Текст книги "Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск."

Автор книги: Николай Алексеев-Кунгурцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 50 страниц)

VIII. СЛЕДСТВИЕ ПРЕДЫДУЩЕЙ

Едва затворилась дверь за Марго, как силы изменили Бригитте, и она, рыдая, упала на скамью. Она готовилась услышать от матери недобрые вести, но то, что услышала, превзошло ее ожидания. Она знала, что Джузеппе Каттини мстителен, но не думала, что он – такой злодей. Марку готовилась ужасная участь. Мало того, что предстояла мучительная казнь, еще до нее нужно было вытерпеть такие

муки, перед которыми бледнело даже сожжение на костре. Когда солнце будет снова восходить, Марко уже будет в темнице, в цепях, быть может, уже будет мучиться в пытках… Его надо спасти… Надо ехать к нему сказать, чтобы он скрылся из дому до наступления ночи. Нельзя терять времени… Ах, что же это не едет Джованни! Где взять гондолу для поездки?

Бригитта поднялась со скамьи и неровными шагами заходила по комнате.

Время шло, а Джованни не приезжал. Девушка в отчаянии ломала руки.

Наконец раздался желанный стук в дверь – брат приехал.

Он еще не успел перешагнуть порога, как уже Бригитта кричала:

– Бога ради, скорее в гондолу! Вези меня к Марку.

– Помилуй, я страшно устал. Да и зачем ехать к Марку в такую пору?

– Ах, не медли, не расспрашивай! По пути расскажу. Пойдем, пойдем скорей, если тебе Дорога жизнь Марка!

Последние слова сестры и отчаянное выражение ее лица заставили Джованни безмолвно покориться. Скоро гондола стрелою неслась по лагуне. Бригитта тоже взяла весла и работала наравне с братом.

Во время пути она сообщила Джованни, какая опасность грозит его другу.

– Однако же, и негодяй этот Каттини! – сказал он, выслушав сестру. – Беппо прав, говоря, что ему следует хорошенько посчитать ребра.

– Это – очень слабая месть, я придумаю иную, – промолвила Бригитта, сурово сдвинув брови.

IX.НЕПРЕКЛОННЫЙ

Когда Бригитта с братом подплыли к дому, где жил Карлос, в комнате старца уже горел огонь.

Им отворил Марк.

– Ба! Джованни со своей сестрой! Вот дорогие гости! – вскричал он.

Карлос обернулся к вошедшим и ласково промолвил:

– Я рад не меньше Марка – мои старческие глаза любят отдыхать на свежих и прекрасных молодых лицах. Но сегодня почему-то не видать обычного румянца на твоих щечках, Бригитта, а ты, Джованни, что-то сумрачен.

– Напрасно вы радуетесь нашему приходу – мы приехали к вам с печальными вестями…

– Что случилось? – спросил Марк.

Джованни мешкал, Бригитта стояла потупившись. Ни сестра, ни брат не решались сообщйть страшную весть.

– За свою долгую жизнь я привык ко всяким ударам судьбы, а Марк слишком юн и поэтому силен духом, чтобы прийти в отчаяние от какой бы то ни было печальной новости. Говорите, дети мои, – проговорил старик.

– Марк не медля должен бежать отсюда, – решилась сказать Бригитта.

На лице молодого человека выразилось удивление.

– Я?! Зачем?

– Сегодня ночью придут тебя схватить по приказу святой инквизиции, – промолвил Джованни.

– Джузеппе Каттини обвинил тебя в ереси и в колдовстве, – добавила его сестра.

Марк слегка побледнел.

– Вот какую месть придумал кабатчик! – сказал он.

Карлос, все время молчавший и сохранявший величавое спокойствие, поднял опущенную голову.

– Звезды правду сказали, сын мой: не уйдешь по доброй воле, вынужден будешь удалиться по необходимости. Ты должен бежать.

– Да, да, ты должен бежать не медля, – в один голос воскликнули брат и сестра.

– Я тебя могу сейчас же отвезти к Беппо. У него ты пока укроешься, а после тайком выберешься из Венеции, – добавил Джованни.

Марк отрицательно покачал головой.

– Нет, я этого сделать не могу.

– Как! Ты хочешь остаться! – с удивлением вскричал Джованни.

– На верную гибель! – воскликнула Бригитта.

