Текст книги "Вдова"
Автор книги: Наталья Парыгина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)
Ладони жгло и саднило. Не белоручкой выросла Даша, но не доводилось ей в жизни перекидать зараз столько земли. Воткнув в грунт лопату, сбросила рукавицы, подняла ком мерзлой земли, приложила к свежим мозолям, чтоб унять жар. Глянула вверх. Лампочки увидела на столбах и звезды на светлеющем небе.
– Когда из котлована на них глядишь – вроде ярче горят, чем так просто, с земли видятся. Ярче?
– Ярче, – сказала Алена.
Со стройки шли без песен. Ноги подгибались от этого штурма, руки болели. Никла к плечу голова, отяжелевшая от бессонной ночи. Но какое-то новое, веселое чувство пробивалось сквозь усталость в Дашином сердце. На штурм ходила с комсомольцами. Спасала стройку от прорыва. Пятьсот восемнадцать гигантов, сказал вчера на лекции Мусатов, строится по стране. Серебровский завод – один из пятисот восемнадцати.
«Сейчас бы Василий-то на меня поглядел, – подумала Даша. – А то увидал, как ложки выдавала...» Ей казалось, что она сегодняшней ночью перекопала горы земли, важнейшее дело делала на стройке. Кабы не она, и стройка бы не подвинулась. Даша внутренне усмехнулась: вишь куда занеслась – стройка бы без нее остановилась. И опять по-серьезному возразила себе: и остановилась бы. Один человек уйдет – беды не будет. А все разбегутся – кому землю копать, кому кирпичи класть? Мал колосок да вместе с другими мир кормит.
Подходили к баракам, колонна растеклась на ручейки. Заря чуть проступала розовым светом по краю неба.
– Ты как же, Даша, от Маруськи только ушла али из столовки вовсе? – спросила Ольга.
– Вовсе.
– И хорошо, – одобрила Марфа. – В столовке-то нужная работа, да Маруська ведь жуликоватая. С ней не жульничать, так не сладишь, а людей обкрадывать не всякая совесть вытерпит.
«Все знают про Маруську, – удивилась Даша. – И молчат. Не одна я глаза закрываю».
– Иди в нашу бригаду, – сказала Ольга. – У нас девчата дружные, работящие. Дора говорит – ударной бригадой объявимся, обязательство возьмем.
– Ударные карточки получим, – добавила Алена. – Худо, что ль? И ботинки ударникам чаще дают, и одежу.
– Мы, девчата, Красное знамя завоюем, – весело проговорила Дора. – Вот увидите: завоюем. И оркестр нам будет музыку играть.
Подходя к бараку, Дора чуть опередила других, и только было протянула руку к двери, как дверь отворилась изнутри, и вышла Глашка с мешком на лямках, закинутым за плечи. Дора остановилась, и все девчата остановились, так что загородили Глашке дорогу, и не могла она сразу пройти.
– Сбегаешь? – сказала Дора.
– Ухожу...
Глашка сейчас не бойка была на язык, как ночью, стояла растерянная перед девчатами, виновато отводила глаза в сторону.
– Ну что же, уходи. Раздвиньтесь, девчата, – скомандовала Дора.
Девчата расступились, образовав живой коридор, и Глашка Мохова, опустив глаза в землю, прошла сквозь свою бригаду. И как только вышла на чистое место, так, не оглядываясь, прибавила шагу. Может, боялась, что за ней погонятся и схватят за руку.
Никто за ней не погнался.
– Ну вот, девчата, – сказала Дора торжественным голосом, точно митинг тут устроила перед усталыми, ночь не спавшими девчатами. – Одну потеряли, а другую нашли. Доброму месту не пустовать. И взяла Дашу за руку.
«Да как же... Ведь я задумала к Василию ехать! Какая мне выгода землю копать?..»
Едва не выкрикнула она вслух эти слова. Но что-то удержало ее. Сегодня впервые испытала Даша возвышающее счастливое чувство слитности с другими людьми в большом общем деле, и ответственность за это общее дело, едва зародившаяся, еще не осознанная, отняла у Даши право распоряжаться собой. Пятилетка, размахнув по всей стране гигантские крылья, неодолимо влекла Дашу в свой поток.
Дора все еще держала ее за руку. И похоже, какого-то слова от Даши ждала.
– Я работы не боюсь, – сказала Даша.
