Текст книги "Братья Ждер"
Автор книги: Михаил Садовяну
сообщить о нарушении
Текущая страница: 49 (всего у книги 53 страниц)
ГЛАВА XIII
Суждены нам спокойствие ветра и тишь воды…
Суждены нам спокойствие ветра и тишь воды.
Неизменные в изменчивости,
Мы радуемся лишь смерти,
Ибо тогда мы зрим лик бога.
– Преподобный отец Амфилохие, не тревожься более, чем подобает.
– Как не тревожиться, постельничий? До сих пор Ионуц Ждер все делал разумно. Он благополучно добрался до Афона, благополучно возвратился, но вот тут начал задирать измаильтян. После той заварухи у Корбу нехристи тоже стали нарушать наши границы. Со всех сторон до меня доходят такие вести. Господарь будет огорчен.
Постельничий Штефан, повернувшись в кресле, улыбнулся:
– Стало быть, Ионуц Ждер начинает войну с турками? Не нужно быть ритором, преподобный отец Амфилохие, чтобы доказать, что это лишь видимость, а истина совсем иная.
– Докажи мне, я с радостью выслушаю, но господарь горяч в гневе и наших рассуждений не станет слушать.
– Угоди князю тем подарком, что привез Ждер.
– Подарок хорош, однако при виде Миху и Чернохута едва ли посветлеет чело князя, скорее омрачится. Как только он взглянет на этих бояр, всколыхнутся в его сердце старые обиды.
– Прежде всего внемли моему совету. Война давно уже подготовлена султаном Мехметом. Он так решил, а воля его непоколебима. Понимая, что войны не избежать, Штефан-водэ готовится к защите, а посему мы и находимся в этом стане. Нет, князь не снимет голову с такого горячего молодца, как Ждер, за его проделки у Серета. Ведь не Ионуц же несет вину за предстоящую войну с измаильтянами? Разве может тот, кто мнит себя посланником Аллаха на земле (слушай и не улыбайся), кто считает себя повелителем повелителей мира сего, властелином судеб и жизней людских, королем королей, императором Запада и Востока, наследником шахиншахов, кто считает себя вправе оставлять государства в покое либо обрекать их на войну, – разве может он встретить препятствия на своем разбойничьем пути? В год от рождения Христа 1453-й он покорил, как тебе известно, Константинополь; в 1459 году его полчища растоптали Грецию и Сербию; через два года он захватил Трапезунд, где находился и я с комненскими кесарями; годом позже – Лесбос; на следующий год – Валахию и Боснию; еще через год Караманию. В 1470 году он стал владыкой острова Негропонте; в 1472 году одержал победу над Узуном, шахом персов. Но два года тому назад, защищая трон Раду-водэ, войско Мехмет-султана потерпело жестокое поражение от Штефана-водэ. Так по какой же причине его величество Мехмет отложит нашествие на Молдову? Не стерпев позора, он еще нынешним летом двинул свои орды к северу, к этому осиному гнезду, которое называется Ак-Ифлак. Три месяца мы пребываем в ожидании, и вот конюший Ждер извещает тебя, что сей Вельзевул уже дал Сулейман-бею власть над всеми войсками, кои стянуты для нашествия на Молдову. Как же может Ионуц Ждер быть виновным в этой войне? Дозволь потешить душу – посмеяться над таким обвинением.
– Может, оно и верно, постельничий, но как доложить о сих известиях господарю?
Штефан Мештер перестал смеяться и пристально посмотрел на архимандрита.
– И мне дорог конюший, – чуть помедлив, проговорил он вполголоса, глядя в окно часовни, – но другим, кажется, он еще дороже. Так вот мыслю я, что ты должен немедленно представить Ждера господарю.
– Ну что ж, последую совету твоей милости. Совет добрый… – согласился отец Амфилохие.
Он трижды хлопнул в ладоши, и тотчас же появился отец Емилиан.
– Чем занят князь?
– Приказал придворным отрокам принести ему одежды.
– Тогда самое время. Скажи, отец Емилиан, а что делает конюший?