– Мне надо остаться.

– Но почему же? Что мешает тебе спастись? – промолвили брат и сестра.

– Долг, – коротко ответил Марк.

– Дитя мое! Ты должен бежать. Не испытывай напрасно судьбы: остаться – значит погибнуть, – тихо проговорил Карлос.

– Нет, отец, я останусь, – ответил молодой человек, потом обратился к Джованни: – Поручишься ли ты, что если «они» меня не найдут, они не выместят своей неудачи на моем учителе?

Джованни не нашелся, что ответить, и только пожал плечами.

– Я уже прожил свою жизнь, Марк, а тебе еще предстоит долгая жизнь. Если б и случилось, как ты говоришь, то что за беда?! – сказал старец.

– Кет, отец, учитель, я бы не вынес этого! Купить свою жизнь ценою твоей… Нет!

– Марко! Марко, подумай! Ведь тебя ждут лютые пытки, сожжение на костре! – вскричала с волнением Бригитта.

– Разве будет лучше, если всему этому подвергнется мой учитель? – спокойно заметил ей Марк.

– Ах, Боже мой! Наставь меня, как убедить его! – вскричала, заламывая руки, Бригитта.

Джованни понял, что всякие уговоры бесполезны.

– Мы сделали что могли, Гитта, – сказал он сестре. – Надо спешить домой – мать может вернуться раньше нас.

– Сейчас, сейчас, – ответила девушка, не трогаясь с места.

– Марк, дорогой мой! Сознаешь ли ты; на что решаешься? – заговорил Карлос. – Знаешь ли ты, что такое жизнь? Ведь это – величайшее благо! Правда, в жизни бывает много невзгод, бывают долгие дни страданий, но все это искупается мгновеньями счастья, только мгновеньями, не более, но их достаточно, чтобы примириться со всем злом житейским. Не верь тому, что жизнь – это сплошное страдание; такой жизни нет и не может быть. Возьми голодного нищего, который и родился и вырос в нищете; его ли жизнь не тяжела, а между тем и у него бывают мгновенья счастья… Пожалуй, счастья такого, которое для иного вовсе и не пока? залось бы счастьем, но для него-то оно является искуплением всех тягот земных. Каждый по-своему понимает счастье.

Не верь и тому, будто бывает сплошь счастливая жизнь. Нет, и такой не бывает и быть не может. Жизнь, друг мой, сцепление бед и благ, зла и добра, тьмы и света. Тьма борется со светом и эта борьба длится бесконечно – это и есть бытие. Быть – значит бороться, все равйо с кем или с чем – быть может, с преградами к счастью, быть может, с окружающими людьми, быть может, с самим собой. Когда ты борешься, ты сознаешь, что живешь, и вот это-то сознание своего бытия и есть величайшее благо, есть жизнь.

А ты хочешь отказаться от этого блага, хочешь предпочесть ему небытие. Смерть – небытие для нас, существ из плоти и костей, потому что она прекращает борьбу. За нею полная свобода духа; за нею нет борьбы, совершенное спокойствие; быть может, это – только новая форма бытия, но, во всяком случае, такая, какую мы, живущие борьбой, постичь не можем, и нас страшит это спокойствие, нас тянет к борьбе. Ты знаешь, я много прожил и каждый день готов встретить смерть, но я не скажу, чтобы я не хотел жить. Нет! Я хочу жить, пока возможно и пока я нахожу борьбу по своим силам – вон хотя бы с лживостью тех фолиантов, которые лежат передо мною. Я, повторяю, хочу жить, как же не хочешь жить ты, существо, полное сил?

Старец остановился и вперил пытливый взгляд в Марка.

– Я не сказал, что я не хочу жить, учитель. Конечно, я хочу жить! – ответил молодой человек.

– Как же ты стремишься к смерти? Спасай же жизнь, спасай же величайшее благо, дарованное нам Господом! Беги отсюда, где веет смертью, беги скорее туда, где нет этого страшного веяния, где ты будешь бороться, страдать и радоваться… Беги, беги!

Марк выпрямился во весь свой высокий рост.

– Я остаюсь! – решительно проговорил он.

Бригитта печально склонила свою прелестную головку.

Карлос встал – он был очень мал ростом и казался рядом с Марком почти карликом – и положил руку на его плечо.