Дора выпустила ее руку. Теперь Даша была накрепко связана с бригадой. Словами своими себя привязала.
«И ладно, – подумала она, – поработаю. Мы ж с Василием порешили, что летом приеду. До лета время недолгое. Подождем...»
6
Высоко вскинув тяжелую кувалду, Даша с силой ахнула по деревянному клину. Клин, вздрогнув, немного глубже вошел в мерзлую землю. И опять подняла Даша кувалду, замахнувшись, словно топором на суковатое полено. Гулко ударила кувалда в затылок клину.
Ватники кучей лежат в стороне. В ватнике на такой работе взмокнешь. В вязаных фуфайках, в кофтах, в пиджаках работают девчата, только головы укутаны теплыми платками, и на них от дыханья оседает плотный иней.
Разъярился напоследок мороз, земля затвердела, не то что лопатой – кайлой не возьмешь. Вот и приходится отбивать клиньями. Тепла ждать некогда. Каждый день дорог, каждый час.
На стройке вышла большая беда. Вырыли котлован под электростанцию, а грунт с одной стороны оказался слабый. Дубравин ходил хмурый, почернел, в кабинете его до утра не гас свет. От Дубравина и других инженеров заботы, как искры при пожаре, перекинулись на рабочих. Что ж будет с электростанцией? Неуж этакую огромную яму заново рыть? Сколько тяжкого труда впустую. А если построят на слабом месте да набок здание завалится – лучше будет? Не избушка в три окна... Электростанция!
Разные слухи тревожили строителей. Кто говорил – вредительство это, зазнамо вырыли не на месте котлован. Другие не верили. Какое вредительство? Дубравин не допустил бы вредительства. До революции в тюрьме сидел. В гражданскую с беляками бился. Теперь день и ночь на стройке. Да чтоб вредительство? От незнания все. Вырыли и увидали, что не так. Пока лису не убьешь, шкуру не потрогаешь.
В конце февраля вышло решение: рыть котлован на новом месте. Всех, кто мог справляться с лопатой, кинули на земляные работы. Тут Дора и объявила свою бригаду ударной.
Вот когда узнала Даша, что это такое – стройка. Вот когда поняла – за что они даются, лишние граммы хлеба по ударной карточке. Бывали у Даши минуты слабости, с досадой думала: «На свою глупость жалобы не подашь. Кто неволил на стройке оставаться?» Но глядела на тоненькую Ольгу с заиндевевшими бровями, на синеглазую Алену в мужских подшитых валенках, на других девчат, без жалоб исполнявших тяжкую работу, и стыдилась своих мыслей.
Рядом с Дашей работает Настя Золотова, полная, румяная и веселая. Зубы у нее ровные да белые – хоть за деньги показывай. Иной раз уморятся девчата, руки болят, коленки подгибаются – ну, кончились силушки, ни у себя взять, ни у чужих занять. А Настя вдруг распрямится да как выдаст частушку:
Ох, канава, ты, канава,
Кой же черт тебя копал?
Шел миленок на свиданье,
Головой туда попал.
Голос у Насти резкий, далеко слышен. Лопата торчком стоит вместо кавалера, и, придерживая ее рукой, Настя, приплясывая, делает на месте круг.
Грабари смеются:
– Ну, девка...
– С этакой девкой на холоду спать – не замерзнешь...
– Стану я на твои старые кости тепло тратить! – кричит Настя мужику.
Девчата поддерживают озорницу дружным хохотом. А после смеха – кто не знает – любая работа становится податливей. Охи силу губят, а смех родит.
По котловану, опасливо сторонясь тачек, которые бойко катят землекопы по деревянному настилу, идет деваха в длинной юбке, в овчинном полушубке и с котомкой за плечами. Остановившись возле Даши, она робко трогает ее за плечо.
– Не знаешь, девка, где мне Дору Медведеву отыскать?
– А вон,– говорит Даша,– вон она кувалдой лупит.
Деваха не смеет прервать работу бригадирши и ждет, скрестив на животе руки. Но как раз гулкие удары железа о подвешенный рельс заглушают скрип тачек, скрежет лопат и удары кувалды, возвещая перерыв на обед. Дора, оставив работу, командует:
– Шабаш, девчата. Пошли щи хлебать! – И замечает гостью: – Ты – кто?
– Люба Астахова, – говорит деваха. – Завод строить приехала. Заместо Глашки. Глашка Мохова из вашей бригады убегла, так я буду.
