Текст книги "Братья Ждер"
Автор книги: Михаил Садовяну
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 53 страниц)
– Как же ты решишь? Поднимемся в крепость?
– Поднимемся. Только мы уже не сможем сегодня выйти оттуда: после захода солнца ворота запираются, а ведь нам надо нынче же отправиться дальше.
– Не беспокойся, конюший. Мы войдем и выйдем. Мои грамоты – это ключи, которые отпирают все ворота. Но пока что мы все стоим на одном месте. Если бы я был вероломен со Штефаном-водэ, то, стало быть, я вероломен и с моими княгинями. А ведь если бы не моя преданность вдове и дочери покойного Раду-водэ, я бы не последовал за ними в Молдову. Раз мои государыни находятся под защитой Штефана-водэ и пользуются его расположением – я не признаю для себя иного повелителя, кроме него. Это, как говорится, логическое рассуждение. Думал ли ты об этом, пока разглядывал в небе тучи?
– Думал.
– Правильно делал. Подумай и о другом. Прикинь, сколько злобы против тебя накопилось у твоего завистника, и если бы рука моя служила ему, то я нашел бы удобный случай пустить в ход вот этот тонкий и острый кинжал, который ношу за поясом. Мой удар был бы нанесен справа, и ты, будучи левшой, не смог бы защититься. Это оружие придумали итальянцы и пускают его в ход, когда им нужно сократить число своих «друзей».
С этими словами постельничий быстро вытащил стилет и, улыбаясь, протянул его Ионуцу:
– Дарю его твоей милости. Быть может, он когда– нибудь тебе пригодится.
– Благодарствую, честной постельничий. Пока говорил я, пока слушал твою милость, пока надвигались тучи, – я все время думал. Все сомнения, что терзали меня, я сброшу в воды Озаны. Сейчас у меня остался лишь страх перед опасностью, которая мне грозит, и я хочу быть готовым к защите.
– Видно, у тебя страх и решимость уживаются вместе, между ними находится смелость.
– А ты уже успел все взвесить и оценить. Так вот что я надумал, честной постельничий. Пусть твоя милость, не теряя ни минуты, соблаговолит подняться в крепость с двумя нашими слугами, а там ты, предъявив приказ господаря, попросишь у пыркэлаба сыновей Некифора Кэлимана – Онофрея и Самойлэ. Я же тем временем слетаю к одному из моих братьев, отцу Никодиму, монаху святого монастыря Нямцу. Я посоветуюсь с ним и надеюсь найти у него помощь. Не пройдет и трех часов, как я вернусь, а твоя милость пусть ждет меня со слугами на берегу Озаны на том месте, что называется Большая Ель. Там мы с тобой встретимся и сделаем привал. Пока наши кони будут пастись на берегу, мы поспим, а к полуночи, когда взойдет луна, двинемся в Сучаву.
– Да будет так, – ответил постельничий Штефан. – Однако ты лучше возьми с собою своего слугу; быть может, он понадобится тебе.
– Он останется заложником… – улыбнулся Ждер.
– Чтобы следить за мною?
– О нет! Если ты так думаешь, я возьму его с собой. Я вижу, старые олени сильнее охотников. Георге Ботезату лишь укажет тебе путь, а потом поедет за мной.
Весело глядя друг другу в глаза, они рассмеялись, потом еще постояли, наблюдая, как огромная туча наползает на солнце.
До заката оставалось еще часа четыре. Ждер вскочил на коня и, не задерживаясь больше, погнал в сторону монастыря. Постельничий Штефан подождал немного, провожая юношу улыбкой, – Ионуц пришелся ему по душе; затем подал знак татарину, и тот тронулся впереди по дороге к крепости.
ГЛАВА IV
Ночные дороги
Пыркэлаба Арборе в крепости не было. Он уехал днем в Вынэторь держать совет со старшиной Некифором, как укрепить стеной берег Озаны, так как крепостному валу стали грозить оползни. Нужны были люди, лошади и подводы, а жители села Вынэторь обязаны были нести эту повинность.
В воротах появился маленький, кругленький человек – седой благообразный помощник пыркэлаба шатерничий Некулай Мереуцэ из Пипирига. Он приказал спустить подъемный мост, затем подошел к гостю, проверил грамоту и повел его в покои для приезжих.
