Текст книги "Чистое золото"
Автор книги: Мария Поступальская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)
Глава тринадцатая
Варвара Степановна, открыв дочери дверь и узнав, в чем дело, немедленно уложила Тоню в постель и побежала за доктором Дубинским. Он пришел только к вечеру, одобрил распоряжения Зинаиды Андреевны и не велел Тоне вставать. Лишь после его ухода Варвара Степановна успокоилась.
Лежать Тоне было скучно, хотя почти каждый день забегали друзья. Лиза наспех выкладывала все школьные новости и всегда забывала самое главное. Женя обстоятельно рассказывала об уроках и потом долго сидела молча, ласково и озабоченно поглядывая на подругу.
Пробовала заходить к больной и Татьяна Борисовна. Предложила помочь ей по литературе, но Тоня сдержанно поблагодарила и ответила, что ей все понятно со слов Жени. Новикова, видимо, обиделась, сказала: «Ну, как хотите», и больше в комнате у Тони не появлялась.
Десятиклассники после случая с Моховым стали мягче и доброжелательнее относиться к молодой учительнице. Только Тоня считала, что несправедливость, допущенная Новиковой, не искупалась ее поведением на педагогическом совете, и говорила подругам, что разочаровалась в ней. Даже самой себе Тоня не хотела признаться, как обидели ее случайно услышанные слова Новиковой о «местном патриотизме». Она понимала, что эти слова сказаны были в раздражении, и все-таки не забывала их.
Мать баловала Тоню чем могла: утром старалась не шуметь, чтобы дочка могла подольше поспать, подсовывала ей то ложку сметаны, то горячую лепешку. Отец, придя с работы, подсаживался к постели, заглядывал Тоне в глаза, допытывался, не болит ли нога. Был он все это время в дурном духе и как-то проговорился, что огорчает его Михаил Максимович. По мнению отца, Каганов после смерти жены стал равнодушнее к делу.
Впрочем, сущности своих огорчений Николай Сергеевич не открывал и на вопросы Тони отвечал:
– Потом, дочка, потом. Как-нибудь расскажу.
Тоня не ходила в школу две недели.
Когда она в первый раз вышла на крыльцо, опираясь на отцовскую палочку, голова у нее пошла кругом от сверкающей белизны снега, от резкого мартовского ветерка, от множества звуков и запахов.
Из ворот приискового управления одна за другой выходили машины. Переругивались шоферы. Ребята играли в снежки. У поселкового совета толпились женщины. Обычный будничный день поселка показался Тоне особенно бодрым и приподнятым после сумеречной комнатной тишины, книг, собственных дум, после всего, во что она была погружена четырнадцать длинных дней. Ей захотелось поскорее в школу, к товарищам, к учителям, в привычный мир, где властвовали не ее собственные мысли и чувства, а общая напряженная и заполненная работой жизнь.
Друзья встретили Тоню радостно, и она с удовольствием села за свою старую, поскрипывающую при каждом движении парту. На нее посыпался целый ворох новостей. Школа ждет приезда секретаря обкома. Сегодня Татьяна Борисовна составляет группы для совместной подготовки к экзаменам. А Ване Пасынкову не повезло: заболел ревматизмом. Придется долго просидеть дома. Ребята ежедневно навещают его.
Обо всем этом, захлебываясь, рассказала Лиза. Она прибавила, что Маню Заморозову вызывали в комсомольский комитет и посоветовали подумать о своих тройках.
– Досталось ей! – горячо шептала Лиза. – В самом деле, ни у кого в классе троек нет, только она картину портит.
Маня, прислушавшись к разговору, сухо спросила:
– Ты про меня, что ли, Тоне докладываешь?
– А как же! – задорно отозвалась Лиза. – Твоими успехами хвастаюсь!
– Подумаешь! Давно ли сама из троек вылезла!
Намек на то, что в младших классах она училась неважно, всегда приводил Лизу в раздражение.
– Об этом, кажется, никто, кроме тебя, уже не помнит! Ну, да у тебя голова так устроена: чужие грехи помнишь – свои забываешь.
