Текст книги "Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск."
Автор книги: Николай Алексеев-Кунгурцев
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 50 страниц)
Давлет-Гирей недолго оставался под Москвою. Услышав весть, будто из Ливонии идет русское войско на помощь, хотя запоздалую, столице, хан немедленно двинулся в обратный путь: мщение его было удовлетворено, добычу он еще сберег на южных окраинах, а теперь ничто не может мешать потребовать от Иоанна и отказа от Казани и Астраханского царства, и обильной дани. Таким образом, не было причин хану медлить, и он поспешно отступил от Москвы и пошел обратно к Крыму.
Царь был в Ростове, когда ему донесли об удалении врага. Отправив в погоню за Давлет-Гиреем князя Воротынского, царь приехал в свою любимую Александровскую слободу и приказал очищать столицу от трупов.
Князь Данило Андреевич Ногтев, находившийся, как известно, при Воротынском, вместе с ним избегнул гибели.
Когда Воротынский получил приказание идти следом за уходившими татарами, Данило Андреевич не принял участия в этом походе: он попросил князя Воротынского отпустить его, чтобы узнать о судьбе своей жены и детей.
Грустный и задумчивый брел Данило Андреевич по Москве.
«Где жена? Что с нею и детьми? – мучили его неотступные вопросы. – Может быть, она и дети разделили участь других несчастных и теперь, обугленные, неузнаваемые, лежат в груде таких же, как и они, мертвецов? – думал князь и невольно с большим вниманием вглядывался в валявшиеся по его пути трупы. – Цел ли дом, где жила она с Темкиной? Ах! И зачем я вызвал ее сюда, в Москву! Осталась бы в вотчине – ничего бы, верно, не случилось, а теперь…» – и князь чувствовал, что слезы подступают к его горлу. Он почти не надеялся на то, что жена его спаслась от пожара, и с ужасом приближался к той части города, где должен был находиться дом Темкиных.
Чем ближе подвигался к нему Данило Андреевич, тем более замедлял шаги. Он старался не смотреть в ту сторону, чтобы хоть дольше можно было бы надеяться, что дом уцелел.
Однако достаточно было взглянуть на то, что сделало пламя в этой части города, чтобы надежда поколебалась: не осталось ни одного целого дома, все подряд погорели. Мог ли в таком пожарище уцелеть старый, сухой, как солома, дом Темкиных?
Но наперекор рассудку Данило Андреевич хотел надеяться, и, когда сердце его сжималось недобрым предчувствием, он говорил себе, что все эти страхи вздор, что дом Темкиных мог уцелеть.
Вот сейчас должен он показаться… Сейчас выбежит к нему навстречу жена и в слезах склонит свою головку ему на грудь, потому что напугана всеми этими ужасами, и детки будут прыгать вокруг него и радостно кричать на весь дом: «Тятя приехал! Тятя приехал!» Тогда, кряхтя, выплывет навстречу зятю и старая Анастасия Федоровна… Славная она старушка, только грустит все последнее время.
Так думал, утешая себя, князь. Как раз в это время перед ним показались обгорелые остатки того невысокого забора, которым был окружен недавно громадный сад Темкиной.
Данило Андреевич остановился, словно ударило что-то его в сердце.
Ветра не было, и обгорелые деревья сада стояли неподвижно, словно предваряя князя о том, что он сейчас встретит. Несколько шагов, поворот по тропинке, и вот вместо высокого, обширного боярского дома князь нашел груду обгорелых развалин, вместо объятий молодой красавицы-жены Данилу Андреевича обвила струйка синеватого дыма, поднявшаяся от все еще тлеющей балки.
Все это было так ужасно, так противоположно тем надеждам, которые только что питал князь, что словно туманом застлало очи Данилы Андреевича, кровь прилила к голове, и он в изнеможении прислонился спиной к близ стоящему могучему полуобгорелому дубу.
– Умерли! Сгорели! Ангелы мои! Деточки! – шептали невнятно его губы, между тем как глаза его уставились в какой-то небольшой черный предмет, лежавший около развалин дома.
Кругом князя был словно туман, и сквозь него он лишь и видел одну точку, резко черневшую на желтом песке. Данило Андреевич инстинктивно, сам того не сознавая, уставился в нее глазами, когда его охватил прилив ужасного горя.
