Текст книги "Оперетта"

Автор книги: Моисей Янковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

Подобно «Дочери Анго», «Жирофле-Жирофля» построена в основном на бытующей форме популярной chanson с запоминающимися рефренами. В обеих этих вещах Лекок привносит chanson в оперную форму в очень широких размерах, пропитывая здоровым юмором все буффонные места, построенные на музыке, и таким образом определяет направление своей оперетты как спектакля, приближающегося в ансамблях и финалах к опере и использующего песенное начало в качестве основы жанра. Такой именно характер носят любовный дуэт третьего акта «Жирофле-Жирофля», а также ария Клеретты и дуэт ее и Ланж в «Дочери мадам Анго».

«Зеленый остров», «Дочь мадам Анго» и «Жирофле-Жирофля» – таковы крупнейшие явления послеимперской оперетты, в течение двух лет видоизменившие направление жанра и обусловившие господствующее положение Лекока.

В 1875 г. Сарсэ в газете «Temps» выступает со статьей, в которой утверждает, что оперетта умерла. Говоря о смерти жанра, Сарсэ имеет в виду оффенбаховский театр и ссылается при этом на мнение Мельяка, считающего дальнейшее посвящение себя этому жанру абсурдом. Призывая вернуться к старому забытому водевилю с пением, Сарсэ в то же время противопоставляет Оффенбаху Лекока как единственного мастера, стоящего на правильных опереточных путях. «Огромный успех "Дочери Анго", – пишет он, – вызван тем (я оставляю в стороне музыку), что ее либретто – типичное либретто комической оперы, подобное тем, какие создавались для Адама и Обера. В "Герцогине Герольштейнской" и "Прекрасной Елене" в десять раз больше таланта и остроумия, чем в "Дочери Анго", – но "Дочь Анго" будут с удовольствием смотреть и тогда, когда постановка первых будет невозможна, потому что "Дочь Анго" – законная дочь старой французской комической оперы, остальные же – незаконнорожденные дети ложного жанра». ^[88]

Тяга к Лекоку объясняется, конечно, политическими причинами, о которых мы выше говорили, и отвращением к скептической философии, вскормившей оффенбаховский театр. С этой точки зрения позиция Сарсэ в значительной степени реакционна. Но наряду с этим несомненно, что в тяге к реалистическому началу, характеризующему творчество Лекока на этом этапе, заключается и здоровая тенденция ухода к позициям, характеризовавшим искусство французской буржуазии времен ее классовой молодости.

Лекок не умеет, однако, последовательно развить создаваемый им стиль. Реалистичность его оперетт крайне ограничена. Он сознательно удаляется от современного сюжета и до конца своих дней прячется за ширмы костюмно воспринимаемых полуисторических сюжетов. Он не может себе представить, что оперетта в какой бы то ни было степени способна отражать современный быт и соответствующие ему ситуации, чувства и идеи. Он не представляет себе те средства, какими может располагать музыкальный театр, отказываясь от условно-реалистического сюжета, взятого из любой отдаленной эпохи, и обращаясь к современности. «Я никак не могу понять, – заявляет композитор уже на склоне лет, – как актер во фраке и цилиндре на голове может нам рассказывать в пении о своих делах. Мне всегда кажется, когда я это вижу, что я нахожусь на репетиции без костюмов и декораций». ^[89]

К тому же дальнейшие работы Лекока не могут идти в сравнение с вышеуказанными тремя опереттами. Модный композитор буквально разрывается на части, он пишет новые оперетты одну за другой, не имея возможности разобраться в том, что делает, ослепленный шумным успехом, некритически расхваливаемый печатью, превозносящей его как творца «национального» жанра. Избираемые им сюжеты, за редкими исключениями, не представляют почти никакого интереса, и сам он все чаще обкрадывает себя. Во многих из его последующих вещей мы можем найти яркие страницы, радующие своей мелодической свежестью, непосредственностью лирики и жизнерадостностью буффонады, но в целом на них заметна печать ремесленности, штампа, сухости и все возрастающей ограниченности используемых средств.

