Текст книги "Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск."
Автор книги: Николай Алексеев-Кунгурцев
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 50 страниц)
– Оставался бы лучше ночевать, Дмитрий Иванович, что за радость ночью в пути быть!
– Нет, беспременно надо в Москву, дела такие, – ответил Степану Степановичу Кириак-Лупп, не совсем твердыми шагами направляясь к двери.
– Я к тому, что шалят здесь ноне очень. Вон намедни усадьбу Герасима Стратилатовича сожгли и пограбили… Ты, чай, знаешь Герсима-то Стратилатовича?
– Ну, еще бы! Так пограбили его? Жаль! А только он и трусишка большой, потому, может, этакое и приключилось: другой такого бы гону задал ворам, что они и своих не узнали б! Да коснись до меня – я б им задал! – говорил, остановись перед дверью и приняв воинственную позу, Дмитрий Иванович.
Кречет-Буйтуров ухмылялся в усы.
– Ты, – хват, что и говорить.
– Да уж, не хвалясь скажу, никогда трусом не был! – сказал Кириак-Лупп и вдруг круто повернул разговор: – что невестушка-то оправилась ли?
– Ничего теперь, слава Богу!
– Чай, ждет не дождется свадебки-то? Хе-хе-хе! Эх, взглянуть бы на нее одним глазком!
– Не водится этого, знаешь, Дмитрий Иванович.
– Все это пустое, что не водится. Теперь я ведь, почитай, что и не чужак для нее – без мала муж ейный.
– То-то и оно, что без мала.
– Да я, ей-ей, одним глазком! Сделай милость!
– Разве уж дружества нашего ради?.. Эй, кликнуть Катьке, чтоб пришла сюда!
В ожидании прихода невесты Кириак-Лупп говорил без умолку.
– И как это я хорошо надумал съездить сюда. С утра меня сегодня скука брала. Так вот, ровно бес в ухо жужжит: «съезди да съезди!» Одначе, смекаю, что совестно – седмицы не прошло, как я был здесь.
– И не стыдно тебе?
– Да ведь, хоть и знаю, что ты – хозяин радушный, а только все ж, думается, коли не к разу попадешь, так ты и поморщишься.
– Вот выдумал!
– Чай, человек же ты, как и все? Ну, как про других, так и про тебя подумаешь. Думал я, думал, да и не стерпел – поехал!
– И хорошо сделал.
– И про что и говорю. И угостился я порядком, и побеседовал по-приятельски и на невестушку полюбуюсь… Чего лучше! А! Вот и моя красавица!
Катя стояла перед ним бледная, исхудалая, угрюмая. В ее взгляде, устремленном на жениха, выражалась злоба.
– Что же не кланяешься, дурища? – сурово заметил ей отец.
Она отвесила поклон и снова приняла прежнюю позу. Дмитрий Иванович разглядывал ее с плотоядной улыбкой.
– Да, с тела маленька спала, и лик малость побелел, а только ничего, все ж красоточка! Ай, да и женка же будет у меня! – сказал он и потрепал боярыню, которая с отвращением отшатнулась, по щеке.
– Стыдится, хе-хе! Погодь малость, скоро ко мне попривыкнешь!
– Ну, иди себе! – приказал Кате отец.
Боярышня вмиг убежала.
– Уж и прогнал? Ишь какой! Делать нечего – надо плестись мне, горемычному, – сказал Кириак-Лупп, выходя вместе с хозяином в сени.
– Знаешь что, Митрий Иваныч, пошлю-ка я с тобой хоть холопишку – все побезопасней, – промолвил Степан Степанович, когда гость взбирался на седло.
– Пошли, пожалуй, а только я ведь и один доберусь.
– Вдвоем все ж лучше. Вишь, темнеет уже совсем. Филька!
– Ась? – отозвался коренастый молодой парень.
– Поезжай-ка проводить боярина. Завтра вернешься.
– Слушаю, боярин, – ответил Филька и пошел седлать себе коня.
Было уже совсем темно, когда Кириак-Лупп с холопом добрались до леса.