Постельничему понравилось в крепости: на башнях дежурили немецкие наемные ратники, везде царил строгий порядок, свойственный большим крепостям, словно тут каждую минуту ожидали вести о начале войны. Однако, благодарение богу, время было мирное, что и поспешил доказать шатерничий Некулай, отдав распоряжение челяди принести для гостей хлеб, брынзу и вино.
Крепостным служителям, обремененным заботами, постоянно приходилось бодрствовать, они не имели возможности чревоугодничать, готовить вкусную еду и довольствовались лишь овечьим сыром да плодами пашен и виноградников; всего этого было вдосталь, и постельничий не заставил упрашивать себя дважды. А сев за стол, сказал:
– Шатерничий Некулай, хочу я, чтоб ты еще раз выслушал те два повеления, из-за которых я приехал сюда.
– Честной постельничий, я все понял. Мы готовы по приказанию господаря принять княгинь Раду-водэ. Для них приготовлены две побеленные горницы, и мы распорядимся, чтобы для услуг им прислали двух цыганок из Думесника.
– У княгинь свои слуги.
– Знаю, как может быть иначе! Что касается двух служителей – Онофрея и Самойлэ Кэлиманов, – повремени. Мне надобно узнать, где они: ведь оба несут дозорную службу посменно с немцами, живущими в крепости. Но случается, эти немцы иногда уходят в город и там пропускают по чарке-другой. А потом затевают кутерьму, хоть мы и стараемся держать их в строгости.
– В таком случае, шатерничий Некулай, проверь, здесь ли нужные нам два служителя?
– Твоя милость хочет взять их с собой?
– Да, я возьму их с собой. Я ведь показывал тебе приказ, в котором говорится о служителях, кои мне понадобятся.
– Приказ я видел и готов ему повиноваться, но не лучше ли подождать, когда вернется его милость пыркэлаб Арборе?
– Я бы с радостью подождал, чтобы увидеть пыркэлаба, однако до заката солнца мне надлежит покинуть крепость и ехать в Сучаву. Понятно это твоей милости?
– Понятно, как может быть иначе? А пыркэлаб-то скоро вернется.
– Ну и хорошо. А пока, шатерничий Некулай, отведаю-ка я яства, которые ты соизволил мне предложить, и выпью чару вина за твое здоровье. И пусть тотчас же зададут коням ячменя.
– О конях я позаботился, честной постельничий. А вина ты должен выпить не одну, а две чары, ибо и я желаю поднять чашу за здоровье гостя.
– Пока мы будем допивать вторую чашу, пусть сюда придут Самойлэ с Онофреем, хочу их увидеть.
– Ну да, как может быть иначе! И ежели дело спешное, все будет тотчас исполнено.
Когда шатерничий и Штефан Мештер выпили по второму кубку, в дверях появились сыновья Кэлимана. Двери оказались для них столь низкими, что, когда они, кланяясь, предстали перед его милостью постельничим, оба потирали себе лбы.
Постельничий долго смотрел на братьев, изучая их. Покачал головой. Сказал:
– Ладно. Приготовьте своих коней, одежду и оружие.
– А для чего? – осмелился спросить Онофрей.
– Я прибыл для того, чтобы взять вас на государеву службу.
– Ну, что ж, мы готовы, – произнес Онофрей густым басом.
Самойлэ добавил высоким, словно нарочито измененным голосом:
– Оружие при нас, а кони и смена одежды у бати.
– Не мешкая отправляйтесь домой и возьмите все, что нужно. Затем прибудете к Большой Ели, что на берегу Озаны, где вас будет ждать конюший Ионуц Ждер. К закату солнца вам надлежит быть на месте.
Братья Кэлиманы поглядели друг на друга и улыбнулись, сверкнув зубами.
– Слышишь, братец, – проговорил Онофрей, – мы пойдем с конюшим Ионуцем.
– Слышу, я ведь не глухой. Это мне по душе. Будет рад и батя.
Когда они уже собрались уходить, постельничий задал им еще один вопрос:
– Который из вас Ломай-Дерево?
– Я, – похвалился Самойлэ.
– Стало быть, Онофрей – Круши-Камень?