Из огромного числа написанных Лекоком после 1874 г. оперетт мы укажем на следующие: «Маленькая новобрачная» (1876), «Козики» (1877), «Маленький герцог» и «Камарго» (1878), «День и ночь» и «Сердце и рука» (1882), «Принцесса Канарских островов» (1883), «Синяя птица» (1884), «Али-Баба» (1887).

Лекок продолжает писать до 1910 г., но уже в середине 80-х годов слава его тускнеет, и он занимает все меньшее место в опереточном театре, тем более, что и сам опереточный театр во Франции распадается. Последние годы своей жизни Лекок проводит в постели, будучи наполовину парализованным, и умирает в 1918 г. 86-летним стариком.

Часть первая. Оперетта во Франции

XI. ШКОЛА ЛЕКОКА. ОДРАН И ПЛАНКЕТТ

Чтобы понять, почему расцвет творчества Лекока был столь кратковременным, необходимо учесть, что он совпал с крайне непродолжительной эпохой «второй молодости» французской буржуазии. В первые годы Республики она, еще не оправившись от седанского поражения и кратковременной пролетарской диктатуры, пытается найти в себе юношескую силу для идейно-морального оздоровления. Таков лозунг дня. И ему, вслед за всеми, пытается следовать и опереточный театр. Но сила инерции, движущей господствующие классы республиканской Франции, такова, что оперетта не в состоянии укрепиться на новых, принципиально важных позициях и, в силу привычной тенденции отражать потребительские интересы своей аудитории, очень быстро скатывается на проторенную дорожку угодливого отражения модных вкусов.

В «Дочери мадам Анго» идейная сущность сюжета крайне мизерна. Певец революции Анж Питу не несет в себе каких-либо конкретных революционных черт. Он готов предать революцию ради любви Ланж и возвращается к «рынку» главным образом потому, что не находит себя в любви. Но вместе с тем сатирическая обрисовка аристократов и представителей Директории сама по себе позволяет усмотреть определенную классовую направленность оперетты, написанной в период кратковременной политической «весны» буржуазии, одержавшей победу над пролетариатом.

Утверждать, как это всегда делается, что эта оперетта скрывает в себе какие-то политические намеки на современность, – нет никаких оснований. Напротив, «Дочь мадам Анго» типична именно отходом от какой бы то ни было злободневности. Но вместе с тем симптоматичен самый факт возвращения к классическому сюжету буржуазного театра конца XVIII и начала XIX веков, нашедшему широчайшее распространение в репертуаре ярмарочных театров. Именно такого рода сюжет помог Лекоку, воспитанному на лучших традициях комической оперы, создать произведение, характеризуемое явным тяготением к реализму. Аналогичную задачу Лекок ставит себе и в «Жирофле-Жирофля», правда, не имея в своем распоряжении либретто, облегчающего эту задачу.

Но дальнейшие работы Лекока свидетельствуют о том, что композитор стремится только к удовлетворению потребительских запросов аудитории. Он не оказывается в стороне от модной структуры опереточных сюжетов, сочетающих показную наивность с едва прикрытой порнографией, что находит свое выражение в сюжетах «Маленькой новобрачной», «Козики» и «Маленького герцога». Ниже мы рассмотрим характерные особенности единого сюжета, используемого в многочисленных либретто, сейчас же отметим только, что новые тенденции Лекока являются в известном смысле наносными и свидетельствуют о том, что подлинно созидательный период в творчестве композитора закончился чрезмерно быстро. Отдельные удачи, вроде «Камарго» и «Сердца и руки», не могут изменить общей картины: Лекок оказался способен вызвать к жизни тенденцию к реалистическому опереточному спектаклю, но воплотить ее самостоятельно не сумел.

