Текст книги "Цена предательства (СИ)"
Автор книги: Наталья Пафут
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)
Глава 6 Бал
В ночи, когда уснет тревога
И город скроется во мгле,
О, сколько музыки у Бога,
Какие звуки на земле.
Что буря жизни, если розы
Твои цветут мне и горят
Что человеческие слезы,
Когда румянится закат.
Прими Владычица Вселенной
Сквозь кровь, сквозь муки, сквозь гроба
Последней страсти кубок пенный
От недостойного раба.
Мира
Вот уже почти два месяца я не выходила из моей комнаты, ухаживая за умирающим Ремом. Я пропустила все праздники. Я не ходила в салоны моих дорогих друзей. У Иогеля были самые веселые балы в Миронии – я пропустила все. И ни в коем случае я не хотеля пропустить главный имперский бал. Там должен был собраться весь свет, имераторская чета, все мои подруги, и, и конечно мой Эжери. Бал должен был состояться через неделю.
Вечер. Душно, скучно. Рем сидит и читает эти противные книги, одну за другой. Я чувствую себя в капризном настроении. Ну, раб, берегись…
– Рем, ну Рем, – надув губы, протянула я;
– Ммм, – ну хоть бы взглянул на меня!
– Поговори со мной;
Тот со вздохом отложил книгу, выжидательно смотрит на меня, мол, говори;
– Расскажи мне что-нибудь, прекрати быть таким мрачным постоянно, – очень хотелось топнуть ножкой:
Он улыбнулся, но эта грустная улыбка не затронула его глаз:
– Да, моя госпожа, буду веселиться, когда начинать?
– Зануда, – буркнула я, – сейчас и начинай. – Вздохнула:
– Ты не любишь говорить о себе, не правда ли?
– Я даже думать не люблю о себе. – Опять потянулся за книгой;
– Рем, а Рем, – спросила я быстро, чтобы опередить его, – а хвост у тебя есть?
В ответ ошарашенный взгляд огромных фиолетовых глаз.
– Чего?
– Ну вы же это, звери, а вы, когда превращаетесь, это…, – все тише и тише говорила я эти общеизвестные истины, глядя в его все больше и больше округлявшиеся глаза, – ну и хвост у вас ммм там появляется…растет…
Он помолчал чуть-чуть, покачал головой:
– А ну да, звери… – грустно усмехнулся, – ну конечно есть хвост, длинный, безволосый такой, как крысиный, я в момент ярости перерубаю им врагов напополам…
Я в шоке уставилась на него, даже рот открыла: – Как?
– Да вот так, – он рубанул рукой по воздуху, – хрясь и нет врага…а потом снова хрясь…
Ах вот как он, издевается. Поджала губы:
– Рем, на следующей неделе мы идем на большой имперский бал! Говорят, что этот бал будет очень хорош. Все красивые женщины общества будут там.
В ответ опять ошарашенный взгляд. Вот как я его, победоносно улыбнулась, получил!
– А я то зачем, я пленник, раб, я здесь посижу, веселись госпожа…
– Ну уж нет, – я возмутилась, – ты ж мой раб и должен меня защищать, быть рядом со мной. У тебя же такой хвост. А вдруг меня кто обидит. А ты хрясь хвостом, хрясь опять…
– Не пойду
– Пойдешь
– И не подумаю, я не клоун, а пленник, военный, уважай.
– Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – я умоляюще сложила руки, – ну не могу я тебя одного здесь оставить, отец сказал, что я всегда должна быть рядом пока ты еще не окреп. Ну не могу я пропустить этот бал, Рем. А потом там будет мой Эжери, я его так люблю. Он тоже меня любит. Он просто обязательно должен меня любить, иначе я пропала…
– Пропала госпожа? Как легко ты это говоришь. – он вздохнул, вздрогнул, – Кто действительно пропал, тот молчит…
Он тяжело вздохнул опять, посмотрел на меня убийственным взглядом.
Приготовление к балу полностью захватило меня. Ткани, портные, волосы. Не забыла я и о костюме для своего раба.
