Текст книги "Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск."

Автор книги: Николай Алексеев-Кунгурцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 50 страниц)

V. СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ

Всадник услышал зов Турбинина, подъехал к нему и спрыгнул с коня. Это был очень высокий и богатырски сложенный красивый молодой человек с небольшою золотистою бородой и усами, с несколько загрубевшей от солнечных лучей и непогоды кожей лица, с ясными голубыми глазами.

– Эх, да как же ты неловко попал, братец! – сказал он, беря Серого за узду. – Ну-ну, конек, вставай!

Серый словно только этого и ждал – он тотчас же поднялся. Поднялся и Александр Андреевич.

– Что нога? Изрядно примял коняга?

– Нет, ничего… Так, ноет малость. Как вот конь? – ответил Турбинин и заставил Серого шагнуть несколько раз. Конь прихрамывал на одну ногу.

– Эх, жаль! Попортил коня! Ну, да авось выправится. До вотчины бы только добраться:

– А тебе далеко?

– Да все поболе пятка верст осталось.

– Не больно много, конь дотащит кое-как.

– Да уж что делать! Дотащить не дотащит, а поеду, – промолвил Турбинин, вскакивая в седло. – Спасибо, что выручил…

Александр Андреевич хотел сказать «боярин» и остановился, не зная, боярин ли перед ним. Это было довольно трудно определить по внешности всадника. Он был одет очень скромно в кожух темного цвета и невысокую баранью шапку. Из-за пояса выглядывали рукояти двух «пистолей», на боку покачивалась сабля в деревянных ножнах без всяких украшений, через плечо было перекинуто нечто вроде дорожного мешка, битком набитого чем-то.

– Ты не знаешь здешних? – спросил Турбинин.

– Нет.

– И по говору слышно. Откуда же?

– Издалека! – улыбаясь, ответил всадник! – Из-за моря.

– Из-за моря? Вон как! В Москву пробираешься?

– Да, к Москве. А ты здешний?

– Да. Живу, тут с матерью в вотчине недалеко. Ну, и в Москву наезжаю.

– Не знаешь лй боярина Кречет-Буйтурова?

– Степана Степановича? Как не знать! Сейчас мы с ним у обедни вместе стояли.

– Стало быть, он не в Москве живет?

– Нет, в вотчине своей. Знаешь, по нынешним временам там спокойней жить, чем в Москве.

– Что так?

– Царь грозен больно. Неровен час прогневится – не сносить головы.

– Далеко вотчина Степана Степановича?

– Нет, недалеко. Вот, видишь, этот лесок?

– Ну?

– Просека тут будет. По ней надо ехать, а потом вправо взять. Выйдешь, почитай, к самой его вотчине. А ты к нему послан?

– Нет, не послан, сам еду.

– Знаком, стало быть?

– Нет, не знаком, а сродственник ему.

– Сродственник и не знаком?

– Да. Дивишься?

– Как не дивиться!

– Мало ль что на свете бывает!

– Тебя как звать?

– Марком Даниловичем. Ну, а прозвище тоже Кречет– Буйтуров.

– Так! – протянул Александр Андреевич. – Ну, спасибо тебе, боярин – теперь он проговорил это уже без колебания, – да и прощай: ехать надо – скоро ль доберусь я до дому на хромом коне? Увидишь Степана Степановича – передай поклон ему от Александра Андреевича Тур– бинина.

– Передам! Так ехать надо лесом?

– Да, все прямо, а потом вправо.

– Ну, прощай, поеду отыскивать сродника.

– Прощай! Свидимся, чай, у Степана Степановича.

– Бог даст!

И молодые люди разъехались в разные стороны.