– Конюший Ждер спит в моей келье. Его милость почивает на лавке, а слуга его на полу. На них сейчас можно дрова колоть – не услышат. Думаю, что проспят до полудня.
– Подними их. Разбуди конюшего и передай ему, чтобы через четверть часа был здесь. Пленники, коих доставил он этой ночью, в надежном месте?
– Они под нами… – опустив глаза, вздохнул отец Емилиан.
– Итак, – продолжал архимандрит, – пусть конюший немедля будет здесь. А добычу, которую он доставил, пусть сам и представит князю.
Выйдя из кельи архимандрита, отец Емилиан поспешно прошел в другое крыло двора. Холодный северный ветер кружил снежные вихри. Всю неделю погода стояла хорошая, лишь накануне ночью, когда Ждер, отец Никодим и господарские служители с пойманными боярами подъезжали к Васлую, все преобразилось. Погода изменилась – месяц пошел на убыль. За два часа, пока молодой конюший сообщал архимандриту самые важные известия, зима вновь сковала землю. Сейчас метель трепала бороду отца Емилиана и развевала полы его черной рясы.
Когда он приоткрыл дверь и заглянул в келью, он увидел две пары глаз, устремленных на него: Ждер, лежавший на лавке, выглядывал из-под попоны; татарин лежал прямо на полу, положив под голову седло.
Ждер пробормотал:
– Экая погода! Как теперь быть? Господарь не выедет верхом, и мне не удастся предстать перед ним с пленниками… Скажи, отец Емилиан, чем занят брат мой? Хотел бы я держать совет и с его преподобием.
– Погоди, конюший, – поспешно прервал его келейник, – готовься отправиться на другой совет, на котором ждет тебя господарь.
– Как ты сказал?
– Я точно сказал: подымайся попроворнее, освежи лицо водой и поспеши к отцу Амфилохие. Мы выведем из темниц бояр, коих ты привез, и ты сам представишь их государю.
Ждер вскочил с лавки:
– Ботезату, ты еще не отправился за батяней Никоарэ? Ты еще не возвратился? Ты еще не побрил меня?
– Нет времени для этого, нет времени, – сетовал отец Емилиан. – У тебя есть время лишь на то, чтоб накинуть на себя кафтан и мчаться во дворец. Скорее, честной конюший. Отец архимандрит сердится.
– Да что произошло?
– Не знаю. Он разговаривал с его милостью постельничим, а тот смеялся.
– Ну тогда, отец Емилиан, я лечу туда, чтоб помирить их. Окуну пальцы в кувшин с водой, принесенной Ботезату, протру глаза, подставлю после этого лицо свое ветру и буду свеж. Спустимся на двадцать две ступени под часовню, чтобы забрать оттуда свою добычу, потом отсчитаем двадцать две ступени вверх и окажемся у дверей архимандрита. Ботезату, дай знать батяне Никодиму: непременно надо и его преподобию быть там.
Ждер поспешно оделся, к поясу прикрепил лишь итальянский кинжал.
Отец Амфилохие и постельничий Штефан ждали его в зале возле княжеских покоев. Обросший бородой Ждер подошел к ним с покорным видом. Позади конюшего следовали схваченные им бояре – Миху и Агапие. Они похудели и осунулись, но пытались держаться с достоинством, шли неторопливо, не выказывая страха. Оба были уже без поясов и без оружия, не знали, куда девать руки. Не глядели по сторонам, явно не желая узнавать отца Амфилохие. Они были погружены в свои думы и, чувствуя, что приближается их смертный час, чуть слышно шептали молитву. Двое стражей время от времени подталкивали их рукоятками сабель в спины, согбенные от усталости и мучений.
Слышно было, как отдавались шаги ступавших по деревянному полу, потом они смолкли. Стражи по знаку архимандрита быстро повернулись и вошли в княжеские покои. При свете пасмурного дня взглянули друг на друга и все те, кто был около пленных. За тремя высокими окнами непрестанно кружились снежинки. Послышались еще чьи-то осторожные шаги. Это вслед за всеми вошел отец Никодим. Людей, стоявших вокруг пленных бояр, вместе с отцом Емилианом, было семеро.
Тогда распахнулись двери, и в зал неторопливо вошел господарь Штефан-водэ.