– Верно, – обрадовался Онофрей, удивляясь догадливости незнакомого боярина. – Тогда нам нечего ждать, братец, надо отправляться и найти конюшего Ионуца.
– Сначала сделайте то, что я велел, а уж потом отправляйтесь к Большой Ели, – конюший будет там не раньше, чем зайдет солнце. Поняли?
– Поняли. Дозволь поклон тебе отдать, – ответил тонким голосом Самойлэ Ломай-Дерево.
Постельничий поглядел им вслед и, вздохнув, взялся за кубок.
– Добрые служители, – сказал он, – не горазды умом, но мужества и силы им не занимать стать.
– Иначе и быть не может, такими их создал господь, – подтвердил шатерничий Некулай Мереуцэ.
Все дела были сделаны, а пыркэлаб все не возвращался, – так всегда бывает с теми, кто ненадолго уходит, – и постельничий Штефан стал собираться в дорогу. Шатерничий Некулай попытался было удержать его, но чужестранный боярин отказался: недаром же он был некогда часовщиком – он умел определять время и в пасмурную погоду, и даже ночью.
Прошел короткий дождь, какой часто бывает в горах, и поднялся ветер. Но по тому, как он свистел среди елей, стихал, вновь подымался и вновь спадал, чувствовалось, что вечер будет тихим.
– Уже шестой час, – определил постельничий. – Солнце пошло к закату, и я обязан быть в том месте, которое указано моим товарищем. Оставайся с миром, шатерничий. Пусть пребывает в добром здравии и боярин пыркэлаб.
Штефан Мештер поспешно спустился из крепости и направился к условленному месту прямиком через ручьи, притоки и отмели Озаны, и наконец вдали, на правом берегу реки, показалась ель, какую не часто встретишь на этом свете. Ее густая крона покрыла такую площадь, на которой поместилась бы целая сыроварня вместе с загоном. Невдалеке от дерева паслись два коня, а рядом с ними на фоне заката отчетливо вырисовывалась фигура татарина.
Хотя Штефан Мештер и был уверен, что застанет своего товарища в условленном месте, сердце его при виде Ионуца радостно забилось, и он пришпорил коня. Ждер одевался после купания. Он оставил в воде Озаны все свои сомнения. На углях горевшего рядом костра поджаривались две форели, пойманные в реке. Костер, неизбежный на всех привалах путников в этом краю, горел весело и бойко, в пламени громко трещал хворост, валежник, сухие ветки поваленных бурей деревьев, о которых никто не знает и которые никто не считает. У такого костра, как бы ты ни промок, вмиг высохнешь, такой костер ласково согреет в час грусти и защитит во сне.
– А к форелям, – крикнул Ионуц, – у меня есть монастырский хлеб и горилка от батяни Никоарэ.
– Будь здоров и счастлив, – ответил ему Штефан Мештер, любуясь юношей, только что вышедшим из холодных вод Озаны и словно омывшимся живой водой. – Не рассказывай; ты все сделал правильно. Я видел Ломай-Дерево и Круши-Камень и должен признать, что выбор твой хорош. Будь эти молодцы проницательнее и умнее, они были бы менее пригодны для нас, ибо не следует слишком многим людям знать о наших делах.
– Верно! Однако ж отец Никодим знает о них.
– Пожелаем здоровья отцу Никодиму, – он, поди, поможет нам.
Ждер согласно кивнул головой. Конечно, отец Никодим поможет им. А ежели к этой уверенности прибавить и купанье, и жаркое пламя костра, и молодость, то чувствовал он себя прекрасно. Он радушно пригласил своего товарища к огню. И вот они сидели, наблюдая, как гаснут последние отблески заката. Оба молчали и слушали голос ветра, который становился все тише и слабее.
– Я пришел, – заговорил немного погодя постельничий, – из Валахии с одним товарищем по имени Гаврилуцэ. Он долгое время состоял при моих княгинях. По обязанности ему не полагалось быть слишком молчаливым. Но как это водилось при дворе валашского князя, Гаврилуцэ не любил работать головой. Так что княгиням частенько приходилось терпеть из-за него огорчения. Теперь они его от себя удалили, но Гаврилуцэ сумел подольститься к сучавскому наместнику и, по слухам, живет припеваючи. Этот пустой малый в восторге от своей красоты и статности и, как только увидит пригожую женщину, строит из себя Фэт-Фрумоса. И плетет своей Иляне-Косынзяне [56]56
Иляна-Косынзяна – дева-краса, героиня румынских народных сказок.
