Текст книги "Корона Тафелона (СИ)"

Автор книги: Наталья Авербух

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 37 страниц)

Глава девятая
Морок

Ночью, когда он едва смежил веки, раздался шёлковый шелест и подуло лёгким ветром. Фатей обратил внимание – ни вчера, ни сегодня он не слышал шагов, а ведь мимо него и лиса не прокрадётся!

– Что ты наделал, Фатей?! – сердитым шёпотом спросила вчерашняя красавица, усаживаясь возле кошмы, на которой он спал. – Зачем отдал нож Гирей-беку?

Юноша протянул руку, но его пальцы только прикоснулись к шёлку рукава – и тот сразу же выскользнул.

– Хей, чего ругаешься? – спросил он. – Как было не подарить?

– Он злой! – всё так же сердито зашептала красавица. – Злой!

Фатей попытался взять девушку за руку, но снова схватил лишь пустоту. Да что это с ним? Вчера он был пьян, сегодня трезв. Но он и пьяный бы не оплошал. Никогда не плошал, а вот, девушку поймать не может. Не сон ли это? Или злой морок?

– Не сердись, красавица, – беспечно произнёс он. – Шарф сестре передал, ничего не осталось у Фатея, нечего тебе подарить.

Красавица отпрянула.

– Мне ничего от тебя не надо!

– Хей, не гневайся. Богат буду – весь мир тебе подарю.

Девушка провела рукой перед его лицом. Зачем она пришла? Что хотела? Почему не давалась в руки?

– У тебя есть женщина, да? – тихо спросила она. – Есть. Скажи, Фатей, если твоя женщина скажет – умри! – ты умрёшь? Если скажет – убей! – ты убьёшь?

– Хей, если моя женщина будет такие речи вести, я поведу её к знахарю, злого духа выгонять, – засмеялся юноша. Девушка вздрогнула. Вот как… Что же перед ним, злой дух? Иргай говорил, они, бывает, становятся красивыми девушками, чтобы пить кровь у тех, кто им доверится… правда, та тощая злая женщина не была красивой, но говорили же, что она не охотится на людей. А ещё на ней очень быстро заживали раны, а уж хватка была… за руку возьмёт – держись, чтобы кости не переломала! И говорила ещё, что слабее сородичей. С такой сразись, попробуй. От такой только молитва и поможет, да только не ему, не прозревшему молиться-то. Фатей вспомнил, что ему когда-то в детстве говорила Большеногая: молитва – не колдовство, в колдовстве кто сильнее, тот и победит, а в молитву верить надо. Будь ты хоть всех слабей, если веришь – злые духи тебя не коснутся. Прозревшим такая вера не дана, прозревшим со злыми духами бороться нельзя.

– Верю в Освобождение, сестра, – шепнул Фатей. Красавица равнодушно посмотрела ему в лицо и отвернулась.

– Никогда, – сказала она грустно. – Джурон-хакан никогда не освободит отца. Отец – раб Джурона-хакана.

Похоже, она его не поняла. Медленно, очень медленно, чтобы не спугнуть, Фатей пересел поближе и так же медленно протянул руку. На этот раз у него получилось сжать в своих пальцах её – такие тонкие, хрупкие, казалось, они сломаются от простого пожатия. От одежды девушки исходил незнакомый сладковатый запах.

– Не грусти, красавица, – сказал он со своей обычной беспечностью. – Пока человек жив, надежда всегда есть.

Девушка грустно покачала головой. Фатей обнял её за плечи и хотел уже привлечь к себе, как она вывернулась из его рук и встала.

– Нельзя, – проговорила она. – Нельзя, плохо, беда будет.

– Хей, не уходи, красавица, – запротестовал Фатей. Как она вывернулась-то? Зачем тогда приходила?

– Нельзя, – повторила девушка и ускользнула.

* * *

Юлди ничего не оставалось делать, только ждать и молиться Заступнику о спасении товарищей, о прощении его гордыни, о помощи, о наставлении… Едва монаху стало лучше, старик-лекарь покинул его шатёр и теперь Юлди составляли компанию стражники, не знавшие ни единого слова на языке Дарилики. Они спали по очереди и, хотя смотрели на пленника как на неодушевлённую вещь, начинали недовольно ворчать, стоило ему хоть шаг сделать в сторону выхода. Оглушить одного, пока спит второй? А куда бежать? Как найти дорогу в степи, где нет ни одной зацепки для глаз и взгляд убегает далеко-далеко к самому краю неба?

На пятый день его плена стражники подняли Юлди до рассвета и знаками показали, что он должен идти с ними. Что его ждало – смерть, пытки? Сможет ли он встретить их с честью, как служитель Заступника?..