Это выражается не только в используемых им сюжетах, но и в музыкальной стороне написанных им в данный период произведений. Лекок тяготеет к старомодным музыкальным формам не оправданным жизненностью содержания и носящим столь же «костюмный» характер, как и изображаемая в оперетте эпоха и воздвигнутые для спектакля декорации. Лекок становится музыкальным стилизатором, что особенно обнаруживается в «Маленьком герцоге», или же, повинуясь голосу моды, строит успех своего нового произведения на эстрадном дивертисменте («Козики»). В тех же случаях, когда по характеру сюжета композитор вынужден строить свои оперетты на бытовом фоне, он становится на путь прямого подражания собственным эпигонам, так как самостоятельно не способен вернуться к провозглашенной им ранее реалистической манере. В результате в оперетте «День и ночь» Лекок использует основные приемы «Маскотты» Одрана.

Характерно, что Оффенбах, в 70-х годах находящийся под ощутимым влиянием Лекока, идет в поисках реалистического музыкального языка гораздо дальше Лекока ныне рассматриваемого периода. В «Золотой булочнице», написанной под прямым влиянием «Дочери мадам Анго» (в ней можно установить непосредственные сюжетные заимствования, а образ Бернадиля в «Булочнице» явно повторяет Помпоне из «Анго»), можно с легкостью усмотреть тяготение к обрисовке живых и вполне реальных человеческих образов Марго и Туанон и к развертыванию подлинных чувств и страстей. Точно так же и в «Дочери тамбур-мажора» эти черты проглядывают достаточно явственно.

Поэтому, устанавливая наличие реалистических черт в творчестве Лекока, мы не можем не отметить, что они не получили достаточно развитого выражения, оставаясь, однако, чрезвычайно существенными по заложенным в них тенденциям. Линия, наметившаяся в «Периколе» и «Разбойниках» Оффенбаха и получившая некоторое развитие в более поздних его работах, о которых мы только что говорили, а также в «Зеленом острове», «Дочери мадам Анго» и «Жирофле-Жирофля», пресечена условиями, в которых развивалась оперетта Франции, так что отдельные яркие явления, выросшие на этой основе, не могут изменить картины дальнейшего развития жанра.

Говоря о продолжении реалистической линии во французской оперетте, мы должны особо остановиться на двух композиторах, пытавшихся продолжить направление, первоначально избранное Лекоком, а именно – на Эдмонде Одране и Роберте Планкете.

Эдмонд Одран (1842—1901) – сын известного лионского оперного певца, окончил Институт церковной музыки и с 1861 года работал в Марселе в церкви св. Иосифа в качестве органиста, в течение ряда лет сочиняя церковную музыку. В 1877 году Одран опереттой «Великий Могол» дебютирует в новом для него жанре, а затем в 1880 году добивается исключительной популярности, создав одно из ярчайших произведений опереточного репертуара – «Маскотту». Дальнейшие работы Одрана значительно уступают «Маскотте» по своим музыкальным и сюжетным данным, и из многочисленных его оперетт мы укажем только на «Жилетту из Нарбонны» (1882), «Невесту из Вер-Пото» (1883), «Золотые яблоки» (оперетта-феерия, 1884), «Стрекозу и муравья» (1886), «Свадьбу Оливетты» (1890), «Мисс Элиетт» (1891) ;и «Куколку» (1899).

Создатель парижского вальса, как называли Одрана, он тяготеет к бытовым сюжетам и бытовой ритмике в большей степени, чем остальные из его современников. Не только «Маскотта», но и «Невеста из Вер-Пото», «Стрекоза и муравей» и «Свадьба Оливетты» отражают несомненные поиски естественной простоты и жизненной убедительности рисуемых им музыкальных образов. В этом смысле Одран является продолжателем традиций Лекока и позднего Оффенбаха.

