетным прикосновением скрип этот становился все слышнее и яростнее.
Удивительно: спокойствие, которое он не смог найти с Верой, которое так и не удалось получить с помощью сексуальной разрядки, возвращала Юлькина улыбка. Что само по себе было парадоксально; ведь именно она стала источником его метаний, причиной внутренней неловкости и разлада с самим собой.
Считается, что мир человека – это его окружение. Родственники, друзья и просто близкие люди. Это не так. Мир человека – это он сам. Только он – его мысли, чувства, переживания. Ни родители, ни братья – сестры не являются «миром», потому что зачастую не оказывают никакого влияния на внутреннюю мыслительную работу. Человек учится жизни только своими ощущениями. Близкому не дано в них проникнуть, но кому-то постороннему – вполне. Он может вломиться туда без предупреждения, ворваться, взорвать барьеры. А может войти тихо и незаметно. Как Юля. Поселиться в тайном, забытом, самом далеком уголке души и изучать мир – механизм изнутри, дожидаясь нужного момента, чтобы разрушить все, когда этого совсем не ждешь и не готов дать отпор.
Юля, она вошла тихо, почти неслышно – с трезвым взглядом на жизнь и улыбкой ребенка. У нее не было сил и возможности сделать это громко. Для этого девочка не обладала женской напористостью и наглостью; не знала, что такое искушенность и умение играть человеческими чувствами. Зато в ней чувствовались закаленный стержень и внутренняя сила; способность находить общий язык с окружающими и поражающая способность радоваться мелочам. И еще было в ней одно очень ценное качество – искренность, не изуродованная сытостью. Впрочем, голодом искренность тоже может быть изуродована.
Юля вошла в его душу не вчера. Не в белом полотенце. И не в ту летнюю ночь, когда оттаскивала от него свою мохнатую псину. Она протиснулась к нему в сердце семилетней девочкой – маленькой, испуганной, задушенной нападками дерзкого пацана. Притихла и затаилась в укромном уголке, пока он выстраивал свой собственный мир. По кирпичику. Заливая бетоном цинизма. Шлифуя резкостью суждений. Проверяя на прочность ударами судьбы и потрясениями. Кажется, на нем испробовали все или почти все средства, способные сломать его – ни одно не сработало.