Лагерь ещё спал, когда стражники провели монаха между дозорами. Все встречные степняки, видно, знали, куда ведут Юлди. Никто не удивился, не окликнул. Вот он вышли из лагеря и зашагали дальше. Монах попытался спросить стражников знаками, чего они от него хотят. Один, повыше и потолще, что-то сказал товарищу и оба засмеялись. Худой и низенький обнажил меч и кивнул перед собой. Там, впереди виднелся холм. Это место его казни? Но зачем вне лагеря?

Сторожа переглянулись.

– Идти, – с трудом выговорил высокий на языке Дарилики. – Нет бежать. Плохо! Идти! Молитва. Люди. Молитва. Нет бежать. Нет смерть. Идти.

– Вернуться, – добавил низенький, указывая назад, а потом снова кивая на холм.

Это немного успокоило Юлди и он пошёл за ними, с любопытством разглядывая степь вокруг. Всё было так непохоже на его родные горы! Выжженная солнцем золотая трава, бледное предрассветное небо, в котором, раскинув крылья, парил сокол, да льющаяся с неба трель жаворонка. Алый пожар на восходе, далёкие точки – пасётся табун коней…

Холм приближался медленно, но вот Юлди разглядел на его вершине три фигурки. Люди? Кто? Зачем его ведут к ним, почему пешим? Почему стражники не взяли коней.

– Молитва! – указал низенький стражник на холм и убрал меч в ножны.

* * *

Люди на холме были самыми странными людьми, которых только видел монах, а ведь он сталкивался и с язычниками, и с таинственным бесполым колдуном, захватившим далёкую крепость в горах, пировал с оборотнями и, казалось бы, навидался всякого. Один был одет обыкновенно – для здешних мест – в запахивающийся длинный кафтан, из-под которого торчали остроносые сапоги, да войлочная шапка на голове. Двое других были обвешены перьями, их одежда была обшита кусочками меха, бахромой и почему-то разноцветными пуговицами. В Тафелоне их сочли бы юродивыми, но здесь они держались со спокойным достоинством. У того, кто постарше, в руках был огромный бубен – не круглый, а с множеством углов.

Стражники показали Юлди, чтобы он один поднялся на холм. Монах повиновался. Когда он добрался до вершины, тот степняк, который был одет проще всех, ткнул себя пальцем в грудь.

– Переводить! – сказал он на языке Дарилики. – Говорить твой язык. Ыжан.

Он указал на своих товарищей.

– Гурлан, – это, кажется, было имя старшего. – Вайдей.

Монах поклонился, указал на себя и произнёс:

– Юлди.

Вайдей заговорил, Ыжан повернулся к монаху.

– Ты служить небо? Ты молитва?

– Я монах, – ответил Юлди, но, кажется, Ыжан его не понял. – Я молюсь Заступнику.

– Защитник – твой бог? – уточнил переводчик после переговоров с товарищами.

– Да, – согласился Юлди. – Заступник. Да.

– Ночь. Темно. Плохо. Ты служить?

– Да, – отозвался Юлди, плохо понимая, что Ыжан имеет в виду. Молился ли он в темноте? Во время опасности? Степняки скривились.

Гурлан неожиданно присел на корточки, завыл, повернулся вокруг себя и выпрямился. Эту пантомиму Юлди понял и покачал головой.

– Нет, я не оборотень, – сказал он.

Вайдей вдруг оскалился, скривил пальцы, будто бы звериные когти и зашипел. Гурлан ударил в бубен и Вайдей отшатнулся.

– Уметь так? – спросил Ыжан.

– Да, я знаю молитву, отгоняющую вампиров, – подтвердил Юлди, отчаянно надеясь, что понял правильно.

– День-ночь-день-ночь и ещё день и ночь, – сказал Ыжан. – Утро. Приходить сюда. Гурлан, Вайдей танцевать. Юлди танцевать. Сражаться.

Гурлан ударил в бубен.

– Ты ночь, – сказал Ыжан. – Звери-люди. Убить. Ты день. Защитник. Нет ночные воры. Жить.

Он кивнул на стражников, которые ждали у подножья холма.

– Ты бежать – ты ночь. Убить. Долго. Ты проиграть – ты ночь. Убить. Ты день – ты говорить. Молитва. Люди. Твой Защитник помогай нам. Идти. Ждать. Три день. Утро. Идти.

