Текст книги "Вдова"
Автор книги: Наталья Парыгина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)
3
Гале настала пора идти в школу. Дарья собирала ее с такой заботливостью, какой Нюрке и Мите не досталось прежде и на двоих. Платье купила форменное, фартук черный, белый воротничок сама сшила, отделав кружавчиками. Портфель у Гали был новый, учебники новые, и чулки, и ботинки – и вся она была новая, неожиданно большая, торжественная, счастливая.
Галя росла бойкой, проказливой. В детском садике редкий день обходился без жалоб. То тарелку разбила, то с мальчишками подралась, то спать ребятам мешала... Синяки и царапины с нее не сходили, только место меняли. Дарья с опаской думала теперь, что и в школе будет то же.
Но первого сентября Галя скромненько шла в школу, крепко ухватив мать за руку. Портфель Дарья несла сама. Ей приятно было вести Галю в школу, опять жизнь порадовала ее светлым событием, и день, как по заказу, выдался солнечный, ясный, по-осеннему чуть прохладный.
– Учись с усердием, учительницу слушайся, – наставляла Дарья дочь. —Слышь, Галина?
– Слышу.
– Даша! – вдруг послышался сзади знакомый голос.
Степан Годунов. Дарья остановилась, обернулась. Степан вел за руку полного краснощекого мальчишку в сером школьном костюме.
– Видишь, как оно вышло, – с грустинкой проговорит Годунов. – Враз мы повели в школу своих первоклассников.
– Враз, – кивнула Дарья. – Как парня-то зовут?
– Тарас.
– Ты кто ему: папа? – спросила Галя.
– Папа, – сказал Степан.
Галин вопрос, да еще Степану Годунову заданный, больно скребнул Дарью по сердцу. Могла бы с отцом дочку растить, дочку ли там, сына ли, так нет, прокуражилась, по-дурному скроила жизнь. Себе без радости, дочке без отца... Еще трехлетней просила Галя: «Мама, купи мне папу». Покупала ей Дарья куклы и машины и всякие обновки, и решила малышка, что без денег папу не обретешь. «На что он тебе? – сказала тогда Дарья. – Станет ремнем драть за всякую провинку».
В Галиной метрике против фамилии отца стоял прочерк. Жена Якова Петровича, дознавшись о его свиданиях с Дарьей, затерзала его скандалами, заставила просить перевод в другой город. Не посмел перечить жене, взял перевод. А потом писал Дарье письма: разведусь, мол, и приеду. Дарья на письма не ответила. Хотел развестись, так разводился бы да приезжал. Бумажки шлет, страховки требует, что без места не останется... Недолгие ласки Якова Петровича минули да забылись, а обида не забывалась. Боишься жены, так и живи с ней, обойдусь и без тебя, и Галька без отца не хуже других вырастет.
– Хватит теперь мороки в школу на собрания ходить, – сказал Годунов, – Малый-то у меня озорной.
– Все они нынче озорные, и парнишки, и девчонки, – заметила Дарья.
А у Тараса с Галей уже свой завязался разговор.
– Я буду на уроках голубей пускать, как Сашка Кукушкин, – сказал Тарас. – Его даже из класса выгоняли...
Дарья усмехнулась ложному представлению семилетнего мужчины о мужской доблести. И вдруг подумалось ей, что много же сегодня по всей стране отправляется в школу таких вот, как Галя и Тарас, оживленных первой осознанно-большой переменой в жизни, серьезных и забавных в своей серьезности ребятишек.
Долог путь от первой буквы до аттестата зрелости, так долог, что иные и не дойдут, отстанут по дороге. А через десять—пятнадцать лет примут в окрепшие руки наши дела. Мы отступимся, а они примут, поведут страну дальше, чтобы через годы, испытав напряжение труда, радость отдыха, счастье побед, горечь разочарований, боль невзгод и томящую душу и тело усталость, на ходу передать нескончаемо движущийся мир новому поколению.
Костя Вяткин после защиты редкий день не навещал Анюту. Но оставаться дома при Дарье они не любили. За столом посидят, поговорят из вежливости про завод, про погоду, а у самих каждая жилочка трясется – скорей бы прочь убежать.
– Я пойду на веранде покурю, – скажет Костя.
Он за дверью стоит с папиросой, а она капроновые чулки натягивает, торопится, того гляди зацепит петлю, и пропал чулок.
– Мама, мы – в кино.
– Идите, что ж докладываешь...