– Счастлив ты, сын мой, что Бог вложил в тебя такую благородную душу! – тихо проговорил он, положив руку на плечо Марка, и его глаза увлажнились.

Джованни крепко пожал руку Марко.

– Прощай, дружище! Авось Бог пронесет грозу… Я, знаешь, понимаю теперь!.. Правда, нельзя тебе бежать, сказал он.

Попрощалась и Бригитта. Она плакала и не скрывала слез.

– Прощай, Марко, – сказала она и добавила слышным только ему одному шепотом: – Знаешь, если тебя будут сжигать… я… тоже брошусь в костер.

Потом она быстро повернулась к брату и промолвила: – Пойдем скорей! Мать, верно, вернулась уже и ждет нас у соседей; я ведь и ключ от двери увезла с собой… Пойдем, пойдем!

И она первая вышла из комнаты.

X.ЗАХВАТ

– Марк! Я слышу топот многих ног у наших дверей, – говорит Карлос, и легкая дрожь слышна в его голосе.

Марк уже сам давно слышал шум и сидел насторожившись.

В дверь постучали так, что она едва не сорвалась с петель.

– Пришли за мной! – прошептал Марк и твердой поступью пошел отворять дверь.

Несколько сбирров в стальных шлемах, с алебардами вошли в комнату, стуча тяжелыми сапогами; за ними, как мрачные тени, выступили темные фигуры монахов, с лицами, закрытыми капюшонами, и последним вошел Джузеппе Каттини. Его обыкновенно красное лицо было теперь бледно, и он дрожал так, что зубы щелкали. Войдя в комнату, он поспешил спрятаться за спиною монахов.

– Кого брать? – спросил один из сбирров.

Каттини выставился из-за монахов и указал на Марка.

Сбирры взглянули на монахов. Стоявший впереди других монах приказал:

– Возьмите еретика!

Два сбирра подошли к Марку и наложили руки ему на плечи.

– Цепи! – снова приказал монах.

Послышался лязг железа.

Теперь Каттини набрался смелости, он выступил вперед и остановился перед Марком, однако на довольно почтительном расстоянии

– Да! Возьмите этого проклятого еретика, этого безбожника! – закричал он. – Посадите его в темницу, закуйте его в цепи, чтобы он не сбивал с пути истинно правоверных католиков, чтобы он не опутывал колдовскими чарами чистые души наших красавиц. Не смотрите, что он прекрасен лицом и имеет вид честного человека – его красота от дьявола, и сам он не более как сосуд бесовский.

Марк презрительно посмотрел на Джузеппе.

– Тебе, кабатчик, должно быть, очень памятна моя пощечина, что ты так озлоблен? – насмешливо заметил он.

У Джузеппе от ярости пена выступила на губах.

– Да, да! Памятна! Памятна она будет и тебе, когда ты будешь жариться на костре, – крикнул Джузеппе и хотел продолжать, но его остановил монах:

– Замолчи, безумец!

Между тем приготовили цепи.

Старец Карлос колеблющимися шагами подошел к Марку и обнял его.

– Прощай, сын мой! Прощай, радость моя! – едва слышно шептал он.

Марк покрыл поцелуями его морщинистое лицо.

– Ну, будет! Нацеловались! Давайте цепи! – сказал сбирр и грубо оттолкнул Карлоса.

Старик едва не упал от точка. В ту же минуту сбирр отлетел в дальний угол комнаты от могучего удара Марка.

– Не тронь старца! – прогремел юноша.

Если бы пушечное ядро влетело в комнату, оно произвело бы не большее впечатление, чем этот удар. Товарищ сбирра, державший руку на плече «еретика», отскочил в сторону как ошпаренный. Монахи всплеснули руками и попятились к дверям, два других сбирра, размахивая алебардами, последовали за ними, а Джузеппе Каттини прижался к стене, словно желал пройти сквозь нее, и шептал молитвы посиневшими губами.

Но Марк не думал пользоваться своей силой. Он протянул вперед руки и сказал:

– Заковывайте!

Нерешительно приблизились сбирры, и тяжелые цепи были надеты на руки Марка.

После этого все тотчас же оправились. Сбирры снова приняли свой горделиво-заносчивый вид, монахи отошли от двери и застыли в прежнем спокойствии, Джузеппе присвистнул и молодцевато закинул голову.

– Ведите! – прозвучал приказ монаха.