Сделав три шага, он остановился и устремил на пленников твердый взгляд. В его глазах, цвета хмурого зимнего неба, нельзя было прочесть ни жалости, ни гнева.
Таким же взглядом князь посмотрел на всех остальных. Он хотел было задать вопрос, но, раздумав, шагнул к конюшему Ждеру, узнав его наконец. Он ожидал увидеть бравого воина, а перед ним стоял измученный странник. Господарь улыбнулся ему, и улыбка эта тронула отца Никодима до глубины души.
– Так это вы? – обратился он к пленным, и улыбка мгновенно исчезла с его лица.
Бояре молча склонили головы.
– Господь соблаговолил привести вас на мой суд здесь на земле, в этой жизни… – сказал господарь. Потом, помедлив, продолжал: – Господь соблаговолил привести вас на суд мой, и преступные деяния ваши мы не вправе простить. Твоя милость, боярин Агапие, прикинулся другом родителя нашего Богдана-водэ. Ты вместе с другими увлек его на увеселения и пляски в свой дом, и там нашел он свою смерть. Того, кто был зачинщиком злодейства, дядю нашего Петру Арона-водэ, мы покарали должной карой. Не с радостью, а со скорбью мы это сделали, приняв на себя обет искупления. И сейчас со скорбью смотрим мы на тебя, Агапие Чернохут, и ты примешь должную кару, дабы возыметь в другом мире право на успокоение души. И ты, логофэт Миху, двадцать лет вкупе с недругами нашими строивший козни против нас, также предстанешь пред верховным судом боярским, и он определит тебе наказание, соответственно вине твоей. До сей поры мы с беспокойством восседали на месте, определенном для нас владыкой Христом; отныне мы безбоязненно готовы встретиться с родителем нашим Богданом-водэ в царстве вечной жизни…
Глаза князя заблестели от слез. Пленные бояре, пребывавшие в безысходной тоске с того самого мгновения, как были пойманы, склонили головы и опустились перед князем на колени.
– Поступить с боярами этими, как они того заслужили, – повелел князь. – А тела их предать земле с честью. Пусть погребены они будут под храмами, которые сами основали. А родичи их пусть предстанут пред нами.
В зале царило молчание, только зимний ветер бушевал и стонал на дворе.
Господарь повелел:
– Увести их.
Двое стражей с саблями наголо вывели пленников в сени, где их уже ждали другие служители.
– Конюший Ждер пусть останется с нами, – сказал Штефан-водэ усталым, изменившимся голосом.
– Я здесь, пресветлый государь, – промолвил Ждер, представ перед своим повелителем.
– Подойди к нам, конюший, и поведай, трудным ли было твое долгое странствие.
Ждер смело ответил звучным голосом:
– Светлейший повелитель, странствие мое было удачным. Я много путей исходил, многое с пользой увидел, о чем, по велению святого Амфилохие, я расскажу тебе, государь. Я был в многолюдных местах, ходил и по пустынным краям, но в странствии я так страдал от голода, твоя милость, что пришлось съесть часы.
– Что ты сказал, конюший?
Тотчас вступил в разговор отец Амфилохие, стоявший рядом наготове.
– Светлейший князь, конюший говорит о петухе, коего возил с собою, дабы тот будил его по утрам, когда день сменяет ночь. Все разумно делал этот молодой конющий, твоя светлость; и упрекаю я его лишь за поимку этих бояр на границе Валахии, – это ведь только на руку измаильтянам.
– Ты считаешь, отец Амфилохие, что сей преданный мне слуга виновен в этом?
– Я не считаю так, государь, но я упрекнул его.
– Тогда, отец Амфилохие, надо загладить сие нарекание. Пусть твое преподобие передаст нашему главному логофэту Томе, чтоб он повелел дьяку написать грамоту. Грамотой сей мы даруем нашей княжеской властью конюшему Ону Черному землю Болбочень, что лежит в нямецком краю меж озером Модри и господарским именьем Попа Нанду; да будет она навечно его вотчиной и перейдет к наследникам его вместе с нашим охотничьим домом, что стоит на той земле.