– Вон как. Вы из одной деревни, что ль?
– Из одной. Из Поповки мы. Петя Сирота сильно опечалился, что Глашка сбежала. Это наш комсомольский секретарь, пятеро у нас в Поповке комсомольцев. Глафира не комсомолка, а на стройку сама просилась. Обещала работать знатно и в комсомол вступить. А сама вишь как. Опозорила Поповку. Петя так ей и сказал: опозорила ты нашу Поповку. И надо кому-то ехать, доказать, что не все в Поповке такие слабодушные.
– Тебя, стало быть, выбрали, – насмешливо проговорила Марфа.
– Меня, – серьезно подтвердила Люба. – Не выбрали, а сама я. Мама не отпускала меня. Я – на телегу, а она меня с телеги тянет. Я – на телегу, а она с телеги...
– Мать слушаться – так и просидишь весь век у ней возле юбки, – сказала Настя.
– Некому больше, – повторила Люба и улыбнулась застенчиво.
– Ну, пойдем с нами в столовку, – сказала Дора. – Ложкой работать научим, а лопатой сама приноровишься.
По вечерам Фрося и Ольга за большим столом маялись над уроками. Фросе Алена на скамью подкладывала свернутый ватник, чтоб было повыше.
– Решила задачку? – спрашивала Фрося, оторвав взгляд от тетрадки.
– Нет, – серьезно отвечала Ольга. – У меня алгебра. Буквы путаю. – И вполголоса про себя шептала: «Бэ навыворот – это дэ»...
Фрося училась в первом классе. Ольга готовилась сдавать экзамены за семилетку экстерном. Наум Нечаев сам принес ей учебники – у него мать работала в школе, математику преподавала. И велел приходить к нему в комитет комсомола, спрашивать, что непонятно. Ольга сперва совестилась докучать комсомольскому секретарю математическими вопросами, но скоро привыкла и засиживалась у Наума подолгу. Марфа по этому случаю высказывала смелые догадки:
– Небось, с губ на губы науку-то передает?
Марфа без ботинок, в шерстяных носках сидит на топчане, плетет подзор. Быстро работает крючком, словно к свадьбе торопится. Может, и к свадьбе, да не к своей. Кончить бы к воскресенью, продать, а чулки купить. Вовсе изодрались чулки, уж штопать нечего, дыра на дыре.
Даша накинула поверх одеяла на ноги ватник, лежит, подогнув коленки и закрыв глаза. Грезится ей родная Леоновка, ива над речкой, новый сруб на краю деревни.
«Сруб я начал ставить, колхоз дал лесу, дед Родион мне помогает. А один день браг твой Егор взялся ошкуривать бревна и работал с утра дотемна...»
Слова письма, прочитанного столько раз, что Даша помнит их наизусть, опять нижутся перед глазами в неровные карандашные строчки.
«Пахать нынче выедем на лошадях и тракторами, МТС получила восемь тракторов, просился я на курсы трактористов, да Хомутов не отпустил. На трактористов, говорит, парнишек обучим, а ты кандидат в партию, тебя бригадиром оставим. Мотаюсь с утра до ночи. Такие есть люди, что с колхоза норовят кусок урвать, а заботы никакой не имеют. Прошка Шумилин взял коня в город съездить, а приехал и забыл животную обиходить, конь сутки целые стоял некормленый, непоеный. Своего бы ни в коем разе так без призору не оставил, а об колхозном ума нету позаботиться...»
Даша стосковалась по родным местам. Вспомнилась ей небогатая родная изба, теплая печь, где немало рассказала бабка Аксинья сказок, поля с первыми всходами хлебов под синим небом, старый дуб за околицей... Птицей бы домой полетела.
«Бабка Аксинья здорова и велела тебе кланяться, а у Клавдии скоро народится дите, не знаю, писал тебе про то Егор али нет. Учительница Лидия Николаевна вышла замуж за фельдшера Чернопятова, пишу тебе, чтоб ты в голове не держала дурного, чего у тебя раньше было. Я ни на одну девку не гляну, я и на вечорки не хожу, нет у меня другой радости, кроме тебя. Тебя люблю и век любить буду. Твой Василий».
Дверь хлопнула. Кто-то идет по коридору. То ли мужские шаги, то ли женские – не поймешь. Ботинки у девчат огромные, тяжелые, в таких без топота не пройдешь...
Дора из кино вернулась.