[Закрыть]всякие небылицы. А когда прошлой осенью он увидел в Сучаве боярыню Кандакию, невестку твоей милости, то сразу влюбился, даже собрался было похитить ее и увезти. Молил смилостивиться, говорил, что умирает от любви. Хитрая красавица согласилась ответить на его любовь, только выговорила условие: пусть постельничий Гаврилуцэ раздобудет разрешительную грамоту от господаря, непременно с печатью. Гаврилуцэ сперва смеялся, но боярыня Кандакия оборвала его и продолжала настаивать на этом непременном условии. Таким пристыженным Гаврилуцэ, кажется, никогда еще не бывал. Позднее он признался мне, что эта бессердечная женщина – настоящая дьяволица: расставаясь с нею, он чувствовал запах серы… Эх, хороша форель, а ежели к ней еще и горилка, так просто диво!
– Батяня Никоарэ готовит восемь человек, сам он будет девятым… – тихо сказал Ждер, не подымаясь с плаща, на котором лежал у костра.
– Очень хорошо, – ответил Штефан Мештер.
Потом они молча лежали в наступившей вечерней тишине, поворачиваясь к огню то одним, то другим боком, чтобы ушла в дым и в землю вся дневная усталость. Подошли к огню и слуги. Более молчаливых созданий, чем эти два человека, казалось, нет на всем белом свете. Тишину нарушило лишь появление Самойлэ и Онофрея, которые прибыли с конями и с оружием, зажав под мышкой узел со сменой одежды. Пыхтя от усердия, они стали засовывать свои пожитки в переметные сумы, лишь время от времени вздыхая и поглядывая на Ионуца.
– Как дела? – спросил у них Ждер.
– Хорошо, – ответили они в один голос и снова принялись копошиться и укладываться.
Когда стемнело, откуда-то издалека, с окраины села, донесся собачий лай. Вода на реке подернулась рябью, а на небе в просвете между туч, загорелись две звезды. Кони, щипавшие траву, громко зафыркали, одни совсем близко, другие чуть поодаль, потом вновь успокоились. Татарин отошел от костра и бесшумно направился к ним.
Когда у Ждера стали в сладкой дремоте смыкаться веки, он различил сквозь сон голос Онофрея, выражавшего свое недоумение по поводу одного из давних рассказов старшины Кэлимана.
– Так ты и не узнал, что бы это могло быть, конющий?
– Ты о чем?
– Да о том самом, про что рассказывал батька, ну про то, как он вместе с боярином Маноле был в Нижней Молдове, у Катлабуги. Он говорил, что там по большущему-большущему полю стадами ходили к воде черные кабаны. За дикими кабанами ехали всадники без голов. Потом налетела стая воронов, которая застила все небо. Батька видел еще, как дрались между собою на берегу Катлабуги беркуты и стервятники.
– У страха глаза велики, – проговорил постельничий, и Ждер почувствовал, что погружается в сон.
Он проснулся, когда с ясного неба прямо в глаза ему засветил месяц. Перед ним стоял Георге Ботезату. Груда горящих углей казалась второй огромной луной, светившейся в темноте на поляне.
Поднял голову и постельничий, осмотрелся вокруг.
– Пора, – сказал он, отвечая на безмолвный вопрос Ждера. – Пока все хорошо. Что тебе приснилось?
– Приснился кто-то, говоривший, что он мне друг и поэтому собирается съесть меня.
– Скажу тебе, конюший, что сны бывают в руку, хоть все это лишь обман и плод воображения. Хотел бы я знать, где сыновья Кэлимана?
Ответил Григоре Дода, растягивая и коверкая слова:
– Здесь Кэлиман оба; кушал, теперь искать кони пошел.