VI. НЕ ТУДА

Марк, расставшись с Турбининым, направил коня, согласно указанию Александра Андреевича, к видневшемуся невдалеке лесу. В этом Марке, едущем по русским полям, трудно было признать того Марка, которого знали в Венеции. За короткое время юноша превратился в мужчину. Долгий, трудный и полный опасностей путь изменил не только наружность Марка, но и его характер: закалились равно и дух, и тело»

Перерезав поле, Марк Данилович скоро отыскал просеку. Она была неширока и тянулась далеко не прямо, как можно было бы ожидать, а делала местами крутые колена. Во все время своего долгого пути молодой боярин как-то мало задумывался над тем, что его ждет в Москве, да и не было времени раздумывать. Но теперь, когда его путешествие подходило к концу, целый рой разнообразных мыслей нахлынул на него. Он старался создать в своем воображении образ незнакомого дяди, старался представить себе сцену свидания с ним. Еще не зная дяди, он уже любил его, и брат отца, казалось ему, должен быть самым добрым, самым умным, самым честным из живущих на свете, чуть ли не вместилищем всяких совершенств. Он умилялся, воображая, как дядя кинется обнимать его, узнав, что перед ним сын давно исчезнувшего брата, как назовет его своим дорогим племянником, быть может, смахнет одну-другую набежавшую от радостного волнения слезу…

То, что сперва сложилось в мозгу у Марка лишь как предположение, мало-помалу превратилось в уверенность, и он погонял коня:, желая возможно скорее увидеть все это на деле.

Однако дорога что-то затянулась. Уже несколько раз Марк поворачивал вправо, как научил его Турбинин, но, вместо ожидаемого открытого поля и боярской усадьбы на нем, представлялся лес, лес и лес, и просеке конца не предвиделось.

Марк Данилович только разводил в недоумении руками и в душе не раз ругнул своего нового знакомца, что тот наврал ему, будто до усадьбы дяди чуть не рукой подать.

Конь, уже утомленный и ранее долгим путем и некормленный с утра, начал заметно приставать, когда наконец открылось поле и на нем усадьба невдалеке.

Марк Данилович вздохнул с облегчением. «Наконец-то! Вот она, желанная!» – подумал он, направляя коня к воротам усадьбы. Ворота были закрыты. Марк слез с коня и постучал. Скрипнула калитка, и старик-холоп вышел к боярину.

– Что надоть, добрый человек? – спросил он, окидывая взглядом наряд прибывшего.

– Боярина Степана Степановича повидать надо.

– Степана Степановича? Такого нет.

– Да ведь это – усадьба Кречет-Буйтурова?

– Ай же нет! Кречет-Буйтуровская отселе верст пяток будет.

У Марка и руки опустились.

– Вот те на! – пробормотал он. – Чья же эта?

– Боярыни Василисы Фоминичны Доброй.

Молодой боярин не знал, на что решиться: ехать ли немедля на розыски дядиной усадьбы или сперва отдохнуть.

– Ты издалече, молодец? – спросил старик, очевидно решив, что перед ним не боярин, а худород.

– Издалече.

– Оно и заметно: вишь, конь-то как заморился.

Кречет-Буйтуров посмотрел на своего коня: он был весь в мыле. Волей-неволей приходилось отдыхать.

– Твоя боярыня не позволит ли отдохнуть в усадьбе малость?

– Я чай, позволит. Пойти спросить, что ль?

– Да. Скажи, что сродник боярина Степана Степановича заплутался и отдыха просит.

Старик разинул рот от удивления, а потом поспешно снял шапку.

– Обожди малость, боярин, я живой рукой, – сказал он и юркнул в калитку.

Через несколько минут ворота распахнулись.

– Боярыня просит к ней пожаловать и хлеба-соли откушать, – проговорил старик-холоп, принимая из рук Марка Даниловича узду.

VII. ЗЕМЛЯ И НЕБО

Перейдя обширный двор и поднявшись на крыльцо, Марк Данилович вступил в просторные сени. Молодой холопчик, низко поклонившись боярину, помог ему снять кожух и отворил дверь в светлицу.

– Пожалуй, господин! Василиса'Фоминична обождать малость просила, – сказал он.

Марк вошел и осмотрелся. Убранство светлицы мало чем отличалось от обычного. Те же лавки вдоль стен, покрытые вышитыми полавошниками, стол дубовый с бранною белою скатертью, поставец с посудою, иконы в углу. Обилие посуды в поставце и золоченые, усыпанные драгоценными камнями оклады икон указывали на зажиточность хозяев.