Весело балагуривший все время с Филькой боярин стал гораздо менее разговорчивым, когда въехали в лес, а векоре и совсем замолк. Прежде ехавший спокойно, он теперь начал ерзать в седле, то понукал коня, то заставлял его идти шагом.
– А что здесь… не того? – дрожащим шепотом спросил он у Фильки, когда они находились в глубине леса.
– Грабят ли, что ль? И-и, как еще! – довольно неуспокоительно заметил холоп.
– Тшш!.. Чего ты орешь, оглашенный! Услышат!
– Уж коли «они» тут есть, так, поди, давным-давно нас расчухали.
– Рас… рас… чу… ха… ли… ду… маешь? – спросил Дмитрий Иванович: у него зуб на зуб не попадал от страха…
– Беспременно! На то и воры, чтобы все расчухать. Какие ж были б они разбойнички, коли б мимо носа всец пропускали? Вот на энтом самом месте намедни купца нашли зарезанного.
Дмитрий Иванович чуть не взвыл. Он замолотил нагайкой по бокам коня и шептал молитвы, какие приходили на ум. Вдруг его конь зацепился ногами за что-то и грузно упал на землю.
– Застава воровская, – пробормотал Филька, лошадь которого также повалилась. Чьи-то руки протянулись из темноты и сжали горло обезумевшего от ужаса «храброго» боярина.
– Филька! – успел только он прохрипеть.
– Пыряй их ножом, душегубов, – отозвался холоп, – и я…
Но дальше ему некогда было продолжать. На него навалилось что-то тяжелое, чьи-то руки чуть не ломали ему кости, его мяли, связывали.
XXXIII. УГОВОРПламя костра, то вспыхивая, то ослабевая, заставляло то выступать из мрака, то тонуть во тьме стволы вековых деревьев, несколько дремлющих, понуря голову, лошадей и группу людей самых разнообразных возрастов, начиная от безусого парня и кончая седобородым стариком. Людей много – куда больше двух десятков. Они столпились в кружок и молча смотрят на бледное лицо стоящего со связанными руками в центре круга Фильки. Напротив холопа стоит, покручивая ус, молодой человек плотного сложения и пристально смотрит ему в лицо.
– Что? Не признал меня, Филька? – спросил он.
– Стало быть, ты это и есть, Ильюша Лихой? А я смотрю и глазам не верю – сдается будто ты, а то будто и не ты, – вскричал Филька.
– Времени, кажись, не больно много прошло с той поры, как с тобой не видались. Неужли так переменился я?
– Есть таки! Сказываю, будто ты и будто не ты.
– Что ж, и не диво, так оно и на деле есть: я стал словно и не я: прежний Ильюшка-холоп с атаманом Ильею Лихим перемешался.
– Да нешто ты у душ… у разбойничков этих честных за атамана? – недоверчиво спросил Филька.
– Нет, за бабу-кашеварку!
Разбойники громко рассмеялись.
Холоп смущенно забормотал:
– Я не то, чтоб тебе веры не давать, я так, спроста…
– Да, братику, в недолгий я срок в атаманы вышел, потому – головы своей не жалел, ни перед чем не задумывался… Товарищи у меня молодцы-ребята, живем мы привольно, никого над собой не знаем, сами всем жару задаем. Любо! Поступай, что ль, к нам?
Холоп замотал головой.
– Нет, мне это не с руки…
– Как хошь, твоя воля… Вздерните-ка его, братцы!
Фильку тотчас же поволокли к ближайшему дереву. Тот заорал во все горло.
– Знал бы, что его вздернут, не стал бы его и живьем брать – там бы и прикончил, – пробормотал один из разбойников, помогая тащить холопа.
– А разве ты его приволок? – спросил другой.
– Ты небось! – огрызнулся первый. – Слыхал я, как он того, другого-то, назвал боярином, ну, и смекнул, что коли тот – боярин, так этот – холоп, должно быть. А как нам «батька» приказывал холопов беречь и живьем, коли можно, брать, так я его живьем и взял. А только й ерепенился он здорово; пришлось с ним повозиться… Ну-ну, не упирайся! – добавил он, обращаясь уже к Фильке. – Иди, коли ведут!
