Текст книги "Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск."

Автор книги: Николай Алексеев-Кунгурцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 50 страниц)

XIV. В КАБАЧКЕ АНТОНИО САНТО

Если случалось зайти в кабачок незнакомому посетителю, хозяин встречал его с достоинством, наливал ему лучшего вина и сам выпивал кружку за его здоровье. Понемногу завязывалась беседа, через полчаса Антонио сидел уже вместе с гостем за столиком, а через час уже отлично знал, кто его гость, как его имя, где живет, холост или женат: на другой день он с ним встречался уже как со старым знакомым.

В этом кабачке с утра засели Джованни и Беппо. С хозяином они успели быстро сойтись, и Беппо, отличавшийся веселым характером, часто заставлял трястись от смеха жирное чрево Антонио. Веселая беседа не мешала приятелям то и дело посматривать на дверь, и, когда Санто отходил от них на некоторое время, чтобы поздороваться с новым посетителем или нацедить кружку вина из стоящей у стены бочки, они перешептывались:

– Его еще нет, Беппо.

– Да. Узнаем ли мы его?

– Бригитта говорила: маленький, светловолосый… зовут Эрнесто…

– Подождем.

И они ждали; час проходил за часом, они уже потеряли счет выпитым кружкам, у них начинало шуметь в голове, а тюремщик не появлялся.

Было уже далеко за полдень, когда дверь пропустила нового посетителя в кабачок Санто. Это был очень небольшого роста, плотный, пожилой человек, с бледным одутловатым лицом, с синеватыми «мешками» под выцветшими голубыми глазами. Щетина светлых волос торчала на его голове, несколько того же цвета волосков на верхней губе заменяли усы.

Приятели переглянулись между собой.

– Он! – тихо шепнул Джованни.

– Синьор Эрнесто! Что долго тебя сегодня не было видно? – встретил его Антонио. – А я вот тут беседовал с милыми людьми да все нет-нет и подумаю: «Что это синьор Эрнесто не идет?» Налить кружечку? Я уж знаю какого – покрепче? Да?

– Дела, брат, дела не позволяли. Ты ведь знаешь, какой пост я занимаю…

– Важный пост, важный! Ответственный! – сделав серьезное лицо, заметил Антонио.

– То-то и есть, – продолжал Эрнесто, ища глазами место, ще бы присесть. Но все места были заняты.

Тюремщик, кажется, думал уже примоститься подле стены, стоя, когда ему на помощь явился Беппо. Он тихо, но так, чтобы мог слышать Эрнесто, сказал Антонио:

– Быть– может, этот синьор с таким красивым и приветливым лицом не откажется разделить с нами компанию? Мы были бы весьма рады угостить его парою кружек доброго вина, сочли бы для себя за честь – по всему видно, он – немалая птица.

Как большинство некрасивых людей, тюремщик воображал себя красавцем; поэтому замечание Беппо об его наружности пришлось ему очень по сердцу и заставило самодовольно задрать нос, а данный ему хитрым приятелем Марка чин «немалой птицы» заставил его раздуть щеки и поднять плечи – этим, казалось ему, он придает себе очень важный вид.

– Эрнесто! Тебя приглашают эти добрые люди выпить с ними, – передал хозяин тюремщику предложение Беппо.

– Весьма охотно! По крайней мере, мои денежки останутся целы, ха-ха-ха! – ответил тот.

Джованни и Беппо потеснились и дали ему место.

– Синьор Антонио! Налей-ка по кружечке самого лучшего, – сказал Джованни и добавил тише: – Перед такою особой не хочется ударить в грязь лицом.

Предвкушение хорошей выпивки заставило расплыться в довольную улыбку одутловатое лицо тюремщика.

– За здоровье нашего нового знакомца! – сказал Беппо, когда кружки были наполнены, – синьора… кажется, Эрнесто?

Тот кивнул головой.

Так было заключено первое знакомство.