– Мне эти штаны совсем не нравятся, я их не одену, – мрачно сообщает мне Рем.
Я взглянула поверх груды своих платьев. Высоченный Рем стоял в гостиной, держа в руках обтягивающие снежно-белые штаны с «ты-должно-быть-совсем-издеваешься» выражением на физиономии.
– Они тебе что, жмут или малы? – спросила я.
– Не в этом дело. В этом ходят только клоуны. Нет, не одену.
– Они не для сражения, а для красоты. Это один из самых популярных фасонов во всем мире! Ну давай, Рем, не будь маленьким!
– Нет.
Скандалист, истерик, вздыхаю, Слуга приносит ему простые черные брюки и шелковую черную рубашку. Через несколько минут:
– Красить губы не буду и уберите от меня эту пудру;
Нет, ну до чего примитивное создание! Я злюсь,
– Да что ж такое, я же хочу, чтобы ты лучше выглядел! Я ведь для тебя, олуха, стараюсь!
– Нет.
– Прикажу…
– Бал тебе испорчу, буду ходить за тобой, тупо улыбаться и слюну пускать!
– Истерик, ну и ходи страшным!
Рем пылает гневом. Я сижу в ворохе шелка и смотрю на него. Гибкое и худощавое сложение, четкие линии скул, словно резцом очерченное лицо, ровные густые брови, широко расставленные удлиненные глаза, седые волосы…Настроен решительно, не сдастся…
Я горестно вздохнула, – одевайся, глупец…
Одежда соскользнула с его плеч. Рем повернулся ко мне спиной, чтобы достать свою шелковую рубашку, валявшуюся на его кровати…Я посмотрела на него и громко охнула… Я воочию убедилась, что ему причиняли колоссальную, невероятную боль. Всю спину сплошь покрывали пересекающиеся побелевшие рубцы. Его жестоко пороли и не один раз и не два… Рубцы пересекались, виднелись неправильной формы пятна и углубления, как будто здесь был вырван большой кусок мяса и здесь, и здесь…На его спине не было ни одного дюйма ровной кожи, сколько же их, рубцов, сколько же было ударов, сотни…тысячи…
У меня затряслись губы. Наверное мое дыхание выдало мое волнение, потому что Рем резко недоуменно обернулся и перехватил мой остановившийся взгляд:
– Кто? – я с трудом выговорила онемевшими вдруг губами;
– Его императорское величество, кто же еще…
Рем
Ох, бал. Ну не мог я ей отказать, не мог!
– Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Рем… – это было то же лицо Миры, которое я видел прежде, но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Ну конечно я согласился.
И теперь ненавидел это решение каждую минуту. Ну не хватало мне страданий. Белые обтягивающие ретузики, которые они здесь называют брюками, покрытые возбуждающими, мерцающими блестками! Я был в ярости – краски и белила, она совсем с ума сошла! Я и вправду сейчас начну хвост и клыки отращивать..!
Это крохотное хрупкое существо, моя госпожа, производило впечатление прекрасного ребенка, нарядившегося для этого бала, противного маскарада. Она была в белом платье с розовым поясом и в белых лайковых перчатках, немного не доходивших до худых, острых локтей, и в белых атласных башмачках. Я любовался ею – хрупкая, узкобедрая и такая белокожая, словно ее золотисто-рыжие волосы впитали в себя все краски, отпущенные ей природой, она искрила неутомимой энергией и искренней радостью. Ее глаза приковывали к себе взгляд – чуть раскосые, зеленые, прозрачные, в оправе темных ресниц. На белом, как лепесток магнолии, лбу две безукоризненные четкие линии бровей стремительно взлетали косо вверх – от переносицы к вискам. Она была прекрасна.
Мира взмахнула руками и закружилась, ее белое платье развивалось шелковым воздушным облаком за ней.
– Ах, как все прекрасно, – она счастливо засмеялась, – это самый счастливый день в моей жизни!
Она подбежала ко мне, – ну Рем, ну что ты такой грустный, но хоть сейчас улыбнись!