Теперь этот предмет странной формы начал привлекать внимание Данилы Андреевича, и, как часто бывает при сильных душевных потрясениях, эта мелочь казалась ему чем-то необыкновенно важным. Князь напрягал зрение. Он был отвлечен от созерцания той муки, которая овладела его сердцем. Понемногу князь оправился и глянул вокруг себя уже не прежним, смутным, ничего не видящим взором, а ясным и сознательным. Пожарище напомнило ему о том, где он находится и какую понес он утрату.
Слезы сдавили его горло, и этот сильный воин заплакал, как женщина.
Слезы сделали свое дело: они превратили давившее князя жгучее горе в тихую скорбь. Теперь мозг князя заработал с удвоенной силою.
«Может быть, они и спаслись? О, дай-то, Боже! Неужели все погибли? Надо искать, Господи! Вдруг я найду их трупы! Несчастный я! За что такая кара? А искать надо: по крайней мере, буду все знать достоверно, а не томиться понапрасну», – думал князь, готовясь приступить к страшной работе.
Вдруг он вспомнил о том предмете, который раньше привлек его внимание.
«Не померещилось ли мне в ту пору? – подумал он, оглядываясь и не видя ничего особенного. – Ничего, кажись, нет такого? А, стой! Вон там что-то чернеется!» – увидел он что-то черное на песке.
Данило Андреевич пошел к интересовавшему его предмету.
Князь подошел и поднял предмет с земли: это была высокая татарская шапка, та самая, которую Алей-Бахмет забыл впопыхах.
Эта находка поразила Данила Андреевича.
«Стало быть, здесь были татары! – думал он с ужасом. – Час от часу не легче! Значит, они, коли не сгорели, так в полон взяты!»
«О-ох, Господи! Да это еще горше! Мою Марию, красавицу, мурзе какому-нибудь отдадут, а детишек моих обасурманят, в татар обратят. Это горше смерти. Пусть бы уж лучше сгорели: по крайней мере, один конец, а там сколько муки претерпят! Ох! Думать страшно! Тут бы хоть кости их похоронил с честью, по обряду христианскому, скорбел бы, страдал бы, да уж не воротить былого, знал бы это и только об одном бы Бога молил, чтоб и мне смерть послал скорее, а теперь ведь каждый час будет дума гвоздить неотвязная, что вот я живу на родине, а детки мои томятся в неволе басурманской!» – и князь, опустив голову и заломив с отчаяния руки, бродил по пожарищу.
– Батюшка-боярин! Да это никак ты, Данило Андреевич! – окликнул его в это время какой-то человек, по-видимому из простонародья, только что подошедший к пожарищу.
Князь быстро оглянулся.
– Это – ты, Степан! – узнал он в подошедшем одного из холопов Темкиных. – Ты как сюда попал?
– Да пошел поглядеть, из пожиток чего-нибудь не осталось ли… Да где! Вишь, все, ровно языком, слизало, чисто да гладко!
– Стало быть, вы не сгорели? Спаслись? – радостно спросил князь.
– Спаслись, боярин! И как это Господь помог нам от погибели лютой уйти, диву даться можно! Выбрались мы из дому, хотим вон скорючи из города. Куда тебе! Народ так валом и валит! Меня инда сдавили так, что думал душу Богу отдать! Одначе и тут Господь помог: выбрались мы и боярышню на руках сквозь толпу пронесли… Без памяти она была…
– А жену и детей моих видел? Как она? Чай, перепугана? – быстро спросил князь.
– А вот, как перед Богом, не помню! Да и где тут, сумятица была страшная! Право, не запомню! Кажись, видел!
– Ахти! – начал опять тревожиться князь. – Как же так? Неужели сгорели?
– Нет! Зачем! Коли все спаслись, стало быть, и боярыня молодая с детьми. Беспременно! А только мне видеть не пришлось…
– Да где вы все теперь находитесь?
– В вотчине боярской подмосковной… Знаешь, чай! От города рукой подать. Верст с пяток будет, не боле.
– Пойду туда, узнаю… Все, говоришь, там? Никто в другое место не попал?
– Все, все! Окромя тех, кто на тот свет угодил. Вот приезжего попа Ивана, чай, знаешь, боярин? Так вот он с попадьей сгорел. Это я уж сам видел. Дом в огне, а он мечется по палатам, ровно обезумел от страха. Зовем его, не выходит. Так и сгорел с женой вместе. Знамо дело, от страха ума лишился.