При словах «навечно его вотчиной» и «перейдет к наследникам его» Ждер мысленно представил себе, как будет рада, как будет гордиться боярыня Илисафта. Он был так потрясен этим княжеским даром, что не замечал, как архимандрит делает ему знак поклониться и поблагодарить господаря. Слезы застили глаза Ионуца, он лишь припал губами к протянутой руке господаря, а Штефан-водэ ласково похлопал его по плечу.
И тогда господарь вскинул глаза на постельничего, стоявшего от него в двух шагах:
– Постельничий Штефан, вижу, ты мне хочешь что-то сообщить…
– Добрую весть, светлейший государь, – склонился в поклоне валашский боярин. – Мои повелительницы пребывают в полном здравии и благополучии.
Лицо князя просияло, он снова обратился к Ждеру и архимандриту Амфилохие.
– Отец архимандрит, приведи молодого конюшего на наш совет…
– Последую повелению твоему, государь, – ответил архимандрит.
Когда же князь обратился и к иеромонаху Никодиму, у младшего Ждера стало радостно на душе за своего брата.
– Преподобный отец, как здравствуют наши пыркэлабы в Крэчуне?
– Оба здравствуют, светлейший князь, и сабли держат наготове.
– Да, да… – проговорил господарь, – ибо приближается зверь, явившийся в видениях святому евангелисту. Помнишь, как ты мне читал когда-то Апокалипсис в монастыре Нямцу?
Опустив голову, господарь некоторое время стоял в раздумье, тихо похлопывая левой рукой по золотым пряжкам пояса. Потом, подняв чело, спросил:
– Каковы последние вести о веницейских послах?
– Государь, как известно тебе, они проехали заставу Ойтуза и остановились в Тыргу-Окна. Ждут, когда их нагонит посланник его святейшества папы римского. А поскольку в горах холодно, посланник папы задержался в Георгиень, где и пребывает до сих пор. Затем он последует в Тыргу-Окна. Оттуда все трое поедут в Бакэу, где их примет Александру-водэ. Через день прибудут в Роман, а там их встретят бояре, коим ты, государь, повелел сопровождать послов сюда, в стан.
– Стало быть, людям нашим надо быть в Романе через неделю.
Князь посмотрел вокруг, остановил свой взгляд на постельничем. Штефан Мештер и архимандрит знали, что приказ уже обдуман и подготовлен. И все-таки казалось, что князь что-то хочет еще добавить к нему.
– Прошу его милость постельничего Штефана соблаговолить отправиться через неделю в Роман вкупе с постельничим нашим Югой. Постельничий Штефан будет толмачом для послов, ибо итальянцы не знают по-молдавски.
– Знают, но не очень хорошо, – улыбнулся Штефан Мештер.
По этому поводу князь и постельничий не раз шутили, и потому господарь ответил улыбкой на улыбку Мештера.
Затем он сказал:
– А кого поставить во главе двух отрядов рэзешей? Мы повелеваем во главе этих отрядов отправиться боярину нашему Ону Черному.
Он пристально посмотрел на конюшего. Ждер на сей раз сразу опустился на правое колено, так как, будучи левшой, он и на колени опускался не как все люди.
– Светлый князь, – смело заговорил он, – как только ты дозволишь удалиться, я пойду к Ботезату, моему слуге, пусть сбреет он мою бородищу. И ежели ты соблаговолишь…
Конюший Ждер замолчал, ибо отец Амфилохие подал ему знак: подобное поведение было недопустимым, на такую дерзость никто не отваживался перед господарем.
Что такое? Что позволить, конюший Ону?
Ждер молчал.
– Если у тебя есть какое-то желание, говори, конющий Ону, ибо сегодня твой день.
Эти слова были произнесены таким тоном, что все поняли: над младшим сыном Маноле Черного простирается нечто большее, чем княжеская милость. Вокруг господаря сейчас стояли лишь самые верные ему люди: архимандрит, постельничий и монах из Нямцу. Среди этих немногих князь имел право спуститься на мгновение с тех заоблачных высот, в которых он обычно представал перед людьми.