Пересчитав и убедившись, что все шестеро налицо, всадники при лунном свете вновь перешли вброд Озану. Георге Ботезату, хорошо знавший дорогу, ехал впереди. Проехали низом под крепостью, по дороге в Оглинзь. В бескрайних лугах царила мертвая тишина. Вдали изредка поблескивала зеркальная гладь спокойных вод. Они молча мчались к долине Молдовы-реки; Самойлэ и Онофрей боялись рты раскрыть, зная, как опасно вымолвить слово в полночь. В эту пору стихают буйные ветры и нельзя их тревожить; по озерам бродят злые духи в образе худых, тонких женщин в белых одеждах.
Они перешли Молдову у Богдэнешть, по-прежнему направляясь к востоку, тогда как луна оставалась все дальше позади, на западе. К утру, заслышав пение петухов в селе у Нимирчень, остановились на опушке дубравы. Когда рассвело, они укрылись в густом бору, отыскав место для отдыха. Никем не замеченные, провели в лесной чаще весь день, словно попали в какой-то другой мир. А потом, когда потемнел небосвод, крадучись вышли ложбинкой, все в том же порядке – впереди Ботезату. В одиннадцатом часу ночи они достигли крепости Сучавы.
Прежде чем подъехать к воротам, остановились; Ждер и Штефан Мештер подошли друг к другу вплотную и шепотом посовещались. Заранее было условлено, что к воротам они подъедут лишь вдвоем. Когда на башне пробьет одиннадцать, они появятся у крепости, – капитан стражи уже знает, что это возвращается Штефан Мештер с приказом господаря. Он их впустит и проследит, чтобы ворота оставались открытыми до тех пор, пока они выйдут с княгинями Раду-водэ. Коней держат наготове. По заранее отданному приказу их седлают каждый вечер к назначенному часу. На них – легкие валашские седла и мягкие седельные подушки. Придется княгине Войкице и княжне Марии ехать верхом по-мужски, ибо другой возможности нет. В Молдове не было заведено, чтобы знатных женщин, как в Царьграде, носили в паланкине с атласными подушками черные рабы; устланные же коврами колымаги и возки годятся лишь для коротких выездов на какую-нибудь прогулку в лес или до монастыря.
Таким образом княгине и княжне предстоит трудная дорога. Сначала княгиня Войкица колебалась, – у вдовы, перенесшей тяжелое горе, было слабое сердце. Однако княжна Мария так жаждала этой поездки и так досаждала матери, что та наконец уступила. Другого ничего не оставалось, надо было свыкнуться с мыслью, что молодость неудержима, как весенние потоки.
– Княгиня Войкица удивлена, – говорил постельничий Мештер, – однако же удивляться тут нечему. Подобно Марушке, супруге его милости Симиона, княжна одержима бесом противоречия. Казалось бы, она должна ненавидеть Штефана-водэ за то, что он изгнал ее отца, отобрал у них все богатства, опустошил их дворец, но она, напротив, взирает на него с восторгом и теряет покой, если подолгу не видит его. А теперь она желает перебраться поближе к Васлую. Сколько она жаловалась, негодовала, посылала письма, требовала ответа. А, как говорится у франков, чего пожелает женщина, того пожелает и бог.
Для Ждера многое стало проясняться. В пути нужны осмотрительность и осторожность по вполне понятным причинам. Но к чему эта таинственность в самой крепости, почему отъезд назначен ночью, когда кричат первые петухи, а стражи стучат копьями в дубовые настилы дозорных башен.
А это для того, чтобы не причинять излишнего беспокойства супруге Штефана-водэ – гречанке Марии.
Однако, какие бы меры предосторожности ни принимались, женщина, как полагал постельничий, все равно узнает обо всем, что творится на этом свете. Молодая княжна Мария выходит, улыбаясь, а старшей княгине Марии, супруге господаря, остается только вздыхать.
Так уж водится в нашей быстротекущей жизни. Любовь не стареет, но люди увядают и уходят. И еще утверждает постельничий: если вино идет на пользу только удалым, то и любовь – не каждому благо. Однако у Штефана-водэ душа от любви крепнет – так уж ему суждено.
И постельничий добавил, улыбаясь Ждеру:
– Могу ли я бросить камень в цветущее древо?
Когда колокол на башне пробил четыре раза, оба боярина подъехали к воротам. Они постучали четыре раза. Тотчас послышались окрики часовых, и свет во всех окнах крепости погас.