– Царство им небесное! А Анастасия Федоровна как?
– Да как мы ее без памяти вынесли, так она до сих пор в себя не приходит. Только, сказывали, стонет все легонько.
– Больна, стало быть, с испугу? – проговорил князь, отходя от Степана. – Пойду про жену разузнаю, ее, кстати, спроведаю… Да! – прибавил он, вспомнив про татарскую шапку, найденную им. – Как же вас татары пропустили?
– Здесь их не было!.. Они, бают, и в город не входили: пожар их не пустил, – говорил темкинский холоп, удивляясь, почему такая мысль пришла в голову Даниле Андреевичу.
– Не бывали здесь, говоришь? А это что? – указал князь Степану на свою находку.
Тот онемел от изумления.
– Дивное дело! И откель взялась! – бормотал он.
– Стало быть, татары были! – сказал князь.
– Да нет же, не были! Разве опосля. Нешто татар можно проглядеть? Не было их тут, кого хошь спроси, не было!
Князь только пожал плечами.
– Пройду в вотчину, порасспрошу еще кой-кого: может, ты и проглядел… Прощай, старина!
– Прощай, батюшка-боярин! Я тут маленько в мусоре покопаюсь… Может, и найду что. А про татар это, чтоб проглядеть, так не можно! Эко слово молвил! Татарина проглядел! Накось! И рад бы иной раз проглядеть, да он, бритый, не проглядит и саблей по башке съездит! Ну, знамо дело, молод еще боярин, пожил бы с мое – небось, не сказал бы эфтаго. Эх, эх! Грехи наши тяжкие! – бормотал старик, принимаясь за свою невеселую работу, между тем как Данило Андреевич был уже далеко от него.
IX. ПРОПАДАВШИЕ ОТЫСКАЛИСЬВо все– время, пока очищали Москву от трупов, царь Иоанн Васильевич оставался вдали от нее.
В Москве же работа кипела. Думали скорее окончить очистку, скинув трупы в реку Москву и предоставив ее волнам унести их из пределов города, но надежда не оправдалась: трупов было такое множество, что они запрудили реку и лежали по-прежнему в Москве, заражая смрадом окрестность.
Тогда согнали крестьян из ближайших к Москве деревень, вытащили трупы из реки и зарыли их, где и как пришлось, без отпевания и христианских обрядов: этой чести удостаивались только самые знатные из мертвецов – не хватало для панихид ни времени, ни священников. Только 15-го июня царь Иван Васильевич приехал к Москве и остановился в Браташине, где был у него дворец.
Сюда прибыли два посла Давлет-Гирея.
Царь принял их в столовой избе.
Окружавшие его бояре и сам он были в обыденной одежде, чего никогда не делали при приеме послов, но в этот раз такая одежда служила знаком печали.
Не меньше царя волновались и присутствующие при приеме послов ханских бояре. В числе их находился и князь Ногтев. Бледнея от гнева, слушал он надменные речи и оскорбительные слова ханского письма. Гнев даже заставил князя на время забыть гнетущее его горе.
А люто было это горе! Данило Андреевич был в вотчине Темкиных. Там он нашел только бесчувственную, почти умирающую Анастасию Федоровну, окруженную десятком приживалок и сенных девушек. Расспрашивать старуху о дочери, нечего было и думать. Он обратился к другим. Кого он ни спрашивал, все говорили, что не видели Марьи Васильевны с детьми и не знают, что с ней приключилось. Даже старуха Авдотья, без ума любившая свою питомицу, и та не могла ему ничего объяснить и только плакала да причитала.
Князь был в отчаянье. Он пробыл в вотчине Темкиных несколько дней, продолжая разузнавать у всякого встречного о судьбе жены и детей.
За это время Анастасия Федоровна успела немного оправиться. При первой возможности князь расспросил и ее.
Происшествие 24-го мая так потрясло старуху, что она ничего не помнила с той минуты, как по дому раздался крик о пожаре. Она могла, поэтому вместе с князем сетовать на судьбу и убивалась исчезновением дочери.
Видя, что дальнейшие расспросы и поиски здесь бесполезны, Данило Андреевич уехал из вотчины Темкиных.
