Текст книги "Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск."
Автор книги: Николай Алексеев-Кунгурцев
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 50 страниц)
Марк Данилович был немало изумлен, когда однажды утром во двор его усадьбы въехало несколько конных стрельцов.
– Зачем пожаловали? – спросил их ключник.
– До боярина твоего дело есть. Подь, доложи ему!
Кречет-Буйтуров и сам как раз вышел.
– Что скажете, братцы?
Стрельцы и шапок не заломили.
– Снаряжайся-ка в путь-дорогу.
– Куда да зачем?
– По указу цареву послал нас за тобой Борис Федорович.
– Да некогда мне теперь. Вот завтра разве.
– Как хошь устраивайся, а только не мешкая изволь с нами ехать: не поедешь – сильем взять тебя приказано.
Марк Данилович вздернул плечами от удивления.
– Что за притча! Делать нечего, надо ехать.
Через полчаса он уже в сопутствии стрельцов съезжал со двора. Проезжая мимо поповского дома, он заметил стоявшего на крыльце отца Макария. Поп смотрел на молодого боярина и злорадно хихикал.
«Чему он радуется?» – подумал Марк Данилович, и неясная догадка промелькнула в его голове.
– Куда ж я с вами поеду? К царю прямо? – спросил своих сопутников Марк.
– К Борису Федоровичу, – ответили ему.
Это были единственные слова, которыми он обменялся со стрельцами во время пути. Правда, он пытался разговориться с ними, но ему не отвечали. Путь до Москвы показался на этот раз боярину невыносимо долгим. Когда подъехали к палатам Годунова, он облегченно вздохнул и подумал:
«Ну, слава Богу! Хоть узнаю, в чем дело!»
Спрыгнув с коня, он направился было к крыльцу, но его остановили:
– Обожди, наперед доложить надо.
Ждать пришлось с добрый час, стоя на солнцепеке: его даже не ввели в сени. Наконец пришли за ним.
– Пожалуй в светлицу: Борис Федорович ждет.
По тону стрельцов, по обращению холопов Годунова, по долгому ожиданию у крыльца Кречет-Буйтуров догадался, что ему грозит какая-то беда. Улыбка отца Макария не выходила у него из головы. Когда он вошел в светлицу, Борис Годунов сидел, облокотись на стол.
Марк Данилович отмолился на иконы и промолвил:
– Здравствуй, Борис Федорович!
Годунов не шевельнулся, как будто не слышал: Марк прождал некоторое время и повторил громче:
– Здравствуй, Борис Федорович.
Правитель поднял на него глаза. Его взгляд был суров.
– А! Пришел, Иуда! – промолвил он.
– Иуда? – недоумевая, пробормотал Марк.
Царский шурин стукнул по столу кулаком и выпрямился
во весь свой высокий рост.
– Иуда-предатель! За добро мое, за хлеб-соль мою меня предаешь. В глаза предо мной лясы точишь, а за спиной с ворогами моими в дружбу вступаешь, козни мне строишь.
– Я?!
– Да, ты, ты! Мятеж учинить хочешь, крестьян сбиваешь, с Шуйскими заодно челобитье подать царю норовишь, чтоб он с царицей, сестрой моей, развелся – неплодная, дескать, она – да на другой поженился. У! Аспид! Казнить смертью тебя мало!
Годунов стоял теперь совсем близко от Марка Даниловича, тяжело дыша, сжав руки в кулаки и обдавая своего невольного гостя искрометным взглядом.
Вдруг он приблизил свое лицо к лицу Годунова, глянул ему прямо в глаза и не то прохрипел, не то прошептал:
– Кажись, скажи ты еще одно слово – придушу я тебя, Борис Федорович!
И должно быть, грозны были в это время его вид и взгляд, и не пустою угрозой прозвучали слова, потому что Годунов круто оборвал свою речь и отступил на шаг.