Наиболее характерным из его произведений является «Маскотта». В ней отчетливо сказываются традиции старой французской школы с типичной для нее реальной обрисовкой художественных образов и добродушным юмором, что сближает Одрана с Обером и Адамом. Образы Пипо и Беттины – новый вариант идиллической пары Периколы и Пикилло. Им свойственны детская чистота чувств, несдерживаемость страстей и мужицкая хитреца, противопоставляемые ограниченности и бесплодности окружения короля Лорана, варьирующего маски короля Бобеша, Бума и множества более поздних шаржированных комических фигур.

На этом благодарном фоне Одран развернул полную оптимистичности и здорового мироощущения музыку, отдельные места которой останутся непревзойденными по своей мелодической привлекательности и жизнерадостной ясности: припомним хотя бы дуэт Пипо и Беттины, арию Пипо в первом акте и знаменитый терцет с волынкой в третьем акте.

Характерно, что бытовая тема в дальнейшем используется Одраном для совершенно иных целей. В «Стрекозе и муравье» он сталкивает два взаимно исключающих друг друга бытовых начала, а именно: добродетельное кулачество и оторвавшуюся от своей социальной среды «стрекозу». Он пропагандирует ханжескую, полную стяжательства, жизнь скопидомской, богатой крестьянской семьи, утверждая ее как нерушимую идейную крепость; он пропагандирует примитивнейшую мещанскую мораль как позитивное жизненное начало. Добродетельное кулачество и преданные ему батраки – такова тема этой оперетты. А на другом фланге – девушка, ушедшая из семьи, ставшая актрисой и под конец, в мятель и стужу, возвращающаяся, как «стрекоза», в родной дом. Сентиментальная рождественская елка «муравьев» и порнографические песенки «стрекозы» являются двумя противоположными полюсами этого произведения. Так «наивный и веселый» жанр перерождается в 80-х годах. Закономерно, что уже в «Мисс Элиэтт» того же Одрана пикантность сюжета является основным началом и, таким образом, позиции, намеченные в «Маскотте», чрезвычайно быстро сдаются композитором.

Значительно больший интерес представляет для нас другой последователь Лекока – Роберт Планкет (1847—1903).

После двух малоудачных опереточных произведений он в 1877 г. выступает с опереттой «Корневильские колокола». Эта оперетта по справедливости должна быть отнесена к числу лучших памятников мировой опереточной классики. Она воскрешает наивную легенду о тайне феодального замка, в коем появляются привидения, как полупасторальную, в известной степени старомодную комическую оперу. Сюжет ее не оригинален, – он заимствован из пьесы Эме Майара «Вилларские колокола», – довольно примитивна и основная идея оперетты, возвеличивающей невинную и преследуемую благородную героиню, разоренного молодого феодала, обманываемого бесчестным управителем, и высмеивающей трусливого хвастуна слугу и веселую, но хитрую служанку. Но ценность ее в эмоциональной непосредственности и убедительной правдивости музыкального языка. Как ни наивны страдания и чувства Жермен, как ни сказочны страхи, навеваемые Гаспаром, но в «Корневильских колоколах» одинаково убеждают как любовные дуэты маркиза и Жермен, так и сцена сумасшествия Гаспара. Характерно, что Планкет, до того известный в качестве автора песенок для кафе-концертов, перенес в свою оперетту их стиль и их популярные рефрены почти в неприкосновенности. Достаточно только остановиться на музыкальной партии Серполетты, включая ее знаменитую песенку «Смотрите здесь, глядите там», чтобы убедиться в этом: линия опереточного «каскада» в оперетте Планкета полностью повторяет «каскадный» репертуар кафе-концерта. В нее он входит совершенно органично: Серполетта по всему характеру ее роли и приданного ей вокального материала – типичная актриса эстрады, а ее функции субретки (горничной) позволяют развернуть «каскадные» задания композитора не как дивертисментное начало, а как органическое звено сюжета. К тому же этот прием компенсируется значительностью романтического насыщения всего произведения, делающей «Корневильские колокола» одним из замечательнейших явлений в истории жанра.