– Девчата, вставайте, чего в такую пору спать завалились? Скоро завод пускать, а вы спите.
Дора подошла, сдернула с ближней спящей одеяло. Анна Прокудина села на топчане, несонными злыми глазами поглядела на Дору.
– А ну его, твой завод...
– Может, сама туда пойдешь? – резко спросила Дора. – Тебя советская власть вырастила, а ты одной злостью живешь.
– Советская власть вырастила? – вскинулась Анна. – А мои отец-мать при какой власти с голоду померли? Сама осиротила, сама и вырастила...
Анна шумно вздохнула, подогнув колени, обхватила их руками. Другим, усталым голосом сказала:
– Заплаты садить надоело. Кто посватается, так от сраму замуж не пойдешь. Куда голой-то?
Дора скинула тужурку, платок развязала, перебросила с головы на плечи. Подсела к Анне на топчан.
– Говорили, что ль, с Ахметом про женитьбу?
– Говорили, – тихо призналась Анна. – Комнату нашел в городе. Переходи, говорит, ко мне. А куда я пойду? Совестно мне. Ни простыни, ни одежи – ничего.
– Ох, глупая! – сказала Настя. – Да так-то еще лучше – после свадьбы раздеваться не морочно. И стиркой не замаешься.
– Сам – не граф, – оторвавшись от задачки, заметила Ольга.
– С милым и топорище за перину сойдет, – подмигнула Марфа.
– Чудные вы, девки, – усмехнулась Дора. – До чего же чудные.
– Не чудные мы, обыкновенные мы девки, – сказала Анна.
Она сидела все так же – обняв руками колени, глядела в черное окно.
– Ладно, – сказала Дора. – Не ной. Будет тебе приданое. Не бедная наша стройка, чтоб в таком деле не помочь. Пойду к Науму, поговорю. Еще кто-нибудь со мной пойдет. Даша, давай ты.
– На что ж Дашу, – насмешливо проговорила Настя. – К Науму не Даше – Ольге надо идти. Ольге он ни в чем не откажет.
Ольга покраснела, ниже склонилась над столом.
– Пойдем, Ольга, – сказала Дора.
– И я пойду! – Марфа отшвырнула подзор, соскочила с топчана. – Выхлопочем приданое да на свадьбе погуляем. Поплясать охота. Давно я не плясала.
Даше надоело жаться на топчане, потянуло на улицу. Она встала, надела ватник. Ольга, вдруг заторопившись, собрала свои тетрадки.
Так и отправились вчетвером.
Под ногами хрустели льдинки: днем таял снег, а к ночи намерзал льдинками. Паровозик тоненько свистнул на стройке – видно, опять привезли оборудование. Везут и везут... Кажется, и не хватит этих строящихся корпусов, чтобы все вместить.
– Горит свет, – заметила Даша, глядя на барак, в котором размещалась контора стройки.
– Наум раньше полночи домой не уходит.
Наум сидел в комитете комсомола один. Толстый учебник химии лежал перед ним. Все чаще слышалось на стройке короткое таинственное слово: химия. Кто на заводе останется работать, всем предстояло химию учить. Говорят, трудная наука, мозги набекрень свернешь, пока одолеешь. С четырьмя классами и браться нечего. А больше четырех – мало у кого. Вот и выкрутись...
– Заходите, девчата. Рассаживайтесь.
Наум отодвинул книгу, потер пальцами покрасневшие глаза.
– Что ж не рядом с Ольгой над книжками сидите? – с усмешкой спросила Марфа. – Она в бараке, ты– тут...
– Когда Ольга рядом – не идет мне химия на ум, – сказал комсомольский секретарь и без стесненья, с откровенной лаской глянул Ольге в лицо. Ольга улыбнулась и потупилась.
– Это верно, – согласилась Марфа. – Любовь с разумом врозь живут.
– Вы затем и пришли ко мне – про любовь беседовать?
– Точно, – подтвердила Дора. – Про любовь. Анна Прокудина замуж выходит за Ахмета.
– Хорошо...
– Хорошо, да не совсем, – продолжала Дора. – Из детдома она. В одном платьишке пришла. А на стройке заработки сам знаешь... Только-только прожить. У кого вещи с собой были – тем легче. А ей все купить надо. Совестится она перед Ахметом, что ничего у нее нет. Горюет.
– Перед свадьбой горевать не годится. Перед свадьбой радоваться надо.