Он подтолкнул Юлди к склону и монах принялся спускаться с холма. Разговор ему не понравился. За кого они приняли Юлди? За служителя тёмных сил? Как он может доказать им, что это не так? Что же они, как Князь-Жрец вызвали Юлди на поединок? Монаху стало не по себе. Разве он имел право защищать имя Заступника перед всеми, когда так недавно поддался гордыне, приняв помощь оборотня за чудо?

* * *

– …тогда мы хватились: где Джурон? Пропал Джурон! – рассказывала Орлэ-хатун. – Пора ехать, а его нигде нет! Дэпей кричит, казнит, мол, всех нянек, и вся недолга. Если они не украли ребёнка, так точно в сговоре! А потом Олинэ услышала – шуршит кто-то в тюках с войлоком. Смотрим – Джурон! Залез и заснул! Спокойный он у нас, Джурон. Его никаким шумом не разбудишь!

Фатей сочувственно кивал, прислушиваясь к звукам снаружи. Приехал кто? Как будто… Олинэ! Олинэ вернулась! Послышались приветственные возгласы, решительные шаги…

– Выйди, – приказала Олинэ, заглянув в шатёр. – Хочу с матерью поговорить.

Фатей вскочил на ноги, поклонился сперва хатун, потом её дочери.

– Зачем его гонишь? – заворчала старуха.

– Матушка, уж такая радость – Олинэ вернулась! – воскликнул Фатей, внимательно вглядываясь в лицо женщины. – Дочка к тебе приехала, сразу мать навестила, всем бы такую дочку Небо подарило! Отпусти, я прогуляюсь, Олинэ с тобой наговорится.

Он подхватил шапку и выскочил из шатра прежде, чем Орлэ-хатун успела его остановить. По Олинэ нельзя было прочесть ни хорошего, ни дурного. Сердце у Фатея билось так сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. А снаружи…

Юноше понадобилась вся сила воли, чтобы не кинуться к Харлану бегом. Он спокойно подошёл к старшему, степенно поклонился. Харлан поднял его, сжал в объятьях и еле слышно шепнул:

– Твои все живы.

– А… твои? – выдохнул Фатей.

– Живы. Стодол ранен. Детей, женщин – не тронули.

Они разжали объятья.

– Рассказывай, – приказал Харлан.

– Я доехал до Орлэ-хатун, – сообщил Фатей, заставив себя удержаться от расспросов, – сказал ей, подарки везём! Мечи везём, посуду везём, золото везём, серебро везём. Орлэ-хатун – добрая! Нет её добрее! Как сына приняла. От себя не отпускала.

– Мечи, говоришь, – повторил Харлан. Фатей молча встретил его взгляд. Юноша без колебаний отдал все товары, которые отряд вёз в Толок, для спасения их жизней. Вот только как после этого вернуться в Тафелон?

– Джурон-хакан большую силу взял, – сказал Фатей, который, сидя рядом с Орлэ-хатун, внимательно прислушивался к разговорам беков. – Поход собирает. На запад идёт. В стране оборотней хорошая трава. Коням хорошо будет. Во всех караванах его люди. В Толок без пропуска не пройти. Мечи в Толоке не продать.

– Я вперёд поехал, – проговорил Харлан, отвечая на невысказанный вопрос юноши. – Остальные с телегами едут. Есть раненые. Через два дня будут здесь.

По спине вдруг пробежал холодок. Фатей сроду такого не испытывал, даже в детстве… не успел даже оглянуться, как ощутил невесомое прикосновение к плечу чьей-то руки и услышал голос:

– Попроси Орлэ-хатун, пусть сын пришлёт лекаря. Попроси, слышишь? Ишэн, лекарь. На другого не соглашайся.

Он оглянулся. За спиной никого не было, только вдали между шатрами мелькнуло белое платье.

Морочит его ночная красавица. А зачем морочит?

– Много ли наших погибло? – спросил Фатей. Харлан назвал имена. Их собственные товарищи и люди Янака. Отряд потерял многих.

– …и Ольви, – сказал Харлан. Фатей вскинулся. Мохнатая она или нет, девчонка была названной дочерью его сестры!

– Кто?

Ответ его поразил:

– Большеногая. Перерезала ей горло.

– Она ещё жива?!

– Сторожа убили Большеногую, Фатей. Лёгкая смерть.

Фатей сплюнул.

– Пусть Джурон пришлёт лекаря, – прошелестело в ушах.

Отец – раб Джурона-хакана.

– Юлди у Джурона-хакана, – сказал он Харлану. – Передал мне весточку с дочкой лекаря.

– А Увар?

Фатей развёл руками.

– Про Увара не знаю. А он не с вами?

Харлан покачал головой.

– С того самого дня не видели. А сторожа молчат.