– Эй, люди! – хотел он крикнуть, но Кречет-Буйтуров не дал ему времени. Прежде молчавший, он теперь заговорил так же, как говорил перед этим правитель – быстро, без передышки, не давая возможности Годунову прервать себя.
– Иудой обозвал, а за что – про что? Какие я крамолы заводил? Какие козни строил? С Шуйскими сдружился… Да я Шуйских и в глаза-то сколько времени не видал! Этак-то винить можно! На-ка! Набросился ни с того ни с сего. Развести царя с царицей хочу… Господи Иисусе! Да зачем мне это, коли я и во двор-то государев езжу чуть не в год раз? Чего мне добиваться? Милостей царских? Так у меня все есть, ничего мне не надо. Ну, скажи, скажи ты, Бога ради, за что ты меня изобидел?
Последние слова Марк Данилович проговорил уже не раздраженно. В его голосе слышалась укоризна.
Правитель умел владеть собой; по его лицу трудно было угадать, какое действие произвела на него речь Марка. Теперь Кречет-Буйтуров замолк, Борис Федорович имел полную возможность позвать холопов и приказать удалить его, связать, выгнать из дома с позором или учинить что-нибудь иное в этом роде, но вместо этого он вынул из-за пазухи лист бумаги и подал его Марку Даниловичу, промолвив:
– Читай!
Кречет-Буйтуров стал пробегать глазами бумагу. По мере того, как он читал, лицо его выражало то удивление, то гнев.
Дойдя до имени боярыни Доброй, он воскликнул:
– И она здесь!
Потом он сложил бумагу и подал ее правителю.
– Что же скажешь? – спросил тот.
Марк горько усмехнулся.
– Что же сказать? Их много, я один, им ты веришь, мне нет… Зови палачей, вели меня казнить! – Потом он добавил: – Одно могу сказать: вот тебе крест святой, что ничего такого и в помыслах не держал, что там прописано. Все, что делал – делал, добра людям желаючи. Чист я перед Богом, перед царем и перед тобой. Поверишь мне – рад буду, не поверишь – казни.
Борис Федорович некоторое время молча смотрел в глаза ему.
Взгляд Марка был ясен и спокоен. Годунов протянул ему руку.
– Верю тебе.
– Спасибо! – с чувством ответил Марк, крепко пожимая Годунову руку.
Правитель изорвал бумагу в мелкие клочки.
– Видишь?
– Еще раз спасибо.
– Зато ты должен рассказать мне, за что они на тебя взъелись. Смотри! Без утайки!
– Сказ недолог. Всю эту штуку устроил поп Макар из моего сельца. Не по нраву, вишь, ему пришлось, что я не держусь порядков дедовских – завел школу, в кабалу не принимаю, оброк сбавил, ратников обучаю.
– Ратников обучаешь?
– Да. На случай, если в «поле» идти, так чтоб не с неучами!.. А за морем я повидал кое-что по этой части.
– Ишь, ты какой! Ну-ну, говори!
– Ну, вот, за это за все Макар меня и в еретики возвел; я терпел-терпел, а после пригрозил прогнать его. Он и обозлился. Поехал, знать, по соседним вотчинам и подписи собрал. А те злобятся на меня, что от них крестьяне ко мне переходят. Вот и все.
– Ан, не все!
– Как не все?
– Так. Почему вскрикнул: «и она здесь»?
Марк Данилович замялся.
– Это про боярыню Добрую Василису Фоминишну, – пробормотал он.
– А что ж она такая за особенная, что ты ее ото всех отличил?
– Да сдается мне, что она к Макару пристала не с того, с чего другие.
– А с чего же?
– Так, с глупства бабьего.
– Ой, ты что-то таишь! Ведь таишь?
Марк молчал.
– Сказывай-ка, брат, правду истинную.
Годунову про свое неудачное сватовство за Татьяну Васильевну, про любовь к нему боярыни Василисы Фоминишны.
– Вот оно что! Признаться, удивил ты меня! А боярышня тебе очень приглянулась?
