Текст книги "Братья Ждер"
Автор книги: Михаил Садовяну
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 53 страниц)
ГЛАВА II
В которой мы знакомимся с великим князем и Маленьким Ждером
Благочестивый иеромонах Никодим, в миру сын тимишского конюшего Маноле Черного, принадлежал к тем, кто черпает мудрость в печальных размышлениях и священных книгах. Он жаждал, но не мог забыть, что люди называли его когда-то «Вторым Ждером». Как и у остальных четырех сыновей конюшего, у него подле левой брови красовалась овальная метка, величиной с отпечаток большого пальца, заросшая темной шерсткой.
Поначалу у конюшего было только четыре сына. Лет семь тому назад прибавился пятый. Когда в Тимиш прибыл в сопровождения конюшего Маноле и старшины Кэлимана этот худощавый ребенок, чужой, без родителей, никому и в голову не приходило, что он меньшой брат остальных. Только три года спустя супруга конюшего, Илисафта, женщина ясного ума, стала приглядываться к резвому отроку и заметила, что у него на виске, у самого кончика левой брови, появляется кунья метка. Сперва потемнела кожа, потом появился пушок – и вот уже видна хорошо знакомая метка, величиною с отпечаток большого пальца, точь-в-точь как у ее сыновей. Перепугалась боярыня Илисафта и стала по пальцам пересчитывать свои роды. И еще больше полюбился ей злосчастный отрок, еще ласковее стала она обнимать Ионуца, прижимать к груди лицо его с куньей меткой. Пышногрудая боярыня славилась некогда красотой во всей Верхней Молдове. Взгляд у нее был жаркий, брови черные, голос звучный, хоть и часто, но без злости она покрикивала на людей. «Мать этого отрока, – рассуждала Илисафта громко, дабы слышали все, кому следовало знать, – была моложе меня и много краше, коли конюший спешился у ее ворот в дни своих скитаний по Нижней Молдове. Господь отметил дитя меткой и направил ко мне, чтобы я заменила ему ту, что погибла невесть где и когда. Эту тайну никто – может, и сам конюший – не ведает…»
Случилось так, что меньшой Ждер появился в Тимише в то самое время, когда Никоарэ постригся в Нямецкую обитель, и, с благословения отца Иосифа, принял имя Никодима. Совпадение казалось знаком мудрости всевышнего: взяв себе в служители второго сына конюшего, господь послал взамен него новоявленного отрока. И оттого отец Никодим, хотя он и меньше всех знал Ионуца, всегда был рад видеть «ниспосланного сына».
Как только в келье показывалось улыбчивое лицо брата, монах радостно вставал из-за столца, и, отодвинув старые, закапанные воском книги, обнимал Ионуца за плечи, и целовал в темя, вдыхая аромат полевых цветов, исходивший от его кудрей. Он любил слушать речи младшего брата. Иногда поучал его, вставляя мудрые замечания, но мальчик в ответ только смеялся. Его ничем нельзя было пронять. Он был подобен мотыльку, пламени, изменчивому дьяволенку.
Красивым Ионуца никто бы не назвал: нос у него был великоват, как у старого Ждера. Юнец был падок до пустых забав и красивых нарядов. «Да разве ему не на кого походить? – восклицала боярыня Илисафта, обращая взор к святым образам. – Яблоко от яблоньки недалеко падает…»
Ионуц не любил покоя. С готовностью становился участником любых проказ. С малых лет он перенял у старшины Кэлимана все охотничьи уловки, а теперь неотлучно находился при старшем брате Симеоне в государевом конском заводе. И не боялся скакать на самых норовистых жеребцах.
Тихо беседуя, отец Никодим и Маленький Ждер спускались от опушки леса, близ которого стояла келья иеромонаха. Они шли в крепость, где должны были собраться на совет монахи Нямецкого монастыря и правители края… Изредка звонили колокола, потом снова наступала тишина.
– Я видел государя три года тому назад, – рассказывал Ионуц. – Он погладил меня по лицу и голове. На пальце у него перстень с большой печаткой. Тогда я не осмелился взглянуть на пего. Теперь непременно взгляну.
– Небось оробел? – спросил с улыбкой Никодим.
– А то нет! Только один раз довелось мне так испугаться. Тогда тоже душа в пятки ушла. В ту пору я был еще совсем мальцом.