– Светлый государь, – нерешительно продолжал Ждер, – у меня даже голос пропал, так сердито смотрит отец архимандрит. – Я подумал о том, что если бы твоя милость отдал уже сейчас под мою руку конные отряды, я бы их загодя обучил искусству верховой езды: чтобы они в мгновение ока могли взобраться на коне по откосу и так же стремительно спуститься в ущелье; чтобы могли они для боя быстро разом спешиться и так же легко вскочить в седло. Всему этому я выучился от родителя моего великого конюшего, от братьев моих – Симиона и Никоарэ, ныне отца Никодима. Науку эту они успешно могли бы преподать рэзешам вместе с братом моим Кристей. Простой люд умеет, конечно, сидеть в седле, но не знает истинного мастерства. Мы обучим их этой науке; подобному мастерству подивились даже измаильтяне…
– Ну, что же ты остановился, конюший Ону? Говори…
– Это уже другая история. Когда ты пожелаешь, я расскажу и ее.
– Хорошо. Повелеваю тебе, конюший Ону, взять под свое начало оба отряда рэзешей, которые последуют в Роман.
Голос Штефана-водэ вновь изменился. Когда Ждер поднялся с колен, господаря уже не было.
Конюший Ону Черный – так называл его господарь, и так он был записан в княжеской канцелярии – получил на следующий же день два полка рэзешей, из Нямцу и Сучавы. Он выбраковал слабых лошадей, отстранил людей, которые показались ему хилыми; оставшихся разделил на отряды по двадцать человек и повел на ученье за Редиул-луй-водэ, в места, наиболее подходившие для подобного дела.
«Нас, рэзешей из Верхней Молдовы, нелегко испугать. Князья пожаловали вотчины и поселили в местах необжитых, чтобы мы основали там селения и крепили в них порядок. Издавна, от дедов и прадедов, мы знаем, что такое княжеская служба. Со спесивыми придворными у нас ничего нет общего. Может статься, у них много должностей, но и мы из старинных родов, не хуже бояр, и, кроме бога и господаря, никакой власти не признаем.
А вот сейчас признаем. И не потому только, что Ону Черного послал сам князь (когда присылает господарь, тут уж ничего не поделаешь), а потому что Ждер – муж достойный. Он сам про себя говорит: «Я исконный рэзеш». О совершенных им подвигах идет слава по всей стране. С небольшой подмогой отправился он в брэильскую землю и привел оттуда, выкрав из-под носа у турок, двух бояр, двух врагов светлейшего князя, привел их на аркане в княжеский стан и бросил к ногам господаря. Совершал он н другие дела. Бывал и на Святой горе.
Тех двух бояр позавчера казнил палач. Затем пришли их родичи, им дозволено было обрядить покойников и достойно похоронить. Гробы поставили в церковь святого Иоанна, священники прочитали молитвы. Были устроены и поминания. Родичи пришли к господарю, били ему челом. Князь говорил с ними милостиво, со скорбью напомнил о грехах, совершенных казненными боярами. Не казнить их он не мог.
Итак, мы находимся под началом конюшего Ждера, и его милость обучает нас разным удивительным делам, кои нам по душе. Умеете ли вы взлетать в седло, не опираясь на стремя? Наверно, умеете. А вот перемахнуть через седло – навряд ли. А на полном скаку поднять с земли копье? А растянуться на спине коня от гривы до хвоста? А соскользнуть с седла, пролезть под брюхом лошади и вновь очутиться в седле? А вскочить на коня на полном скаку? А спрыгнуть так же на всем скаку на землю? Все это мелочи для ловких наездников, говорит конюший. Его милость научит нас и другому, чтобы стали мы такими конными ратниками, коим нет равных на всем свете. У конного ратника не только конь – у него и копье, и лук, и сабля. И он должен знать, когда и чем орудовать. Всему этому научит нас конюший Ону, теперь мы хорошо его узнали и гордимся им. Другие ведь так нос задирают, что его и копьем не достать, а Ону Черный держится с нами как брат. Когда вечерами мы возвращаемся в свои жилища, то непременно находим бочонок вина, чтоб охладиться. Его милость Ону говорит: ежели мы, рэзеши, не будем пить вино, то кому же его и пить?