– Прощай, учитель! – кидая последний взгляд на Карлоса, промолвил Марк и беспрекословно направился к дверям в сопровождении сбирров.

– Возьмите и этого старого колдуна заодно! – крикнул Каттини.

– У нас нет на это приказания, – ответили ему. Большая гондола дожидалась у выхода. Марка втолкнули в нее. Туда же сели сбирры и монахи. Несколько пар весел с шумом опустились в воду.

«Прощай, воля и жизнь»! – подумал Марк.

XI. ПРЕД «ТРЕМЯ»

В палаццо Дожей еще до сих пор сохранилась комната «трех». «Три» – это слово заставляло бледнеть венецианца, заставляло его испытывать суеверный ужас. Никто не знал в лицо этих «трех» – трех инквизиторов; они были таинственны – самому дожу они были ведомы настолько же, насколько последнему нищему на площади св. Марка. А кто их видел, тот не мог ничего никому рассказать или потому, что за этим свиданием следовала его смерть, или – если это был свидетель – потому, что обязывался страшной клятвой молчания: у кого могло найтись смелости нарушить, на верную гибель себе, клятву, данную «трем»? «Три» были всеведущи и беспощадны. Их наказание обрушивалось неожиданно, поражало, как молния: вчера свободный и веселый человек к утру пропадал без вести, и никто не знал, что с ним сталось, только его родственники и знакомые шепотом передавали друг другу догадку:

– Он взят по приказу «трех».

«Взят тремя» было равносильно «помер», и жена взятого смело могла идти заказывать по нему заупокойную мессу; ждать, пока ей выдадут его обезглавленный труп, было бы бесполезно: виновный в буквальном смысле стирался с лица земли, и его могилой был омывающий стены палаццо мрачный, глубокий, узкий канал, в который бросали тело казненного.

Впрочем, иногда судьи хотели быть милосердными: обвиняемому даровалась жизнь. Но такая жизнь была хуже смерти: несчастный умирал медленною смертью, без света и воздуха в тюрьмах — piombi или страшных camerotti – «каменных колодцах», как их называл народ.

Стены комнаты, где заседали эти страшные судьи, были обиты золотой кожей, золоченый потолок был покрыт чудною живописью кисти Тинторетто; если был день, из окна открывался великолепный вид на залитую солнцем Венецию; и в этой же комнате бренчали цепи; звучали орудия пыток, слышались стоны пытаемых, и из нее же вилась узкая, темная лестница в тюрьмы — piombi [16]16
  Теперь ни этой лестницы, ни этих тюрем не существует.


[Закрыть].

Сюда привели Марко после захвата, а вместе с ним и Джузеппе Каттини. Кабатчик хотел было ускользнуть, когда лодка подплыла ко дворцу Дожей, но его задержали.

– Помилуйте! – ведь не я обвиняюсь! – взмолился он.

– Все равно, ты должен дать показания, – было ему ответом, и два сбирра стали по бокам его. Каттини почувствовал себя в положении обвиняемого и дрожал как осиновый лист.

«Еретика» поставили перед длинным, узким, покрытым черным сукном столом, на котором стояла пара зажженных восковых свечей. Три одетых во все темное человека с закрытыми лицами неподвижно сидели на креслах.

– Твое имя? – промолвил один из них, сидевший в центре.

Слова эти были сказаны ровным, спокойным голосом, но какая-то зловещая нотка слышалась в нем. Впрочем, это, быть может, казалось так от того места, где звучал этот голос.

– Марк, – ответил обвиняемый.

– Прозвище?

– Кречет-Буйтуров. Я – русский.

– Какой ты веры?

– Я – христианин.

– Пожалуй, и католик? – насмешливо заметил инквизитор.

– Я крещен по обряду греческой церкви.

– Признаешь ты власть святого отца папы?

– Признаю, как епископа.

– Ты – еретик, несомненно. В чем ты еще обвиняешь его? – обратился инквизитор к Каттини.

Тот трясся как в лихорадке.

– Я, я… я ни в чем… Я… это не я… – щелкая зубами, лепетал он.

– Как не ты? Донос, опущенный в пасть льва [17]17
  В палаццо Дожей, подле лестницы Гигантов, был вделан в стену лев, в пасть которого опускались доносы.


[Закрыть], был подписан тобой.