– Ты мне напоминаешь одну девушку, она тоже очень любила танцевать…
– Да, а как ее звали, ты ее любишь?
– Ее звали Маришка…
Бал только что начался, когда Мира со мной, следующим за ней сзади, вошла на большую, уставленную цветами и лакеями в белой пудре и красных кафтанах, залитую светом лестницу императорского дворца. Из зала несся стоявший в нем равномерный, как в улье, шорох движенья, через некоторое время послышались звуки оркестра, начавшего первый вальс. Неожиданно для всех и для меня, Мира схватила меня за руку,
– Ты ведь станцуешь со мной, Рем, – потом нахмурилась, – а ты вообще умеешь танцевать?
Я грустно усмехнулся, – ну мы же звери и не такие благородные и…
– Хватит поясничать, умеешь?
– Вот этот танец, – продолжал звучать вальс, – умею госпожа моя.
Напомаженный юнец, обтянутый в белые ретузики, изливавший от себя запах ужасных духов, поклонился принцессе и, пробежав мимо, вернулся, приглашая Миру на кадриль. Она, счастливая, сообщила с гордостью, что первая кадриль была уж отдана какому-то Войеру и что она счастлива была отдать этому юноше вторую. Военный в красно-белой креландской форме, застегивая перчатку и поглаживая усы, пригласил розовую от счастья Миру на очередной танец. Оставив меня любоваться на веселящихся креландцев, моя госпожа унеслась в центр зала, обнимая очередного партнера. «Мда, вечер будет долгим».
Через некоторое время я танцевал с нею обещанный вальс, и, к своему собственному удивлению почувствовал, что был бесконечно счастлив, счастье мое все росло и росло. Я был наполнен чистым, ярким бурлящим чувством счастья. Я не сразу понял, что это чувства моей госпожи, которые я так отчетливо чувствую благодаря ошейнику. Я попробовал рассердиться,
но едва я обнял этот тонкий, подвижный, трепещущий стан и она зашевелилась так близко от меня и улыбнулась так близко от меня, вино ее прелести ударило мне в голову: я вдруг почувствовал себя ожившим, когда я вернулся на свое место, закончив танец и оставив ее, я остановился и стал глядеть на танцующих, продолжая ощущать это чувство счастья. У меня появилась и прочно установилась неожиданная для меня мысль – она МОЯ.
Счастливая и раскрасневшаяся, Мира не переставала танцевать целый вечер.
Ко мне подошла какая-то креландка, пыталась говорить со мной, но, боюсь, я был очень неучтив с ней, не смотрел на нее, а видел только высокую стройную фигуру в белом платье с розовым поясом, ее сияющее, зарумянившееся с ямочками лицо и ласковые, милые глаза. Не я один, все смотрели на нее и любовались ею, любовались и мужчины, и женщины, несмотря на то, что она затмила их всех. Нельзя было не любоваться. Все освещалось ею. Она была улыбка, она была счастье, она была солнце, озарявшее все вокруг.
Император! Император! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу. По широкому ходу, между стеной дворян, император с женой прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное выражение. Все низко склонили головы.
Мира
Ах этот бал, волшебный, магический! Все будет прекрасно, сказочно. Императорский дворец сияет в ночи тысячами огней. Сквозь сотни окон изливаются яркие лучи света, вырываются взрывы музыки, слышутся бесчисленные голоса. Раз в год императорская чета давала большой бал. Пестрая толпа гостей, прибывших из всех частей Креландии веселится в громадных залах и дегустировала напитки.
Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях. Все смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу равномерный гул голосов, шагов, приветствий оглушил меня; свет и блеск еще более ослепил. Хозяин и хозяйка бала, мои родители, еще не появились. Люди смотрели на меня, указывали на нас Ремом, обсуждали. Я поняла, что я понравилась тем, которые обратили на нас внимание, и это нравилось мне.