Дело было плохо. Нет оберста, нет товаров, нет монаха, который вёл опись…

Спину снова обдало холодом.

– Хочешь увидеть Юй-ди – попроси лекаря, – шепнула ночная гостья. – Ишэн. Лекарь. Слышишь? Попроси у Орлэ-хатун. Иначе умрёт Юй-ди. Слышишь? Ишэн.

Фатей резко обернулся. Девчонки рядом не было.

– Ты чего вертишься? – спросил Харлан.

– Да так… показалось, кричит кто-то, – ответил юноша. – Большеногой нет, людей лечить некому?

– У сторожей знахарь плохой, – подтвердил Харлан. – Олинэ сказала – плохо здесь с лекарями. Хороший у Джурона-хакана есть, он его из страны шёлка привёз.

Олинэ как раз вышла из шатра матери и кивнула Харлану:

– Харлан-ага, иди, ждёт тебя Орлэ-хатун.

Дождавшись, когда он уйдёт, женщина повернулась к Фатею:

– Ай, нехорошо, – сказала она. – Обманул ты Орлэ-хатун. Зачем обманул?

– Я не обманывал Орлэ-хатун, – вскинулся юноша. – Вели убить, если соврал!

– Может, и велю, – хмуро сказала Олинэ. – Почему не сказал, что вы мохнатую везли? Сторожей обманули, хотели Орлэ-хатун обмануть?

– Хей, Олинэ, а сторожа не сказали, как к нашей девушке руки тянули? А про то, как напали без предупреждения? Убили нашего лекаря? А куда они увезли Увара-агу, они тоже не сказали?

– Почему сразу не сказали сторожам, что едете к Орлэ-хатун? – нахмурилась Олинэ.

– У нас даже женщины знали, что мы к Орлэ-хатун идём, – ответил Фатей. – Дака знала. Как могли не сказать? Хей, ты сторожам веришь, Олинэ? Им рабы нужны, друзья не к чему. Видала, какие мечи мы привезли? Хей, самострелы видала? Таких ещё не было в степях. Лучший мастер их делал. Всё Орлэ-хатун подарим.

Олинэ смерила его внимательным взглядом.

– Моей матери мечи не к чему, – сказала женщина. – Самострелы не нужны. Принесёте половину в мой шатёр.

– Хей, Олинэ, сердишься на Фатея? Ехали сюда – не знали, что ты при Орлэ-хатун. Знали бы – тебе бы подарки везли. Чаши хочешь? Ожерелья… К западу от земель Клосэ-хакана в Хларии такие ожерелья делают – ты спать не будешь, пока не увидишь! Тебе подарим.

– Не нужно, – оборвала его Олинэ. – Чаши, ожерелья, всё вези к Орлэ-хатун. В мой шатёр мечи отнеси. Слышишь?

– Слышу, Олинэ-батагур, – поклонился Фатей. – Всё сделаю. Если б Джурон-хакан нам Юлди вернул, отпустил бы Увара-агу, мы б быстрее всё пересчитали бы, чтоб тебе отдать да Орлэ-хатун порадовать.

– До Джурона-хакана мне дела нет, – неприязненно ответила Олинэ. – Хочешь – проси у моей матери. И лекаря у неё проси, у меня нету. Там из ваших есть кто помрёт скоро. Видела одного, Кобэ зовут – совсем помирает. Пока доедет – совсем помрёт. Остальным тоже худо. Что стоишь? Иди, проси у моей матери.

* * *

Юлди спал и снов не видел, словно провалился в глубокий чёрный колодец беспамятства. Вокруг не было ничего и никого, только темнота, из которой, казалось, смотрели на него злые и жадные глаза. Кто это был? Что ему сделал Юлди? Темнота сгустилась так, что стало трудно дышать. Отчаянным усилием монах взмолился Заступнику… язык не подчинялся ему, изо рта не вырывалось ни звука, а потом…

Темнота раскололась и в ней загорелся свет. Белый, холодный, пугающий… свет приближался к Юлди, рос… из далёкого пятнышка вырастал в мерцающую фигуру… которая словно глина лепилась под взглядом монаха как на заре времён Создатель лепил из глины первых людей… это была женщина и на ней, как на праматери людей, не было никакой одежды. Белая сияющая кожа притягивала взгляд, глаза…

– Цивей? – спросил монах, пытаясь отвернуться, пытаясь сомкнуть веки, чтобы не видеть бесстыдной наготы девушки. – Цивей, прикройся!