– Этот умный человек должен занимать очень высокую должность, – когда Эрнесто уже изрядно захмелел, шепнул Беппо Джованни так, чтобы его слова были услышаны тюремщиком.

Маневр удался. Эрнесто расслышал и не преминул отозваться:

– Приятель! Чем шептаться, спросил бы лучше прямо. Прямота выше всего.

Беппо состроил смущенную физиономию.

– Я не смел.

– Что за пустяки! Между приятелями этого не должно быть. Налей-ка мне еще кружечку!

Джованни и Беппо оба спешили исполнить его желание и даже заспорили. В это время Антонио успел налить кружку, и спор, таким образом, был разрешен.

– Ты, кажется, говорил товарищу, что я, вероятно, занимаю высокую должность? – сказал, плохо шевеля языком, тюремщик, обращаясь к Беппо.

– Да, – ответил тот.

– Я, действительно, занимаю не маленькую должность.

– Ага! Я не ошибся! Я сейчас заметил, что лицо этакое…

– Ну-ну, какое?

– Этакое… величественное.

– Да, у Эрнесто должность важная, – вставил свое слово Антонио.

– Кто же он? – спросил Джованни.

– Спрашивай напрямик, приятель, напрямик! – воскликнул Эрнесто.

– Кто ты?

– Гм… А как бы ты думал? – лукаво прищурился тот.

– Право, не знаю… Быть может, писец у дожа!

– Хе-хе! Нет, брат! Получше! Я – тюрем… Я – смотритель камеротт!

– Какая великая должность! – воскликнул Беппо.

– Сан больший, чем сан дожа! – ляпнул Джованни и сам спохватился – не перехватил ли через край.

Но на тюремщика его замечание произвело отличное впечатление.

– Именно так! Потому, что у меня под замком и дож может быть.

– Великая, но трудная обязанность, – промолвил Беппо.

– Да, не легкая. Постоянно надо быть на страже, смотреть в оба.

– Да, я думаю, бывают также очень страшные заключенные? – сказал Джованни.

– Есть-таки. Вон хоть бы теперь содержится у меня еретик…

Приятели переглянулись.

– Что же, очень страшный? – спросил Антонио.

– Ух! Взглянуть, так видно, что злодей. Поверишь ли, в эту дверь не войдет – такого роста! И притом в плечах широк, как два ты.

– Ну! – удивился хозяин. – И лицом, верно, ужасен?

– Он – красавец, а только, знаешь, этакий дьявольский вид.

– Эк он расписывает нашего бедного Марка! – шепнул приятелю Беппо, потом проговорил вслух: – А давно уж этот проклятый еретик находится в камероттах под твоим наблюдением?

– Дней шесть.

– Суд над ним еще не кончен?

– Нет… Пытают каждый день. И верите ли, хоть бы он разик застонал! Ни-ни! Скоро ему конец!

– Конец? – в один голос спросили приятели.

– Да. У нас ведь вот как устраивается… Чур! Только не выдайте! Я обязывался клятвой молчать, проболтаетесь кому – мне головы не снести.

– Будь спокоен!

– У нас так устраивается. Как осудят, так сейчас либо придушат, либо голову долой, а тело потом в канал… И поминай как звали! И концы в воду!..

Однако на этот раз собеседники не разделили с ним его веселости.

– Ну, вот, не сегодня-завтра и этого еретика так пустят к рыбам, – добавил Эрнесто.

– Тебе разве известно? – спросил Беппо.

– Ха! Чего я не знаю! – самодовольно проговорил тюремщик и стал распространяться о том, что он знает.

Друзья Марка только делали вид, что слушают его. На самом деле они ломали голову, как бы им через посредство Эрнесто завести сношения с заключенным. Однако никакого подходящего плана не слагалось. С досады Джованни решил напоить Эрнесто до «положения риз», и кружка тюремщика ни на минуту не оставалась пустой. Тот пил с охотой и уже начинал клевать носом. Наконец Беппо что-то надумал.