– Когда же это было?
– Это было, батяня Никоарэ…
– Не называй меня так на людях.
– А случилось это, отец Никодим (ты уж дозволь мне тихо называть тебя «батяней Никоарэ»), случилось это со мной, отче, когда мне было от роду пять лет. Отправились мы как-то с дедом Кэлиманом-старшиной на русаков. У старика своя охотничья повадка: кидает изогнутую кизиловую палку и попадает в зайца с двадцати шагов. Стоит собакам поднять косого с лежки, – старик тут же достает его. Правда, охотится он на зайцев и с борзыми, но мне больше по душе, когда он мечет свою кизиловую палку. А потом поднимается в седло, сажает меня впереди себя – и едем домой. А на пороге уже нас ждет тетка Варвара. И случилось как-то, что тетке Варваре некого было послать к мельнику – сказать, чтобы он завез муки для калачей. «Мельница-то рядышком, ее с порога видать. Пойди, Ионуц, передай мельнику мо приказ». И я пошел себе по тропиночке. Из мельницы вышел лохматый мельник, но я не заробел, передал все, как было велено. Потом стал я вертеться около мельницы, да и зашел за дом. Гляжу – поворачивает ко мне голову столетний заяц и смотрит на меня. Тут-то и взяла меня оторопь. Закричал я, пустился во все лопатки к тетке Варваре, рассказал ей, что случилось.
– Какой еще столетний заяц?
– То был мельников осел, – улыбнулся юноша. – В другой раз я расскажу тебе, батяня Никоарэ – отец Никодим, и про другие чудеса, случавшиеся со мной в жизни. А теперь уже некогда рассказывать: сейчас государь прибудет.
– Скажи, Ионуц, для чего ты вдруг свернул на эту тропку, а не пошел напрямик мимо людей?
– Да разве это другая тропка? Я и не приметил.
– Слушай, парень, не оскверняй уста свои ложью.
– Что за ложь, батяня Никоарэ?
– Почему ты обошел старшину?
– Какого старшину, батяня Никоарэ и отец Никодим?
– Да ты что по-бабьи поворачиваешься? Уж будто и не знаешь, о каком старшине говорю?
– Знаю, батяня.
– Так зачем же ты его обходишь?.. Застыдился, что он простолюдин, а ты стал боярским сыном?
– Нет, отец Никодим. Причина иная: стоит деду Кэлиману увидеть меня, он сразу начинает дразнить: «Хе-хе, как дела, жеребчик?» А мне стыдно, что он зовет меня жеребчиком на людях, да еще при женщинах.
Скрывая улыбку, монах отвернул в сторону лицо, заросшее белокурой бородой.
Юноша жалобно продолжал:
– Знаю, отец Никодим, что многогрешен я и недостоин своих братьев. Нет такого дня, чтоб родитель наш не хвалился вами. Встанет с постели и начинает: «А сыны-то у меня во какие!» Так он о вас говорит. А на меня смотрит, как на малую букашку.
– Он еще не верят в твои силы. Ты же еще дитя.
– А вот маманя уже побаивается, что я упорхну скоро из-под ее крыла.
– Какая маманя?
– А я и позабыл, что ты отрекся от всего мирского и нет у тебя ни отца, ни матери. Маманя – это ее милость боярыня Илисафта Ждериха. Раньше бывало, как ворочусь с пастбищ, ищу ее по всем комнатам и нахожу на кухне, где она печет хлеб. Она мне всегда преподносила печеного жаворонка с глазами из угольков. А коли заставал ее у квашни с тестом, то она выгоняла меня кочергой. А теперь отдает мне поклон и дивится моим усикам. Вот и решил я, что вышел из детского возраста. И цыганочки тоже, замечаю, сторонятся меня.
– И это уже заметил?
– Заметил. Я и конюшему сказал. А. он смеется: «Ишь, возомнил!» Да еще велел цыганкам, что служат в покоях мамани, вышить мне платок. «Пусть вытирает платком молочко на губах», – смеется он. Видишь, отче, сколько у меня горестей. А тут еще старшина Кэлиман насмехается: «Хе-хе! Как дела, жеребчик?» Каково мне!
Юноша вздохнул, но тут же заулыбался.