Скрипнула дверь. Это входила хозяйка.

Василиса Фоминична оказалась еще очень не старой женщиной. Ее можно было бы принять за девушку, если бы ее голову не прикрывала голубая атласная кика – знак, что она замужняя илц вдова. Кика была богатая; верхний и нижний края ее были унизаны жемчугом, с боков были две золотых «запоны» – рубины так и ^хсветились на них кровавым светом. Не менее богат, чем кика, был и сарафан: шитый из голубого, того же цвета, как и кика, байберека [25]25
  Байберек – шелковая ткань; она бывала с золотыми или серебряными узорами; бывала гладкая разных цветов.


[Закрыть], ой был от ворота до пола застегнут такими пуговицами, которые одни стоили не дешевле иной деревеньки; в каждой из них, что слезинка, сверкал алмаз. Стан боярыни был перетянут поясом с жемчугом и топазами; пояс был застегнут золотой за– поною, с которой спускалась голубая кисть, перевитая золотыми нитями. Роскошный наряд был как нельзя более к лицу его обладательнице. Высокая, белая, с голубыми глазами с поволокой – она была типом русской красавицы. Против обычая, на лице ее не было наложено румян, и на щеках играл природный румянец.

При входе ее Марк Данилович низко поклонился. Она слегка кивнула ему головой и улыбнулась, и в этот миг лицо ее стало еще красивее – казалось, ряд белых зубов, сверкнувший из-под алых губ, кинул на него световой отблеск.

Молодая боярыня заговорила певуче и мягко:

– Недалече путь держишь?

– Издалече! Из-за моря.

– Из-за моря? Куда ж едешь?

– К дяде своему Степану Степановичу Кречет-Буйтуро ву.

– Знакома с ним, знакома. Его вотчина недалеко отсюда. Садись… Как тебя по имени, по отчеству?

– Марк Данилович.

– Садись, Марк Данилыч, а я сейчас распоряжусь…

– Не надо, Василиса Фоминична.

– Ни-ни! И заикнуться не смей! Я – сердитая вдова!

И она шутливо погрозила ему пальцем, потом крикнула:

– Степанида!

Молодая холопка, неслышно ступая поршнями [26]26
  Поршни – кусок кожи, стянутый ремнями по краям.


[Закрыть], вошла в светлицу и остановилась у дверей.

– Подай-ка ты нам перекусить.

– Чего прикажешь?

– А вот подумаем… Гуська у нас от обеда осталось?

– Есть, есть.

– Его подай. Опять же есть пирожок с бараниной, сырнички. А потом подай груздей солененьких, белых грибов в уксуску… Осетринки холодной подай – вчера, кажись, не всю доели?

– Осталось ее порядочно.

– Ну, вот. А потом…

– Да побойся Бога, Василиса Фоминична! Али закормить меня хочешь! – вскричал Марк Данилович.

Боярыня опять шутливо погрозила ему, и еще долго продолжалось ее: «А потом, а потом»…

Словно по волшебству, накрылся стол и уставился самыми разнообразными снедями, начиная от гуся с капустой и кончая икрой. Появились между снедями и мед разных сортов – смородинный, вишневый, можжевеловый – видно, у боярыни Доброй был изрядный запас его в медуше [27]27
  Погреб, где хранится мед.


[Закрыть]– и наливки и даже романея [28]28
  Бургонское вино.


[Закрыть].

За время своего пути Марку Даниловичу не раз приходилось просить гостеприимства в боярских усадьбах и угощаться в них, поэтому он хорошо знал, что гостю нужно как можно более притворно отказываться. Но Василиса Фоминична так умела потчевать, что долго церемониться не приходилось, и проголодавшийся с дороги боярин, забыв про всякие обычаи, изрядно приналег на кушанья.