– Хорошо бы взглянуть на этого еретика, – сказал он.

– На какого еретика? – едва шевеля языком, спросил тюремщик; во время своей болтовни он уже успел забыть о предыдущем разговоре.

– Который заперт у тебя в камероттах.

– А! Да… Тебе было бы интересно? А только нельзя.

– Нельзя! Разве ты не можешь провести кого-нибудь, например меня, в камеротту?

– Ни-ни! Ни отца родного. Да если б и провел, ты все равно ничего не увидел бы.

– Почему?

– Там темнее, чем в самую глубокую ночь.

– Вот как! А ты к нему имеешь свободный доступ?

– Еще бы нет!

– Так что, если бы было надо, мог бы ему передать… ну, что-нибудь.

– Мог бы, а только не взялся бы.

– А что так?

– У меня ведь одна голова на плечах.

– Даже если бы тебе предложили хорошие деньги?

Пьяный Эрнесто подозрительно уставился на Беппо.

– Подкупить ты меня, что ли, хочешь?

Однако Беппо было нелегко смутить. Он непринужденно расхохотался.

– Эка, выдумал! Шутник ты, Эрнесто! – вскричал он, хлопая по плечу тюремщика.

– Ты, я думаю, добр с заключенными? Человека доброго сейчас видно, – сказал Джованни.

– Ты сказал правду. Я их никогда не обижаю – люди ведь.

– Тебя Бог наградит за это, – промолвил Джованни и пошел рассуждать на эту тему, шепнув Беппо: – Напоем ему – быть может, и окажет какую-нибудь милость бедному Марку?

Уже солнце почти скрылось за горизонт, когда Беппо и Джованни, поддерживая совершенно опьяневшего тюремщика, вышли из кабачка Санто. Перейдя через площадь, друзья Марка распрощались с Эрнесто. Он, забыв свое недавнее величие, целовался и обнимался с ними, называл их своими лучшими приятелями. Они были рады, когда от него отделались.

– Что, брат, ведь не выгорело, – со вздохом сказал Беппо товарищу, когда они остались одни.

– Бедный Марк! – грустно промолвил Джованни, и, пожав друг другу руки, они печально побрели по домам. Теперь ни у того, ни у другого не осталось ни малейшей надежды на спасение Марка.

XV. МИЛОСЕРДНЫЙ ТЮРЕМЩИК

Во дворце Дожей, позади комнаты, служившей местом собрания «Совету Десяти», тянется коридор, из которого узкая лестница ведет на « Ponte dei Sosperi» – «Мост Вздохов». Этот мост соединяет дворец с тюрьмами Антонио да-Понте, отделенными от дворца узким каналом. Арка моста перекидывается на очень большой высоте над водой. Печальное название мост получил недаром: действительно, часто, очень часто раздавались на нем тяжелые вздохи несчастных, прощавшихся здесь со светом и с прекрасной Венецией, на которую отсюда открывается великолепный вид: дальше, за этим мостом, уже не будет ничего, кроме беспросветной тьмы тюрьмы, мук и отчаяния.

С лестницы, ведущей к «Мосту Вздохов», был ход и в «колодцы». Надо было свернуть вниз, не доходя до моста. Это были страшные тюрьмы: нечто вроде каменных ящиков без малейшего луча света, без самой слабой струи свежего воздуха. Это хуже темницы, это – могила.

Часто судьи вместо того, чтобы вызывать к себе подсудимого, сами спускались к нему в этот мрак и тут судили, пытали, казнили. Он мог кричать сколько угодно в пытках – ни один звук не мог вылететь из-за толстых стен. Под рукою у судей были и орудия казни: гаррота – место, где душили, и нечто вроде плахи, на которой отрубали головы. Была тут в стене и подъемная дверь: канал омывает стены дворца, дверь приподнимут, столкнут труп – и все кончено!