– Вот это миррийский посланник, видишь, с темными волосами, – говорила я возбужденно откровенно скучающему Рему, указывая на высокого горбоносого мужчину с курчавыми обильными волосами, окруженного дамами, которых он чему-то заставлял смеяться. – А вот она, царица Меронии, маркиза Эллен Сорраж, – говорила я, указывая на входившую Элен. – А вот та красавица – это ее дочь Агнетта, моя лучшая подруга. Смотри, Рем, смотри как хороша! Смотри, как за ней увиваются и старые и молодые. И хороша и умна. Говорят, принц Алек… без ума от нее. А вот те, видишь эти две хоть и не хороши, да еще больше окружены. И как Мари одета. Прелесть!
Рем со скучающим видом смотрел куда я ему указывала, кивал, где надо:
– Но здорово ведь правда, правда! Рем, а ты потанцуешь со мной?
Ой, вспомнилось мне, он же с дикого Ардора, может у них там и вовсе музыку еще не изобрели или они прыгают звериные танцы вокруг костра…
– Вот этот танец, – продолжал звучать вальс, – умею госпожа моя, – клыкасто улыбаясь заверил меня мой раб.
Весь этот волшебный бал до последней кадрили был для меня сказочным сновидением радостных цветов, звуков и движений. Я танцевала, я любила, я светилась, нет, я сама была воплощением любви и света. Я сделалась влюблена с самой той минуты, как я вошла на бал. Я не был влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех.
Ко мне подошла Агнетта,
– Твой раб Мира, он ужасен, – прошептала она.
Я видела, и мысленно хмурилась про себя, что знатные дамы пытались окружить Рема, стоящего в сторонке. Но, ограничившись двумя-тремя словами они, к моему облегчению, сразу отходили от ардорца.
– А что такое, он хамил? – невольно забеспокоившись, спросила я, зная Рема, не удивилась бы, что он мог правдиво высказать все свои мысли блистательным навязчивым дамам высшего общества, что было бы смертельно опасно для него. Раб не имеет право в Креландии не то, что оскорбить знатного, он даже не может помыслить посмотреть в глаза свободного, раб в Креландии – это не человек, это наинизшее существо, вещь.
– Нет, что ты, – низким грудным смехом засмеялась Агнетта, – как он посмел бы, просто он такой, ммм, такой некомфортный, его аура давит, высасывает все твои силы, когда ты рядом, чувствуешь, что хочется поджать хвост и бежать… – ее всю передернуло, как от холода, – Фи…Как ты выдерживаешь его?
– Да нормально, – я задумалась, – вроде не замечала, раб как раб, только высокий очень.
– Да, и красивый, – мечтательно закатила глаза Агнетта, – дай мне его как нибудь попробовать, что там у него между ног, представляю, какой он страстный…
Не знаю почему, но мне этот разговор очень не понравился. В высшем обществе хорошо распространено пользоваться рабами для получения разных удовлетворений, это не осуждалось, хорошо были известны истории о маркизе Хрустане, который совокуплялся с не менее пятью рабынями одновременно и всегда, пренепременно он вставлял разные предметы во все известные и неизвестные дырки для получения наивысшего и наиострейшего наслаждения. Это весело обсуждалось, Креландцы делали ставки, что еще такое он придумает в следующий раз. Но не с моим рабом. Вдруг четко оформилась мысль и продолжала стучать в моей голове, он МОЙ.
Мы с Ремом танцевали обещанный им вальс. Это было прекрасно. Я была бесконечно, беспредельно счастлива, счастье мое все росло и росло. Я была наполнена чистым, ярким бурлящим чувством счастья. Рем был превосходен, я бурлила от любви, обнимая
его широкую грудь. Он двигался, словно большая мощная кошка, его танец был мощным и грациозным одновременно. Его дыхание при этом оставалось спокойным, мне было видно, как его грудь то поднимается слегка, то опускается и как медленно пульсирует жилка у него на шее, где у самого основания горла виднелся шрам. В его объятиях я чувствовала себя на месте, необыкновенно комфортной и защищенной. Он весь принадлежал мне, он был моим.