Пока он ел, вся беседа состояла в том, что он отказывался, а она угощала. Но, когда с едою было покончено и в руках хозяйки и гостя появились кубки, беседа оживилась. Старый мед бил в голову, наливка тоже не была легка. Молодой боярин после нескольких кубков почувствовал легкую тяжесть в голове и заметно повеселел. Василиса Фоминична тоже пригубила не один кубок, и румянец ярче вспыхнул на ее щеках, а в глазах засветились огоньки.

Марк рассказывал о Венеции и своем житье там, о трудностях, приключениях и опасностях, пережитых в пути. Он говорил, а сам смотрел на красивое лицо боярыни, на ее полную белую шею. Он чувствовал на себе ее взгляд, и, когда встречался с ним, ласкою и теплом веяло на него от этого взгляда. Близость красавицы женщины оживляла его не меньше меда и наливок. А молодая хозяйка как будто нарочно выставляла маленькую белую руку, наклонялась к нему так близко, что он чувствовал ее горячее дыхание.

– Да, много тебе притерпеть пришлось! Молодец ты, богатырь! – промолвила Василиса Фоминична, обдавая Марка ласкающим взглядом.

– Ну, какой богатырь! Другим больше моего переживать приходится.

– По тебе там в венецейском граде, я чаю, все красавицы сохли – вишь, ты такой пригожий уродился.

– Ну… – протянул боярин, смущаясь и не зная, что сказать.

– Увидели бы нас с тобой теперь наши боярыни-воркуньи либо бояре седобородые, то-то подняли б шум: этакая, вишь, срамота: баба молодая бражничает с боярином пригожим. А мне что? Надо мной нет головы: вдова – вольный казак! – Василиса Фоминична лихо тряхнула головою и рассмеялась.

Марк посмотрел на нее и подумал:

«Бой баба! Славная баба!»

А она продолжала:

– Терем – та же темница для девицы. День-деньской в четырех стенах. Только и любуешься на свет Божий, что из– за окна переборчатого. А замуж выдадут – тоже не сласть.

– Какой муж попадется… Коли по сердцу…

– По сердцу? Да кто ж спросит девицу о том, по сердцу ль ей жених али нет? Сговорили – и делу конец. Меня выдавали, так я впервой тогда своего жениха увидала, коща к венцу повели. Старый, седой, и на одну ногу будто прихрамывает. Сладко ль мне было за такого идти? Плакала я – так ведь слезы девичьи – роса! Полдесятка лет маялась я с ним…

– Давно он помер?

– Нет, недавно. За два дня до зимнего Миколы. Ну, а теперь я сама себе голова – кого хочу, того и полюблю. Сама себе мужа выберу по сердцу.

И ее глаза так и обожгли Марка Даниловича.

– Да, тяжела на Руси девичья доля! – задумчиво проговорил он.

– Тяжелей и сыскать трудно.

Легкие шаги послышались в смежном с светлицей покоем. Дверь распахнулась, и на пороге появилась молодая девушка, в простом белом сарафане и в юбке из синей «дабы» [29]29
  Бумажная материя.


[Закрыть]. Маленькая и худощавая, с тонким профилем, с глубокими темными глазами, она была красива той возвышенной, одухотворенной красотой, которая дается в удел немногим. Не многие же могут ее и оценить – есть люди, способные чуть не молиться на картину кисти гениального художника, и есть такие, для которых эта же картина – недостойная внимания вещь, холст, испачканный красками. Только чуткая душа могла понять ее. Тайна такой красоты скрыта не в чертах лица – они могут быть самыми заурядными – но в том внутреннем свете, который сквозит сквозь них.

Увидя Марка Даниловича, девушка остановилась в нерешимости. Боярин взглянул на нее и встретился с ее взглядом. Это длилось одно мгновение, но какое-то странное чувство шевельнулось в душе Марка. На него повеяло полузабытыми образами, которые он когда-то создавал в своих мечтах. Он видел уже раньше эти глаза, глубокие, грустные, видел и это бледное личико, окруженное волною золотистых волос…

– Танька! Ты зачем? – резко спросила Василиса Фоминична.

– Я спросить хотела…

– После! Иди в свою горницу: не гоже девке к чужим людям на глаза лезть. Ну-ну! – прикрикнула Василиса Фоминична, сдвинув брови.