– Юй Ди… – выдохнула дочь лекаря, вставая на колени у изголовья кровати. Протянула руки к его лицу, провела по щеке, отдёрнула руку, будто укололась о выросшую за дни плена щетину, и засмеялась. – Юй Ди…

Она наклонилась над ним, вынуждая монаха посмотреть на свою голую грудь, взяла безвольную руку Юлди, обхватила палец губами, потом поднесла к своему соску. Как монах не надрывался, он не мог пошевелиться и только чувствовал, как его тело охватывает вожделение. Молиться не было сил. Ведьма засмеялась. Обнажённая, притягательная, проклятая… Вдруг повеяло холодом. В шатёр вбежал Юй Гэ и с размаху огрел дочь ремнём по спине. Девушка взвизгнула, подхватила белое платье и поспешно прикрылась. Лекарь ударил её ещё раз и оттолкнул от монаха. Юлди почувствовал, что может шевелиться, вскочил на ноги. В шатре было так темно, что едва можно было различить фигуры людей. Но ведь только что он видел Цивей так ясно, как будто стоял ясный день! Лекарь топал ногами и шёпотом ругался на дочь. Та что-то лепетала-щебетала в ответ. Что произошло? Зачем эта ведьма пыталась его приворожить? Наконец, Юй Гэ коснулся плеча монаха.

– Плохо, – сказал он на языке Дарилики. – Плохо. Нет шум. Идти. Идти. Нет шум. Идти. Юй Цивей нет. Нет. Юй Ди идти.

Девушка протянула руку, невесомо коснулась пальцев монаха.

– Фатей, – сказала она. – Идти. Фатей. Фатей. Идти.

– Фатей? Ты видела Фатея? – спросил Юлди.

– Юй Ди, – прощебетала девушка. – Фатей. Харлан. Идти. Идти. Смерть нет. Идти.

Цивей тянула его за руку, а Юй Гэ толкал в спину. Наконец, привыкнув к темноте, Юлди обнаружил в стороне тела своих стражников. Они неподвижно лежали и, кажется, уже не дышали.

– Идти, – настойчиво повторила девушка. Монах повиновался и позволил себя провести до небольшой двухколёсной повозки на краю лагеря. Их никто не окликнул, дозорные, казалось, смотрели сквозь них. У повозки Цивей остановилась и снова поднесла ко рту руку Юлди. Прежде, чем он успел помешать ей, она больно укусила его за палец. Монах вырвался, но тут его руку перехватил Юй Гэ и провёл по ране стеблем травы, размазывая кровь.

– Нет Юй Ди, – сказал старик с усмешкой. – Нет. Идти. Фатей.

Цивей указала под скамью в повозке.

– Фатей, – сказала она. – Харлан.

Всё происходящее казалось сном, тягостным и безумным. Юлди, наконец, понял, чего от него хотят, и кое-как спрятался под скамейкой в повозке. Цивей набросила поверх невесомую ткань. Такая не убережёт, не спрячет… что, если это обман, ловушка?

– Нет смерть, – сказал Юй Гэ. – Здоровье хорошо. Утро. Ждать. Идти. Фатей.

Глава десятая
Пир у Орлэ-хатун

Эта дорога потом ещё долго снилась Юлди в кошмарах. Скрюченный, зажатый, изнемогающий от вернувшейся боли в спине, монах только и мог, что молиться Заступнику, слушать скрип колёс, топот копыт, голоса старика, его дочери, их спутников… и ждать, ждать, ждать… прошла одна вечность, за ней другая… к вечеру повозка остановилась и старик еле слышно прошептал:

– Ночь. Фатей. Ночь. Ждать. Плохо. Смерть. Ждать смерть нет.

Юлди хотел сказать, что он больше не выдержит, но старик быстро ушёл. Оставалось только терпеть и ночью терпение было вознаграждено. Сильные руки выволокли монаха из-под скамейки, откинули душную тряпку, поддержали, не давая упасть. При виде Фатея Юлди едва не заплакал.

– Хей, Фатея рано оплакивать, – сказал юноша своим обычным беспечным тоном.

– Где мы? – спросил монах, оглядываясь по сторонам. Они стояли посреди какого-то лагеря, возле составленных рядом телег и повозок. Рядом с ними беспокойно топтался Юй Гэ.

– У Орлэ-хатун в стане, – отозвался Фатей. Старик лекарь потянул юношу за рукав и торопливо заговорил, указывая на Юлди и кланяясь. – Ишэн говорит: прости его дочь. Говорит, она ещё не видит дороги. Говорит, она не хотела. Она увлеклась.

Тут он оборвал сам себя и что-то ответил старику.

– Что случилось? – спросил Юлди, повисая на руке друга. Спину охватывала безумная боль. Фатей заговорил со стариком резче прежнего. Тот быстро отвечал, показывая на спину монаха, на небо и куда-то в сторону. – Почему… она ведьма?