Слишком буднично, казалось Дарье, относятся друг к другу Анюта и Костя. Ни слез, ни волнений, ни ревности, ни радости. Вроде надо столько-то раз сходить в кино, столько-то вечеров отстоять с парнем в подъезде, а там сама собою подойдет свадьба.
Сердилась Дарья на дочь за эти многочасовые свидания. Проводит Костя Анюту из кино, и стоят под лестницей, и стоят, шепчутся, целуются, мозолят людям глаза. По городу бы гуляли, улицы есть тихие, безлюдные, пронизанные ночной синью, будто нарочно устроенные для прогулок с милым. В поле бы вышли, за город. К речке. Ну, в сквере бы хоть сели на скамейке! Нет... Не манит их простор, голову лень задрать, на звезды полюбоваться.
Однажды, вернувшись в полночь со свидания, Анюта сняла у порога ботинки и тихо, в одних чулках подошла к Дарьиной кровати.
– Не спишь, мама?
Анюта села на край кровати, обняла мать за плечи, приникла разгоряченной щекой к ее щеке.
– Мама, я замуж выхожу.
Дарья провела ладонью по ее лицу.
– Давно ждала я этого. Выходи. Дай бог, чтоб на радость...
Все деньги, какие скопила на сберкнижке, сняла Дарья, чтоб потратить на Анюту. На что беречь? Митя на своих ногах, а ей с Галей зарплаты хватит. Не жадна на деньги была Дарья. Об одном тревожилась: лишь бы по-хорошему у Анюты с Костей пошла жизнь.
Анюта радовалась покупкам, радовалась близкой свадьбе, похорошела, легкая сделалась, кажется, не сама по земле ходила, а ветром ее носило. Дарья, наблюдая за ней, вспоминала и словно бы заново переживала свою молодость и любовь. Галя весело прыгала, приветствуя каждую покупку, примеряла невестины туфли, а, если не доглядят взрослые, напяливала и ее платья.
Один Митя оставался равнодушен к предсвадебной суете, ходил квелый, молчаливый.
– Ты что, не рад Нюркиному замужеству? – спросила его Дарья.
– Рад, – вяло ответил Митя.
– Может, жених не нравится?
– Не мне с ним жить.
– Чего ж хмуришься?
Казалось Дарье, что неладное творится с Митей, неспроста он стал понурый и замкнутый, но отмахивалась она от своих подозрений. Мало ли у молодого парня причин для печали! Девчонка танцевать не пошла либо от поцелуя увернулась – вот тебе и горе.
В первые недели после Митиного возвращения Дарья часа не жила без тревоги, глаз не спускала с сына, каждый шаг стерегла, каждую думку старалась угадать по глазам. Привязанностью к дому Митя погасил ее тревогу. Теперь только о том беспокоилась Дарья, как бы по нечаянности с машиной в беду не попал. Но и то привыкать стала к его работе. Радовалась, что дело нашел по душе.
Особенно любил Митя дальние поездки. Не часто, но выпадала иной раз надобность отправиться за тысячу километров, а то и более за каким-нибудь грузом. Другие шоферы избегали уезжать от дому. А Митя сам просился.
Иногда, особенно ранним утром, до солнца или на восходе, когда дорога пустынна, напевал Митя потихоньку песни и отрывки из песен, какие зацепились в памяти. Хорошо ему делалось в кабине быстрой и покорной машины среди зеленых просторов, легко и покойно, и не машиной чудилось, управляет, положив на рулевое колесо крепкие руки, а судьбой своей. Радовался молодости, гулу машины, облакам над полями, первому лучу солнца. Будто невидимо смывалась с души боль и грязь, и как на дорогу не оглядывался назад, так и на прожитую жизнь. Что было, того не будет.
Возвращался он какой-то посветлевший, ласковый, успевший соскучиться за эти три-четыре дня, что не был дома, и потому Дарья тоже любила его дальние рейсы, хоть и мерещилась ей иной раз в темную полночь опрокинутая кверху колесами машина. В день Митиного возвращения старалась приготовить повкусней обед, иной, раз и пол-литра покупала, так что выходило вроде праздника.
Но из Киева Митя вернулся хмурый. Еще перед поездкой ходил мрачный, Дарья надеялась – развеет дорога дурное настроение. Но нет, не развеяла.
Галя льнула к брату, вязалась с вопросами.
– А что Киев – больше Серебровска?