Боярышня быстро повернулась и вышла.

– Кто это? Сестра? – спросил Марк.

– Падчерица.

– Зачем ты ее прогнала? Сама же говорила про девичью жизнь.

– Пусть терпит. И я терпела, и другие терпят, она что особенная? – раздраженно говорила боярыня.

«Э! Да ты с перцем!» – подумал боярин, глядя на свою собеседницу. – Ишь, глаза-то будто съесть хотят!»

Вообще Василиса Фоминична теперь показалась ему зна чительно менее красивой. Что-то грубое, жесткое различил он в чертах ее лица.

– Вот жернов-то мне навязался на шею эта Танька! – продолжала между тем молодая вдова. – Хотела замуж выдать, чтобы избавиться от нее – не берут.

– Не берут? Да что ты! – не мог удержаться от удивленного возгласа боярин.

– Честное слово! Ледащая, говорят, девка. Да она и в самом деле какая-то дохленькая.

Марк Данилович только пожал плечами.

Василиса Фоминична скоро опять заговорила по-прежнему, забыв свое раздражение, снова ласкала глазами красивого гостя, но боярин рассеянно слушал ее, и ее взгляды уже не производили прежнего действия.

Уже солнце начало заметно опускаться, когда Марк Данилович поднялся из-за стола и, несмотря на уговоры гостеприимной хозяйки, решил ехать.

– Не забудь вдову одинокую, заглядывай! – проговорила на прощание Василиса Фоминична. – Али, может, тебе скучно со мной?

– Какое же скучно! Давно ни с кем беседовать так не доводилось, – совершенно искренне ответил Марк.

Боярыня довольно улыбнулась.

Вместе с боярином был послан холоп, который должен был указать ему путь к Кречет-Буйтуровской вотчине.

Проходя через двор, Марк Данилович посмотрел на окна терема. Он думал, не увидит ли в них головки Тани. Но окна были пусты.

«Вот не схожи-то мачеха с падчерицей! Что земля и небо!» – подумал он, подразумевая под землей Василису Фоминичну, под небом – ее падчерицу.

VIII. «ДОБРЫЙ» ДЯДЮШКА И ПЛЕМЯННИК

Степан Степанович только что очнулся от послеобеденного сна. Голова его была тяжела, в горле пересохло.

«Тьфу, пропасть! Как это завсегда поспишь после обеда,

– Квасу!

Какой-то холоп заглянул в дверь и скрылся. Через минуту он уже вносил в боярскую опочивальню объемистый кувшин и кружку.

Боярин налил и с наслаждением выпил кружку студеного квасу, потом потянулся и зевнул, крестя рот.

– А тебя, боярин, дожидает тут один, – сказал холоп.

– Кто такой?

– Не ведаем. Хотел немедля тебя повидать, да мы будить тебя не посмели.

– И хорошо сделали. С Москвы он, что ли, прибыл?

– Н-нет, кажись, не с Москвы.

– Прежде никогда не бывал у меня?

– Впервой его увидели. И чудной какой-то – по облику будто и из бояр, а одеждой на холопа смахивает.

– Кто ж бы это мог быть? – раздумчиво пробормотал Степан Степанович. – Пойти поглазеть, – добавил он, поднимаясь с постели. – Квас-то снеси в светелку, – приказал он холопу.

Марк Данилович уже с добрый час ожидал пробуждения своего дяди. Он нарочно не сказал холопам, кто он такой, желая поразить Кречет-Буйтурова радостной неожиданностью. Ожидая, он готовился, как только дядя появится, кинуться к нему на шею. Однако, когда Степан Степанович наконец появился – заспанный, с всклокоченными волосами, хмурый и недовольный, – у Марка отпала охота к такому приветствию, и он только низко поклонился. Кречет-Буйтуров кивнул ему головой, тяжело опустился на лавку, зевнул, окинул взглядом своего гостя и хрипло промолвил:

– Что надо?

Марк Данилович почувствовал, что как будто робеет.

– Я, видишь ли, к тебе… потому самому, что я – твой племянник… – пробормотал он.