Думая немного рассеяться и забыться среди людей, он поехал ко двору царя и, таким образом, попал на прием ханских послов.
Данило Андреевич внимательно вслушивался в разговор царя с послами, стараясь не проронить ни одного слова.
– Данило Андреич! А Данило Андреич! – услышал он позади себя тихий окрик.
Князь с досадой обернулся: его окликал один из приятелей.
– Что тебе? – спросил молодой боярин.
Тот, наклоняясь к уху князя, тихо прошептал:
– Я сейчас только ко двору приехал, так видел, слышь, что тебя человек какой-то незнаемый перед дворцом дожидается. Холоп твой, бает, и прислан к тебе с вотчины твоей с вестями.
– Гонец с вотчины, говоришь? – переспросил Данило Андреевич, не веря ушам.
– Да, да, сказываю! – ответил ему говоривший. – Ты скореича – вести, баял холоп твой, важные!
Данило Андреевич поспешил незаметно покинуть «столовую избу», в которой происходил прием послов.
– Здравствуй, боярин Данило Андреевич! – радостно приветствовал его посланный. – Наконец-то Бог помог мне тебя сыскать!
– Миколка-выкрест! Ты отколе взялся? Я думал, что тебя уж и в живых нет! Нигде тебя не видно! – удивленно проговорил князь, узнав в гонце трусливого татарина.
– Нет, еще покеда Бог миловал! И от пожарища убежал, и промеж татар целым до вотчины твоей боярской пробрался, да и Бог привел спасти твоих…
– Что, вотчину мою, верно, татары разорили? – перебил его, не дослушав, князь.
– Не! – мотнул отрицательно головой Миколка. – Цела и невредима по-прежнему.
– Да ты откуда с вестями-то ко мне приехал?
– Да оттеда, с вотчины ж… Послан я боярыней Марьей Васильевной…
– Что? Что? Боярыней? Да разве она жива? – дрогнувшим от радости голосом произнес князь.
– И жива, и здорова, и тебя разыскать меня послала…
– Господи! Слава Тебе! А дети?
– И дети тож!
Больше Данило Андреевич уже не слушал Миколку-выкреста. Обезумев от радости, бегом бросился князь от него.
Видя, что конюх держит под уздцы вполне оседланного коня, дожидаясь выхода своего господина, одного из близких приятелей князя, Данило Андреевич вырвал из рук его поводья, вскочил на седло и, крикнув конюху:
– Скажи, что я взял! – что было мочи, поскакал к своей вотчине.
Конь Данилы Андреевича летел как ветер, а князю езда казалась недостаточно быстрой, и он беспрерывно понукал скакуна.
Проскакав несколько верст, конь, покрытый «мылом», как хлопьями снега, начал задыхаться, дрожать, а Данило Андреевич все погонял его.
Наконец лошадь, словно споткнувшись, упала на передние колени, а потом перевалилась на бок. Данило Андреевич оставил коня издыхать и поплелся пешком, горюя, что нет запасной лошади. Однако скоро судьба помогла ему. Князь встретил какого-то проезжего купца, купил у него за тройную цену коня и снова полетел к своей вотчине. Наконец вдали блеснула узкой серебряною полосою речка, составлявшая границу его поместья. Не отыскивая брода, он переплыл на коне речку. Еще несколько скачков изнемогавшего коня, и вот князь перед воротами своей усадьбы.
Из дома его уже увидели. Тогда-то раздался тот крик, о котором Данило Андреевич мечтал в Москве, приближаясь к саду Темкиных.
– Тятя приехал! Тятя приехал! Тятя приехал! – кричали Вася и Настя, выбегая навстречу отцу.
Вслед за ними выбежала и Марья Васильевна.
– Милые! Дорогие! – мог только промолвить Данило Андреевич, попеременно обнимая и целуя то жену, то детей.
Марья Васильевна не могла говорить от волнения и лишь осыпала мужа бесчисленными поцелуями.
Когда первое волнение улеглось, с обеих сторон посыпались расспросы.
– Как Бог только спас вас, дорогие мои! – проговорил Данило Андреевич. – А я уж думал, что бобылем придется мне доживать век свой!
– Милый! Как я за тебя тревожилась, кабы ты знал! С каких пор послала Миколку тебя разыскивать… Ждала, ждала… Инда тоска всю душу вымотала! Наконец-то дождалась! – говорила мужу Марья Васильевна и снова покрывала поцелуями его лицо.