– Ты разве не видишь? – засмеялся Фатей, поддерживая монаха. – Она мёртвая! Давно мёртвая!

– Мёртвая?!

– Не дышит. Нет веса. Быстро ходит. Мёртвая. Вроде вампира, только ещё хуже.

– Что ей надо?

– А что мёртвым надо? Старик говорит, не уследил.

Юй Гэ потянул Фатея за руку и снова что-то сказал. Юноша посерьёзнел.

– Ишэн говорит, ты больше не Юлди, – сказал он. – Забудь про Юлди. Юлди умрёт. Тебя надо спрятать. Наших привезли днём. Их не пересчитывали. Красавица отведёт тебя в шатёр к Матьясу. Старик полечит твою спину. Смени одежду, эта тебя выдаст. Не молись на виду у всех.

– Какой Ишэн? – устало спросил Юлди. Ему уже было всё равно.

– Старик, – указал Фатей на лекаря.

– Юй Гэ?

Лекарь засмеялся и закивал, показывая то на себя, то на монаха.

– Юй Гэ, Юй Гэ. Юй Ди, Юй Гэ.

Фатей что-то резко произнёс, старик быстро ему возразил.

– Он сказал, позволь красавице взять тебя за руку, – сообщил Фатей. – Он ей строго приказал, больше она нападать не станет. Она проведёт тебя мимо всех и никто не заметит. Но только на этот раз.

* * *

На этот раз старик лечил его долго. Что-то шептал над ухом, колол спину иголками, потом зачем-то колол ладони и ступни, больно тыкал в позвоночник и втирал какие-то отвратительно пахнущие мази, от которых щипало кожу. Уходил, возвращался, продолжал снова и всё твердил, здоровье, мол, хорошо. Кобо умер и Юлди не позволили его исповедовать перед смертью и отпеть после. Монах был готов пожертвовать жизнью ради спасения души товарища, но Фатей уклончиво объяснил, что, выдав себя, Юлди погубит и весь отряд. Остальных раненных Юй Гэ вылечил.

Когда Юлди оправился и снова смог стоять без поддержки, ему дали мирскую одежду и велели отзываться на имя Ретто. Юлди было всё равно. Если он не монах, если он не служит Заступнику, если не помогает людям – зачем ему жизнь? Но умирать нельзя, это решать не ему, а рисковать товарищами и вовсе немыслимо.

Дака рассказала ему о смерти Врени – что знала, а знала она только то, что ей сказали сторожа.

– Зачем? – горько спросила женщина, враз постаревшая после гибели приёмной дочери. – Она любила Ольви. Зачем убивать? Зачем?

Монах вздохнул. Врени была надёжным и верным товарищем, а малютка Ольви…

– Она была проклятая, – сказал он неловко.

– Кем проклятая?! Кем?! Если проклятая – зачем убивать мою дочь?!

– Заступником, – припомнил Юлди то, что знал об этой странной ереси. – Они зовут себя прозревшими. Они верят – если умереть, потом родишься снова. Они не хотят рождаться. Считают, что жить плохо.

– Умерла бы сама! Зачем убивать Ольви?!

– Я не боюсь смерти, – сказала когда-то цирюльница на привале. – Я свободна. Когда я умру – я покину этот мир. Ваши дрязги меня не касаются. Но я могу сделать подарок. Любому из вас. Каждый, кого я убью, освободится вместе со мной. Не веришь, монах? Одно движение – и ты узнаешь, что я права, а ваш Заступник врал вам.

– Она хотела избавить Ольви от страданий, – сказал Юлди.

Дака неожиданно закивала.

– Да, – сказала она. – Иргай говорил мне. Фатей говорил. Они тут бешеные. Наш народ мохнатых не любит, а эти вовсе как собаки кидаются. Ольви замучили бы. да. Врени спасла её. А они её убили. Если бы не Врени – ой-ой-ой, бедная моя доченька.

Она рванула с головы платок и разрыдалась. Юлди почувствовал себя совсем глупо. Утешать было нельзя, не тот они народ, чтобы их можно было утешать. Врени говорила когда-то, что незамужние девушки из этого племени с горя вовсе по земле катаются. Хорошо, что он этого не видел.

Знала ли Врени, что её убьют? Боялась ли она смерти в последний миг? Почему она, сделавшая столько добра, мертва, а он, грешный гордыней и самонадеянностью, жив?