В одной из таких тюрем-могил был заключен Марк.

Когда Эрнесто вернулся из кабачка Санто, он сменил своего дежурившего товарища. Тот ругнул его, зачем Эрнесто долго не возвращался, и ушел. Недавний собутыльник Беппо и Джованни остался один. Он едва держался на ногах, но состояние его духа было самое возвышенное. Он чувствовал себя в это время самым великим, самым умным, самым добрым на свете. Великому естественно жаждать великого, жаждал этого и Эрнесто. Но что совершить?

Он, стой в совершенном мраке близ «колодца», в котором находился Марк, в раздумье шевелил ключами. «Выпустить разве еретика?» – пришло ему в голову. За такое великое дело после придется очень дорого расплачиваться, поэтому он как быстро надумал, так же быстро и раздумал. Но что бы сделать? Этот вопрос колом засел в его голове. «Вот что! Пойду к еретику, поцелую его – все люди братья. Он должен ценить… Я снизойду до него, я! О! это будет, действительно, великое дело!» – решил он.

Затем он высек огня, затеплил огарок свечки и выбрал из связки ключ от двери «еретика».

Марк лежал на каменной плите, протянувшись на ней во весь свой высокий рост. При входе тюремщика он приподнялся и равнодушно посмотрел на него: не все ли ему равно, кто был этот маленький уродливый человек? Он не мог принести ему жизни! Трудно было узнать красавца Марка в этом бледном заключенном с таким мрачным взглядом впавших глаз.

– Слушай ты! – сказал Эрнесто, останавливаясь против Марка на колеблющихся ногах. – Ты знаешь, кто ты и кто я? Ты – еретик, которого, может, сегодня же придушат в гарроте, ты хуже свиньи, – и ту без пользы не зарежут, не придушат, а тебя убьют так себе, здорово живешь, ну, а я, я – великий человек, я – твой господин, я… Но я знаю, что все люди – братья, и пришел тебя обнять и поцеловать… Слышишь? Я хочу тебя поцеловать. А? Чувствуешь, какое великое дело я совершаю? Целуй же меня, еретик несчастный, целуй, брат мой!

Он подставил свою пухлую щеку для поцелуя Марку. Тот отстранился.

– Ну, что ж? Не хочешь?

– Не хочу, – ответил Марк.

– Ах, ты, тварь этакая! Ах, ты, животное! Еретик проклятый! Да я тебя сейчас…

И Эрнесто замахнулся на Марка. Тот быстро поднялся с пола, сжал и выпустил руку тюремщика. Этого было довольно, чтобы Эрнесто насколько мог скоро выбрался из камеры еретика, прихлопнул дверь и отбежал от нее на несколько шагов.

– Проклятый еретик! Он убьет! Вот делай людям добро! Злодей! Пытать их надо, убивать! У! – бормотал он, присев в углу.

Он призывал громы на голову еретика, сыпал проклятиями, между тем его веки слипались, его клонило ко сну. Раза два у него мелькнула мысль, что он что-то забыл сделать. Он попытался вспомнить, но не мог. А сон одолевал его все сильнее, уголок, выбранный им, казался все уютнее… Скоро легкий храп вылетел из его рта. Огарок догорел и потух. Эрнесто сладко спал в темноте.

Того, что он забыл сделать, он так и не вспомнил.

XVI. ЧТО ЗАБЫЛ ЭРНЕСТО И ПЛОДЫ ЕГО ЗАБЫВЧИВОСТИ

Когда «великий» Эрнесто выбежал из камеротты, Марк опять опустился на пол. Столкновение с тюремщиком его более удивило, чем раздражило. Да и мог ли бы он теперь рассердиться на что-нибудь? Такой вопрос задал себе Марк и ответил на него: «Нет!» Он чувствовал теперь полнейшую апатию, полное равнодушие ко всему. Его тело ныло от по-» боев, полученных во время пыток, в кровавых рубцах и ранах чувствовалась жгучая боль. Он устал от мук, и ему хотелось только одного – покоя, как бы ни достался этот покой, хотя бы смертью. Теперь он с радостью выслушал бы ужасный приказ: в гарроту! и не сопротивлялся бы, когда его начали бы удушать.