– Да поведай ты мне, как спаслась ты с деточками и сюда попала? То-то я тебя по Москве искал, а о тебе ни слуху, ни духу, – продолжал расспрашивать жену Данило Андреевич, успев уже пройти в дом и опуститься на лавку отдохнуть после долгого пути.
Марья Васильевна подробно рассказала мужу, как она осталась одна с детьми в объятом пламенем доме, как и кто их спас и отправил в вотчину.
– Так князь Бахметов отступником сделался? Кто бы мог думать! – воскликнул Данило Андреевич, со вниманием выслушав рассказ Марьи Васильевны.
– Да, – произнесла она. – И скажу я тебе, много в этом и я виновата!
– Полно, милая! Знать, шатка была и допрежь сего его вера, коли он на такое решился! Ну, да Бог с ним! Не нам его судить! Он мне вернул жену и детей моих, и спасибо ему за это! Стало быть, в душе-то его еще не все заглохло… не осуждать нам его надо, а только жалеть да просить Господа, чтобы Он ему простил грех великий!
– Да, милый! Так я и думала и жалею его от всего сердца! – ответила Марья Васильевна.
– А больше ничего нет к нему в сердце твоем? – произнес князь, пристально смотря на жену.
Марья Васильевна с упреком посмотрела на мужа.
– Нет, ничего, кроме жалости к нему, говорю, как перед Богом! – твердо ответила она.
– Верю, верю, голубка моя! Могу ль тебе не верить! – произнес Данило Андреевич, встав со скамьи.
Он обнял жену и крепко-крепко поцеловал ее прямо в алые губы, а сам между тем прислушивался к весёлому говору детей, уже успевших заняться какой-то незамысловатой, но интересной для них игрой.
X. НЕЖДАННЫЕ ГОСТИВесь отдавшись своему счастью снова быть с женою и с детьми, Данило Андреевич и думать не хотел ни о Москве, ни о шумном царском дворце – его не тянуло к городской жизни, ему не нужны были слава и почести: его прельщал тихий семейный круг. Однако ему вскоре пришлось поневоле расстаться со своей уединенной жизнью. Однажды, ранним утром, когда Данило Андреевич поспешно допивал последнюю кружку своего любимого сбитня из шалфея с имбирем, готовясь отправиться в поле на косьбу, в дверь той комнаты, где он сидел, просунулась голова Миколки-выкреста, ставшего, после спасения Марьи Васильевны, ближним слугою боярина Ногтева.
– Тут тебя, боярин, человек какой-то спрашивает. Приехал, сказывает, издалече с посланьем от кого-то, – проговорил Миколка.
– Откуда же это? – удивился князь;– Ну, да зови его! Увидим!
Голова Миколки скрылась, и через минуту вошел приезжий. Это был молодой, красивый парень, не похожий на обыкновенного холопа; скорее его можно было бы принять за купца или купеческого сидельца.
– Поклон тебе привез, княже, – низко кланяясь Ногтеву, сказал парень, – от купца Василия Степановича Собакина из Новгорода Великого и письмецо от него…
– А! От Василия Степаныча! Помню его, помню! Что, здоров ли старик? – промолвил Данило Андреевич.
– Благодарствуй! Здрав, слава Богу! Вот и письмецо его, – проговорил гонец, подавая князю письмо Собакина.
– Посмотрим, что в нем прописано, – сказал Данило Андреевич, разворачивая свиток.
Письмо было приблизительно такого содержания.
«Князю и боярину Даниле Андреевичу Василий, Степанов сын, Собакин, гость новугородский, челом бьет и низкий поклон тебе с сидельцем со своим Егоркой, прозвищем Ладным, посылает.
«Прошу я тебя, коли ты дружбы нашей не забыл и того не запамятовал, что знавал я тебя, боярина, еще юношей младым, будь благодетелем, окажи мне милость и просьбицу, кою из сего письма узнаешь, исполни не мешкотно.