Неловко постояв возле рыдающей женщины, Юлди пошёл по лагерю. Боль отступила и откуда-то монах знал, что она больше не вернётся. Не надо было больше прятаться в тесном вонючем шатре, справляя нужду только по ночам и с завязанными глазами. Ничего было не надо делать, всё делалось без него. Воля Заступника? Или других, неведомых ему богов?

Не потому ли, что он виноват перед Заступником, его совратила мёртвая ведьма из далёкой шёлковой страны? Ведь не его заслуга, что она отступила. Многие товарищи Юлди, бывало, выходя из стен монастыря в мир, уступали вожделению и похоти. Потом они возвращались, каялись, принимали епитимью и смывали свой грех трудами во имя Заступника. Не сам грех тревожил Юлди. Тревожила навязанность греха. Цивей ему не нравилась ни голая, ни одетая. Слишком хрупкая, слишком жеманная, слишком узкие у неё были глаза, слишком круглое лицо, слишком вкрадчивая улыбка. Чужая, чуждая, фальшивая. Мёртвая. Отвратительно было чувствовать свою беспомощность перед наведённым вожделением.

И это тоже его вина. Истинный воин Заступника был бы неподвластен ведьминым чарам. Он, Юлди, слаб, слаб душой, переполнен гордыней и суетностью. Что толку в телесной силе? Если бы она служила вере, но ведь она послужила одному только неверию…

– Хей! – налетел на него Фатей. – Зачем грустишь? Орлэ-хатун на пир зовёт! Пойдём, пировать будем. Про Клосэ-хакана рассказывать будем! Хвастаться будем! Хочешь – после пира драться будем! Ты оборотней поборол, здешних беков поборешь! Нас уважать будут! В дорогу подарки дадут!

– Я не хочу пировать, – отозвался Юлди.

– Нельзя, – твёрдо ответил Фатей, обнимая монаха за плечи. – Отказываться нельзя. Большая обида будет. Большой пир. Все мужчины будут на пиру. Не торопились, ждали, когда Ишэн всех вылечит. Все пойдут. И ты пойдёшь.

Он подтолкнул Юлди к центру лагеря, где стоял огромный обшитый шёлктом шатёр. С одной стороны стены у него были приподняты, так что любой мог заглянуть внутрь. Там на помосте сидела сухонькая древняя старушка в цветастом шёлковом платье и с огромной шапкой на голове, узкой и высокой. Что-то вроде эннена, какие носили знатные дамы в Тафелоне, только эннены были островерхие, а эта шапка заканчивалась плоской крышкой. И вуали с неё не свисало. По обе стороны от старушки стояли стражники с обнажёнными кривыми мечами. Вокруг помоста были разбросаны кожаные подушки – и внутри шатра, и за его пределами. Ближе к помосту на подушках сидели люди в длинных шёлковых запашных кафтанах, у каждого на голове – обшитая мехом шапка. Члены отрядов Увара и Янака подходили и рассаживались поодаль. Юлди успел заметить, что рядом с каждым тафелонцем сидит соплеменник Харлана: те понимали местный язык.

– Садись, – указал Юлди на подушку. – Сюда садись. Вот, Аким рядом сядет. Спросят, скажешь – писарь. Аким переведёт. На него смотри. Как Аким будет делать, так и ты делай. Про Заступника не вспоминай. Не надо.

Позаботившись о монахе, Фатей ловко пробрался между подушками к помосту, опустился на колени перед старушкой и вскоре уже сидел по левую руку от неё. Старушка ласково потрепала юношу по щеке и что-то шепнула. К шатру размашистыми шагами подошла немолодая женщина в такой же нелепой шапке, как у старухи. Юлди обратил внимание, что платье на ней короче, чем на старушке, и из-под него торчат широкие штаны, такие же, как здесь носили мужчины. Женщина подошла к помосту, ни на кого не глядя, и, не поклонившись и не сказав ни слова, уселась по правую руку от старухи.

Фатей поклонился женщине и завопил что-то непонятное на местном языке.

– Он говорит: Орлэ-ханум, Харлан-ага благодарит тебя! – перевёл Аким. – Ты наша мать, Орлэ-хатун, ты вернула нас к жизни. Олинэ, ты нам за старшую сестру, твоя забота помогла нам в пути.

Старуха снова потрепала Фатея по щеке и ответила.

– Орлэ-хатун говорит: спасибо, хорошие подарки. Порадовали старуху. Клосэ-хакан хороший. Она будет дружить с Клосэ-хаканом. Назад поедем, она ему письмо напишет. Пусть ей теперь всегда пишет. Надо будет Клосэ-хакану – Орлэ-хатун на помощь придёт. Пусть Клосэ-хакан сам в степь приезжает. Пусть помогает Джурону-хакану. Джурон-хакан будет ему старший брат.