– Уж так-то приглянулась, что вот уж сколько времени с той поры прошло, а все с тоски по ней извожусь.
– Гм… Жаль мне тебя. И та-то бабища чего взбесилась? Ты б еще посвататься попробовал.
– Что ж свататься на верный отказ?
– А то крадью повенчался б.
– Краденое счастье краденым и будет. Нет, уж, знать, воля Божья такова, – печально промолвил Кречет-Буйтуров.
Они помолчали.
– Ну, рад бы с тобой еще покалякать, да к царю ехать надо, некогда, – сказал Годунов. – Ты ко мне как-нибудь загляни.
– Благодарствую.
– А на меня не серчай, что я тебя изобидел: люди лукавые попутали.
– Помилуй Бог! Чего серчать?
– Чем я тебя за обиду вознагражу? Знаешь, хочется мне на твою вотчину посмотреть, как ты там все устроил чудно.
– Сделай милость, приезжай, рад очень буду.
– На деньках урву времечко, приеду к тебе.
На этом они и расстались.
V. БОЯРЫНЯ И БОЯРЫШНЯ– Боярыня Василиса Фоминишна, слыхала ль новость? – сказала, вбежав запыхавшись в светлицу, некая Софья Григорьевна, жена одного из местных вотчинников, первая вестовщица и сплетница.
– Что такое?
– Ах, матушка, такое, что руками всплеснешь. Еретика– то нашего стрельцы взяли и в Москву свезли!
– Ну!
– Честное слово! Сама видела, как взяли его. Он, это, в середине, а кругом все стрельцы. Такою он мокрой курицей сидел, куда и прыть делась. Яко татя повезли, хе-хе! Да и не далеко он, сказать правду, ушел от татя. Ну, я побегу.
– Что же это ты? Посидела б.
– Нет, нет, некогда. Надо еще забежать к Матрене Пахомовне да Марфе Игнатьевне, да…
Тут пошел длинный перечень имен чуть не всех жен окрестных вотчинников.
Какое впечатление произвело полученное известие на боярыню? Она сама подивилась, почему у ней так захолонуло сердце. Бывало, целыми днями и ночами думала, как бы Марку Даниловичу досадить, и никакой жалости к нему не чувствовала, только злобою распалялась. А теперь, когда месть совершена – ведь не для добра же повезли его стрельцы в Москву? – ей будто бы и жаль его. Старое проснулось, что ль? Да, старое… Оно и не засыпало.
– Ах, родной мой, родной! Как бы я любила, целовала тебя? Почто завязалась тут змея-разлучница? – шепчет боярыня, и злоба на падчерицу охватывает ее.
Чу! Скрипит дверь. На пороге Таня, бледная, заплаканная. У боярышни есть в доме много преданных людей; ей в свое время передали о прибытии отца Макара, об его разговоре с боярыней – у холопок были чуткие уши – передали и теперь привезенную Софьей Григорьевной весть.
– Ты зачем? – сурово спросила Татьяну Васильевну мачеха.
Таня подошла к ней, рыдая.
– Почто губишь его? Почто? – страдальческим воплем вырвалось у девушки.
– Кого? – холодно спросила Василиса Фоминишна.
– Марка Даниловича.
– За дело! А ты заступницей пришла? Хе-хе!
– Да, заступницей, да!.. Потому, грех тебе делать так. Бог покарает. Что он сотворил худого? Чист, как голубь. Я ведь знаю – ты с Макаром спелась… Может, он теперь в темнице в оковах сидит… Соколик ясный!
– Ты что это взбесилась? Как смеешь меня опрашивать?
– Смею, смею! Всегда твоей воле покорялась, а теперь сил не стало. Будет!
– Молчи лучше!
– Не замолчу. Сказала – будет покорствовать! Ну, что ж, говори, за что его губишь?
Таня в это мгновение мало напоминала прежнюю тихую девушку. Она уже не плакала. Ее глаза сверкали, на бледных щеках вспыхнул пятнистый румянец. Мачеха с изумлением смотрела на нее.