«Ведомо, чаю, тебе, что царь наш благочестивый третьим браком пожениться хочет, и указ разослал по городам всяким, чтобы боярских да торговых людей дщерей везли к нему на Москву али в слободу Лександровскую на смотрины. У меня ж, как сам, чай, помнишь, окромя сына Каллиста, есть дочь Марфа. Девка на возрасте, лицом не дурна, и хочу я ее к царю везти. Да горе такое, что хоть дела торговые веду я немалые, но на Москве сроду не бывал и приеду туда – ровно в лес дремучий попаду. Знакомых же там, окромя тебя, у меня никого нет. Куда деться, по приезде, где найти кров и пристанище – не знаю. Тем паче, что Москва теперь спалена царем крымским и только из пепла, бают, подниматься начинает. Вот и надумал я в такой беде к тебе с просьбицей обратиться: найди ты, слезно молю, приют мне на Москве али в Слободе где-нибудь, а я уж век услуги твоей не забуду. Как надумаешь, то либо словами все гонцу моему расскажи'– он парень толковый – либо письмецо с ним пришли. До возвращения же его, Егорки, с ответом от тебя я и трогаться из Новгорода не буду. На меня же старого не серчай, что хлопот да забот тебе наделал, потому, сердце мое отцовское болит о том, чтобы дочери моей в Москве спокойно было бы и обиды ей какой не учинили.
«Еще многажды челом тебе бьет приятель твой старинный Собакин Василий».
Окончив чтение, Данило Андреевич сидел над письменным столом в раздумье. Не особенно по сердцу пришлась ему эта неожиданная просьба, не хотелось ему снова покидать семью и ехать в Москву.
– Вот что, молодец, – обратился князь к гонцу, – ты ступай отдохни малость да подкрепись с дороги, а тем временем над ответом подумаю… Как надо будет – кликну.
Егор поклонился и вышел.
– Спит, чай, жена еще, – проговорил князь по уходу гонца, поднимаясь с лавки. – Марья! Спишь али нет? – окликнул он Марью Васильевну, подходя к двери.
– Ась? – послышался голос боярыни.
– Поднимаешься ты, али еще почивать будешь?
– Да я уж встала. Вот только Богу помолюсь и к тебе выйду. Обожди маленько.
Ждать Даниле Андреевичу пришлось недолго – скоро Марья Васильевна вышла из опочивальни.
– А ведь мне, Марья, надо на днях в Москву ехать! – сказал Данило Андреевич жене, когда она вышла к нему.
– Это зачем? Али, со мной тут живши, по людям соскучился? – улыбаясь, сказала Марья Васильевна.
– Не я соскучился, а люди, должно, по мне соскучились! Сегодня чуть свет гонец приехал.
– Откуда? С Москвы? – тревожно спросила боярыня.
– Нет. Из Новгорода Великого.
– От кого же это?
– От знакомства моего старинного, от торгового человека Василия Степановича Собакина. Загадал он мне загадку! Едет, вишь, он с семьей в наши края, дочь свою на смотрины к царю везет, так просит меня найти в Москве ему пристанище. Вот об этом деле и хотел я с тобой потолковать.
– Да что ж тут особенно раздумывать, – ответила Марья Васильевна. – Ужели в Москве избы не сыскать?
– Да ведь теперь от Москвы-то белокаменной только огарыши одни чернеют заместо домов. Где ж тут найдешь? Уцелел бы хоть ваш темкинский дом, тогда бы туда можно б, а теперь и у нас самих в Москве приюта нет. Вот тут и делай, что хочешь! – с некоторой досадой проговорил Данило Андреевич.
Марья Васильевна допила чашку уже остывшего за время разговора сбитня и задумалась.
– А знаешь, муженек мой родной, что я надумала? – сказала она, помолчав. – Почто нам понапрасну голову-то ломать? Пусть купец твой в нашу вотчину приедет – уж не больно как от Москвы далече, все отселе ближе до нее, чем от Новгорода, а уж опосля мы его в нашей подмосковной Темкинской вотчине устроим. Так, по мне, ладно будет.
– И впрямь! Чего лучше? И мне пока что можно здесь остаться, а не рыскать по Москве зря. Миколка! – крикнул князь затем.
– Что твоей милости? – проговорил тот, выставляя свою голову из-за дверей.
– Кликни-ка ко мне гонца, что с Новгорода приехал. Скажи, боярин, мол, ответ на письмо хочет дать.
Голова Миколки так же быстро скрылась, как и показалась.
Через минуту гонец уже стоял перед боярином.