Слева и справа от дороги стеной стояли ратники; вся местная знать во главе с его преподобием Иосифом шествовала к берегу Немцишора. Отец Никодим занял место среди бояр, за ним последовал и Ионуц. Людское море недвижно застыло в лучах жаркого солнца. Был десятый час утра. Заиграли трубы. Перед монастырем воды речки уходили в землю, обнажив усыпанное галькой дно. Преподобный Иосиф остановился в этом месте, дожидаясь княжеского поезда.
Всадники в сверкающих латах и шлемах осадили коней. Князь окинул взором окрестности. Отроки, не медля, взялись за поводья и стремена княжеского коня. Как только спешился князь, очутились на земле и ратники. Княжич Алексэндрел, белобрысый государев наследник, легко соскочил с коня. Он был, как и отец, в одеянии из веницейской парчи, в собольей шапке и сафьяновых сапожках. Трое сопровождавших князя сановитых бояр – сучавский гетман и портар [24]24
Гетман – предводитель конницы и наемного войска. В XV в. был одновременно портаром – начальником столичного гарнизона.
[Закрыть]Бодя, Тома-логофэт [25]25
Логофэт – хранитель государственной печати, начальник канцелярии.
[Закрыть]и Юга-постельничий – оставили коней служителям н поспешили к броду.
Певчие грянули славословие: «Тебе слава подобает…»
Штефану-водэ шел в ту пору сороковой год. Лицо его, опаленное весенним ветром, было чисто выбрито, усы чуть приметно серебрились. Губы крепко сжаты, взгляд зеленых глаз пронзителен. Он был приземист, но людям, стоящим в десяти шагах от него, казалось, что они смотрят на него снизу вверх.
Хор продолжал петь славословие.
Владыка Иосиф, размахивая кадилом, двинулся вперед между дьяконами, державшими свечи, затем, приняв в руки святое Евангелие, протянул его государю, дабы он приложился к эмалевым образкам, крестом расположенным на окладе.
Князь перекрестился и поцеловал Евангелие, затем взглядом приказал сыну поступить так же. Народ и сановники поклонились в пояс славному господарю. Преподобный Иосиф поцеловал княжью руку с золотым перстнем-печаткой. Князь в ответ поцеловал руку старца. Тут же монастырский кравчий поднес князю хлеб-соль. Штефан отломил кусок калача и, коснувшись его губами, торопливо двинулся дальше. Речная галька захрустела под копытами коней. Заметив, что владыка Иосиф с трудом поспешает за ним в тяжелых своих ризах, Штефан остановился на мгновенье и, улыбнувшись, зашагал медленнее рядом с монахом.
«У настоятеля борода дремучая, а тело тучное, – улыбаясь, думал про себя младший Ждер, жадно впитывая все глазами. – Хочет заговорить, да одышка не дает. Поглядывает в отчаянии на господаря, словно просит: «Шагай помедленнее!»
Княжич Алексэндрел тоже это понял: улыбается, баловень, отворачиваясь и озирая небо и окрестности. А вот заметил Маленького Ждера и увидел, что тот смеется без всякого стеснения. На миг взгляды их встретились. Ионуц понял, что княжич вспомнил про него. «Обрадовался, – подумал он. – Мы ведь однолетки. Покажу ему свои охотничьи хитрости».
Медленно двигался княжеский поезд, но достиг наконец ворот обители. Князь Штефан остановился, нетерпеливым движением коснулся пояса, на котором обычно висела сабля и кинжал с рукояткой из слоновой кости. Тотчас подошел третий спэтар [26]26
Спэтар – боярский чин, меченосец.
[Закрыть]Кириак Стурза, поднес ему прямой меч с крестовидной рукоятью, усыпанной рубинами.
– Святой отец, – молвил князь, подходя к Иосифу, – войди с клиром в храм, а я покажусь народу. Потом приду, дабы выполнить долг свой.
И, не дожидаясь ответа, кивнул отрокам, державшим коней под уздцы, Поднявшись в седло, он вознес меч над головой. Народ опустился на колени и затих. Первые ряды, казалось, не смели поднять глаза на светлый лик господаря. Но молдаване, хитрецы по природе своей, кривя шею, старались разглядеть его украдкой.