Тяготение к романтике заметно и в дальнейших произведениях Планкета. Оно особенно ощутимо в комической опере «Рип-Рип» (1882), которая по форме и характеру сюжета значительно отличается от обычного репертуара опереточных театров данного периода. Легенда о кладе разбойника Гудзона и о крестьянине, посягнувшем на него, дает возможность композитору создать партитуру, в которой обычные опереточные черты отодвинуты в тень и взамен их на первый план выдвинуты сильно драматические положения, воскрешающие ситуации волшебной сказки. Музыка в «Рип-Рипе» играет неизмеримо большую роль, чем в обычной оперетте, она носит почти оперный характер, придавая «Рип-Рипу» черты настоящей романтической оперы.

Дальнейшие работы Планкета уже не могут вызвать к себе интереса: они повторяют то, что композитором было выявлено в «Корневильских колоколах» и «Рип-Рипе», да к тому же и построены они на малоинтересных сюжетах. Из их числа мы отметим только «Коломбину» (1884), «Сюркуфа» (1887), повторяющего обычный авантюрно-разбойничий сюжет, «Талисман» (1893) и незаконченную оперетту «Рай Магомета», обладающую рядом музыкально-привлекательных мест, но использующую пошлейший фарсовый сюжет; в этой оперетте, осуществленной уже после смерти композитора, в 1906 г., заметен уход в сторону музыкального фарса, хотя и на развернутой музыкальной канве.

Роберт Планкет завершает собою период расцвета оперетты во Франции. Дальнейшее развитие жанра на французской почве устремляется в иную сторону: оно не продолжает тенденций «Периколы», развитых в ранних произведениях Лекока, Одрана и Планкета, и порождает новую разновидность жанра, которую точнее всего было бы определить как линию шантанно-эротическую.

Часть первая. Оперетта во Франции

XII. ШАНТАННО-ЭРОТИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ ВО ФРАНЦУЗСКОЙ ОПЕРЕТТЕ

Новое, впоследствии ставшее господствующим, направление определяется уже в начале семидесятых годов и вполне соответствует подлинной сущности кратковременной «идейной весны» парижской буржуазии.

В апреле 1872 г. в газете «Фигаро» появилась характерная статья, подписанная журналистом Ковиллем и обращающая внимание на новые веяния в области опереточного театра.

«Один из театров, – писал Ковилль, – показал оперетту, которая, по-видимому, будет пользоваться большим успехом. Именно этот успех и побуждает меня сказать несколько слов о пьесе с точки зрения нравов...

«Я не оспариваю изобретательности показанной вещи; я свидетельствую, что она довольна забавна, но только в пределах относительной терпимости. То, что в ней абсолютно шокирует, – это несколько куплетов, сделанных, впрочем, довольно искусно, причем все за ними подразумевающееся раскрыто достаточно рельефно очень красивой девушкой, обладающей дарованием, соответствующим стилю автора и наглядно расшифровывающим его намерения. Квалифицировать эти куплеты как порнографию – это значило бы сказать очень грубое слово и исходить с позиций излишне педантической морали. Правильней будет признать, что они относятся к эротическому жанру в его наиболее откровенном виде.

«Чтобы защититься от упреков в ложной стыдливости, я должен буду добавить, что меня нисколько не пугает в театре галльский юмор и что мои слова не относятся даже к соленым шуткам, которые я приемлю, но в данном случае я говорю о явных намерениях щекотать чувственность зрителя. Я сомневаюсь в том, чтобы за последние долгие годы приходилось слышать в театре куплеты столь же смелые, как те, на которые я намекаю. Чтобы утешить авторов, я добавлю, что свою задачу они выполнили весьма успешно и что к концу каждого куплета в зале во всех концах слышались нежные бормотания и сладострастные вздохи. При прежнем режиме упрекали Оффенбаха за его оперетты... А теперь на горизонте появляется новый Оффенбах, который, как мне кажется, достаточно далек от прототипа, и он предлагает нам произведения, по сравнению с которыми репертуар Кремье кажется созданным для девичьего пансиона. Итак, приверженцы нового правопорядка, спешите посмотреть «Серебряный кубок», падайте в обморок от куплетов мадам Жюдик и, если вы обладаете вкусом, аплодируйте во всю мадам Пешар, но перестаньте восхвалять ту струю морального оздоровления, которую несет с собой Республика». ^[90]