Холопа подтащили к дереву. Через минуту пеньковая петля уже была у него на шее.
На лице Ильи виднелось волнение.
– Илья! Ильюша! Уже забыл, что мы с тобой приятелями были? Почто губишь? Смилуйся! Отпусти! – вопил Филька.
– И рад бы, да у нас обык такой: кто не пристал к нам – петлю тому на шею, – ответил атаман.
– Смилуйся! Я тебе заслужу, чем хочешь.
Илья задумчиво посмотрел на него.
– Вот что, я б тебя отпустил, если б…
– Ну-ну? Все сделаю, что потребуешь.
– Есть у меня ворог один лютый – боярин Степан Степанович. Через него, проклятого, вся жизнь моя прахом пошла. Ловлю я его, да все он мне в руки не попадается: опаслив, старый черт! А на усадьбу напасть – дворни много, отобьется, пожалуй. Так вот ты мне службу и сослужи: впусти тайком меня с молодцами моими в усадьбу. Холопам мы зла не сделаем, только руки, ноги свяжем им, чтоб не помешали, а с боярином расправимся и добро его пограбим. Ну, что, берешься? – спросил Илья Фильку.
Тот некоторое время колебался, потом глухо промолвил:
– Берусь!
– Развяжите ему руки.
Это было быстро исполнено.
– Крестись, что слова не порушишь.
– Вот те крест святой – не порушу.
– Снять петлю!
Филька радостно отбежал от дерева.
– Так я, пожалуй, и домой… Вон мой коняга стоит…
– Поезжай, да смотри – не сделаешь, как уговорено – смерти не минуешь.
– Ну, вот! Как сказано, так и сделаю, – ответил Филька, уже взбираясь на коня. – Прощай, Илья-атаман!
Позднею ночью Ванька-ключник разбудил Степана Степановича.
– Что такое? – испуганно спросил боярин.
– Беда стряслась.
– Горим? Пожар?
– Нет, от этого Бог миловал. Иная беда – Дмитрия Ивановича душегубы убили. Филька прибег ни жив ни мертв.
– Вот те на! Вот те и жених! – протянул Степан Степанович. – Царство ему небесное! Ведь сказывал я: не езди, ночуй! – Нет-таки! Поехал! Сам себе и наделал. Он всегда, покойник, дураком был. Ай-ай, надо нам в Москву отсюда поскорей перебираться: душегубов развелась тут тьма-тьмущая.
XXXIV. СЛЕДСТВИЕ ПОГИБЕЛИ КИРИАК-ЛУППАВесть об убийстве Дмитрия Ивановича быстро разнеслась по всем окрестным усадьбам. Все ужасались, ахали, негодовали на Кириак-Луппа, зачем так неблагоразумно пустился в дорогу ночною порой, кляли душегубов, подумывали о переезде в Москву и этим ограничивались: мер против разбойников не принимали никаких.
Меланья Кирилловна была занята со своей ключницей какими-то глубокомысленными хозяйственными расчетами, когда в комнату внезапно вбежал Александр Андреевич.
– С нами крестная сила! Что стряслось? – испуганно воскликнула боярыня.
– Ох!.. Такое!.. Фу! Отдышаться не могу! Бежал как угорелый.
– Да скажешь ли ты, что приключилось?
– Радость, матушка, мне большая!
– Ну!
– За Катюшку можно мне снова посвататься, теперь без помехи: жениха-то ее, Дмитрия Ивановича, намедни душегубы в лесу прикончили!
– Тьфу! Шалый! Человека убили, а он радуется! Безбожник! – с сердцем воскликнула боярыня, а потом, перекрестясь, добавила: – Царство небесное Дмитрию Ивановичу. Не думал, чай, он, горемычный, что умереть ему без покаяния доведется. Всякому своя смерть… Так ты говоришь, там с пуд земляники набрано? – вернулась она к разговору с ключницей.
Александр Андреевич перебил ее:
– Матушка, теперь тебе опять съездить к Кречет-Буйту– ровым надо.