– Больше, – сказал Митя, глядя перед собой пустыми глазами.
– А речка там есть?
– Есть.
– А ты видел?
– Видел.
Дарья слушала-слушала и рассердилась.
– Ты чего, как из-под палки, слова из себя выжимаешь? Расскажи по-человечески, что видел.
– Отстаньте вы от меня, – грубо сказал Митя и поднялся из-за стола.
Не сказав куда, ушел из дому. Дарья только услышала, как хлопнула дверь, кинулась к окну. Митя быстро, чуть враскачку, шагал по улице, руки в карманах, голову набок склонил.
Так и повелось: Митя приходил с работы, ел наскоро и до ночи исчезал из дому. Где, с кем бывал – не рассказывал. На всякий вопрос огрызался, как на обиду. Галю, если докучала, звонко щелкал по лбу. Дарья кричала на сына:
– Не тронь ее! Не смей!
– Подумаешь, дворянка. Мы с Нюркой твои щелчки не подсчитывали. И у нее лоб не треснет.
Не могла понять Дарья, что стряслось с сыном. Колючий стал, нетерпимый, недоверчивый. И хотела поговорить с ним, спросить, понять, помочь, но не знала, как подступиться.
Первой узнала о Митиных делах Анюта. Вечером, дождавшись, когда захлопнулась за Митей дверь, сказала матери:
– Не миновать нашему Митьке опять железной решетки.
– Ты... что?
Дарья под краном мыла посуду, обернулась с мокрой тарелкой в руке, с тарелки капала вода на крашеный пол.
– Опять он с Хмелем хороводится, – угрюмо пояснила Нюрка.
– Не выдумывай... Разве Хмель вернулся?
– Уж с месяц как здесь. Митя пьет с ним. И в карты играет.
– А ты откуда знаешь?
– Знаю. Ребята сказали.
Хмель... Опять Хмель! Да что ж это такое? Дарья обернулась к окну, точно ожидая увидеть Митю. Окно выходило во двор, сараи виднелись, белье моталось на веревке, полуоблетевшие тополя с желтыми листьями стояли вдоль ограды. Все было по-осеннему хмурое, но привычное, давнее, а Дарье вдруг представилось, что она – в тюрьме. Не выйти ей из этой комнаты, стоять вот так у окна час, день, месяцы, годы, с тоской и завистью глядеть на близкий и недоступный мир. Будут лить дожди, падать листья, лягут снега, стают, а она увидит это только из окна, только из окна.
С Митей это уже было. Глядел на небо через окно, не просто через окно, а сквозь железную решетку. Мечтал о вольных дорогах, а жил за забором. За высоким забором с колючей проволокой, с башнями по углам. Неужто опять?
– Мама, я ухожу, – сказала Анюта.
– Куда?
– На танцы.
– Не ходи сегодня, Нюра, – попросила Дарья. – Тоскливо мне.
– Я же обещала, – недовольно проговорила Анюта. – Костя будет ждать.
Дарья молчала. Анюта помедлила и все-таки пошла, простучали тонкие каблучки, глухо хлопнула дверь. «Вот и взрослые стали дети, а нет мне опоры», – с горечью подумала Дарья.
Митя в эту ночь вернулся раньше сестры. В темноте снял пиджак, повесил на спинку стула.
– Включи свет, – негромко, чтобы не разбудить Галю, сказала Дарья.
Митя молча повернул выключатель. Под новым зеленым абажуром, купленным к предстоящей Анютиной свадьбе, загорелась лампочка.
– Куда ты ходишь каждый вечер? – настойчиво спросила Дарья.
– Я взрослый, мама, – напомнил сын. – Что ж я тебе буду за каждый шаг отчитываться...
– Не будешь? – вспылила Дарья, подступив к сыну и крепко сжав руками его плечи. – Не будешь передо мной отчитываться? Тебе лучше – перед судом отчет держать? А я – адвокатов ищи да передачи тебе готовь? Надоела вольная жизнь? Опять захотел за решетку? Говори! Говори сейчас же!
Она дергала Митю за плечи, точно надеялась таким образом вытрясти из него все тайны.
– Ну чего ты, мам, – примирительно проговорил Митя. – Какая решетка... Я же ничего не натворил.
Дарья выпустила Митины плечи, села рядом на диван.
– Не натворил, так натворишь... Не к добру ты, сынок, с Хмелем связался. На что ты с ним приятельствуешь? Разве хороших людей на свете нету?