– Аль ошалела? – пробормотала она.
– Может, и так. Слышь, сказывай же, за что его погубить хочешь?
– За что? – тихо промолвила боярыня, и вдруг яркая краска покрыла ее лицо, глаза засветились. – За то, – она наклонилась к падчерице, – за то, что люб он мне больше жизни моей! За то, что он мне на любовь любовью ответить отказался… Уж я ли б не ласкала его, я ли не целовала б! Ты его отняла от меня, ты, змея проклятая! Ты! Ха-ха! Ты – недоросток, блаженненькая – и отняла! Не обидно мне, а? Не должно гореть сердце лютою злобой? Клик кликни – сотни женихов сбегутся, на коленях молить меня будут… Да никого из них мне не надобно, окромя его. А его нет… Не я гублю его, ты губишь – зачем прельстила чарами бесовскими?
– Чарами бесовскими?
– Да. Нешто без чар он на тебя бы взглянул? Что в тебе? Ни кожи, ни рожи! Ух! Убью я, кажется, тебя сейчас, проклятую! Уйти лучше!..
И Василиса Фоминишна быстро направилась к двери. На пороге она остановилась и обернулась.
– Я мучусь, мучься и ты, чаровница проклятая, полюбовница его счастливая! Полюбовница счастливая! Ха-ха!
Она вышла, а ее насмешливый, злобный смех долго еще звучал из-за двери.
– Мать Царица Небесная! Защити, спаси его от козней вражеских! – со слезами молилась спустя некоторое время после разыгравшейся сцены в своей горенке боярышня Татьяна Васильевна, и рука ее порывисто творила крестное знаменье.
VI. НЕЖДАННЫЙ СВАТ– Да, брат, молодчина ты, хорошо устроил свою вот– чинку! – говорил Борис Федорович Годунов Марку Даниловичу.
– Спасибо за похвалу, – отвечал тот.
Годунов и Кречет-Буйтуров ехали на конях среди поля.
– Доволен я очень, что собрался к тебе заглянуть: порадовал свое сердце. Эх, кабы все вотчинники таковы были, как ты!
– Будут когда-нибудь, Борис Федорович.
– Будут, да когда? Это куда дорога ведет? – спросил Годунов, указывая не пересекающую поле дорогу.
– Коли туда поедем, – указал Марк вправо, – прибудем к усадьбе боярыни Доброй, коли сюда, – он указал влево, – к дому вернемся. А ведь я, чай, тебя заморил разъездами? Поедем обедать, только за скудность обеда не обессудь.
– Я в Москве засиделся, рад размять кости. Поездим еще. Свернем вправо – хочется мне взглянуть, что такая за боярыня Добрая.
И, не дожидаясь ответа, Борис Федорович повернул коня. Марк Данилович сдержал свою лошадь.
– Не больно охоч я, правду сказать, туда ехать.
– Что так?
– Что попусту рану бередить незажившую?
– Э, ничего, потерпи! Может, боль и утихнет, – с полуулыбкой заметил Борис Федорович и погнал коня.
Волей-неволей пришлось Кречет-Буйтурову следовать за ним. Через полчаса быстрой езды усадьба Василисы Фоми– нишны вынырнула из-за поворота дороги.
– Эта самая усадьба и есть? – спросил правитель.
– Она, она.
Годунов направил коня прямо в ворота, подъехал к крыльцу, спрыгнул с коня и стукнул дверным кольцом. Выглянул холоп.
– Доложи боярыне, что царский шурин Борис Федорович Годунов да окольничий Марк Данилович Кречет-Буйту– ров хотят ее повидать.
И, пока холоп стоял с разинутым от удивления ртом, Борис Федорович, промолвив: – «Пойдем, Марк Данилович», – взбежал на крыльцо, миновал сени и вошел в светлицу.