– Не поеду, – отрезала она.
– Как же так? – растерянно пробормотал он.
– Да так же – не поеду да и все.
– Ну почему же?
– Довольно с меня и одного раза было. Опять, может, придется вернуться не солоно хлебавши. Посылай, кого хочешь, а я не поеду – не радость мне соромиться.
– Да что же это, матушка?
– А то же… Не поеду, вот и весь сказ. Ну, иди, иди отсюда, не мешай нам!
– Коли так, то я и сам съезжу, – воскликнул Александр Андреевич, поспешно направляясь к двери.
– И хорошо сделаешь… Так ты говоришь, земляники… – стала продолжать боярыня прерванный разговор с ключницей.
Между тем Турбинин спешно прошел на свою половину и начал собираться. Он решил не откладывать дела; в успехе сватовства он теперь почти не сомневался. Через час он, верхом на коне, уже съезжал со двора.
– Заехать разве за Марком Даниловичем? Может, он не прочь будет со мною отправиться. Все лучше, чем одному – как будто бы и со сватом.
Он поскакал к усадьбе Марка. Племянник Степана Степановича охотно согласился поехать с ним.
– Ну, что-то будет! Неужели и теперь отказ получу? Помоги, Боже! – говорил Александр Андреевич, въезжая во двор усадьбы старого Кречет-Буйтурова.
Степан Степанович встретил их очень радушно.
– Что долго не заглядывал, Лексашка? И ты, племянничек, хорош – где б дядю навестить, он и носа не кажет. Входите, входите да присаживайтесь…
Потом, как водится, старый боярин крикнул Ваньку и велел подать угощенья. Гости отказались, но он и слушать не хотел,
– Что ты будто маленько не в себе? – заметил хозяин Турбинину, который, видимо, волновался.
Тот замялся.
– Дело есть у меня к тебе, – ответил он.
– А вот откушай, тогда поговорим.
Когда закуска подходила к концу, Марк Данилович понемногу начал сводить беседу на должную почву.
– Дмитрия-то Ивановича душегубы зарезали…
– Уж и не вспоминай! Вспомяну – инда мороз по коже бежит. И ведь говорил я ему – оставайся ночевать: нет, поехал!
– Судьба его, знать, такая, – вставил замечание Турбинин.
– Судьба-то судьба, а только и дураком не надо быть.
– Кажись, ведь он женихом Катюши был?
– Да… Признаться, очень я хотел за него Катьку устроить, да не судил Бог. Ох-ох, грехи наши тяжкие!..
– За кого же теперь думаешь?
– А не знаю. Тужить нечего– женихи найдутся.
– Вестимо, найдутся. Ведь вот и я к тебе вроде как сватом.
– Ты! Ах, дуй тебя горой! За кого же ты Катьку сватать хочешь? – сказал Степан Степанович, с усмешкой поглядывая на вспыхнувшее лицо Александра Андреевича.
Гости поднялись с лавок и отвесили боярину низкий поклон.
– Просит тебя Александр Андреевич выдать за него дочку твою Катерину Степановну, – с новым поклоном проговорил Марк Данилович.
– Слезно молю: отдай за меня Катерину Степановну!
Люба она мне пуще света белого. Бью тебе челом на просьбе моей такой.
И Александр Андреевич поклонился в землю Степану Степановичу. Тот сидел, задумчиво опустив голову.
– Молода она еще…
– Моложе ее замуж выдают, – возразил ему племянник.
– Опять же приданое за ней невелико, – сказал старик и лукаво уставился на Турбинина.
Александр Андреевич так и замахал руками.
– Да нешто мне надобно приданое? Да хоть никакого!
– Твоя мать согласна ли будет? Может, ты впоперек ей идешь?
– Да ведь матушка сама приезжала ее сватать.
– Ну, коли так, будь по-твоему – бери Катьку!
Турбинин, вне себя от радости, бросился обнимать хозяина.
– Постой, постой! Этак ты меня и задушишь грехом! Ванька! Позови-ка сюда боярыню!
Анфиса Захаровна не замедлила прийти.