Готова была вспыхнуть ссора, но Андрей прервал ее:
– Перестаньте вы перекоряться! Надоело!.. Тоня, ты лучше меня послушай.
Мохов рассказал, что старый Ион поднял медведя. Он закидал берлогу хворостом, поваленными деревьями и начал стрелять. Разбуженный медведь вылез и запутался в ветвях. Ион прикончил его и принес в школу большой кусок медвежатины.
Тоня слушала эти важные и интересные новости, и ей показалось, что двух недель, проведенных дома, словно не было.
После первого урока Новикова начала опрашивать десятиклассников, кто с кем желает вместе готовиться к экзаменам. Тоня удивленно обернулась, когда Толя Соколов сказал, что сговорился заниматься с Женей Кагановой и что они просят прикрепить к ним еще Маню Заморозову.
«Маню, как отстающую… – подумала Тоня. – А Женя тут при чем? Никогда он с ней не дружил…»
Она посмотрела на подругу. Женя ответила ей спокойным и ласковым взглядом.
Тоня сказала, что будет заниматься с Лизой Моргуновой. Татьяна Борисовна посоветовала привлечь в их группу еще Андрея Мохова.
На перемене Тоня не удержалась и спросила Женю:
– Почему ты решила готовиться с Анатолием?
– Мы несколько раз вместе учили физику, пока ты болела. Он мне и предложил… – просто ответила Женя.
Почувствовав, что подругу не удовлетворил ее ответ, она добавила:
– Толя стал как-то внимательнее в последнее время… Это потому, конечно, что мамы нет… А вообще… он, Тосенька, по-моему, замечательный человек…
«Не «парень» сказала, как мы всегда говорим, а «че-ло-век»…» – отметила про себя Тоня, а вслух сказала:
– Ну, я очень рада, что он тебе поможет.
Соколов уловил Тонино недоумение. Оно на минуту даже обрадовало его.
После памятной беседы с матерью Анатолий придирчиво следил за собой. Он старался бодро держаться в школе и дома, и это ему удавалось. Уже был давно заполнен пробел в математике, и по истории у него в табеле снова стояла пятерка. Зинаида Андреевна не могла пожаловаться на сына, а он был благодарен за то, что мать ни единым словом не напоминает о нелегком для него разговоре.
Повидать Тоню во время ее болезни ему очень хотелось. Он сдержал себя и не пошел к Кулагиным, но накануне возвращения девушки в школу очень волновался, и это волнение его испугало. В тот день, во время большой перемены, он стоял у окна в коридоре и, глядя во двор, по которому с визгом носились ребята, так ушел в свои мысли, что не заметил, как подошла Женя:
– Ты задумался, Толя?
Бледное лицо и мягкий взгляд были полны дружеского участия, и Анатолий внезапно принял решение:
– Слушай, Женя: ты хорошо ко мне относишься?
– Конечно…
– Выручи меня по-товарищески, а? Давай вместе к экзаменам готовиться?
Голос Анатолия звучал почти умоляюще.
– Но… я с удовольствием… – смущенно ответила Женя, – только я думала…
– Говори начистоту. Думала, что я в Тонину группу буду проситься? Так вот, чтобы я этого не сделал, согласись.
– Хорошо, я согласна.
– И никому об этом разговоре! Обещаешь?
– Будь спокоен.
Женя сдержала обещание, но чувствовала себя с Тоней неловко, точно в чем-то обманула подругу.
На Таежном ждали секретаря областного комитета партии. Объезжая прииски и рудники, он всегда бывал в школах, посещал уроки и особенно интересовался преподаванием литературы и истории в старших классах. Однако гость все не появлялся, и многие уже уверяли, что он проехал мимо.
Маленькая черная машина подкатила к школе неожиданно. Плотный, крепкий человек лет пятидесяти быстро взбежал на крыльцо. За ним шли хорошо знакомый школьникам худощавый черноглазый парторг прииска Иван Савельевич Трубников и какая-то высокая женщина. Они разделись в общей раздевалке и, прежде чем румяная гардеробщица Маруся сообразила, что приехало начальство, прошли в учительскую.