В воротах показался капитан Хулпе. Он узнал Ионуца и постельничего Штефана. Однако, чтобы лишний раз удостовериться, что на грамоте печать господаря, он стал разглядывать ее в своей каморке при мерцающем свете огарка. Затем пригласил постельничего пройти вместе с ним к его милости главному привратнику, который ожидает их.
– Есть какие-то причины для задержки, капитан Хулпе? – озабоченно спросил боярин Штефан.
– Никакой задержки не может быть, боярин, – бойко ответил капитан. – Службу справляем безупречно. Однако таков порядок, и, кроме того, его милость гетман пожелал выделить вам охрану в дорогу. Десять всадников уже готовы, я их сам подобрал.
– Ты считаешь, что была надобность проявить такую заботу?
– Не я так считаю, так считает гетман.
Видно было при свете огарка, как осклабился Хулпе; потом он еще раз притронулся к печати и стал еще больше похож на того зверя, имя которого носил [57]57
Хулпе – лиса.
[Закрыть]. Ждер строго посмотрел на него, но тут же догадался, что капитан выпил на сон грядущий кружку вина, развязавшую ему язык более чем надобно. Капитан держал себя с незнакомым боярином высокомерно, как это иногда бывает у молдаван.
Ионуц, заранее радуясь, ждал от постельничего должного ядовитого ответа этому распоясавшемуся вояке, который пытался их задержать.
Однако постельничий Штефан сдержал свой язык, не проронил в ответ ни слова. Он приготовился следовать за Хулпе. А Ионуцу шепотом приказал:
– Конюший Ждер, следуй к княгиням – к новым покоям под Небуйсой.
– Княгини ждут, – снова ухмыльнулся Хулпе, – и лошади тоже готовы, стоят у крыльца.
– Конюший Ионуц, – добавил постельничий, словно не слыша слов привратника, – поклонись княгиням и скажи, что я скоро приду. Помоги им сесть на коней. И чтоб никто иной не посмел к ним прикоснуться.
Ионуц Ждер, чувствуя, как сильно забилось у него сердце, направился к башне Небуйсе, к новым покоям. Он понимал, отчего у него так стучало сердце. Ибо у него, как и у Штефана-водэ, была своя слабость. И, несмотря на молодость, ему не раз приходилось расплачиваться за свои невольные увлечения. Таким бывает и Пехливан, его пес с лохматой мордой, когда идет по следу косули, возбужденно фыркая и словно радуясь. Но Ждер считал, что уж он-то сам приобрел необходимую воину выдержку.
Он отчетливо различил в темноте двух оседланных коней. Двух маленьких валашских лошадок. Слуга сторожил их. Какая-то тень мелькнула на верхней ступеньке крыльца.
– Где его милость постельничий? – спросила тень высоким, тонким голосом.
То была служанка из покоев княгинь. Очевидно, она видела в темноте, как кошка.
– Сейчас придет и постельничий, – спокойно ответил Ждер. – Пусть княгини соблаговолят сесть на коней.
– Это ты, конюший Ионуц?
– Я, – обрадовался Ионуц, не зная, кто именно его спрашивает.
«Вот что значит слава! Всяк тебя знает. Приятная награда, – добавил он про себя, думая о наставлениях постельничего. – Стану и я философом».
– Что ты сказал, конюший Ионуц?
– Я сказал: «Передай княгиням, чтобы они сели на коней».
Обняв незнакомку, Ждер не отпускал ее и чувствовал, что она молча смеется. Но вдруг, подобно тени, она выскользнула и исчезла в покоях.
Послышался шепот, и вскоре показались два закутанных привидения, которые стали быстро спускаться по ступенькам. Они нагнулись, чтобы разглядеть конюшего. Ждер поклонился и подошел к первой лошади; опустился на одно колено и протянул руку. Одно из привидений, держась за протянутую руку, ступило на его колено и легко поднялось в седло; взметнулось покрывало из тонкой материи.
«Это, должно быть, юная княжна Мария, ибо она спешит», – подумал Ионуц.
Он подставил колено и для другого привидения. На этот раз поступь была более тяжелой. Очевидно, княгиня Войкица.
– Готово? – послышался голос постельничего, незаметно возникшего около лошадей.
– Готово, – ответил Ждер, – можно отправляться.