– Вот, мать, Лексашка просит отдать за него Катьку нашу. Как (смекаешь, отдавать за него, либо нет?
Боярыня удивленно взглянула на мужа, потом шутливо промолвила:
– Ай, нет! Можно ль за него, за этакого озорного, Катерину выдать!
– Вишь, что говорят! – усмехаясь, заметил Турбинину будущий тесть и продолжал: – что ж, снимать что ли, иконы да благословить их?
– Вестимо! Чего тянуть? Пойду скажу Кате да приведу ее, – и Анфиса Захаровна убежала из кбмнаты с не свойственною ей быстротой.
Катюша ничего не знала о приезде Турбинина и Марка Даниловича. Она сидела за работой, но больше для вида – по крайней мере, работа что-то плохо подвигалась. Боярышня была веселей обыкновенного. О смерти своего ненавистного жениха она давно узнала, и что-то похожее на надежду зашевелилось в ее душе. Теперь ее озабочила мысль, как бы свидеться поскорее с Александром Андреевичем и сказать ему, чтоб он возобновил сватовство.
– Катька! Надевай скорее сарафан поновей! – крикнула, входя в комнату, Анфиса Захаровна.
Та удивленно взглянула на мать.
– Зачем?
– Жених там. Благословим тебя сейчас.
Катя побледнела как полотно.
– Жених? Какой жених? – пробормотала она.
– А вот увидишь. Одевайся, одевайся живей!
Накидывая на себя дрожащими руками сарафан, Катя
едва не разрыдалась. Все ее надежды разом рухнули. Тот жених умер, явился новый. Она уже от всей души ненавидела этого неизвестного ей жениха.
«Выйду и крикну в глаза ему, что не £очу за него замуж идти, не хочу!» – думала она.
Когда она направлялась с матерью к светлице, в глазах ее была видна отчаянная решимость.
Мать украдкой поглядывала на нее и ухмылялась.
«Войду и крикну сейчас же!» – подумала девушка, берясь за ручку двери.
Она распахнула дверь и остановилась как вкопанная: первое, что ей кинулось в глаза, было сияющее от счастья лицо Александра Андреевича.
– Входи, входи да становись с ним рядом! – сказала Анфиса Захаровна.
– Так это – он, он – жених? – прерывистым от радостного волнения голосом спросила боярышня.
– А то кто ж? – подводя дочь к Турбинину, сказала боярыня.
Степан Степанович взял образ и благословил набожно склонивших головы жениха и невесты.
– Будьте счастливы, дети! Любите друг друга! – промолвил он со слезой на глазах.
Потом их благословила Анфиса Захаровна. Боярыня ничего не говорила, а только плакала.
У Кати голова кружилась от счастья.
– Ну-ка, поцелуйтесь! – сказал Степан Степанович.
Александр Андреевич поцеловал невесту и раз, и другой.
– Будет, будет! Этак зацелуешь ее! – шутливо заметил будущий тесть. – Анфиса! Уведи-ка ее скорей!
Однако Турбинин успел еще раз чмокнуть Катю в губы, потом перецеловался со Степаном Степановичем и с Анфисой Захаровной.
– Что ж, братцы, надо нам выпить по сему случаю хорошенько, – промолвил хозяин.
– Я не прочь, выпьем, – ответил Турбинин.
– Вот я тебе говорил, что, рано ль – поздно ль, счастье придет, – заметил приятелю Марк во время пути.
– Можно ль было ждать счастья такого! – воскликнул Турбинин. – Ну, Марк, теперь надо, чтобы и твое горе в радость обратилось.
Тот тяжело вздохнул.
– Дал бы Бог… Только где!
– Ишь, меня утешал, а сам надеждой утешиться не хочешь.
– Кабы не тешил себя надеждой, может, уж на свете не жил бы.
– Знаешь что, не езди домой – поедем ко мне. И Топо– рок обещался сегодня приехать. Вот и ладно. Мы втроем побеседуем да попируем на радостях.
Когда они приехали в усадьбу, Топорок уже давно был там. Александр Андреевич не преминул, конечно, сообщить ему и матери о своем удачном сватовстве.