Что же это за оперетта, которая вызвала гражданское возмущение журналиста из «Фигаро»? Ее сюжет мало оригинален, внешне прост и наивен. Действие происходит в Тироле. Судья Рааб обещает выдать свою племянницу Мальду замуж за того, кто одержит победу на состязании певцов. Победу одерживает лучший тирольский певец Мюллер, который и получает руку Мальды. Но Мюллер забыл о том, что в свое время вступил в орден, обязывающий его членов к безбрачию. В день свадьбы ему напоминают об этом, и он, поставленный перед необходимостью решить, какой клятве он должен изменить, нарушить ли ему брачный обет или обет безбрачия, в результате душевного смятения покидает свою жену после венчания. Возмущенная Мальда требует развода. Суд удовлетворяет ее просьбу, но, по тирольскому закону, разводящиеся супруги должны провести ночь перед разводом вместе и наедине в тюремной камере. Сцена в тюрьме, составляющая содержание третьего акта, и является центром спектакля. Смысл ее в том, что Мальда всеми имеющимися в ее распоряжении способами пытается добиться от мужа нарушения обета целомудрия, в чем и преуспевает.

Откровенная эротичность сцены, построенной на соблазнении Мюллера, сопровождается песенками Мальды, переносящими зрителя из театра в современный кафе-концерт, – настолько они откровенно-эротичны по содержанию.

Автор «Серебряного кубка» Леон Вассер (1844—1917) и его либреттисты Жем и Нориак открывают этой опереттой новую страницу в истории жанра. Тирольские напевы, использованные в ней, являются только ширмой, прикрывающей истинные намерения авторов преподнести под видом наивного старомодного водевиля вполне современный непристойный фарс с кафе-шантанной музыкой новой формации. На долю исполнительниц ролей Мальды и Мюллера (травести ^[91]) – Жюдики Пешар – выпала задача довести гривуазность ситуаций до предела, подчеркнув ее патриархальной окраской сюжета. Вспоминая об этом произведении, в коем она дебютировала в оперетте, Анна Жюдик, впоследствии знаменитейшая артистка Франции, признавала в своих мемуарах, что текст показался ей «чересчур скабрезным». И приводимая ею беседа с одним из либреттистов прекрасно характеризует изменившееся направление в оперетте:

«Видите ли, милая Жюдик, мошенники, плуты, шпионы публике уже надоели. Вот я и попробовал взяться за другое». ^[92]

Так объясняли новые деятели опереточного жанра свой прямолинейный уход от пародии и сатиры в сторону альковного фарса.

«Серебряный кубок» Леона Вассера вызывает к жизни длинный ряд оперетт, смакующих проблему невинности в ее наиболее подчеркнутом виде. Уже следующая оперетта того же Леона Вассера продолжает избранную им линию. Она носит симптоматическое название «Разбитый кувшин». «Разбитый кувшин» – это потерянная невинность. Колетта направляется к колодцу за водой и разбивает свой кувшин по вине молодого Шевалье, который в это время попытался ее поцеловать. По местному обычаю девушка, разбившая свой кувшин по чьей-либо вине, должна выйти замуж за того, кто причинил ей эту неприятность. Так пасторальная идиллия прозрачно маскирует фарсовую тему потерянной невинности. Характерно, что, в целях подчеркивания эротического направления оперетты, ей предшествует стилизованный пролог, инсценирующий известную картину Греза под тем же названием. Франсиск Сарсэ следующим образом описывает этот эротический пролог, исполняемый Селиной Шомон, играющей роль Колетты: «Она держит в руках разбитый кувшин с широким отверстием в углу. Мелкими шагами приближается она к рампе, с опущенными глазами и сконфуженным лицом, и здесь демонстрирует публике злополучный разбитый кувшин. В ее взгляде сожаление, стыдливость и лукавство. И далее она поет одну из тех веселых песенок, полных недомолвок и подчеркнутости, исполнение которых составляет ее конек: кувшин подвергся уже стольким испытаниям, однажды она уронила его на камень, другой раз он выпал из окна, и при этом ничего с ним не случилось; но вот сегодня... на траве... Те, которые знают Селину Шомон, ясно представляют себе, каким тоном она произносит слова: на траве». ^[93]