Первые дни заключения он вспоминал о своем старом учителе, о своих друзьях. Среди тьмы ему грезились их дорогие лица. Его сердце готово было разорваться от тоски. Теперь его тоска притупилась, как будто он провел в тюрьме долгие годы. Да в такой темнице, среди таких страданий день стоил года. Его камеротта была так тесна, что он едва мог сделать в ней два шага; он чувствовал себя, как в каменном мешке. Единственное облегчение, какое он получил – это было то, что с него сняли цепи. Однако вовсе не чувство сострадания здесь играло роль; напротив – судьй приказали снять цепи с него, «еретика», лишь потому, что они мешали при пытках. Несколько раз у Марка мелькала мысль, не разбить ли себе голову о каменную стену своей темницы, но что-то похожее на стыд за свое малодушие удерживало его. Претерпеть до конца решил он и апатично ожидал он этого конца.

Среди глубокого мрака и темноты Марк лежал на каменной плите. Сырая, холодная плита была довольно неудобным ложем, но он мало обращал внимания на это и проводил так целые часы, лишь изредка меняя положение, когда та или другая сторона тела затекала от долгого лежания. На этот раз он лег неудобно – нажал на рану, которую на его теле оставили раскаленные щипцы. Он пролежал некоторое время, перемогая боль, но наконец, не выдержал и повернулся на другой бок, в сторону двери, и вдруг приподнялся, как от удара, и уставился глазами на светлую полоску, которая протянулась на каменном полу темницы. Полоска то выступала ярче, то бледнела, почти потухала.

Странное действие произвел на Марка этот слабый, умирающий луч света, пролившийся во мрак его темницы. Этот луч говорил ему о жизни, о свободе. Его сердце, замершее в отчаянье, забилось сильнее, и жгучая тоска, тоска по погибшей жизни, наполнила его. Апатии как не бывало. Ему хотелось жить, жить бесконечно! Страдать, но жить. Световая полоска на полу была ему дорога, как лучший друг. Это был вестник из того мира, где свобода, свет и тепло. Когда свет уменьшился, он сам весь замирал в ожидании – вспыхнет ли вновь? Вспыхнет ли? И когда луч разгорался, что-то похожее на радость шевелилось в его сердце.

Но свет трепетал, мерк. Вот он вспыхнул на минуту ярко– ярко и разом потух. Вновь тьма холодная, слепая, без малейшей светлой искры. Марк прождал несколько времени, не разгорится ли огонек вновь, потом кинулся по тому направлению, откуда исходил свет. Там должна быть щель, трещина, отверстие в стене. Он водил рукою по стене – везде был плотный камень, без малейшей скважины. Он взял правее, рука его толкнулась в дверь, и – о чудо! – дверь подалась под его рукой. Не веря самому себе, Марк нажал посильнее, и дверь распахнулась, слегка завизжав петлями. За дверью был такой же мрак, как и в его камере. Марк выбрался из своей темницы и пошел во тьме, нащупывая рукою стену. Он не имел ни малейшего представления, куда он идет. Быть может, прямо в руки палачам; но он шел, не раздумывая, не останавливаясь, шел, притаив дыхание, стараясь неслышно ступать по каменному полу, прислушиваясь к биению своего сердца, в котором зарождалась смутная надежда. Он спотыкался на каких-то неровностях, спускался по ступенькам и все шел, шел.