– Так надо, мама, – упрямо и с затаенной горечью сказал Митя.
– Митя, – умоляющим полушепотом заговорила Дарья, не отпуская его пиджака, – Митя, скажи ты мне правду, скажи сейчас, ни в чем тебя корить не буду, только не таи больше от меня: правда ли, что ты убил человека? Ты или не ты?
Молчание показалось Дарье долгим, но было в нем что-то обнадеживающее, не понять – как и почему, но чувствовала Дарья, что тает незримая стенка между нею и сыном, тает, как лед под весенним солнцем.
– Не я, – едва слышно проговорил, наконец, Митя. – Так вышло...
– Митя...
Дарья плакала, положив руки на колени, и не вытирала слез. Митя не смотрел на нее. Но сидел рядом, ссутулив плечи.
– Значит, ты его от смерти спас, – проплакавшись, заговорила Дарья. – Не стоит он того. Не оценил он твоих мучений, не научился жизнь любить. Ну да это – его дело. А теперь-то какой он тебя цепочкой приковал? На что ты за ним, как собака, бегаешь? Ведь нехороший он – все говорят! И компанию себе подобрал худую. Я все знаю! Так зачем ты...
– Не лезь ты, мама, в эти дела, если смерти моей не хочешь.
– Чего? – растерялась Дарья. – Ты сказал смерти?
– Да, смерти, – с вызовом повторил Митя.
Митя встал и начал раздеваться.
– Что же это такое? – без смысла, сама не замечая, что говорит вслух, повторяла Дарья. – Что же это такое?..
И тут вспомнила, рассказывали бабы на заводе, что существуют у преступников какие-то свои, неписаные, но крепкие законы, которыми связывают они всякого, кто хоть раз ступил на их тропу. Да, вот оно что. Не своей он волей с Хмелем дружит...
Все в Дарье взбунтовалось против этой страшной черной власти Хмеля над ее сыном. Она готова была сейчас же, среди ночи бежать куда-то, жаловаться, требовать, чтобы вмешались люди, помогли ей оторвать Митю от Хмеля, избавить от нависшей беды. «Я к прокурору пойду, – думала Дарья, взбудораженная, как в горячке, – к судье, в райком партии... Я в Кремль напишу!»
Под Митей скрипнула кровать. «Не лезь ты, мама, в эти дела, если смерти моей не хочешь...» Как же я могу не лезть? А вдруг они и вправду убьют Митю? Хмель – он ведь не один... Что мне делать? Был бы Митя маленький – спрятала бы его и из дому не выпустила. Спрятала бы от Хмеля, от грязных его дружков, от подлых их дел и замыслов. Спрятала бы...
И вдруг точно молнией озарило Дарьины мысли. И надо спрятать! Не здесь. Далеко. Пусть уедет. Один. Тайно. Только бы избавиться от Хмеля. Немедленно. Сегодня же. Сейчас...
– Митя! – с тревогой и радостью позвала Дарья, подбегая к его кровати. – Митя, вставай...
– Чего ты, мам? – удивленным, но не сонным голосом спросил он.
– Вставай. Уезжай. Сегодня же. Ночным поездом. В разные стороны идут поезда. Поезжай, куда хочешь. Но пиши мне. Скройся. Чтоб не знал этот гад, где ты. На работу устроишься. Не надо тебе здесь оставаться. Сгубит он тебя, проклятый. Чует мое сердце – сгубит.
– Я же работаю, мама...
– Сама уволю тебя с работы. Трудкнижку вышлю. Уезжай, Митя. Беда над тобой нависла, вижу я. Одно спасенье – уехать. Потом вернешься. Хмель долго на свободе не продержится. Да и ты окрепнешь, поумнеешь, от его власти сумеешь избавиться. Главное – сейчас. Не уверен ты еще... на ногах некрепко держишься. Надо, чтоб ты себя сильным человеком почувствовал. Придет это. Все будет, Митя. Только уезжай.
Митя сел на кровати, подогнув ноги, обнял колени. Мал и худ казался он сейчас Дарье, и, глядя на него, по пояс голого, по-мальчишески угловатого, Дарья все больше уверялась в верности своего решения. Не совладать сейчас Мите с таким, как Хмель, в другой раз подомнет его под себя бандит, а подомнет – сломит. Нельзя ему здесь оставаться.
– Не поеду я так, ночью. Мне и с работы надо уволиться, и с военного учета сняться, и выписаться...