– Как ты сказал? – спросил, весь подавшись вперед, Дядя.

– Племянник твой…

Степан Степанович открыл рот от изумления; потом, окинув еще раз с ног до головы Марка, принял равнодушный вид и холодно промолвил:

– Да есть же, есть! – горячо вскричал молодой человек. – Был у тебя али нет брат Данило?

– Ну, был.

– Так я же – его сын!

– Данилы давно уж и на свете нет.

– В полон он был взят. С ним и я.

– Чудно что-то больно… – сказал боярин, а сам думал: «Кто его знает? Может, и в самом деле братнин сын.

А только голяк, видно. Возись тут с ним. Знаем мы роденьку!»

– Чудно, чудно! – пробормотал он опять, поглаживая свою бороду. – Даже прямо не верится.

Марк пожал плечами.

– Да как же?

– Да так же! Прибежал человек, Бог знает отколе, да и говорит: племяш я твой.

– Стало быть, я – обманщик? – с сердцем вскричал Марк Данилович.

– Что ж, и это бывает. Захотелось денежек выманить, ну, и надумал.

– Вот как! Да зачем мне деньги? У меня свои есть, – и Марк, достав данный ему Карлосом кошель, высыпал на стол часть монет. – Ну, да как хочешь. Не веришь – не верь. Я к тебе, как к родному, а ты меня обманщиком считаешь… Твое дело! – говорил Марк Данилович, сгребая дрожащею рукою монеты.

Ему было обидно и больно.

Увидав деньги, Степан Степанович сразу переменился.

– Ты постой… Я ведь не того, не обидеть тебя хотел. То подумай: явился человек с ветра, одет этак не очень, чтобы… Кто его знает, проходимец он али точно племянник родной? Ну, теперь я вижу с деньгами – стало быть, не из обмана… Давай поцелуемся, племянник!

Он встал и распростер свои объятия Марку. Обнимаясь с племянником, Степан Степанович даже умилился – появилась и дрожь в голосе, и слезы на глазах.

Марк Данилович, видя эту перемену, только изумлялся. «Правду сказал учитель, что деньги везде пригодятся и помогут», – подумал он.

– Да, да! И ликом ты с братом Данилой схож. Как это сразу я не догадался, что ты – племяш мне? Вот, поди ж ты! Теперь дивлюсь. А тогда… Давно Данило помер? Давно? Царство ему небесное! Так нам и не пришлось свидеться, как он с Москвы уехал. Кто знал? Вот она, судьба-то! А надо нам приезд твой пирком отпраздновать, – говорил Степан Степанович, когда вдосталь наобнимался.

– Уволь, дядя! По горло сыт.

– Нет, как можно! – возразил Степан Степанович и, кликнув холопа, приказал ему подать перекусить да не пожалеть и меда с наливками и винца. – Позови-ка сюда боярыню, – добавил он еще. – Да и Катю тоже. Скажи, что сродственник приехал, племяш мой, брата Данилы сынок.

Разумеется, Анфиса Захаровна и Катя не замедлили появиться. Боярыня, как водится, заудивлялась, заахала, боярышня смущенно поздоровалась со своим двоюродным братом.

– Поцелуйтесь – не чужие ведь, – сказалСтепан Степанович.

Катя отнекивалась, покраснев как мак, но отец настоял, и Марк Данилович прикоснулся губами к ее вспыхнувшей щечке. Стройная и миловидная двоюродная сестра очень понравилась ему, жирная тетушка не произвела особенного впечатления, а дядя, тот самый дядя, которого он представлял себе таким добрым, хорошим, далеко не таков оказался на деле – в этом скрепя сердце должен был самому себе сознаться Марк Данилович.

– Ну, племяш, пей _гешь да рассказывай, где жил, что видел, – сказал. Степан Степанович, когда стол был накрыт и уставлен закусками.

Марк Данилович подробно рассказывал о взятии в плен отца, о мытарствах, которые суждено было пройти бедному боярину, а вместе и ему, о Карлосе.