Знайте, говорит конюший, что слухи, которые доходят о турках и о султане Мехмете, верны. Я своими глазами видел, что орды султана двигаются сюда. Султан Мехмет отдал такой приказ Сулейман-беку: слушай, говорит Сулейман-бек, отправляйся в страну Молдову и покори ее. Сулейман-бек уселся на ковер, поджал под себя ноги, справа от него слуги положили ятаган и булаву, слева щит, лук и колчан. Повелел Сулейман-бек: пусть предстанут перед ним военачальники янычар. Пришли они. И сказал Сулейман-бек: пойдем и захватим Молдову. Военачальники поклонились и пошли к янычарам.
– Янычары, – сказали они, – пойдем воевать в Молдову!
И вот в то время, когда они готовились пойти на Молдову, подымается вдруг главный их мулла, который зовется имамом, и говорит:
– А слыхали вы о некоем Штефане-водэ?
– Не слыхали.
– А про воинов-наемников Штефана-водэ слыхали?
– Не слыхали.
– А про рэзешей Штефана-водэ слыхали?.
– Йок [71]71
Йок – нет (турецк.).
[Закрыть], и о них не слыхали…
– Ну тогда сначала отправляйтесь и узнайте их. Затем вернетесь ко мне и скажете, сможете ли вы побить их и захватить Молдавскую державу.
Эти слова нашего конюшего Ону значат для нас больше, чем стакан доброго вина».
В начале ноября погода целую неделю была изменчивой. Потом небо снова прояснилось, заблистало солнце. Ясное небо, легкий морозец, – куда как хорошо для пути!
Постельничий Штефан и конюший Ону Черный тронулись в Роман с двумя полками рэзешей для встречи папского и веницейских послов. Встреча состоялась в епископских палатах; впереди, торжественно облаченный, стоял преосвященный владыка Тарасий. А за Тарасием – постельничие Юга и Штефан. Штефан Мештер произнес приветствие от имени князя.
Когда послы услышали, что постельничий говорит на их родном языке, то премного обрадовались, повели речь с его милостью, стали выспрашивать, из какого он рода и где обучался. Узнав все, тотчас стали его друзьями, а лица их озарились радостью.
Веницейские послы – два высокопоставленных синьора, один пожилой, другой помоложе. Когда распахивались их плащи, то сверкали дорогие одежды. Посол папы – седобородый священник, одетый в темную сутану, как полагается доминиканцу.
Постельничий Штефан Мештер, знавший итальянцев, понял, что доминиканец отец Джеронимо, одетый скромнее всех, был самым мудрым и более других наделен властью.
– А два этих веницейских патриция, – объяснил постельничий конюшему Ждеру, – только с виду выглядят пышно и великолепно. На самом же деле тайный Совет десяти Венеции ничего не доверил им – лишь доставить грамоту и сказать Штефану-водэ несколько изысканных приветственных слов.
Веницейцы слишком скрытны в своих государственных делах. Они чаще подстрекают воевать других, а сами редко берутся за саблю, ибо у королей и императоров войска, а у веницейцев только торговые корабли. Однако эти два синьора мне по душе, мне нравится их поведение и то, что они идут к нашему Штефану-водэ с любовью; о нем в их стране говорят с большой похвалой. Но отец Джеронимо может быть более полезен, ибо папа Сикст, яро ненавидящий Мехмета, снабдил сего монаха письмом особой важности, в коем обращается ко всему католическому купечеству и дает отцу Джеронимо полномочия вести переговоры с королями и императорами об оказании Молдове военной помощи. Он и прибыл позднее потому, что останавливался в Буде, а прежде чем побывать у короля Матяша, был у ляшского короля Казимира. Я, конечно, рад, что к господарю прибывает столько послов, но был бы более рад, узнав, что войска их государств выступили против турок.
Когда послы вышли из епископских палат и готовились со своими слугами сесть на коней, они увидели выстроившихся ровной стеной рэзешей. По знаку, незаметно поданному Ждером, стена шевельнулась и рэзеши одним махом оказались в седле. Взметнулись прапоры и плавно опустились пред послами, тогда как сами всадники оставались недвижными, будто окаменели.