Наум встал, прошелся из угла в угол, поерошил густые волнистые волосы.
– Я сказала, что ты поможешь.
– Ладно. Пойду завтра к Дубравину, выпрошу на вашу бригаду три ватника – ватников на складе много. Продадите на базаре, купите, что надо. Может, удастся пару простыней выписать.
– Постарайся, – сказала Дора.
Наум кивнул и вдруг остановился прямо перед Дашей.
– Ну, а ты как живешь, Даша? В комсомол вступать не думаешь?
– Не знаю. Не думала.
– А ты подумай. Ладно?
Слукавила Даша, сказав, что не думала о комсомоле. Думала. Хотелось ей носить на груди комсомольский значок. Заманчивым казалось звание комсомолки. И Василий рад будет, коли она комсомолкой приедет в Леоновку.
– Еще у меня к вам есть одно дело, девушки. Сам собирался завтра в барак идти, да, может, сейчас и решим, – сказал Наум.
– С протоколом надо решать? – спросила Марфа.
– Без протокола.
– Без протокола, так можно скоро.
– Дубравин мне поручил цветовода подобрать. Оранжерею достраивают. Цветами будем украшать завод и город. Без любви цветы растить – будут хилые. Надо, чтоб с охотой кто-то взялся.
– Ох, глупые люди, – сказала Марфа. – И Дубравин глупый, и ты тоже. Людям жить негде, бараков и тех не вдосталь построено, а вы – цветы.
И тут Ольга в первый раз вмешалась в разговор, резко вскинув маленькую голову с торчащими из-под мальчишеской шапчонки короткими волосами.
– Не то говоришь ты, Марфа. Без цветов весна нерадостна. Без цветов душа у человека сохнет. У нас, бывало, в деревне одуванчики да ромашки по всей улице растут. А под окошками мальвы распустятся. Глядеть дивно.
– Вот ты и взялась бы, – посоветовала Даша. – Цветы любишь. И силой не больно крепкая, тяжело тебе на стройке.
– Нет, – покачала головой Ольга. – Не возьмусь. Цветам надо всю жизнь отдавать. А я ее на другое обрекла. Мне на инженера учиться.
– Ты поговори в бараке с девчатами, Дора. Кто согласится – пускай ко мне зайдет.
– На что долгие разговоры? – со своей чуть жестковатой усмешкой проговорила Марфа. – Я возьмусь.
Наум удивленно вскинул густые брови.
– Да ведь ты только что говорила – глупые люди о цветах заботятся.
– Вот и под стать мне, – кивнула Марфа. – За мной большого ума сроду не находили.
Наум с сомнением поглядел в широкое лицо Марфы, испещренное оспинами. И вдруг увидел в этом некрасивом лице с глубокими карими глазами странное сочетание озорства и грусти.
– Ну, что ж, – сказал он, – берись. Поедешь на месяц на курсы цветоводов.
– Ох, будешь ты мне завидовать, Ольга, – сказала Марфа. – На инженера-то учиться – полжизни убьешь. А я, гляди, через месяц ворочусь итеэровкой.
От Наума девчата вернулись без Ольги – осталась Ольга обсудить с комсомольским секретарем неизвестные дела, которые только их двоих касались. Поздно вернулась Ольга в барак. И еще долго не спала – поскрипывал под ней топчан: должно быть, клопы заждались своего ужина да накинулись на гулену.
Утром по пути на завод Дора оказалась рядом с Ольгой.
– Ну, что, и тебе телогрейки на приданое продавать?
Ольга потаенно, радостно засмеялась.
– Мы – без приданого...
– А учебе не помешает?
– Наоборот! – серьезно проговорила Ольга. – Сперва Наум будет работать, а я техникум кончу. Потом я – на завод, а он в Москву, в институт поедет. А когда он вернется инженером...
Но тут Настя, не выдержав, перебила.
– Ты как замуж-то выйдешь, – посоветовала она, – над кроватью бумажку повесь: «Я – замужем за Наумом Нечаевым». А то, над задачками маракуя, позабудешь, что мужняя жена.
Прожорлива была стройка. Везли и везли ей поезда железо, кирпич, гравий, песок, цемент, глотала она целые горы материалов, и все было мало, все мало... Подошел трудный час, случился перебой с кирпичом, не стало работы у каменщиков. Замерла жизнь на недостроенных стенах заводских корпусов.