– Это точно… А только я, что ж? Я очень мало знаю этого еретика. Это Марго, вдова резчика, Маттео, ее сосед, и еще другие многие. Правда, мне известно, что он распространял ересь, совращая с пути девушек… Он вообще – заклятый еретик и ругает святого отца… Он смеется над нашими обрядами…

– Можешь ты что-нибудь сообщить об его занятиях колдовством?

– Нет… Я слышал, что он чарами призывает бедствия на Венецию… Но как он колдует, сам я не видел. Его соседи знают, опять же Марго, Маттео… Я ничего не знаю, ничего…

Вдруг он упал на колени.

– Отпустите меня! Бога ради, отпустите меня, – завопил он.

Инквизиторы, казалось, не слышали его жалоб. Они тихо перешептывались.

– Надо допросить свидетелей, – промолвил вслух инквизитор и поднялся. – Уведите еретика в камеротту! – приказал он. – А ты можешь идти, – обратился он к Джузеппе: – Да помни: будь нем как рыба, не то…

И он красноречиво показал на шею.

Каттини чуть не подпрыгнул от радости.

– Ни одного слова, ни одного полуслова! Буду нем, глух, слеп, что хотите. Я – не враг себе… – скороговоркой затараторил он, а потом не утерпел, чтобы не кинуть в сторону Марка: – А ты посиди в колодце!

XII. БЕСЕДА ПРИЯТЕЛЕЙ

– Что?! Его забрали?! – и, крикнув это, Беппо от удивления даже вскочил со скамьи.

– Да.

– Может ли быть! Когда же?

– Сегодня ночью. Вероятно, вскоре после моего ухода с сестрой, – ответил Джованни.

– Бригитта ездила с тобой к нему?

– Да. Ей удалось узнать, что Марка хотят схватить.

– Ну?

– Ну, и мы поехали предупредить его и дать ему возможность скрыться заблаговременно.

– Фу, чего же ты меня напрасно испугал! – облегченно вздохнув, сказал Беппо. – Значит, его не забирали, а он про– сто-напросто сам скрылся?

Джованни отрицательно покачал, головой.

– Нет, я знаю наверно, мне сказал сам Карлос.

– Но почему же его взяли?

– Его обвиняют & ереси и колдовстве.

– Господи! Ведь выдумают же!

– Против него целый заговор. Тут участвуют и моя мать, и сосед Маттео, и многие другие. Все это устроил Каттини.

– Вот подлый! Ну, как не переломать ему ребер! – вскричал Беппо. – Гм… бедняга ведь пропал, Ванни! – добавил он, помолчав.

– То же сдается и мне. Ты знаешь, моя сестра выходит замуж за Джузеппе.

Беппо остолбенел от изумления.

– Как?! За этого каналью?!

Джованни пожал плечами.

– Я сам не меньше твоего удивляюсь. Он уже сегодня был у нас.

– И Бригитта не плюнула ему в лицо?

– Она очень ласково с ним поздоровалась.

– Но это черт знает что такое! Бригитта, «святая Бригитта», как я ее звал, так любившая Марка, и вдруг… Знаешь, наслушавшись таких вещей, можно с ума спятить!

– Между нами сказать, мне сдается, что сестренка что-то задумала.

– А! Это меняет дело! Ее согласие на брак – просто хитрость?

– Мне кажется.

– Вот это так, этому можно поверить! Ты не знаешь, куда Марка заключили?

– Нет.

– Хоть бы это узнать. Все, может быть, можно было бы хоть весточку ему подать.

– Я подговорю Бригитту, чтобы она выведала у Каттини.

– Вот-вот!

– Поедем ко мне. Вместе и потолкуем с Бригиттой.

– Нет, я лучше останусь дома. Столкнусь у тебя, пожалуй, с Каттини, не выдержу и побью его.

– Я и сам тоже едва удерживаюсь, чтобы не дать ему пинка. Э-эх, Марк, бедняга! Увидимся ли мы с ним когда– нибудь? Ну, прощай!

– Вечером будешь на площади св. Марка?

– Буду.

– Там встретимся и поговорим. Бригитта-то пусть работает.

– Я надеюсь на нее.

Вечером на площади перед собором св. Марка Джованни говорил Беппо:

– Я передал Бригитте.

– И что же?

– Она пыталась расспрашивать полегоньку Каттини.