Там они застали только Татьяну Борисовну и Петра Петровича. Остальные педагоги уже разошлись по классам.
Приезжий гость поздоровался с Петром Петровичем, как; со старым знакомцем, и представился Новиковой:
– Круглов Василий Никитич. У вас что сейчас? Литература в десятом? Если позволите, и мы с вами пойдем… Согласны? – спросил он высокую женщину, оказавшуюся методисткой из областного центра.
– Хорошо.
– Ну, а я к Петру Петровичу… – сказал Трубников. – Ты ведь на урок, товарищ Горюнов? Разрешишь мне послушать?
Парторг, волжанин по рождению, говорил, сильно напирая на звук «о».
– Тебе – да не разрешить! – коротко ответил Петр Петрович.
Сдержанный, даже суровый с виду, Трубников нежно любил животных и растения. По прииску ходили рассказы о необыкновенных аквариумах парторга. У Трубникова было четверо мальчишек, которые, как и отец, постоянно возились с птицами, зверями и цветами.
К Петру Петровичу парторг относился с большим уважением и, заходя в школу, непременно бывал на уроках естествознания.
Новикова собиралась рассказывать ученикам о Шолохове, но когда гости вошли с нею в класс, поздоровались с учениками, уселись и глаза секретаря с выражением веселого внимания остановились на ней, она поняла, что говорить не сможет. Делая вид, что ищет какую-то пометку в журнале, Татьяна Борисовна старалась оттянуть время. Хуже всего было то, что ученики видели ее замешательство и с тревогой следили за ней.
Наконец Новикова вызвала Петра Таштыпаева. Напряженные лица десятиклассников прояснились.
– Разве можно так теряться? Смотреть неприятно! – шепнула Тоня Лизе.
Петя рассказывал о «Разгроме» Фадеева спокойно и обстоятельно. Все видели, что секретарь несколько раз одобрительно кивнул головой, слушая его.
Татьяна Борисовна немного успокоилась, но, отпустив Таштыпаева на место, почувствовала, что волнение опять перехватило горло. «Не смогу говорить… Что делать? Что делать?» – мучилась она.
Собирая все силы, чтобы внешне казаться спокойной, она обвела глазами класс и встретила взгляд Тони. «Вызвать разве ее? Ответит хорошо…»
Но в Тониных глазах сияло такое явное насмешливое сочувствие, что Новикова внутренне съежилась. Ей стало невыносимо стыдно. Она нервно передернула плечами, выпрямилась и заговорила.
Собственный голос показался ей сдавленным и жалким. Она остановилась и, упрямо глядя на чернильницу, стала произносить слова громче и спокойнее. Это помогло. Скоро она заметила, что присутствие гостей больше не беспокоит класс. Все, как обычно, слушали ее, и во взгляде Тони была теперь сосредоточенность внимательной ученицы.
Новикова довела объяснение до конца совсем спокойно и, лишь выйдя из класса, почувствовала, что ноги у нее чуть-чуть дрожат.
Во время перемены Круглов, успевший познакомиться с директором и другими учителями, спросил у Татьяны Борисовны, нс труден ли десятиклассникам программный материал.
– Нет, что вы! Это очень развитые ребята. Они много читают и помимо программы. Класс прекрасно подготовлен.
– Да? – сказал секретарь обкома. – Это приятно слышать, если в вас не говорит местный патриотизм.
Новикова так растерянно глянула на него, что Сабурова с трудом удержалась от улыбки.
– А вы, товарищ директор, в восьмой класс идете? Мы с вами.
Восьмиклассники о чем-то спорили, когда Сабурова и гости вошли к ним. Старая учительница не торопясь разложила на кафедре свои книги, футляр для очков, карандаши и прочее хозяйство, а затем спросила:
– О чем вы тут шумели, ребята?
– Насчет Максима Максимыча, Надежда Георгиевна! Мы прочитали «Героя нашего времени».