Дарья очень обрадовалась, что не противится он ее мысли.
– Сама я тебя со всех учетов сниму!
– Нет, – решительно проговорил Митя. – Может, ты это неплохо придумала – уехать. Уеду. Только по-человечески.
– Боюсь я подлеца этого, – сказала Дарья.
– Ничего, – сказал Митя. – Не бойся.
Мужская уверенность послышалась Дарье в Митином голосе.
– Мне бы всех вас от невзгод уберечь, – сказала Дарья. – Ничего мне больше не надо.
Митя медленно поднял руку и осторожно, неумело тронул жесткой ладонью Дарьины волосы. То была едва ли не первая ласка сына за всю Дарьину жизнь. Но за короткий миг этого горького счастья все свои муки простила она Мите, и такой ощутила прилив нежности и доброты, что, казалось, на всю жизнь хватит ей тепла, неожиданно согревшего душу.
После Митиного отъезда Дарья вдруг как-то сникла. Анютина свадьба близилась, дел не оберешься, а ее полежать тянет, руки-ноги вялые, ни за что нет охоты браться. «Да что ж я? – корила себя Дарья. – Самый большой праздник в жизни – свадьба. У меня не получилось, ни гостей, ни стола не было, в недостроенном доме кружкой самогонки отметили перемену в жизни. А у Анюты пусть по-настоящему...»
Пересилив душевную усталость, принималась Дарья хлопотать. Договаривалась с соседями, чтоб дали столы и посуду, посылала Анюту с Костей в магазин заранее закупить, сколько надо, вина и водки, спешила на рынок выбрать мяса на котлеты. Спохватившись, бежала на работу. «Скорей бы уж сыграть свадьбу, – думала Дарья, уморившись в предпраздничной суете, – да и пусть живут, как знают».
Анюта и Костя с проворством и послушанием выполняли все ее распоряжения. Только из-за гостей поспорила Дарья с дочерью. Когда сказала, что собирается пригласить на свадьбу всех своих подруг, Анюта фыркнула:
– Столько назовешь, что молодежи негде будет ни потанцевать, ни повернуться.
– Ты что же, считаешь, что праздник – твой, а мои только заботы? – с обидой спросила Дарья. – А я, может, больше тебя твоему счастью рада. И не хочу в одиночку радоваться. Мы смолоду в горе друг друга поддерживали и радости по углам не прятали.
– Что ж теперь – ползавода звать на свадьбу?
– Ползавода не стану, а кто мне дорог – приглашу. И не перечь ты мне в этом.
Свадьба у Анюты задалась богатая и многолюдная.
Дарья сумбурно потом вспоминала свадебный пир. Состояние душевной растроганности, охватившее ее еще до того, как сели за стол, усиливалось с каждой рюмкой.
– Где ж и погулять, как не на дочкиной свадьбе? – говорил Угрюмов и все подливал ей столичной.
– Славный сегодня день у тебя, Дашенька, – задушевно сказала Дора. – А мои голуби улетели, так и женятся где-нибудь за глазами.
– Где ни женятся, а внуков нам привезут, – утешил Угрюмов.
– За Сережку боюсь, – со вздохом проговорила Дора.
Сергей уехал в летное училище, Кузьма учился в Тимирязевской академии. На короткий срок приезжали к Угрюмовым в гости, взрослые, самоуверенные, немного чужие. Ни родной сын не увлекся химией, ни приемный. Одного в небо потянуло, другого хлеба выращивать повлекло.
Из Дарьиных сверстников больше всех постарели Кочергины. Михаил сильно пил, за прогулы и пьянку его уволили с завода, и года два уже он жил без работы. Теперь он, лысый, с отечным лицом, с приметно трясущейся головой, почти автоматически растягивал баян и нажимал пуговки. Дарья подосадовала на себя, что попросила его играть. Можно было магнитофоном обойтись, принес Костя магнитофон и целую стопку колесиков с музыкальными лентами.
Анюта в белом платье и с легкой, убранной цветами фатой на пушистых волосах, смущенная и счастливая, сидела в центре стола. Костя, красивый, смуглый, мужественный, не отрывал взгляда от невесты, и в глазах его ловила Дарья восхищение и добрую заботливость. «Любит он ее, – с грустноватой растроганностью думала Дарья, – зря я тревожилась, хорошо будут жить».