Штефан тронул поводья и проехал несколько шагов на белом своем скакуне… Взглянул на послушную толпу, сгрудившуюся на пустыре до самой больницы и до первых улиц села. Тут собралось больше двадцати тысяч человек. Колокола уже не гудели, последние отзвуки благовеста дрожали в тишине.
– Пусть люди поднимутся, – повелел князь, – взглянут на своего господаря и на его наследника Алексэндрелу-водэ.
Спешившиеся конники, следившие за порядком, повторили слова Штефана; людской шепот вихрем пронесся в толпе; народ поднялся с шумом набегающей волны. Мужчины встряхнули кудрями, женщины поправили платки. Несколько женщин боязливо вскрикнули, увидя князя где-то в вышине, в сверкании солнечных лучей.
– Народ православный, – проговорил князь, поднимая к правому виску рубиновую рукоять меча. – Вот знак нашего княжения во имя божьего закона и устроения нашей земли. Желаем всем благополучия и достатка. Пусть знает и простой люд, что суд наш вовек не сойдет со стези справедливости, указанной нам всевышним владыкой жизни и смерти.
Ближние ряды с удивлением и страхом внимали этим словам и передавали их задним, – в толпе пробежал шепоток. Вдруг раздались истошные вопли. Народ заволновался. Вопила женщина. Князю доложили, что она, впав в великую робость, произвела на свет младенца.
Князь улыбнулся.
– Из каких мест эта женщина?
Люди расступились, открывая господарю путь к месту происшествия. Бабы в платках, прикрывавших высоко уложенные волосы, окружили роженицу. Одна из них подняла в солнечных лучах младенца, запеленатого в материнскую шаль… Алексэндрел-водэ рассмеялся, услышав, как верещит дитя. Князь сурово взглянул на него, но тут же с улыбкой повернулся к народу, ожидая ответа.
– Она родом из Дрэгушень, государь, – пояснил высокий костлявый старик, пробиваясь к нему в толпе.
Князь вгляделся в него и тут же узнал.
– Благодарствую за ответ, старшина Кэлиман. Вижу, ты явился на правый суд.
– Пришел, государь, как ты повелел, – смиренно ответил Некифор Кэлиман, искоса поглядывая на удивленных соседей.
– Правильно поступил, старшина. Ответь еще на один вопрос. По голосу мне трудно определить, кто родился – мальчонка или девочка?
– Мальчонка, государь…
– Быть ему нашим крестником. Пусть назовут его Вознесением, в честь нынешнего праздника. По прошествии сорока дней доставь его, старшина, к нашему двору вместе с матерью и с отцом. Отдаю тебе в учение младенца, нареченного Вознесением, вырасти из него княжьего охотника.
– Повеление твое, государь, будет исполнено в точности. А пока суд да дело, дозволь, светлый князь, обмыть крестины, поднять кружки во славу твоей светлости.
– Старшина Кэлиман, – ответил князь, – обожди, покуда государь ваш выйдет из храма; дождись решения суда, а уж потом беритесь за чарки. Скажи мне, справляешься ли ты еще со службой?
– Благодарение богу и тебе, государь, – ответил старик. – Справляюсь покуда. Грех жаловаться, силушек хватает. Знаю, однако, что подойдет мой срок, и научил я своих сыновей княжеской службе. Семеро их у меня, и все они княжьи охотники. А тому четыре года, вспомнив, что жить нам не вечно на этой земле, заказал я Савве-плотнику гроб… Иной раз, дабы вспомнить о душе, предавался печали, государь, и ложился в этот гроб. А прошлой весной сыны мои, увидя, что я крепок и все не умираю, спустили тот гроб с чердака и теперь насыпают в него ячмень коням.
Штефан развеселился; а народ в дальних рядах, не знавший, о чем речь, тоже смеялся, глядя на него.
С просветлевшим лицом вступил князь под своды святой твердыни и направился к храму. Не задерживаясь, прошел среди монахов и целого леса свечек к чудотворной иконе богоматери, кисти евангелиста Луки, подаренной еще в старые времена монастырю византийским императором Палеологом; по случаю праздника икона богородицы была украшена белыми пеленами, сверкавшими при свете мерцающего пламени свечей, словно весенние цветы.