– Ну, и что же?
– Вова Сметанин и Сева Кротков говорят, что он неинтересный человек! – сердито сказала рыженькая, с короткими толстыми косичками девочка.
– А ты что скажешь, Тойза?
– Он добрый, хороший старик! Полюбил Бэлу… как отец к ней относился. И сила воли у него была. Еще в молодости дал зарок никогда не пить вина и всю жизнь держал слово… Замерзли ведь они в дороге, Печорин рому предлагает, а он: «Нет-с, благодарствуйте, не пью!» – с удовольствием процитировала рыженькая.
– И храбрый! – подхватила другая ученица.
– Ну, а ты, Вова Сметанин, что думаешь?
– Я разве говорю, что он плохой? – запальчиво ответил Вова и покосился на чужих людей. – Добрый старик, это верно. Только скучный, обыкновенный!.. Подумаешь, вина не пил! Мы вот никогда не пьем – что же, нас хвалить за это?
Секретарь громко закашлялся, но скрыть смех ему не удалось. Все увидели, что он смеется. А спутница его как будто стала еще серьезнее.
– Вот ты говоришь: скучный, обыкновенный… Тебе он неинтересен. А великий писатель Лермонтов нашел в этом обыкновенном человеке замечательные черты: и чуткость, и доброту, и верность долгу, и широту взглядов… Максим Максимыч – настоящий русский характер. Разберись-ка в нем, Вова…
Надежда Георгиевна задумалась на секунду. Начав урок, она мгновенно забыла, что в классе сидят два посторонних человека. Она глядела на детей. Нужно было рассказать им биографию Лермонтова.
– Давайте вспомним, ребята, последний день жизни Пушкина, – тихо заговорила она. – Февраль… серое петербургское небо, толпа на Мойке. Люди тихо переговариваются, терпеливо ждут, не выйдет ли кто из дома, где лежит раненый поэт, не скажет ли, что Пушкину лучше… И вот разносится скорбная весть: поэт скончался…
Сабурова, помолчав, спросила класс:
– Вы помните, как отозвалось русское общество на эту смерть?
– Да! Да! Помним!
Надежда Георгиевна вызвала рыженькую девочку. Та встала и, немного путаясь, начала взволнованный рассказ.
– Хорошо, – кивнула ей учительница. – И вот в эти тяжелые дни по рукам стало ходить стихотворение молодого, до тех пор неизвестного поэта. Многие из вас, наверно, читали эти стихи.
– Читали! Конечно!
– А я знаю наизусть!
– Прочитай нам его, Женя!
Подросток читал просто, но во всех чертах его еще детского лица проступало недетское презрение к тем, кто злобно гнал свободный, смелый дар поэта. Слова «А вы, надменные потомки…» – он выкрикнул страстно и гневно.
– Кто же был этот молодой обличитель, о котором Белинский писал: «Мне кажется, что Пушкин умер не без наследника»?
Тихо-тихо сидели ученики, и приезжий гость, так же как они, не отрываясь смотрел в лицо старой учительницы, слушая рассказ о гениальном юноше, прожившем сверкающую и горькую жизнь.
Когда Сабурова сказала о том, что поэт не был принят на третий курс Петербургского университета, ребята заволновались:
– Почему? Почему такая несправедливость?
– Вероятно, из Москвы уже успели послать характеристику студента Лермонтова.
– Ну ясно, послали!
Девочка-хакаска снова подняла руку.
– Что ты хочешь сказать, Тойза?
– Вы нам говорили, Надежда Георгиевна, про судьбу Грибоедова, Пушкина, Полежаева, Шевченко… и Лермонтов тоже…
– Такова, друзья, была судьба многих. Выступая на восемнадцатом партсъезде, автор «Тихого Дона» и «Поднятой целины» Шолохов говорил о писателях, награжденных нашим правительством, и сказал, что надо вспомнить тех, кого раньше награждали. Только их награждали тюрьмами, ссылками или просто убивали…
Сабурова заканчивала рассказ. Пятигорск, происки Васильчикова, дуэль… Кто-то из девочек тихо охнул, когда она сказала, как лежало тело поэта под проливным дождем в горах.