Потом устроилась приятельская пирушка. Было заранее решено, что оба приятеля Турбинина останутся ночевать в усадьбе; поэтому уже давно прошла полночь, а молодые бояре все еще беседовали.
Разговаривая, Марк Данилович случайно подошел к окну и вскрикнул:
– Батюшки! Смотрите-ка, где-то пожар?
Друзья подбежали к окну. Яркое зарево виднелось вдали.
– Что это горит? Уж не моя ли усадьба? – промолвил Марк.
– Нет, твоя в стороне будет, а это… это… – и вдруг Александр вскрикнул не своим голосом: – да ведь это усадьба Степана Степановича горит! Она, она! В той стороне больше нечему. Гей, холопы! Коня, скорей коня!
Через несколько минут все трое уже скакали к пожарищу.
XXXV. ПОРЧЕНЫЙ ХОЛОП– Что такое с Филькой сталось? Был весельчак парень, а теперь ходит хмурый, что туча, и все молчит да о чем-то думает, – рассуждали между собою холопы Степана Степановича.
– Испортили его, – многозначительно сказал один из них. – Видали, вчера нищий на двор заходил к нам?
– Ну, видали.
– Вот этот самый на него порчу и напустил.
– Полно молоть-то! И допреж того Филька хмурился.
– Хмурился, а все не так. Он и сам этого нищего ведуном назвал. Дело так было. Работал Филька и ничего себе был, даже песенку мурлыкал… Так вот я работаю, а так он – ну, я и слышал. И вдруг этот самый нищий, откуда взялся – неведомо, и прет прямо к Фильке. Тот посмотрел на него да и спрашивает: «Что тебе, добрый человек?! – и подошел к нему. Нищий, это, поклонился, ну, и руку протянул, и Христово имя помянул, а потом что-то шепнул. Что – разобрать я не мог, а только вижу: Филька как ошпаренный отскочил от него и сам побелел что снег и дрожит. Аж и я, глядя на него, испужался.
– Что с тобой? спрашиваю. А у него зубы щелкают, он и отвечать не может. Потом уж кой-как вымолвил: «Колдун! Колдун!»
– Ну, вестимо, и меня мороз маленько по коже подрал. Я глянул туда, где нищий стоял, а его и след простыл. Выбежал я за ворота – нигде не видать, словно в землю зарылся. С той поры вот Филька и ходит таким.
– Может, и впрямь испортили, – заметил кто-то, – злых– то людей много есть.
Филька, действительно, ходил на себя непохожим. От расспросов товарищей он только отмахивался. Не мог же он им сказать, что у него камнем на сердце лежит обещанье, данное Илье Лихому, что нищий, которого он выдал за колдуна, чтоб чем-нибудь оправдать свое волнение, был посланцем атамана и шепнул ему ни более ни менее как:
– Завтра ночью… Не сдержишь обещанного – не снесешь головы.
– Что спать не идешь, Филипп?
– А не хочется что-то.
– Эх, дурень! Будь я на твоем месте – я б такого храпа пустил, что ай да люли. А мне вот нельзя: сторожить надо…
И старик прошел к воротам, сел там… и через минуту храпел во всю Ивановскую.
Было тихо, так тихо, что Фильке звук его шагов казался чрезвычайно громким. Он прислушивался к малейшему шороху.
Время шло. У холопа на сердце становилось легче.
«Может, и не придут», – думал он.
Вдруг слабый свист пронесся, смолк и опять повторился.
Филька вздрогнул: «Идут!»
Он тихо свистнул. Ему ответили. Сомнения не оставалось – шли они. Холоп с какою-то отчаянною решимостью подбежал к воротам, отодвинул засов и распахнул их.
Толпа разбойников тихо вошла во двор. Впереди всех Филька заметил при свете луны приветливо кивавшего ему Илью Лихого.
«Чтоб ты лопнул, душегуб проклятый!» – стиснув от злости зубы, подумал холоп.
Дом был по-прежнему темен и тих, сторож продолжал похрапывать.