Аналогичные тенденции видны в «Маленькой новобрачной» Лекока, в которой обыгрываются невинность и брачная ночь, в «Маленьком герцоге» того же композитора, в которой новобрачные разлучаются против своей воли, потому что еще не созрели для супружества, в «Мушкетерах в монастыре» Луи Варнея (1844—1908), представляющих собой полный непристойности фарс, в «Красной шапочке» Гастона Серпета (1846—1904), в которой сказочный сюжет встречи Красной шапочки с волком использован для порнографического анекдота, где вместо волка действует парикмахер, залезший в кровать бабушки и поджидающий там невинную Красную шапочку. Соответственные сюжетные положения усугубляют специфическую направленность этой детской сказки, переделанной для взрослых.

Можно привести десятки названий аналогичных оперетт, разрабатывающих одну и ту же тему невинности в бесчисленных вариантах. Если Лекок подходит к ней в достаточной степени сдержанно, если у Одрана («Великий Могол») она фигурирует в почти завуалированном виде, то у группы композиторов, продолжающих линию Леона Вассера, эротический характер сюжетов и в особенности песенок превосходит все мыслимые границы.

Именно в песенках и заключается центр тяжести этих оперетт. Парижская песенка кафе-шантана 70-х и 80-х годов резко отходит от традиций репертуара Тереза́. Эротика в песенках Тереза́ была более примитивной и здоровой, даже, так сказать, более демократической. Но в новой обстановке гривуазность сюжетов принимает изощренно-рафинированный характер, ставя своей единственной задачей вызвать чувственное возбуждение у аудитории. Контрастирование скромного, подчеркнуто строгого туалета певицы и ее внешней исполнительской сдержанности с абсолютной нецензурностью текста и резко подчеркнутой двусмысленностью рефренов, одними и теми же словами рисующих и лирические и сексуальные повороты сюжета, доводят специфическое качество этих песенок до апогея. На смену «классическому жанру» Тереза́ приходит новый, неизмеримо более разлагающий и находящий пропагандисток в лице Анны Жюдик, Селины Шомон, Жермен Галуа, а позднее, с начала 80-х годов, развитый в максимальной степени знаменитой Иветтой Гильбер.

Шантанные песенки новой формации и составляют стержневое начало эротических оперетт. Они включаются в каждое произведение в количестве двух-трех, являясь для зрителя «гвоздем» спектакля. Впоследствии сценическая практика придает этот же смысл также и мизансценам буффонных игровых кусков.

Линия реалистического и лирико-романтического спектакля, которую мы обнаруживали в отдельных произведениях позднего Оффенбаха, Лекока, Одрана и Планкета, совершенно теряется в потоке новой продукции. И печать вынуждена констатировать, что каждая появляющаяся на сцене оперетта упорно продолжает линию «Серебряного кубка», заливая опереточный театр мутной волной эротики. ^[94]

Наступает полоса решительной реакции. Только сексуальная тема, бесконечно варьируемая, привлекает и либреттистов и композиторов. Создается впечатление, что иные темы немыслимы. Более того, сценическая практика конца 70-х годов уже усугубляет эту ведущую тональность жанра в новом понимании, эротически разрабатывая отдельные куски даже в таких опереттах, которые по авторскому замыслу далеки от какой бы то ни было связи со школой Леона Вассера. Так, например, «Маскотта» Одрана в первой же парижской постановке полна сценических непристойностей, отмечаемых театральной печатью.