Вот впадина в стене, в ней дверь. Он ищет замок – его нет, это не камеротта, это – ход куда-то. Куда? Не все ли равно! Он нажимает, хочет открыть – дверь не подается. Что-то похожее на ярость начинает клокотать в его груди. Он трясет дверь, хочет сорвать ее с петель, силится приподнять ее для этой цели. Она подается вверх больше, больше… Перед ним открытое пространство. Струя свежего воздуха бьет ему в лицо. Он жадно вдыхает воздух. Прямо против него чернеет стена какого-то здания, в стороне над ним висит освещенная луной арка «Моста Вздохов», внизу плещется вода канала. Придется сделать хороший прыжок. Марк – недурной пловец; он не задумывается. Он быстро перекрестился, сложил руки и бросился вниз.

Вода канала раздалась и вновь сошлась, скрыв под собою на этот раз не мертвое, а живое тело.

Через мгновение голова Марка показалась над поверхностью воды. Сильные руки быстро рассекают воду…

Крепко спал Эрнесто. Он сполз из угла, где заснул, и разлегся на каменной скамье, как на мягкой перине. Не знаем, какие грезы наполняли его «умную» голову, но вдруг он проснулся от одной жгучей мысли: во время сна он вспомнил то, что он напрасно силился вспомнить перед сном: он забыл затворить на ключ дверь камеротты «еретика»!

Волосы от ужаса зашевелились на его голове. Дрожащими руками он искал ключ в связке и не мог найти. Он побежал, спотыкаясь в темноте, отыскивать огарок свечи, нашел, зажег и побежал к камеротте Марка. Подбежав к ней, он остановился как вкопанный, дверь была широко распахнута: «еретика» в темнице не было. Несчастный тюремщик затрясся всем телом: от этого открытия пахло смертью для него. Но из камеротты убежать невозможно. Если «еретик» и вышел из своей тюрьмы, он все же не мог убежать, он должен быть где-нибудь здесь. Эрнесто кинулся осматривать углы и закоулки и наткнулся на открытую подъемную дверь. Сомнения не оставалось: «еретик» убежал, бросившись в канал. Быть может, он и утонул – от этого не легче Эрнесто.

«Проклятый! Проклятый! Что я теперь буду делать? – проносилось в голове тюремщика. – Самому прыгнуть в канал? Или убежать?»

В коридоре слышались шаги, показался свет. Шли судьи. Надо было решаться. Прыгать? Эрнесто выглянул из двери на канал и вздрогнул. Эта темная тихая вода его пугала. Он не мог найти в себе достаточно решимости.

Свет все ярче, шаги все слышнее…

Эрнесто, поспешно опустив дверь, бегом бросился к ка– меротте Марка, запер ее и встал у двери.

Шли страшные «три» и с ними толпа палачей.

– Отвори! – приказали Эрнесто.

– Осмелюсь доложить – «еретика» что-то совсем не слышно, не помер ли… Я вот уже два часа прислушиваюсь здесь… – пробормотал тюремщик, тщетно стараясь дрожащими руками попасть ключом в замочную скважину.

Наконец он отворил дверь. Скрип петель прозвучал для Эрнесто, как погребальная песня.

Палачи с факелами вошли в камеру и тотчас возвратились.

– Пусто!

Судьи не верили ушам.

– «Еретика» нет! – повторили палачи.

– Должно быть… должно быть, он колдовскими чарами… бесы взяли… – забормотал Эрнесто, дрожа всем телом.

– Бесы? Да? – сказал один из инквизиторов. – Эй! В гарроту его!

– Смилуйтесь! Клянусь, не выпускал! – лепетал несчастный.

Несколько пар сильных рук схватили его и повлекли.

Через минуту раздался полузаглушенный крик, хрипение, и все смолкло.

Дверь над каналом опять поднялась, и тело «великого» Эрнесто тяжело бухнуло в воду.