Анфиса Захаровна всплескивала руками и ахала, когда племянник описывал Венецию, Катя молча слушала его с горящими любопытством глазами, Степан Степанович поглаживал бороду и что-то соображал.

– Так… Много тебе потерпеть пришлось! – сказал Кре– чет-Буйтуров, выслущав племянника. – Издалече ты прибыл; почитай, с края света… А откуда же у тебя деньги? – добавил он и пытливо уставился на Марка.

Тот сказал.

– От Карлуса? Добр, видать, этот старик. И много? – спросил Степан Степанович.

– А я, признаться, и не сосчитал, – с улыбкой ответил племянник.

– Эх ты, голова! Деньги да не считать. Денежки счет любят! Вечерком сосчитаем.

Как сказал Степан Степанович, так и сделал: вечером деньги были сосчитаны. Их оказалось так много, что дядюшка просиял и стал племянника чуть не на руках носить. «Дурак я буду, коли не попользуюсь, – решил он. – Этакого парнишку провести нетрудно».

– Тебя, знаешь, надо в Москву свозить, – говорил он племяннику, – с боярами перезнакомить. Перво-наперво с Борисом Федоровичем Годуновым – ловкач боярин! У царя в милости и шурин царевича Федора… А между нами молвить, – тут он понизил голос, – царь Иван Васильевич вель– ми разнедужился, того и гляди – помрет, дохтуры и то шепнули об этом кой-кому. Вот тогда Борис Федорович большую силу иметь будет, потому что Федор о царстве и не помышляет: ему бы только молиться да монахов слушать. Потом с Шуйским познакомиться надо, с Бельским. Из Шуйских особливо с Васильем Ивановичем – лиса-человек! Хитрей всех наших бояр. Он норовит и Бориса перехитрить да, кажись, ошибается. А только тебе, – вдруг круто повернул он разговор, – надобно одежду изготовить, какую подобает. В этом нельзя же, срамота одна! Гляди, кафтан-то на локтях уже блестит, что маслом натертый, да и какой это кафтан – мужицкий бескозырок [30]30
  Т. е. не имеющий стоячего воротника, пришивавшегося к задней части ворота. Этот воротник назывался «козырь». Он казался очень высоким, часто покрывал более половины затылка.


[Закрыть]. Надо тебе настоящий кафтан сшить с козырем, и козырь убрать, как водится, зернами бурмицкими, алмазами, ну, и иными каменьями самоцветными… У меня, кстати, есть такие камешки – себе купил, ну, да для племянника не пожалею – хочешь, купи по сходной цене. Лишнего с тебя, вестимо, не возьму.

Но по хитрому блеску глаз Степана Степановича можно было судить, что он далеко не прочь от лишнего.

– Спасибо, рад буду. Где мне искать камней, да и обманут, а ты – свой человек, – сказал Марк.

– Ну, вестимо, не обману! А еще надо тебе сшить тегилек, либо чугу [31]31
  Чюга – узкий кафтан без воротника и с короткими рукавами, застегивался на пуговицах.


[Закрыть], а то терлик [32]32
  Терлик – одежда, похожая на ферязь, от которой отличался тем, что имел перехват и петли спереди; он, как и ферязь, шился с длинными разрезными рукавами, которые закидывались назад.


[Закрыть]… А там, что надо – кам ки [33]33
  Камка – шелковая цветная материя


[Закрыть], что ли, либо объяри [34]34
  Объярь – шелковая тонкая ткань: она бывала травчатая и струйчатая.


[Закрыть], либо атласу, либо бархату – покупать не заботься: у меня есть, и я продам тебе дешевле пареной репы, хе-хе!

Про себя Степан Степанович уже решил утром, чуть свет, отправить в Москву Ваньку-ключника за всем этим добром, потому что, на самом деле, у него не имелось ни лоскута, и содрать с «племяша» вдвое дороже.

Марк, разумеется, благодарил.

Степан Степанович, ложась спать в эту ночь, думал с улыбкой:

«Коли так пойдет дале, так это – чистейший клад, ей– ей!»

Он был очень доволен приездом племянника.