На свадьбу из деревни приехала мать Кости. Была она толстая, неуклюжая и веселая. Сидя рядом с Дарьей, сватья не проносила рюмочку мимо рта. Наклонившись к Дарье, пьяно шептала:
– Давно ли я у него из штанов ремнем пыль выбивала? И вот тебе: женится.
– Годы птицами летят да назад не возвращаются, – сказала Дарья.
Бойкая девчонка звенящим голоском давала жениху совет:
– Не попадай, Костя, жене под каблучок. Теперь шпильки – насквозь проткнет.
Галя дергала Дарью за рукав.
– Мама, я люблю, когда свадьбия!
Обрывки разговоров долетали до Дарьи словно откуда-то издалека.
– Что, – кричала через стол Настя Мусатову, – что, Борис Андреевич, – молодым или старым слаще жениться?
– На хорошей невесте всегда хорошо.
– Мой пьянчуга замерзнет где-нибудь под забором – я тоже замуж выйду, – заявила Настя.
– Горько! – орала компания. – Горько!
И сквозь застилавшие глаза слезы глядела Дарья, как с лаской в глазах наклоняется к дочери Костя и бережно целует ее.
– Жена да убоится мужа-а!.. – насмешливо басит белобрысый парень.
И вдруг резкая, отрывистая музыка забивает голоса. Кто-то включил магнитофон.
– Танцевать! Давайте танцевать!
«Заполошная, – думает Дарья о девчонке, орущей про танцы. – Не дала за столом посидеть».
Но уже повскакали гости. Парни сдвигают к стене столы. «Плясовую бы сейчас, – думает Дарья... – И я бы сплясала...» Но Михаил Кочергин спит, умостив голову на подоконнике. А магнитофон расплескивает странные, режущие слух звуки. Ощипанная девчонка, которую приметила Дарья на защите дипломных проектов, первой выскакивает на середину комнаты и начинает так бойко дрыгаться, словно человек десять дергают ее в разные стороны за невидимые ниточки. Белобрысый парень, встав напротив, выгибает спину назад, приседает и опять поднимается, успевая в то же время двигать животом и руками. Другие парни и девушки подключаются к танцу, и Нюра с Костей, встав друг против друга, тоже елозят руками, как бы подманивая друг друга, и под музыку выламываются в нелепой трясучке.
– Где ж Алена? – вдруг спохватилась Дарья.
Алена за столом сидела печальная, улыбалась через силу. А теперь и вовсе исчезла. Дарья распахнула дверь и на веранде, при тусклом свете маленькой лампочки увидала Алену.
В накинутом на плечи пуховом платке, Алена стояла, обняв почернелый деревянный столбик, глядела вдаль. Речка тускло блестела в ночи, несколько огоньков в окошках ближней деревни светились на черном склоне холма. Было холодно, снег уже выпадал, да растаял.
– Ты что, Алена? – спросила Даша. – Что ушла?
– Фросю вспомнила, – грустно отозвалась Алена. – Поглядела на твою Анюту и вспомнила. Столько же лет ей было, когда погибла, как сейчас Анюте.
Алена подняла платок, накинула одной половинкой на Дашины плечи. Стояли, прижавшись плечом к плечу под одним платком. Из-за двери доносилась музыка и топот.
– И я войну не забываю, – сказала Дарья. – Прошлую не забываю и новой боюсь. Гляжу на Нюрку – радостная она, светлая, сердцем к жизни открытая. На нее гляжу, по себе примеряю. А ну-ка ей, думаю, на мою похожая доля выпадет? Обкорнала война мое счастье. Долог ли будет мир? Все бомбы да ракеты изобретают, бомбы да ракеты...
– Да не думай ты про них. Пусть умные люди думают.
– Она, бомба-то, ни умной, ни глупой башки не пощадит. Моя жизнь на закате. А Нюркина – в расцвете. Галя подрастает. Митю, если что, в первый же час воевать пошлют. Как же мне о них не думать? Ведь мать я! Не хочу я, чтоб Митю, как Василия, в молодые годы в братскую могилу сволокли. Не хочу, чтоб Нюрка вдовью долю познала. Горька она, вдовья жизнь, мы с тобой знаем, Алена, как горька. Так неужто детям нашим похожая судьба выпадет?
– Не надо, Даша... В светлый день о светлом загадывай.
– На свету черные пятна ярче в глаза бьют. Ничего я от судьбы не хочу. С любыми невзгодами справлюсь. Только бы мир... Господи, только бы мир царил на земле!