В горле мужчины родилось низкое урчание. Его суровое лицо было полно такой же неукротимой энергии, как и его тело. Такая неимоверная аура силы исходила от него, что танцующие пары вокруг нас невольно расступались. Он окутал меня своей силой, заставляя тело пылать в огне. Воздух покинул легкие. Мои губы приоткрылись в беззвучной попытке вздохнуть. Я посмотрела ему в глаза.
И вдруг лицо Рема, с внимательными, очень грустными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало меня тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило меня всю. Огромные фиолетовые глаза моего раба заслонили все поле зрения. В их глубине все ярче и ярче разгорался мерцающий огонек. И превратился в бездонное море пламени, в котором я утонула.
Счастливая и раскрасневшаяся, я не переставала танцевать целый вечер. Мне было так весело, как никогда в жизни!
– Никогда, никогда не поверила бы, – прошептала я Агнетте, – что можно быть такой счастливой. – Лицо ее просияло улыбкой, соглашаясь;
“Но в то же самое время, – вздохнула я про себя, и тихая грусть заполнила все мое существо, – Как будто, кроме того счастья, которое я испытывала, было другое, недостижимое в этой жизни счастье, о котором я невольно вспомнила в эту минуту”.
Император! Император! – разнеслось по залам. Вдруг все зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошли хозяин и хозяйка большого имперского бала.
– Его императорское величество Дарко Маркес Бронтейн, властитель Креландской империи, сюзерен малых королевств, правитель Ардора!
– Ее императорское величество Иария Монна Бронтейн!
Император Дарко шел быстро, кланяясь направо и налево, потом следовали посланники разных дружественных и не очень государств, министры, разные генералы, и конечно, любимая блистательная свита императора. Среди них был и Блистательный герцог Эжери Кранбский.
Эжери как всегда был прекрасен, он купался в море всеобщего обожания. Очевидно, считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Эжери был необыкновенно популярен, был хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги Меранского общества. Он имел репутацию большого ума и благородства. Женское общество, весь свет радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, с ореолом романтической истории о его спасении императора и всей креландской армии. О нем все говорили, им интересовались, и все желали его видеть. Мундир, шпоры, галстук, прическа Эжери, чуть подкрашенные губы, отбеленное лицо – все это было самое модное.
Я смотрела на него. Он сидел немножко боком на кресле подле маркизы Анны Шамер, поправляя правой рукой чистейшую, белую перчатку на левой руке, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних военных годах и лишениях в ужасном Ардоре.
Он подошел ко мне. Полным достоинства и грации движением я с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою руку и заговорила голосом, в котором я постаралась, чтобы прозвучали звучали новые, обольстительный, женские грудные звуки.
– Очень приятно встретить Вас, моя любезная принцесса Святомира;
– Ах, блистательный герцог, как долго я Вас не видела!
Я подняла на него глаза, полные восхищения. Мне казалось, что женщина не должна говорить мужчине, что любит его. Об этом пусть говорят ее сияющие, счастливые глаза. Они красноречивее всяких слов. Я открыто флиртовала и это было очевидно всем.
– Так следующая кадриль моя? – сказал он мне, целуя мою руку, при этом держа ее у своих чувственных губ чуть дольше, чем того позволяли приличия. У меня сердце выпрыгивало от волнения. Мой герой, а сколько благородства во всем его облике!
– Разумеется, если меня не уведут, – сказала я, обворожительно и завлекающе улыбаясь.
– Я не дам, – сказал он, – я забираю себе ваше сердце, промурлыкал он мне на ушко,
Я вся покрылась счастливыми мурашками.
– Отдайте же мне его обратно, – сказала я.
– Жалко отдавать, несравненная, – сказал он, сверкая глазами.
– Так вот вам, чтоб вы не жалели, – сказала я, оторвала перышко от веера и давая его Эжери. Тот взял перышко и жарким взглядом выразил весь свой восторг и благодарность.
Я была не только весела и довольна, я была счастлива, блаженна, я была добра, я была не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро. Он спрятал перышко в перчатку и стоял еще некоторое время, не в силах отойти от меня. Я плавилась от его благородства и любви.