– Ну?

– Нем как рыба. Чуть речь заходит о Марке, он хоть бы щелкнул.

– Ах, проклятый! Плохо наше дело!

– Я еще не теряю надежды, дружище. Не такова Бригитта, чтобы отступать. Дай сроку – выпытает.

– Дай Бог! – ответил Беппо, тяжело вздыхая: несмотря на уверение товарища, он мало надеялся.

XIII. ЗМЕЙКА

Джузеппе Каттини со дня ареста Марка был в довольно странном состоянии духа. С одной стороны, согласие Бригитты на брак с ним заставляло его чувствовать себя на седьмом небе от радости, с другой – от страшных «трех» его кидало в жар и холод. Дело в том, что кабатчик далеко не был уверен в своей безопасности. «Как бы этот проклятый еретик не наплел чего-нибудь на меня», – думал он, и ему уже мерещилась страшная темница. Он уже почти раскаивался, что подал донос, и вздыхал о счастливом времени, когда не нужно было заботиться ни о каких «трех», можно было говорить что угодно и чувствовать себя в полнейшей безопасности. Теперь приходилось следить за каждым словом: жест, который сделал инквизитор, хорошо запомнился ему. Поэтому всякий раз, когда заходила речь о Марке, Каттини становился, действительно, «нем как рыба», по выражению Джованни. Даже с Бригиттой он не разговаривал о нем, как ни старалась та навести разговор на это. Единственным его утешением являлась мысль, что Марк погиб безвозвратно, и, если иногда, в минуту опасений, он раскаивался, что подал донос, то гораздо чаще злобная радость заставляла замирать его сердце, когда он представлял себе картину казни Марка; ему мерещились дымные облака, языки пламени и посреди них искаженное муками прекрасное лицо «северного еретика» – Джузеппе все еще думал, что Марка приговорят к публичному сожжению; он плохо знал обычаи «трех», девизом которых было: суд скорый и тайный.

От всех своих волнений Каттини отдыхал, когда был с Бригиттой. С этой девушкой произошла удивительная перемена. Куда девалась ее недавняя холодность, почти ненависть к нему? Она казалась такою любящей, была так ласкова к нему, что толстяк часто, видя перед собой искристые, ласково смотрящие на него глазки Бригитты, спрашивал себя, не сон ли это. А девушка с каждым днем становилась все более ласковой, ее разговоры с ним делались все более задушевными: она говорила с ним уже как будущая жена. Для нее самые скучные дела его, казалось, были ей очень занимательны, и она расспрашивала о них с живейшим интересом.

Порою она принималась строить планы предстоящей жизни со своим «милым муженьком», как она будет его ласкать, целовать, исполнять его малейшее желание. Каттини в это время только самодовольно пыхтел и таращил глаза.

Обыкновенно, едва Джузеппе входил в комнату и замечал «невесту», лицо его расплывалось в улыбку, а своим тусклым глазам он старался Придать выражение нежности и почему-то для этой цели часто-часто моргал красноватыми веками и вращал воспаленными белками – он, кажется, находил, что это очень ему к лицу, – но однажды, это было дней через пять после ареста Марка, он пришел очень мрачным. Не было ни обычной улыбки, ни вращения белков.

Бригитта сразу заметила перемену, происшедшую в настроении духа своего «жениха», но пока не показала вида и защебетала, как птичка.

– А! вот и ты, мой милый! Я так ждала тебя! Что это, думаю, не идет мой Джузеппе. Верно, дела задержали? Да?

– Да, дела.

– А матушки нет дома: ушла с утра. Да это и лучше – нам свободнее. Что же ты, Джо, не подойдешь, не поцелуешь меня?

Каттини даже покраснел от удовольствия.

– Вот так, давно бы так! Крепче целуй, крепче! Теперь ты повеселел, раньше, показалось мне, ты был не в своей тарелке. А? Признавайся!

– Был грех.

– А! Видишь! Я угадала. Я сейчас замечу, если в моем Джо перемеца. Отчего ты был не в духе?

– Так… Дела, знаешь…

– Это – не ответ. Ты должен со мною быть откровенным. Слышишь, Джо? А то я рассержусь… Да! Я все собираюсь спросить – скоро сожгут этого еретика? Ах, если б ты знал, как я его ненавижу! Когда его будут сжигать, я сама подкину лишнюю вязанку дров в его костер.