Неподкованные валашские лошади не цокали копытами по двору крепости. Держа обеих под уздцы, Ждер вывел их через те самые ворота, в которые вошел вместе с постельничим. На этот раз капитан Хулпе не показался. «Капитана Хулпе сейчас распекает гетман», – подумал Ионуц. Ворота за ними закрыл караульный. Конная охрана, снаряженная гетманом, стояла у моста. Когда Ждер вскочил в седло и увидел возле себя постельничего, и то, что впереди снова занимает свое место Ботезату, что Григоре Дода замыкает отряд, а рядом с ним едут оба Кэлимана, его душу наполнила гордость. В эту минуту все его чувства обострились, а тело стало словно легче. Будто какая-то сила подымалась в нем изнутри, сила, которой он столько раз пользовался, часто необдуманно и неосмотрительно. Однако сейчас возле него человек с трезвой головой, человек, ум которого подобен сверкающему алмазу; поэтому Ионуц должен сдерживать свои порывы, доказать, что для него уже прошла пора сумасбродной юности.
– Всадники гетмана получили приказ сопровождать нас до Нямцу, – шепотом пояснил постельничий Штефан. – Стало быть, и гетман полагает, что княгини остановятся в Нямецкой крепости. И шатерничий Мереуцэ в этом уверен. Знает об этом и сотник, под началом которого служат эти всадники. И только один человек может знать, что нам дан приказ остановиться близ Романа, в Новой крепости. И этот человек – побратим твоей милости.
– Понимаю, – ответил Ждер. – Будь уверен, честной постельничий, что я не забываю о грозящей опасности. Есть у меня охотничья собака по кличке Пехливан, и мне приходит на ум, что я чем-то похож на нее. Пехливан никогда не теряет следа ни в дождь, ни в ветер, ни в жару. Как-то раз он гнался за косулей, гнался полдня, не зная устали, и упал, только когда пригнал ее ко мне и косуля рухнула. Точно так и я не успокоюсь, пока не доберемся до Новой крепости.
– Я продолжаю свои размышления, конюший Ионуц, – по-прежнему вполголоса спокойно промолвил постельничий Штефан. – Думаю, что трудной окажется не эта ночь. На рассвете мы прибудем в Нямцу. Трудно нам будет, когда мы выедем из Нямцу. Едва наступят сумерки, пыркэлаб Арборе узнает, что княжеские гости были у него всего лишь один день. В течение четверти часа княгини соберутся, выедут из крепости и отправятся в путь. Мы не возьмем с собою охрану, как брали в Сучаве, ведь на то не было повеления, да и лошади Нямецкой крепости пасутся на лугах. И желательно, чтобы в Нямцу не знали, как не знают и в Сучаве, где будет последний привал моих повелительниц. Мы и сами не знаем, остановятся ли они в Новой крепости. Так что тронемся побыстрее. И чем меньше нас будет, тем лучше. Нас двое; слуги наши немы; Самойлэ и Онофрей – как скалы. Мы исполняем приказ нашего повелителя, я обо всем держал совет с отцом Амфилохие и просил его преподобие заверить господаря, что после того, как мы прибудем в Новую крепость, и я, и твоя милость забудем обо всем и никогда ни о чем не вспомним.
– Но, честной постельничий, кое-кто еще знает об этом. Правда, отец Никодим не проговорится.
Постельничий сжал руку Ждера:
– Да, да, знает об этом еще и Алексэндрел-водэ. А как он узнал, не могу догадаться; тем не менее он знает, и опасность возникнет тогда, когда наш маленький отряд выйдет на Романский шлях.
– Этого-то я и опасался, честной постельничий Штефан, – притворно вздохнул Ждер. – А Романский шлях к тому же проходит поблизости от Бакэу, где находится двор княжича. У Тупилаць надо переправиться через Молдову-реку на пароме, потом будут овраг в бору и крутой склон у большой дороги за Боурень и другие известные мне опасные места. Дай бог, чтобы опасность возникла именно в тех местах, которые знаю я да мой брат, монах Никодим. Ближе к горам дороги в Верхней Молдове становятся лучше, есть и старый путь из Баи, тот, что тянется слева от Молдовы по холмам. Эта дорога, проложенная по приказу господаря, вымощена и всегда содержится в порядке. Ехать по ней удобно, можно видеть и воды Молдовы, и горы. Не успеешь выехать из Баи, как глядишь – через несколько часов ты уже в Романе.