– Госпожа моя, Мира, – тихо раздалось у меня за спиной, когда он отошел, – этот человек, это и есть тот самый Эжери, о котором вы грезите?
– Да, он великолепен, не правда ли? Ты его встречал? Там, в Ардоре, да?
– Встречал, видел… на мальчишнике императора… – и еще тише, – Мира, это страшный человек, не доверяй ему, – я недоуменно оглянулась в сторону раба, – это одно из самых ничтожнейших существ во всем мире, он…
– Не сметь, молчать! – приказала я, – да я понимаю, креландцы вас, ардорцев, победили, разбили в пух и прах, но это война, это законы войны – кто-то побеждает, – он горестно поджал губы, – Рем, Эжери – герой войны, ты обижен, но это не может быть доказательством его ничтожности.
– Мира, не провоцируй его, не выходи никуда с ним одна…
– Госпожа, а не Мира, я твоя Госпожа, закрой свой грязный рот, – я гневно сверкнула глазами, – ты полон зависти и яда! Не пытайся опорочить любовь всей моей жизни в моих глазах. Я приказываю, больше ни слова, стой здесь и молчи. Я не хочу больше ничего слышать от тебя, ты раб, понял!
Я в ярости. Да как он смел. Он раб! Да, прав отец, прав…Я была так счастлива, как никогда еще в жизни. Я не хотела трагедий, печалей и горя Рема. Мне надоело его траурное выражения лица за эти два месяца! Я была на той высшей ступени счастия, когда человек делается добр и хорош и не верит в возможность зла, несчастия и горя.
Слуга поднес кубок с темной жидкостью, она разнесла по моим жилам щекочущее тепло. После второго кубка я уже ощущала беспечную уверенность. Мне теперь так естественно казалось, что все меня любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто-нибудь не полюбил меня, что я не могла не верить в искренность людей, окружавших меня. Я постоянно чувствовала себя в состоянии кроткого и веселого опьянения.
Я светилась и флиртовала, играла и зазывала. Моя походка сделалась томной и медлительной. Эжери кружил вокруг меня, я посылала ему горячие взгляды, облизывала губы, у него выступили мелкие капельки пота на верхней губе. Я пылала от счастья, заметил, я желанна! Все это было так ново, меня томило беспокойное любопытство.
– Мне надо подняться наверх, поправить прическу, – сказала я рабу, который стоял у стены. – А ты, раб, жди меня здесь и не вздумай даже шевельнуться, не то я рассержусь и накажу, – громко, чтобы все услышали меня, сказала я. Вокруг на меня смотрели уважительно. Грозная госпожа дикого, необузданного ардорца. Огромное количество мифрила на нем подчеркивало его потенциальную опасность и как уверенно и сильно я с ним держалась.
Я вышла на террасу, полную зелени и света. Этот маленький висячий сад располагался высоко на западной стене огромного дворца. Ослепительный диск заходящего солнца опускался к горизонту. В его преображающем блеске все окружающее казалось знаменами небывалой яркости.
Но еще ярче сверкали сказочные башни Меронии. Купола, минареты, здания, парки. Имперский дворец, на одной из террас которого стояла я, был выше всех остальных. Окруженный цветущими садами, он царил над великой столицей.
Колоссальное солнце село. сиреневые тени сгущались в бархатную ночь. Ошеломленная и подавленная окружающей красотой, я смотрела, как на улицах загораются огни. Зажглись они и на нижних террасах дворца.
Золотая луны поднималась в небо, в котором сияли мириады звезд, складываясь в загадочные созвездия и соперничая с трепещущими огнями города.
– Вот и ты, – произнес глубокий, тихий голос, – я ждал тебя.
Из тени показался Эжери.
– Ты здорово завела меня, моя дикая кошечка. Иди ко мне.