– Вот что, Егор: письма Василию Степанычу отписывать я не буду, а ты так сам передай, что скажу. Чай, не запамятуешь в дорогё-то? – сказал Данило Андреевич гонцу.
– Чаю, боярин, что, как-никак, а мозгов упомнить сказ твой у меня хватит! – тряхнув кудрями, улыбаясь, ответил Егор.
– Ну и ладно! Так, вишь ты, слухай! Просит меня Василий Степаныч пристанище ему в Москве сыскать. А ты ему скажи, что в Москве теперь домов раз, два и обчелся, пока же снова устроится она – и лето, да и зима минут. Потому пускай он едет прямо сюда, в эту мою вотчину, путь ему ты укажешь, а опосля, как отдохнет с дороги вволю, тогда переведу его я поближе к Москве в вотчину тестя, отколе до Слободы, где царь теперь, рукой подать. Понял, чай, и запомнишь?
– Как не понять! Дело не мудрое… Все от слова до слова перескажу…
– Ну, вот и весь мой сказ. Теперь ступай, хоть гуляй, хоть отдыхай, что хочешь делай – я свое дело справил и кончено! И думушки нет!
– А я, боярин, коли отпустишь, сегодня же вечером, али нет – лучше завтра поутру и в путь тронусь, – сказал посланец.
– Ну, как хочешь! Коли так – не держу, – промолвил Данило Андреевич, слегка дивясь такой торопливости гонца – истинную причину ее ему пришлось узнать позже. – Поклон Василию Степановичу не забудь передать!
– Будь спокоен! Все передам, как сказываешь! Прощенья просим, боярин, и ты, боярыня! Здравы будьте!
– Прощай! Иди с Богом! – отпустил гонца Данило Андреевич.
С этих пор в вотчине стали готовиться к приезду гостей. Однако, пока они прибыли, прошло немало времени – путь из Новгорода был не близок и не легок благодаря плохим дорогам.
– Ай, да ладно, Василий Степанович! Ай да ладно! К самому обеду в раз поспел! Вот что мне любо! – говорил Данило Андреевич, встречая приезжих. – Марья! Марья! Где ты? Подь сюда скореича дорогих гостей встречать! Батюшки! Да неужто это Марфинька! Ишь, ты, время-то! Какая раскрасавица душа-девица стала, а ведь помню вот этакой, – указал Данило Андреевич рукой аршина на полтора от полу, – девочкой бегала, когда я в последний раз в Новегороде был!
– Да, боярин Данило Андреевич, много сменилось с тех пор! Помню я тебя еще пареньком молодым, чуть ус пробивался, а теперь уж мужчина вполне, – ответил ему купец Василий Степанович. Собакин, высокий, плечистый старик, которому длинная седая борода и такие же волосы, сбившиеся надо лбом, придавали вид патриарха.
– Да и ты, брат, постарел изрядно! Да и мудрено ли, коли дочь уж такую вырастил да сына… Чай, сынок-от женат уж? – говорил Данило Андреевич, здороваясь с сыном Василия Степановича, Каллистом.
– Как же, как же! Вот и жена его! Прошу любить да жаловать!
Вошла Марья Васильевна.
– Вот и моя хозяйка. В свой черед, прошу любить да жаловать! Однако, устали, чай, с дороги-то, проголодались? Прошу к столу. Только не взыщите на скудной трапезе…
Так встретил Данило Андреевич прибывших. Он обошелся с ними, как со своими. Отделил для них несколько комнат и предоставил эти покои в полное их распоряжение. Словом, он не стеснял их ни в чем. Впрочем, гостям пришлось прожить в вотчине князя Ногтева недолго. Они торопились поспеть к царскому выбору, а потому Данило Андреевич отвез их сперва в подмосковное поместье Темкиных, а потом переселил их в Слободу, где отыскал для них подходящее пристанище. В этой же Слободе произошел выбор царем себе жены. Судьба решила так, чтобы Марфиньке, дочери Собакина, к ее счастью или несчастью, стать русской царицей.
С переменою судьбы дочери изменилась и судьба ее родственников. Василий Степанович немедленно был возведен царем в звание боярина, а сын его в кравчего.
Посмотрим же, как Василий Степанович, сделавшись важным человеком, отблагодарил Данилу Андреевича за его хлопоты, ласку и радушие;