Беспокойный ходил Дубравин в своем кожаном пальто, слал телеграммы, звонил в Москву. Вся стройка знала про телеграммы и звонки, но не успевали заводы с кирпичом. Тогда местные власти дали разрешение разобрать на кирпич две церкви.
После работы бегали девчата глядеть, как ломают церкви. Без толку долбили ломами каменщики толстые стены. Сыпалась кирпичная крошка, бурая пыль клубилась и таяла. Пробовали каменщики бить кувалдой по стальным клиньям, нарочно для этого откованным в механическом цехе. Застарелые швы были крепче кирпича, откалывались от стен зубчатые глыбы, и, чтобы добыть из этой глыбы один кирпич, полдесятка приходилось раскрошить на непригодные обломки. Умели строить в давние годы. Умели – на века.
Целый день толпились вокруг церкви зеваки. Рабочие со стройки, мальчишки серебровские, старухи и старики.
– Покарает вас бог! – грозили старухи.
На рассвете в безлюдную пору подрывники попытались взять кирпич динамитом, отвалили от древних стен монолитные глыбы. Каждую глыбу, будто петухи клювами, долбили ломами каменщики. Не отдавала церковь кирпич, и в обломках не отдавала, ничтожно малы были кучки годного кирпича.
– Вот! Вот как прежде-то строили! – не таясь, говорил в толпе зевак рослый прямой старик с седой, заботливо расчесанной бородой. – Три века стояла церковь – ни един камешек не выпал. Динамитом порушили, на куски развалили, а она и в кусках крепче железа.
– Строили, – хриплым голосом подхватил не старый, а какой-то сморщенный мужичонка с красным носом. – А теперь что? Разве этот завод долгий срок выстоит?
– Не выстоит, – веско проговорил старик. – Зимой кладут. Кирпич в трещинах. Глина не та. Не выстоит. Кулаком стукнуть – рассыплются стены. Голыми руками всю по кирпичику можно разобрать.
– Слышишь? – Даша схватила за руку Любу Астахову. – Слышишь, чего они говорят? Неужто правда? Неужто задарма столько силы тратим? А что, как правда – ненадежны стены?
– Знают, поди, инженеры, как строить.
– Знают... Не все они знают, инженеры. Котлован выкопали, где электростанцию ставить, а оказалось – нельзя там ставить. Промахнулись. Вдруг и тут промашка?
Весь день помнила Даша случайно подслушанный разговор. Казалось ей: что-то надо сделать, сказать кому-то, тревогу поднять. И не знала, как подступиться. Сроду не вмешивалась в такие важные дела. Тарелки мыла, землю копала, кирпич, лес сгружала с платформы... А управлять стройкой другие были поставлены, им и заботиться, чтоб напрочно строились цеха.
Но непривычное чувство хозяйки строящегося завода, пробудившись, упрямо тревожило Дарью. Она размеренно, уже попривыкнув к работе, сжимала в ладонях с задубевшими, переболевшими мозолями черенок лопаты, выкидывала из траншеи землю, а сама то и дело поднимала глаза на освещенную прожектором стену печного цеха, где, стоя на лесах, каменщики выкладывали второй этаж.
В полночь, закончив смену, Даша незаметно отстала от своих. Тихо и темно стало на стройке. Прожекторы погасли. Рабочие разошлись. Даша одна, с опаской переставляя ноги по лесенке-времянке, поднималась на леса пятого цеха, где уже давно не работали каменщики, и кладка должна была как следует схватиться.
Выбравшись на деревянную площадку, она постояла, глядя на утонувший во мраке город. Редко-редко где мерцали одинокие огоньки. На стройке тоже кое-где горели лампочки, сторож с винтовкой за плечами ходил возле заводоуправления. Даша схватилась рукой за ближний кирпич и рванула его из кладки. Кирпич не поддавался. Даша отошла на несколько шагов, двумя руками вцепилась в стену, принялась ее раскачивать. И на этот раз выдержала испытание стена. От угла до угла прошла самозванная контролерша, пытаясь вырвать из кладки хоть единый кирпич.
Не вырвала. Брехали старики. Крепкие стены выкладывают каменщики. Может, и не такие крепкие, как у церкви, – там, сказывала бабка Аксинья, яйца и творог в глину-то добавляли, а нынешние строители их не только в глину класть – в глаза не видят, – но свой срок выдержат.
Даша, успокоившись, тихо выбралась со стройки.