Что-то нехорошее горело в его глазах, что-то очень опасное. Я отступила на шаг. Он молниеносно схватил меня, прижав своим тяжелым телом, он обхватил мои запястья и задрал над моей головой. Его дыхание было частым и тяжелым. В этих сильных пальцах я ощутила себя тонкой и хрупкой. Желание душило его. Его дыхание стало прерывистым из-за едва сдерживаемой силы мужчина склонился надо мной.
Я открыла рот, чтобы выразить возмущение, но успела только выговорить: «что ты себе…», он, наклонившись поцеловал меня. Он просунул язык мне в рот, нагло и бесстыдно задвигал им во все стороны, то глубже, то ближе к моим губам. Он продолжал протыкаться в мой рот, проникая горячим, голодным языком, фрикции его бедер вдавили меня в стену. Что-то твердое и тяжелое вжалось в мой плоский живот. С ужасом я поняла, что это было, когда, не переставая целовать меня, он одной рукой судорожно начал поднимать юбку моего платья.
Мои губы задрожали под его губами, когда я всхлипнула: – Нет, не…
– Так хорошо, ты такая сладкая, давай, тебе понравится, проткнем тебя, ты ж этого хотела весь вечер! – Эжери заерзал, пытаясь потереться своими бедрами об меня, продолжая дергать мой подол. Ещё чуть-чуть и он добьется желанного и я ничего не смогу сделать, чтобы остановить его.
Я пнула его коленом. Он втянул воздух и пробормотал проклятие. Мужчина надавливая на меня всем своим огромным телом, не давал мне сделать ни одного глотка воздуха, у меня закружилась голова, он обвился вокруг меня, вздохнул облегченно, он справился с моими юбками, дергает свой пояс, прижимая меня одной рукой, ногами, всем своим весом. Изо всех сил я выгнулась, чувствуя себя умирающей. Я понимала, что через минуту произойдет самое ужасное в моей жизни. Я могла только стонать, пока он бешено поедал меня своим ртом, словно не мог насытиться мной.
Вдруг какая-то страшная сила оторвала Эжери от меня, подбросила в воздухе и перенесла его тело, легко, как нашкодившего котенка, на другую сторону террасы. Я, как можно скорее поправив юбки, с ужасом увидела, что мой раб легко держит Эжери за шкирку и цедя что-то гневное сквозь сжатые губы, отшвыривает его от себя. Эжери вылетает в бальный зал, больно ударившись головой о мраморный пол. Таким злым я еще никогда не видела своего раба – лицо его преобразилось… Мускулы лица напрягались, вены вздувались, неистовый взор стал подлинно грозным, губы дрожали, он был похож на могучего мага, которого все окружающие так боялись. В последних лучах заходящего солнца мне даже показалось, что его глаза отдавали темно-красным оттенком. Темные тени террасы создавали обманчивую иллюзию расползавшихся черных узоров-молний от его висков к скулам. Из носа у него хлестала кровь.
– Мерзкий насильник, низкое создание, – Рем неотвратимо приближался к пытающемуся отползти Эжери, сейчас убьет.
Со всех сторон бежит стража. Один из них подбегает, ударяет взбесившегося раба по голове, тот падает на пол, к Рему со всех сторон протянулись длинные руки, схватили за плечи, подняли, швырнули на пол опять, прижали к нему. Вокруг ног обвился ремень, руки были стянуты прижаты к бокам.
Наступила реакция – меня трясло. Чтобы унять дрожь, я обхватила себя ладонями за локти. Одежда моя не была порванной, но я почувствовала пробиравший до костей холод.
Я в ужасе смотрела на связанного Рема, – О Великие Создатели, что же он наделал – ударил Креландца, он, раб, да только за косой взгляд раба казнли, что я наделала! Мое заторможенное сознание все еще не могло оценить размах беды. Музыка остановилось. Со всех сторон стали подтягиваться любопытствующие. Но мой вгляд был сосредоточен на одном человеке – императоре Дарко. Я с нервной дрожью смотрела, как этот огромный, властного вида человек в тусклой золотой одежде медленно подходит к нам. Его массивное, волевое лицо. холодные серые глаза и густая, темная, седеющая на висках шевелюра придавали ему сходство со львом. Я была в ужасе.