– В том-то и беда, что его не будут сжигать.

– Да неужели? – Бриггита сделала удивленные глаза. – Помилуют?

– Нет. А только тайно казнят.

– Экое горе! Да, может быть, ты ошибся?

– Нет! Я узнал от сведущего человека.

– Кто же он?

– Тюрем… Его зовут Эрнесто.

– Ты не договорил, Джо! Я рассержусь на тебя.

– За что?

– Ты не хочешь быть со мною откровенным. Чего ты боишься? Выдам я тебя, что ли? Я – твоя будущая жена. Кто этот Эрнесто? Тюремщик? Ты не договорил.

– Ах, Гитта, если б ты знала…

– Я и хочу знать! Что за страхи такие со мной! Слава Богу, кажется, ты мог видеть, что я люблю тебя непритворно.

– В этом я убежден.

– Вот видишь. И еретика я ненавижу не меньше твоего. Тебя, может быть, останавливает то, что я прежде его сильно любила! Да, я не отпираюсь, я его любила, но тем более теперь его ненавижу. Джо! Не забывай – ты не только мой будущий муж, ты также и союзник мне в мести.

– Я знаю это.

– Ну, так чего же ты молчишь? Говори откровенно, кто это такой Эрнесто?

– Тюремщик.

– Марка?

– Да.

– Как ты-то его узнал?

– Гм… С деньгами все узнаешь.

– В какой тюрьме еретйк заключен? В piombi? В тюрьме Антонио?

– Ни там, ни тут.

– Ты хотел быть откровенным.

– Я и откровенен.

– Это и видно!

– Я говорю правду: ни в тех, ни в других тюрьмах его нет.

– Так где же он?

– Откровенничая с тобой, знаешь, чем я рискую?

– Ну?

– Своей головой.

– Будь спокоен, я тебя слишком люблю, чтобы выдать. Так где же спрятан еретик?

– В палаццо Дожей, в камероттах!

– В камероттах?

– Ну, да. Камеротты иначе pozzi [18]18
  колодцы


[Закрыть], разве не знаешь?

– Ах, да, да! Я слышала. Говорят, это – ужаснейшая тюрьма. Ни света, ни воздуха!… – говоря это, Бригитта вздрогнула. – Брр!… Страшно! – добавила она.

– Да! Попасть туда не дай Бог никому… кроме Марка.

– Ему поделом! Что же говорил, тебе Эрнесто?

– Он десять лет там служит, знает порядки. Он говорит, что «три» не любят открытых казней. Такие еретики, как Марк, встречались уже. Их просто обезглавливали в тюрьме же, а потом бросали в канал.

– Фу! Как страшно! Как это ты ухитрился познакомиться с Эрнесто?

– Сумел!

– Положим, при твоем уме… А только ты мне не ответил.

– Я сам слышал, как инквизитор приказал отправить Марка в camerotti.

– Так что же?

– Экая недогадливая! Я узнал, где собираются тюремщики камеротт. Ведь и они – люди, выпить хочется.

– Удивляюсь твоей сметливости! Где же они собираются?

– В кабачке Антонио Санто.

– Этого мало, надо было найти между ними тюремщика Марка.

– Я переугощал их всех. Наконец напал на Эрнесто. Он сам мне сказал, что у него содержится еретик.

– Собственно, зачем тебе было это нужно?

– Хотелось узнать, каково-то «проклятому» в тюрьме. Пытают его ежедневно.

– Я думаю, он плачет и стонет?

– Представь, нет! Сам Эрнесто удивляется – ни одного стона.

– Тут не без чар – может быть, он и боли не испытывает! Скажи, пожалуйста, этот Эрнесто такой высокий, черный?

– Ой, нет! Малорослый и волосы светлее, чем мои.

– Как будто я видела такого… Старик?

– Не старик, но уже с проседью.

Бриггита порывисто обняла Каттини.

– Ах, милый мой! Хорошо, что мы с тобой свободны и нам не грозят никакие тюрьмы. Ну, что твое расположение духа? Лучше ли?

– Оно отличное.

– То-то. Я рада этому.

Она крепко поцеловала Джузеппе в его багровую щеку. Кабатчик, конечно, и не подозревал, чему она радовалась, и был в восхищении от ее любви к нему.