– Чего нам там стоять? Здесь обождем, – Сказалон, опустившись на лавку.
Очутившись в доме боярыни Доброй, Марк Данилович так заволновался, что его волнение заметил Годунов.
– Эк, тебя пробирает! – с усмешкой заметил он.
Было слышно, что в доме поднялась суматоха. Доносились возгласы, хлопанье дверьми, беготня. Потом все смолкло. Легкие шаги послышались за дверью, и Василиса Фоминишна вошла в светлицу.
– Ну, боярыня, рада-не рада, принимай гостей незваных, – сказал Годунов.
– Царскому шурину завсегда рада, – с низким поклоном ответила Добрая.
На Марка Даниловича она старалась не смотреть.
– А еретику-то как же? Ужли тоже рада? – с усмешкой спросил правитель.
– Кто б с тобой ни пришел; всякому обрадуюсь.
Годунов смотрел на боярыню и думал: «И пригожа, и не глупа, кажись, а только бес-баба, должно быть!»
– Не откажись, Борис Федорович, хлеба-соли откушать, – продолжала Василиса Фоминишна, говоря с Годуновым, словно со своим старым знакомым.
– Нет, уволь! Угости ты нас лучше бесе душкой своей.
– Ой, какая же со мной, с бабой глупой, беседа! – усмехнулась боярыня.
На лице ее не приметно было и тени волнения, только красивые глаза будто потемнели немного. В душе она очень волновалась. Неожиданный приезд правителя, да еще с Марком, вовсе не обрадовал ее, а встревожил. Что Марк не был посажен в темницу, а возвратился из Москвы в тот же день, в какой был увезен стрельцами, это она благодаря досужим кумушкам давно знала. Однако она ни на минуту не сомневалась, что Кречет-Буйтурова постигнет то или другое наказание – мало-мало царская опала. И вдруг этот, любимый и ненавидимый ею в одно время, человек является в ее дом вместе с самим Годуновым. Было чему удивиться и чем встревожиться.
Какая цель была приезда их к ней в усадьбу, она не могла понять. Единственно, что она могла предположить, это – что правитель захотел допросить «еретика» в ее присутствии. Но почему ж он тогда приехал с ним так запросто? Ни стрельцов, ни помощников себе «про случай» никаких не прихватил?
– Зачем себя глупой считаешь? Сдается мне, тебя умишком Бог не обидел, – продолжал в шутливом тоне разговор Годунов.
– Сказано: у бабы волос долог, ум короток.
– Ну, не у всякой. Вот мы с тобой сидим шутки шутим, а ведь я к тебе неспроста приехал. Дело есть до тебя. Смекни-ка, какое?
– Не смекнуть вовек.
– Сватом, матушка, явился! Ха-ха!
– Сватом? – с недоумением переспросила боярыня.
– Как так сватом? – вскричал Кречет-Буйтуров, до сих пор не промолвивший ни слова.
– Так, сватом. Что ж тут дивного? Прослышал я, боярыня, что у тебя падчерица есть, так вот, хочу ее сосватать за царева окольничего Марка Даниловича.
Кречет-Буйтуров чуть не бросился на шею Годунову.
– Борис Федорович! Родной! – вскричал он.
Василиса Фоминишна изменилась в лице.
– Рано ей еще замуж, – промолвила она.
– Полно! Слыхал я, за нее не один уж жених сватался.
– За него нельзя отдать – еретик он.
– Э, матушка! Меж нами молвить, такой он еретик, за какого ты бы сама с радостью вышла. Это все пустое, еретичество его поп Макар из пальца высосал.
– Я… я не хочу, чтоб Таня за него замуж шла!
– Почему?
– Так, не выдам.
– Так я тебе вот что скажу: царь указал, чтоб твоя падчерица была за Марком окольничим замужем. Посмеешь царского приказа ослушаться? Ступай, приведи падчерицу!