Улыбка не покидала лица императора с самого момента появления его в зале. Теперь она стала шире, открыв острые, как у собаки, зубы.
– Ваше Величество, раб напал на блистательного герцога Эжери;
Со всех сторон послышались взволнованные вздохи и ахи, невероятное событие.
– Какой позор!
– Какой скандал!
– Казнить!
– Наказать!
Я выступила вперед:
– Отец, мой раб выполнял мое поручение защищать меня в случае опасности, герцог Кранбский напал на меня с целью изнасиловать, а раб спас меня!
Эжери уже успел встать и провести ревизию организма на вопрос повреждений. Судя по всему, пострадала только его гордость.
– Ваше Величество, принцесса Святомира переволновалась, – он обаятельно улыбнулся, – она неопытна, насилия не было, был поцелуй страсти в романтическом окружении Ваших знаменитых висячих садов. – Вокруг раздались смешки. – Принцесса переволновалась, выпила изрядно, – я подавилась от возмущения;
– Но я… – отец сердитым взмахом руки остановил готовые сорваться обвинения;
– А потом, – с легким кивком в сторону Рема, перебил меня Эжери, – я сам и вы тоже граф, – он обратился в сторону графа Брана, – и вы благородные господа, все мы слышали, что принцесса приказала своему рабу ждать ее и не двигаться, а не то он будет наказан, – вокруг послышались утвердительные возгласы. – То есть, совершилось вопиющее святотатство, – с очень серьезным, обеспокоенным лицом продолжал Эжери, – этот раб ослушался свою Госпожу и со спины, подло напал на благородного Креландца.
Эти слова прозвучали в абсолютной тишине. Так, пора на помощь, а то моего раба сейчас казнят:
– Да нет же, нет, благородные господа, совсем незадолго до этого, я приказала рабу защищать меня и сказала, что он может игнорировать все другие, противоречащие этому приказу указания. – На меня скептически посмотрели вокруг. Мда, мой экспромт звучал не очень сильно и убедительно, под всеми этими взглядами, осуждениями, насмешками я враз смутилась, окончательно запуталась и вовсе неуверенно промямлила, – ну вот он и перепутал приказы…
– Раб перепутал приказы и напал на Креландца, – повторил громко Эжери. – Я требую наказания. Публичного. Моей чести нанесен непоправимый урон.
– Справедливо, – тяжело посмотрев на меня, выдавил отец. – вы герцог в своем праве. Так как этот раб представляет определенную ценность, приказываю, наказание не до смерти.
– Принято, – согласился Эжери, – так как нападение было совершено здесь, на глазах этих людей, требую наказания здесь же.
– Законно. Двести плетей, магическое исцеление через каждые пятьдесят ударов, чтобы раб не умер.
Вот и все, решение вынесено. Суд свершился. Я в ужасе смотрела на Рема, тот лежал, связанный на полу, ни на кого не глядя, низко склонив голову вниз.
Все смотрели на меня. Это был мой раб. Мое слово последнее. Я молчала. Ну что я могла сделать! Суд состоялся. Главный судия империи вынес приговор. Немыслимо было идти против его решения. Все законно и справедливо. Раб не может нападать на Креландца если не было на то прямого указания Господина, а я, мямля, только что сама признала, что мой раб допустил ошибку и перепутал мои приказы. Виновного нашли.
Это я, это я во всем виновата, я предала этого человека, который, несмотря ни на что спас меня, преодолев возможные и невозможные препятствия. Эта мысль молотом стучала у меня в голове. Глядя в торжествующее, счастливое лицо Эжери, видя усмешку отца, радостное ожидание развлечения окружающими, склоненного, поверженного Рема, я чувствовала, что моя жизнь, мои устои трещат. «Виновата»…«виновата»… «предатель»… «предана»… «предана» – молотило в моей голове, разрушая мою сущность, моя юность осколками упала к моим ногам, «как же больно…». В глазах защипало – «потом буду оплакивать свою потерю – счастливую жизнь, беззаботность»