Мощно звучал хор под сводами храма. После поминального богослужения князь прошел к гробнице Штефана-водэ Мушата, зажечь свечу на каменной плите. За ним последовали княжич и бояре с притворно печальными лицами. Князь же выглядел спокойным. Но в душе его горестными стихами звучали строки из летописи рода Мушатов:
«А Штефан-водэ из рода Мушатов убил Илиеша-водэ Мушата;
А Роман-водэ, сын Илие, убил своего дядю Штефана-водэ;
А Роман-водэ погиб от яда;
А Богдана-водэ Мушата убил родной его брат Петру Арон-водэ;
А Штефан, сын Богдана, отсек голову Петру Арону-водэ».
Князь погладил сына по голове: княжич поднял на него глаза, и Штефан ласково ему улыбнулся. Но улыбка тут же погасла. Князь вышел пасмурный из святой обители и повелел Томе-логофэту обвязать зеленым шнуром грамоту, заготовленную для старшины Кэлимана, и приложить к красному воску малую печать. Пусть явится сам старшина и услышит правое решение, которого добивался он столько лет. И пусть сельские старосты водворяют на место межевые камни, как было в старину. А его милость пыркэлаб Чопей пусть пожертвует дар какой-нибудь обители во искупление насилия, совершенного им, и обиды, нанесенной достойному государеву служителю.
Солнце стояло высоко в небе. Был двенадцатый час. Монастырские кухни стали отпускать еду для бедноты.
В палате настоятеля поставили столы для трапезы государя и его бояр.
Лишь теперь Маленький Ждер осмелился подойти к князю. Подвел его отец Никодим.
– Это и есть меньшой нашего конюшего Маноле? – улыбнулся Штефан.
– Он, государь. Княжич Алексэндрел знает его с прошлого года, когда они вместе тешились охотой.
– Знаю. Я видел тебя и раньше. Тебя звать Ионуцем.
– Ионуцем Черным, государь, по прозванию Маленький Ждер.
– Можно бы удивиться такому прозвищу, не будь оно написано на твоем лице, – улыбнулся князь. – Стало быть, охотничьему мастерству ты учился у старшины Кэлимана?
– У Кэлимана, светлый государь.
– У него и охотничьи собаки есть, и ястреба, – пояснил княжич.
Штефан изобразил на лице изумление.
– У тебя собаки? – спросил он, хлопнув Ионуца по плечу.
– Сука Долка и кобель Бора, государь. И один-единственный ястреб, которого я притравил к перепелам.
Алексэндрел опять пояснил:
– Тут нужно терпение и терпение. Только через восемь месяцев удалось приучить ястреба.
– Как же ты его притравливал, Ждер? – удивился Штефан.
Паренек весь раскраснелся от удовольствия.
– Светлый князь, поначалу я продержал его голодным.
– Кого его?
– Ястреба, государь. Звать его Стрелой. Продержал я его два дня без пищи, потом стал бросать ему кусочки мяса. Дед Кэлиман научил. От него же у меня и рукавица из железной проволоки, которую я надеваю на правую руку. Я левша, государь, а потому надеваю рукавицу на правую руку. Кладу на эту рукавицу кусочки мяса, ястреб прилетает и клюет. Так я его приучил прилетать на мою руку. Свистну, он и прилетает. А то кричу: «Стрела, сюда!» – он тут как тут. А научив, стал я его притравливать к перепелкам. Ястребу по вкусу перепелиные головы. Клюет их и клекочет от удовольствия. Потом выхожу в поле. На голове ястреба, повыше клюва, привязываю на ремешке серебряный колоколец. Долка поднимает птицу, я отпускаю ястреба. Он летит стрелой и настигает дичь. Я – за ним следом. Ищу его, нахожу по звону колокольчика в траве или жнивьях, отнимаю птицу и отдаю ему голову. И сажаю опять на рукавицу. Нынче я привез для твоей трапезы, государь, перепелок с Тимиша, и конюший Маноле Черный повелел мне поцеловать твою руку и сказать от его имени, что все ладно и тебя, мол, государь, дожидаются в Тимише.
Князь окинул паренька долгим взглядом.
– Какую службу справляешь в Тимише?
– Всякую, какая придется, государь. Помогаю старшему брату Симиону. То ожеребится кобыла, то надобно усмирить жеребца. Мы – рудометы.
– Так ты и к этому делу приучен?
– Приучен, государь. Батяня Симион укрощает одного норовистого копя, а я другого. Он скачет, словно кузнечик, в одну сторону, я – в другую.