XVII. ЖИВОЕ ПРИВИДЕНИЕ БЕППО

Из кабачка Санто Беппо возвратился домой в самом скверном расположении духа. Доброго малого угнетало сознание, что его друг, «этот славный парень Марко», погиб. Если б Марку пришлось уехать куда-нибудь из Венеции навсегда, Беппо, конечно, тосковал по нему, но это была бы совсем иная тоска, чем та, которую он теперь испытывал. Тогда бы он знал, что его друг, хоть и далеко от него, но жив, свободен, быть может, счастлив. Первые дни разлуки были бы тяжелы, после явилась бы привычка к разлуке, – ведь и к ней можно привыкнуть, – а плодом дружбы остались бы светлые воспоминания о далеком друге, порою мелькнула бы мысль, как-то он поживает в дальних странах и что недурно бы было с ним свидеться, вырвались бы тяжелый вздох да легкое сетование на разлучницу-судьбу. Даже если бы Марку пришлось на его глазах умереть естественною смертью, он бы не так горевал, как теперь.

Чувство Беппо было похоже на то, какое испытывает тот, кто видит, что утопает его мать, отец, сын, вообще близкий, дорогой ему человек, и он не имеет средств подать ему помощь. Тут и жгучее горе и злоба на свое бессилие.

Беппо был одинок. Он был круглый сирота и не имел ни брата, ни сестры. Он любил свою скромную маленькую комнату, всегда старался приобрести лишнюю вещицу, которая могла бы способствовать ее украшению, и для этой цели нередко отделял добрую половину своего небольшого заработка – он занимался лепкой статуэток – и комната его всегда казалась ему приветливой и уютной, и всегда с удовольствием спешил он в свой уголок, но сегодня и любимая комната не понравилась Беппо, и он с досадой посматривал на те вещицы, которыми еще сегодня утром любовался.

Мрачный, нахмуренный, шагал он из угла в угол по комнате. Стемнело. Он зажег лампаду и продолжал ходить, не зная, чем заглушить тоску. «Был бы хоть один живой человек, с кем можно бы душу отвести, а то никого, никого!» – думал он.

Сегодня одиночество было ему особенно тяжело.

«Пойти к Джованни – там, верно, торчит этот проклятый кабатчик. Да и что за радость смотреть, как тоскует Бригитта? Она его любила… Вон, уж «любила», а не «любит»!… как о покойнике… Бедный парень! Конечно, из-за него Бригитта не обратила на меня внимания… Так разве в этом он виноват? Он нисколько не старался об этом. Жив ли он еще или томится? Как сегодня этот пьяный дурак сказал: «У нас живо, говорит, придушат либо прирежут да и концы в воду»? Так, кажется?.. Одним словом, что-то мерзкое в этом роде, И еще смеется, мерзавец! Фу, я, кажется, если останусь здесь, разревусь, как баба! Пойти разве поездить на гондоле… И в самом деле пойду!»

Решив так, Беппо вспрыгнул в гондолу и пустил ее наугад вправо по каналу (он не избрал определенной цели для поездки).

Ночь была лунная. Мимо Беппо беспрестанно мелькали лодки с счастливыми парочками. Изредка до него доносились звуки поцелуев, веселый смех, отрывок разговора. Слышался звон гитары и песни.

Зрелище чужого счастья раздражающим образом действовало на Беппо. Ему хотелось уйти куда-нибудь подальше от счастливцев.

Он проехал часть Большого канала и заметил узкий уходящий вдаль канал, на котором не было видно ни одной гондолы. Туда он и повернул. Он даже не взглянул хорошенько, какой это канал, – с него достаточно было того, что там не было видно ненавистных счастливцев.

Беппо тихо плыл, едва полоща весло. Пока он был еще не особенно далеко от Большого канала, оттуда долетал отголосок оживления, но чем дальше подвигался он, тем становилось спокойнее, и наконец полная тишина сменила людской шум. Ее нарушал только плеск воды под веслом Беппо. Окруженный с обеих сторон домами канал выглядел каким– то мрачным коридором. Лунный свет падал вдоль него, и неподвижная вода его отражала, как в зеркале, береговые палаццо. Только с одного края тянулась темная полоса.