С другой стороны, из оперетты вытравляется какое бы то ни было идейное содержание, которое могло бы в этом смысле проложить мосток не только в сторону ранней комической оперы, но и оперетт Оффенбаха имперского периода. Костюмная эпоха – вот что типично для оперетты 70-х и 80-х годов. Яркий шелковый камзол, пудреные парики, стильные декорации – таковы единственные признаки историчности сюжетов. Пейзанские одежды, псевдонародные мелодии и писанные на задниках пейзажи – таковы единственные признаки конкретности бытовой среды. Но за всей этой костюмной видимостью реальности господствует в действительности совершенно условная, надуманная отвлеченность. Происходит ли действие при Людовике XV или переносится в тирольскую деревню, все равно, как сюжет, так и музыкальный язык подчинены единой, все более ограниченной механике формы. Только огромное мастерство актеров спасает зрителя от убогости сюжетов и ремесленной трафаретности партитур. Оперетты, лишенные узакониваемого стандарта, не пользуются успехом у парижского зрителя.

Часть первая. Оперетта во Франции

XIII. ФОРМИРОВАНИЕ НОВОГО ПОСТАНОВОЧНОГО СТИЛЯ

Рассматриваемый период в истории французской оперетты характеризуется, наряду со все более определяющимся упадком жанра, повышением постановочной и исполнительской техники. Оперетта становится наряднейшим зрелищем, демонстрирующим не только богатство декораций и аксессуаров, но и виртуозное мастерство актера.

Нужно учесть, что деятельность опереточных театров Парижа, насчитывающих в 70-х годах пять-шесть одновременно действующих предприятий, проходила в обстановке ожесточенной коммерческой конкуренции. В огромном городе, ежедневно наводняемом толпами иностранцев и провинциалов, успех какого-нибудь опереточного спектакля означал возможность играть его изо дня в день сотни раз. Триста-четыреста рядовых спектаклей – обычное явление в практике парижской оперетты. Театр имеет возможность один-два сезона обходиться без премьеры, тщательно подготавливая новый боевик, заранее рекламируемый подкупленной прессой. Не редки случаи, когда оперетта, нигде за пределами Парижа не имевшая успеха ни в данное время, ни впоследствии, способна была выдержать сотни рядовых спектаклей в модных театрах 70-х—80-х гг. Renaissance и de la Gaîté. Секрет успеха подобной оперетты обусловлен постановочной роскошью и незаурядным талантом исполнителей главных ролей.

Изменившийся вкус зрителя, подходящего к оперетте как к чисто развлекательному зрелищу, потребовал радикального пересмотра прежних сценических традиций и постановочной техники. Спектакли оффенбаховского театра времен «Прекрасной Елены» и «Герцогини Герольштейнской» кажутся нищенски обставленными по сравнению со спектаклями последующих десятилетий. Только опереточному театру этих лет свойственны расходы на оформление, подчас превышающие миллион франков («Дочь мадам Анго» и ряд последующих оперетт Лекока). Идет речь не просто о сценической роскоши, а о рекламном ее подчеркивании: так, одним из сенсационнейших моментов в постановке «Жирофле-Жирофля» в театре Варьете является то, что исполнительница заглавной роли Жанна Гренье пьет вино, налитое в бокал червонного золота из такой же бутылки. Золотой реквизит подчеркивает помпезность зрелища, на которое «дирекция не щадит затрат».

Характерным образцом нового постановочного стиля является спектакль «Орфей в аду», возобновленный Оффенбахом в 1874 г., через шестнадцать лет после первого представления, в принадлежавшем ему театре de la Gaîté. Если в свое время парижскую публику сводили с ума «благерские» текст и музыка оперетты, если в свое время сенсационному успеху не мешали скромные и наивные декорации, незначительные массы хора и миниатюрная сценическая площадка, то ныне зрителя привлекает только невиданная роскошь феерической постановки. ^[*]