Веницейские послы изумились:
– Что это за воины?
– Sono gli uomini di Suo onore [72]72
Княжьи люди (итал.).
[Закрыть]– ответил постельничий Штефан.
– Княжьи люди? – вновь изумились веницейцы.
– Хотел бы я знать, – добавил один из них, – в какой стране отобрал и нанял князь сих воинов.
– Это молдавские земледельцы, – объяснил постельничий. – Ко двору господаря, который вы увидите, кроме тысячи наемных воинов, стекаются также добровольцы из сельских жителей.
Итальянцы слушали со вниманием (ибо это было их делом) и следили за тем, в каком безупречном порядке передвигались всадники. Рэзеши были одеты в серую одежду, на головах – серые смушковые шапки. Вооружены саблями и копьями. Они не носили железных кольчуг; грудь, плечи и бока прикрывали им панцири, сплетенные из волосяных шнуров. «Это легкая конница, наподобие скифской, о которой говорил еще Геродот, – размышлял доминиканец отец Джеронимо де ла Ровере, племянник папы Сикста. – А скифская конница победила персидского царя Дария».
– Кто командует кавалерией? – спросил его преподобие постельничего Штефана.
– Молодой синьор по имени Ждер, отец Джеронимо.
– Мне кажется, что я уже слышал это имя.
– Возможно.
– Если не ошибаюсь, на пиру у княжича-наследника Александру-водэ в Бакэу бояре с похвалой говорили о нем. Они рассказывали о том, как начались стычки с язычниками в конце октября, три недели тому назад. Говорили, что Ждер, перейдя границу, напал на нечестивцев и захватил двух дворян, давних врагов князя.
– От души желаю, чтобы такая участь постигла всех врагов господаря, – вздохнул постельничий, – ибо князь воюет не ради добычи, а за веру христианскую.
– Стало быть, это и есть тот самый герой? И он один совершил свой подвиг?
– Да, он, с небольшой подмогой. Позволь заверить тебя, преподобный отец, что юноша сей наделен как умом, так и храбростью.
– Насколько я понял, число его воинов было меньшим, нежели число врагов, на коих он напал.
– Верно, так оно и было. Говорил ли что-нибудь об этом Александру-водэ?
– Нет, не говорил. Заметил я, однако, что лицо его несколько помрачнело – эго, конечно, между нами. Угрюмый его взгляд запомнился мне. Стало понятно, что молодой князь Александру жаждет подвигов и побед, мечтает о ратной славе. Мечта достойная, и я с похвалой сказал об этом веницейским синьорам.
Постельничий подтвердил:
– Да, верно, такое желание есть у княжича.
– Только желание?
– Пока только желание, отец Джеронимо. Быть может, когда Александру-водэ достигнет возраста родителя своего, он совершит такие же подвиги, как наш господарь.
– Дошли до меня слухи о некоторых странных делах… – попытался осторожно выспросить постельничего отец Джеронимо.
– Преподобный отец, – торопливо ответил валашский боярин, – дворяне этого края легко распускают язык. Лучше не верить тому, что ты услышал.
– Так я и поступлю, постельничий. Сдается мне, что не очень-то тебе по душе молдавские бояре.
– Одни по душе, другие нет. Ежели судить о них по тому, как они владеют саблей, то все они должны бы нравиться мне, но не нравится мне их надменность, их непостоянство, их неприязнь к чужестранцам и вместе с тем любопытство: они все норовят выпытывать у заезжих гостей, что делается на белом свете.
Доминиканец, не спуская пристального взгляда с постельничего, улыбнулся.
– Стало быть, постельничий, ты осуждаешь желание некоторых людей все узнавать?
Осуждаю у моих соплеменников; однако я нахожу его естественным для отца Джеронимо де ла Ровере.
Монах на минуту развеселился; перестав расспрашивать, он стал внимательно присматриваться ко всему, что происходило вокруг под ярким полуденным солнцем. С самого отъезда из Романа им не встретилось ни одной живой души; слышался только монотонный топот коней в отряде рэзешей. Без конца тянулись пустынные дали.