– Клосэ-хакану? – слабым голосом переспросил Юлди. Заступник, спаси да помилуй! Фатей же от имени Дюка Клоса признал эту старуху сюзереном Тафелона!

Юлди оглядел сидящих возле помоста… баронов местной княгини? Они все одеты в шелка, но одежда их была в пятнах, как будто её вовсе никогда не стирали, да ещё и в заплатках, причудливых стежках, бляшках, пришитых где надо и где не надо, каких-то пёрышках, колечках, пуговицах… такой дикости монах не видел ни в городах язычников, ни в землях магнатов-оборотней. Между баронами засновали слуги, разнося плошки с каким-то белёсым напитком. Когда – не сразу – очередь дошла и до Юлди, он обнаружил, что напиток похож на молоко и пахнет терпкими травами. Юлди осторожно пригубил… было горько и почему-то солёно. Посмотрев на Акима, монах преодолел себя и отважно осушил чашку. Слуги немедленно её отобрали и принесли другую, наполненную бараньей похлёбкой. Юлди пришёл в ужас, обнаружив, что все вокруг запускают в свои плошки руки, шарят там в поисках мяса и невозмутимо отправляют выловленные куски в рот. Ложек в этом диком краю, похоже, не знали. Какой-то толстый барон вытер пальцы о свою одежду, потом облизал и снова запустил в плошку.

– Сначала мясо съешь, потом пей, – тихо подсказал Аким. – Да не кривись, а то они обидятся.

Мясо оказалось жилистым и невкусным. От души насыпав соли в молоко, местные повара, кажется, совершенно не подумали посолить похлёбку.

Никто ни с кем не разговаривал, только старуха что-то бормотала, обращаясь то к Фатею, то к дочери. Те коротко отвечали. Из отгороженной занавесом глубины шатра раздавалась грустная протяжная музыка. Собравшиеся бароны сосредоточено жевали мясо, время от времени поглядывая в соседние плошки.

Потом слуги принесли сладости, подозрительно похожие на те, которые Юлди пробовал на базарах Дарилики, и только после обнесли гостей вином, непривычно густым и терпким.

Тосты здесь провозглашать было не принято, и Юлди начал надеяться, что всё обойдётся и ему позволят мирно уйти и предаться на свободе своим грустным размышлениям. Но тут Фатей вскочил на ноги и снова что-то завопил, почему-то показывая на монаха и повторяя «Ретто». Юлди растерянно покосился на Акима.

– Фатей говорит: ты наш силач, – ухмыляясь, пояснил переводчик. – Говорит, ты мохнатого один можешь заломать. Говорит, кто не боится, пусть с тобой силой померяется.

Юлди покорно вышел из-под навеса шатра. Вместе с ним вышел какой-то высокий толстый барон, который скинул свой кафтан, скинул рубаху и закатал штаны до колена. Монах последовал его примеру. Проиграть он не боялся. Если он даже оборотней на лопатки укладывал, что ему степной барон?

Остальные бароны захлопали в ладоши и закричали «Дашгын-бек, Дашгын-бек!». В ответ товарищи Юлди принялись выкрикивать его новое имя. Это мешало. Постаравшись не отвлекаться на крики, забыть о ещё вчерашней боли в спине, монах сошёлся со степным бароном.

Это оказалось несложно. Дашгын-бек только успел обхватить монаха своими толстыми руками, как Юлди привычно вывернулся, нажал, толкнул – и вот барон лежал на утоптанной земле перед шатром местной княгини.

Вокруг поднялся страшный шум. Небось, барон был лучшим поединщиком, так страшно раскричались собравшиеся гости. Ненадолго забыв о своих благонамеренных стремлениях откинуть гордыню, монах расправил плечи и гордо огляделся. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как с помоста сходит дочь старой княгини, сама немолодая уже женщина… как её… Олинэ. Она, нисколько не смущаясь собравшихся мужчин, на ходу развязывала пояс и сбрасывала свой мужской кафтан. Юлди аж попятился. Все расхохотались. Олинэ остановилась напротив монаха в короткой рубахе и здешних широких штанах, которые она принялась закатывать до колена. Юлди не знал, куда глаза девать. Женщина не слишком походила на принцессу, скорее она была похожа на тех крестьянских девок, на которых, бывало, молодые монахи заглядывались, спускаясь в деревню. Такая же ладная, сильная и крепкая. Олинэ сняла свой эннен, не глядя протянула руку. Кто-то из баронов подал ей шарф, которым она замотала седые волосы, чтобы не мешались. Юлди попятился. Все расхохотались.