– Сдается мне, сын мой, – повернулся к княжичу Штефан, – что ты хочешь попросить себе Ждера в слуги и товарищи. Коли так, подай руку Ионуцу Черному и усаживайтесь рядом за стол. Отец Иосиф, благослови хлеб и мясо, насыщаться коими мы бы не были достойны, если бы господь посылал нам свои дары по делам нашим…
Настоятель благословил трапезу. Кравчие стали подавать князю яства на серебряных блюдах. Каждый из кравчих первым отведывал кушанье. Подошел чашник и, налив вино в кубок, отпил из него глоток.
Клирошане, разноголосо откашлявшись, разом грянули любимый князем сто третий псалом, да так, что потолок и окна задрожали:
Благослови, душа моя, Господа!
Господи, Боже мой! Ты дивно велик;
Ты облечен славой и величием.
Глаза князя затуманились. Он слушал в глубокой задумчивости, а сотрапезники меж тем усердно трудились над яствами. Служители приносили все новые блюда, подливали вино, вытирали ручниками ладони гостей, поднятые над плечами. Гости переговаривались шепотом. На крыльце, недвижные, словно каменные изваяния, стояли на страже ратники в латах. С улицы доносился гомон людей, толпившихся на солнцепеке за стенами обители.
– Отец Иосиф, – проговорил государь, – позови ко мне благочестивого Никодима. Пусть сядет по левую руку мою. Любо мне слушать сына Ждера.
– Он был сыном Ждера, великий государь. Ныне он смиренный инок, отрекшийся от всего мирского.
– Хорошо. Люб мне этот инок. Он побывал и на святом Афоне?
– Побывал, государь. Только этой весной воротился.
– И преуспел в своем тайном учении?
– Светлый князь, – ответил вполголоса настоятель, – Никодим преуспел в новом учении об откровении святого Иоанна Богослова. Именно тебе, государь, надлежит услышать, что говорит благочестивый монах.
– Значит, он может толковать откровения Апокалипсиса? Добро. Оттого и велю – позови сюда инока.
Услышан повеление, иеромонах Никодим подошел к князю и смиренно опустился на скамеечку слева от него.
– Благочестивый Никодим, – заговорил Штефан, отодвигая от себя серебряные блюда, – нынче думы мои о том, о чем мы с тобой уже толковали однажды. Борения духа исполнены печали. Если честные бояре и благочестивые монахи соизволят замолчать, я хотел бы услышать голос, что раздался в откровении Богослова в главе девятнадцатой.
Настала тишина за невеселой княжеской трапезой. Впрочем, такими нередко бывали трапезы и утехи князя. Лицо отца Никодима, словно преображенное воспоминанием, вытянулось, побледнело. Маленький Ждер взглянул на брата и устрашился. Губы монаха беззвучно шевелились. За тем – сперва хрипло и отрывисто, потом все ровнее – полилось горестное предсказание:
– «После сего я услышал, – произносил он, полузакрыв глаза, строки Апокалипсиса, – после сего я услышал на небе громкий голос как бы многочисленного народа, который говорил: «Аллилуйя!» Спасенье и слава, и честь, и сила господу нашему.
И увидел я отверстое небо, и вот конь белый, и сидящий на нем называется Верный и Истинный, который праведно судит и воинствует.
Очи у него как пламень огненный, и на голове его много диадим. Он имел имя написанное, которого никто не знал, кроме Него Самого.
Он был облачен в одежду, обагренную кровью. И воинства небесные следовали за ним.
Из уст же его исходит острый меч, чтобы им поражать народы».
– Светлый государь, – проговорил монах сдавленным голосом, – этот воин на белом коне – новое слово закона Христова. Приспело время, когда воин должен призвать венценосцев ополчиться на зверя, угрожающего народам. Зверь этот – Мехмет-султан. У него семь голов, сиречь все смертные грехи. И десять рогов, сиречь угроза десяти заповедям. И писано, что воин на белом коне встретит его и поразит и прольет мерзостную кровь его.
Князь вздохнул. Лицо его прояснилось. Он протянул чашнику кубок. Алексэндрел-водэ толкнул товарища локтем. Воспользовавшись удобным случаем, оба юноши незаметно выскользнули во двор.