Куда делся недавний веселый боярин! Теперь перед Василисой Фоминишной сидел грозный правитель, правая рука государя. Одного слова, одного движения его было довольно – никто не смел ослушаться. Не осмелилась ослушаться и Добрая. Она кликнула холопку.
– Позови сюда Таньку! – приказала она и понурилась. Что происходило у нее на душе, она бы сама не была в состоянии выразить.
Через минуту Таня вошла в светлицу. Марк Данилович так и кинулся ей навстречу.
– Ласточка! Изменилась как, похудела, побледнела!
На Танюшу от изумления нашло что-то вроде столбняка.
– Поди-ка, боярыня, благослови-ка сговоренных… Благословлю их и я за отца, – сказал Годунов.
Только когда Марк взял Таню за руку и склонился под благословением, боярышня поняла, что совершилось что-то дивное, совершилось чудо, и радость, такая радость, которая рвется из груди, овладела ею.
– Ну, поцелуйтесь теперь… – сказал Борис Федорович.
Молодой окольничий сжал в своих объятиях плачущую от радости боярышню.
Василиса Фоминишна смотрела на них с потемневшим лицом и чуть не до крови закусив губы.
– Теперь гайда домой. Дело справили. Э-э! Нацелуешься еще, будет! Прощай, боярыня, да поскорей приданое шей: не терпится мне в посаженных отцах побывать. Идем, Марк Данилович! – промолвил правитель.
Тому не хотелось расставаться с Таней.
– Голубка! Я завтра чуть свет прибегу. То-то мы с тобой наговоримся!
– Теперь мне и на миг с тобой разлучаться страшно. Как это я столько времени могла с тобой в разлуке прожить? Как сил хватило? – говорила, прощаясь с женихом, боярышня.
Борису Федоровичу пришлось еще не раз торопить Марка Даниловича. Наконец тот покорился необходимости, распрощался с Таней.
– Ну, Борис Федорович, как тебя благодарить – не знаю! – говорил во время пути к дому Кречет-Буйтуров. – Жизнь ты мне подарил.
– И, полно! В долгу я у тебя был, долг заплатил. Сквитались – вот и все.
– Как в долгу?
– Так – обиду тогдашнюю загладил. Чай, не забыл ее?
– Почитай, забыл. Скажи ты мне вот что!..
– Ну?
– Неужли прямо царский приказ есть у тебя?
Годунов засмеялся.
– Вестимо, нет. Это я только пугнул ее. Конечно, коли потребовалось бы, я бы и указ выпросил у царя.
– Спасибо тебе, спасибо! – еще раз поблагодарил полный счастья Марк Данилович.
VII. У ЗНАХАРКИДождь лил ливмя. Избушка знахарки Матвеевны тряслась от порывов ветра, который врывался и внутрь избы сквозь плохо прикрытое волоковое окно и заставлял колыхаться пламя лучины. Старуха Матвеевна, что-то ворча, перебирала и перевязывала в пучки какие-то травы. Свет от лучины падал на ее наклоненную голову, освещая темный повойник и пряди седых волос, выползавших из-под него.
В дверь постучали, сперва тихо, потом сильнее.
– Ну, кого там несет в этакую непогодь? – с неудовольствием пробормотала знахарка и, подойдя к двери, довольно нелюбезно спросила: – Чего надоть?
– Пусти, бабушка! Дело до тебя есть, – ответили из-за дверей.
Угадав по голосу женщину, старуха, после некоторого колебания, отомкнула защелку.
Посетительница вошла. Знахарка вгляделась в ее лицо и воскликнула с удивлением:
– Боярыня Василиса Фоминишна!
– Я самая, Матвеевна, – ответила боярыня, сбрасывая промокший от дождя опашень и опускаясь на лавку, – я самая. Не думала я у тебя быть, да загнала меня злая напасть. Как тать, выбралась из дома своего и прибегла к тебе за помочью.
– Рада услужить, боярынька. Поведай только, что за напасть приключилась, – сказала знахарка, тоже присев на скамью против Доброй и зорко всматриваясь в нее хитрыми ввалившимися глазами.