Через некоторое время он вновь с дружеским видом обратился к постельничему.
– Как прекрасна тут природа! – сказал он. – Не понимаю только, почему она мне кажется столь грустной.
– Она красива, ибо она творение рук божьих, – ответил постельничий Штефан, – однако людям, живущим здесь, некогда было озарить ее радостью. Из века в век губили, захлестывали наш край волны нашествий. Налетали и разоряли ее монгольские орды. Люди тут не могли создать ничего прочного. Жилища им приходилось воздвигать лишь из дерева и глины; многие следовали примеру зверей и зарывались в землю. Каждое утро этот народ благодарил господа бога не столько за хлеб насущный, ибо его вполне достает, сколько за то, что он сохранил им жизнь, ибо она у молдаван подобна цветку, растущему на берегах Днестра: в любую минуту может его сжечь степной суховей. Едва успевали они вознести благодарность господу за ниспосланный утренний свет, как орды устремлялись на их земли. Небо багровело от пожаров, и жителям приходилось спасаться в лесах и горах. Во всем мире только здесь прикрепляли к телегам два дышла – одно спереди, другое сзади, чтобы в случае опасности можно было быстрее перепрячь волов с одной стороны на другую и изменить свой путь. Тут люди не были искусны в войнах, ибо никогда не посягали на чужое добро – они привыкли лишь защищаться от вторжений так же, как и от ураганов, пожаров и наводнений. Но пережитые бедствия научили их быстроте и стремительности: они быстро нападают, столь же стремительно отступают. После стычек они возвращаются за погибшими, дабы предать их тела земле по христианскому обычаю. Они не забывают о поминовении усопших; роют в их память колодцы для жаждущих странников, устраивают каждый год тризны. Одно поколение сменяет другое, питая надежду, что в грядущем веке наступит мир для детей их потомков. Господарь Штефан-водэ хочет, чтоб этот не ведающий покоя народ прочно осел на своих землях, хочет пролить свет в этот сумрачный край. Первые крепости, которые он воздвигает из камня, – это святые обители, посвященные господу Иисусу Христу. Другая, еще более надежная крепость, которую пытается воздвигнуть князь, – это духовная сила, озаренная верой. Поэтому и подымается сейчас страна против нашествия измаильтян.
Доминиканский монах слушал, задумчиво глядя на видневшиеся вдали села. То тут, то там возвышались журавли колодцев. Вдалеке, на берегу какого-то водоема, среди пустынных дубрав и полей, покрытых чистым снегом, бродили отары овец.
– Послы святейшего отца нашего папы, – сказал доминиканец, – бывали в этих краях. Мне неизвестно, знали ли они князя Штефана. Одни из них, возможно, и знали, другие слышали о нем, будучи при дворах христианских королей, соседей Молдовы. Удостоился и я знакомства с августейшими особами. От дворян мадьярских и ляшских слышал я лишь лестные слова о королях Матяше и Казимире. Я ожидал, что и ты будешь восхвалять своего господаря, однако твоя милость только рассказал историю этого края. Каков же ваш князь? Заурядный человек? Или просвещенный муж? А может, искатель приключений? Кто он, Штефан-водэ?
– Это истинный князь, познавший страдания своего народа.
Доминиканец не спускал с него испытующего взгляда; постельничий горько и зло улыбнулся.
– Государства Запада, – сказал он, – наслаждаются довольством. Они унаследовали крепости и богатства, к до них не докатываются нашествия вражеских орд, ибо здесь стоят такие не имеющие громких титулов правители, как Штефан-водэ. Были и другие герои: Кастриот и Янош Хуняди, коим лишь на словах обещали помощь послы его святейшества или великой Веницейской республики. Не держи на меня обиды, если я скажу, что и нынешние послы, видно, прибыли с такой же целью. Повелитель же мой нуждается не в речах и грамотах.
– Почтенный боярин постельничий, – вступил в разговор один из веницейцев, до того времени внимательно слушавший Штефана Мештера, – соблаговоли изменить свое мнение о нас.
– Охотно изменю его, синьоры, ежели обстоятельства и ваши действия позволят мне сделать это.