После двух часов быстрой езды всадники выехали на эту дорогу. Женщины за все время не проронили ни звука, не откидывали покрывал. Для валашских лошадей они были легкой ношей, кони оставались сухими, даже когда поднялись на вершину горы. На перевале подул более резкий ветер.
Луна еще не взошла, по небу рассыпались мириады звезд. Млечный Путь был словно окутан светящимся туманом. Под мерцающим небосводом смутно различались дали. Ждер, которому были хорошо знакомы эти места, узнал видневшийся справа господарский город Баю.
Здесь решено было сделать привал на четверть часа. Ждер и постельничий подошли к женщинам. Помогли им спешиться. Всадницы безропотно подчинились. Как только путники сели на траву, они сразу почувствовали аромат желтого донника. Постельничий Штефан достал из седельной сумки кувшинчик со сладким напитком и две лепешки. Кувшинчик он нес в правой руке, а лепешки – на полотенце, в левой. Княжна отказалась и от питья и от еды. Княгиня едва прикоснулась к хлебу.
– Княжне не терпится ехать, – шепнул Ждер своему товарищу.
В это время на дороге показалась тень всадника. Это был Георге Ботезату, и Ждер поспешил ему навстречу. Татарин что-то сказал ему шепотом, Ионуц тотчас отвел постельничего в сторону и передал ему полученную весть. Подойдя к начальнику гетманской стражи, постельничий приказал им ехать обратно и передать его милости гетману благодарность и пожелание здоровья.
Всадники снялись с места, и вскоре топот скачущих коней слышался уже издалека.
Женщинам вновь помогли сесть на коней. Потихоньку тронулись. На развилке дорог у Рышки постельничий Штефан и Ждер увидели спешившегося Ботезату. Рядом с ним стоял стройный горец в короткой сермяге и в кушме.
– Мне велено отцом Никодимом, – сказал он, – передать твоей милости, конюший Ионуц, что дорога на Нямцу закрыта. Я жду здесь со вчерашнего вечера.
– Понятно, – ответил Ждер.
– И еще мне приказано ехать впереди ваших милостей до Кристешть. Оттуда я отправлюсь по своим делам.
– Хорошо. Поезжай вперед, – приказал Ионуц.
Горец вскочил в седло и поскакал по тропинке, вьющейся среди лугов.
В это время небо над высокими холмами посветлело. Всходил месяц.
Ждер подъехал к Штефану Мештеру.
– Смиренно кланяюсь твоей милости, постельничий, – тихо сказал он, – и прошу тебя послушаться моего брата Никоарэ. Мы свернем с дороги на Нямцу и двинемся напрямик к Роману, по долине Молдовы. Об этом пути никто не знает. Не думал о нем до сих пор и я. Но путь этот безопасный.
– Я поражен, как мне самому не пришла эта мысль в голову, – ответил Штефан Мештер.
– И я тоже. Да и батяня Никодим об этом не думал. On передал мне, как было условлено, весть об охотниках, коих мы опасаемся. Они подстерегают в другом месте, близ крепости. А так как в долине путь свободен, батяня Никодим догадается, что я изберу его. И потому он ждет нас у тимишского брода, возле Кристешть.
– Его преподобие ждет нас?
– Да, ждет, он хочет убедиться в том, что мы благополучно проехали.
Всадники быстрее поскакали вниз по дороге. В Дрэгэнешть пропели петухи, а со стороны Дрэгушень донесся сердитый лай собак. Кругом стояла глубокая тишина, ночная, таинственная тишина, какой она бывает в середине лета. Вечерняя звезда ярко горела на востоке, затмевая бледный свет луны.
Когда невдалеке от Кристешть они проезжали ложбиной мимо колодца с журавлем, близ опушки дубового леса, Ждер вздрогнул, услышав слабый крик горца, ехавшего впереди.
– Стойте! – приказал Ждер. Он встряхнул Самойлэ и Онофрея. – Держите наготове секиры и стойте на страже возле лошадей; вам предстоит защищать драгоценную ношу.