– Беда пришла на меня, Матвеевна! – печально говорила Василиса Фоминишна, приложив руку к щеке. – И ни с чего больше приключилась, как от очей молодца-соколика. Нет мне спокою, бабушка, и днем, и ночкой терзаюся, извожусь по нем, а он на меня и взглянуть не хочет.
– Экое диво! На такую красоточку?
– Знать, не для всякого такою я кажусь. Есть у него зазнобушка, может, и похуже меня, да ему милей. Ах, Матвеевна, кабы знала ты, какой злобой палюсь я на эту разлучницу проклятую! Кажись, по капельке бы кровь из нее, окаянной, выпустила б!.. Она – всему помеха. Не будь ее, не пришлось бы мне горевать, к тебе за помощью идти. Бабушка! Слезно молю – помоги ты мне, облегчи муку мою, поверни ко мне любовь того молодчика!
Знахарка ответила не сразу.
– Приворот, стало быть, надо сделать? – промолвила она наконец. – Что ж, это можно.
– Можно? – радостно вскричала боярыня.
– Трудненько, правда, а можно… Он к тебе ведь в дом ходит?
– А ты почему знаешь?
– Э! Ты спросила бы лучше, чего Матвеевна не знает! – самодовольно заметила старуха, – Стало быть, он и ест, и пьет у тебя в дому частенько?
– Ну, вестимо ж.
– Так вот что: дам я тебе настоечку особенную такую, прямо скажу – во граде во Киеве на Лысой горе ведьмы ее готовят, а у меня меж ними знакомых немало есть, так я и раздобылась… Сейчас у меня нет этой настойки, а через не– дельку-друтую добуду. Этого снадобья ты маленько – капель этак пяточек – примешай своему молодчику к питью – к водочке либо к наливке, ал и к меду… Выпьет он – и шабаш! Толкать будешь – не уйдет.
– Да ну!
– Врать не стану. Ты только так подстрой, чтоб после того, как он хлебнет снадобья-то, зазнобушка тут подле не вертелась, а всего лучше, коли ты с ним глаз на глаз останешься.
– И неужли он полюбит? – промолвила боярыня, вся красная от радостного волнения.
– Как сказывала: толкать будешь – сам к тебе полезет.
– Ай-ай! Да ведь это чудо будет!
– На то я и знахарка, чтоб такие дела вершить, какие другим не под силу.
– Скорей бы, Матвеевна!
– Недельки этак через четыре…
– Как через четыре?!. Ведь ты сказала прежде, что через неделю-другую.
– Это я так сбрехнула… Нет, недельки через четыре… Да и то не знаю, достану ли.
– Вот тебе на! – разочарованно воскликнула боярыня.
– Да ведь стара я стала, немощна – когда соберусь слетать, не знаю, – тянула старуха, набивая себе цену.
– Слетать?
– Ну, вестимо ж, слетать. Али ты думаешь, я на Лысую гору в Киев-град пешью пойду?
Дрожь суеверного ужаса пробежала по телу боярыни. Ей вдруг стало не по себе сидеть наедине с такою старухой, которая может летать на Лысую гору. Морщинистое лицо старухи с длинным загнутым носом, с быстрыми, хитрыми глазами показалось ей каким-то зловещим. Она поднялась и накинула опашень, потом достала кошель и подала его знахарке.
– На, возьми пока… После два таких получишь. Только скорей, Богом молю!..
Матвеевна жадно схватила кошель и рассыпалась в благодарностях.
– Уж не пожалею костей своих, – добавила она потом, – так и быть, слетаю на деньках. Через недельку снадобье будет готово…
– Вот это ладно.
– Не проводить ли тебя до дому, боярынька? Вишь, ночь-то какая! – сказала знахарка.
– Нет, ничего, я одна, – ответила та, чувствуя, что ей одной будет менее страшно, чем с этой старухой.