Глубокая тишина действует иногда на нервы хуже громкого шума. Так было и с Беппо. Недовольный прежде шумом, теперь он почувствовал, что ему становится жутко в этой мертвой тишине. Он посмотрел по сторонам канала – палаццо с рядами темных окон показались ему похожими на гробницы; взглянул он вдаль – ни одной гондолы, ни одной живой души; прислушался – ни одного звука. Всюду тишина, глубокая, зловещая – настоящая обитель смерти.

Действуя веслом, он стоял лицом к носу лодки и вдруг увидел впереди, высоко над собой, весь облитый луною, словно повисший в воздухе, «Мост Вздохов».

Беппо едва не выронил весла. Он заехал в это проклятое место! Тюрьма с этой стороны, камеротты – с другой. Именно вот здесь, подле «Моста Вздохов», выбрасывают, как рассказывал Эрнесто, трупы казенных… Брр!

Холодная дрожь пробежала по телу Беппо. Ему представились сотни раздутых, посиневших утопленников, лежащих на дне этого канала. Ему чудилось, что над ним веют их холодные тени. Казалось, что из прикрытого тенью канала смотрят тысячи глаз. Для него, сына XVI века, эта тишина сразу ожила, заговорила, но заговорила таким языком, от которого мороз бежал по коже.

Скорее отсюда прочь!

– Беппо! – раздался возглас недалеко от него из темного края канала.

Если бы стены огромных палаццо вдруг рухнули в воду, вероятно, это произвело бы на Беппо меньше впечатления, чем этот таинственный возглас. Невозможно описать охвативший его суеверный ужас.

– Беппо! – радостно прозвучало снова уже ближе, и что-то выплыло из тени и направилось прямо к его лодке.

Беппо всматривается в освещенное луной это «что-то» и узнает черты лица Марка.

«Убит! Привидение!» – молнией проносится в его голове.

– Pater noster, gui est in coelo… [19]19
  Отче наш, иже еси на небеси…


[Закрыть]– шепчут его побледневшие губы, а руки ловят, но не могут поймать выпавшее весло.

– Беппо! Да что же? Ты меня не узнаешь? – слышится уже у лодки, и «привидение», оплыв гондолу, хватается за корму, хочет вскарабкаться. Тут Беппо нашел в себе силы.

– Прочь! – закричал он не своим голосом, схватывая и замахиваясь веслом.

– Беппо! Что с тобой? Ты меня не узнал? Неужели я так изменился? – уже влезши в лодку, спрашивает «привидение».

Воинственный пыл Беппо быстро пропал – очевидно, против призрака силой ничего не поделаешь.

– Марк! Разве, когда ты был жив, я тебе сделал что-ни– будь худое? Оставь же меня, иди к себе на дно канала! – жалобно промолвил он.

«Призрак» громко расхохотался.

– Да я жив! Беппо! милый! Посмотри, я такой же, как ты!

Приятель недоверчиво покосился на Марка.

– Прочти-ка « Pater noster», – пробормотал он.

– Хоть десять раз! – и Марк громко прочел молитву.

– Уф! – облегченно вздохнул Беппо, – теперь я вижу, что ты, действительно, не призрак. И какой же я дурак! Обнимемся, дружище!

– Давно бы так!

– Ну, и напугал же ты меня! Да ведь и то сказать, мог ли я ожидать, что ты вынырнешь ко мне из канала. Ах ты, милый ты мой! Да как я рад! Ну-ну, расскажи же, как ты в канал попал.

– А вот по пути расскажу.

– Ко мне поедем?

– Сперва к учителю… А у тебя я попрошу пристанища: у Карлоса найдут.

– Да сделай милость, очень рад буду.

– Вези там, где поменьше народа.

– Уж мы проберемся! Фу! Да как же я рад! А Джованни, я думаю, до потолка подпрыгнет, о Бригитте же и говорить нечего… Ну, валяй! рассказывай… живой призрак, именно Живой призрак!