– Точно в «Герое нашего времени»!
– Как будто он предчувствовал!
– Вы читали, ребята, стихотворение «Дума». Там Лермонтов говорит, что люди его времени пройдут над миром без шума и следа, не бросят векам ни плодовитой мысли, ни труда, начатого гением. Ошибался Лермонтов! Останутся в веках его благородные мысли, великие произведения, в которых виден борец, человек, не мирившийся с произволом. И мы, судящие о прошлом «со строгостью судьи и гражданина», мы, граждане счастливой трудовой страны, с благодарностью и любовью повторяем имя Лермонтова.
После звонка Сабурова собрала свои вещи и вышла из класса. Секретарь обкома молча шел за нею.
– Сейчас большая перемена, – сказала она. – Хотите пройти в столовую?
– Я поговорить с вами хочу, – ответил гость. – Впрочем, это мы успеем, правда? Пойдемте в вашу столовую. У вас, говорят, и во время войны горячие обеды не прекращались?
– Всю войну продержались, – с гордостью ответила Надежда Георгиевна.
В длинной столовой за столами, покрытыми белой клеенкой, уже сидели вплотную друг к другу ребята. Дежурные в халатах из сурового полотна разносили обед.
– А пахнет вкусно! – засмеялся Круглов. – Что у вас сегодня?
– Щи и медвежатина с картошкой. Просим отведать.
Дежурная девочка уже несла гостям тарелки.
– Что вы, что вы! Мы сыты, – запротестовал секретарь.
– Ну нет, вы ребят обидите, да и подкрепиться перед дорогой не мешает.
Ребята потеснились и дали место гостям.
– Это что же, приисковое управление вас мясом снабжает? – спрашивал секретарь, соля щи.
– Нет, оттуда нам овощи и крупу дают, а мясо охотники доставляют. Вот недавно старый медвежатник принес…
– Его дети учатся в школе?
– Учился когда-то племянник. Теперь никого нет.
– Так. А среди ребят есть хорошие охотники?
– Как же! – заговорили мальчики. – Вот Мохов Андрей, Ключарев, Ситников…
– Ну, охотники, поднимитесь на минутку.
Секретарь оглядел поднявшихся ребят. Глаза его смеялись:
– Молодцы! Тоже медвежатину носите в школу?
– Не… мы козлятину больше, – ответил Андрей.
– Приеду к вам осенью, возьмете с собой на охоту?
– Приезжайте! Мировую охоту устроим!
Ребята говорили об охоте деловито и воодушевленно. Секретарь увлекся. Он не замечал, что у методистки вытянулось лицо, что она нетерпеливо поглядывает на часы.
– Пожалуй, мы засветло в Шабраки не поспеем…
Круглов встал.
– Ну, спасибо за угощенье, – сказал он серьезно, и в степенной повадке гостя каждому почудилось знакомое: кому припомнился отец, кому дядя, а кому и просто знакомый охотник-таежник. – Охоту не бросайте, – продолжал он. – Вы ведь знаете, как наши сибирские части на фронтах отличались? Сердитый край у нас, слабых не любит. Так растите же богатырями!
Он прошел за Сабуровой в учительскую. Там за столом сидел парторг Трубников, разглядывая большую минералогическую коллекцию. В углу Тоня и Лиза, по просьбе Федора Семеновича, приводили в порядок шкаф с физическими приборами.
– Ну, как ты? Отвел душу? – спросил Трубникова секретарь, очевидно знавший его пристрастие к животным. – О чем сегодня разговор был? О хищниках или грызунах?
– О парнокопытных, – с внезапной доброй улыбкой ответил Иван Савельевич: – насчет оленей да кабарги.
Секретарь остановился перед Сабуровой и, глядя ей прямо в глаза, спросил:
– Любят литературу ваши ученики?
– Не могу пожаловаться.
– Я не удивляюсь. Слушайте… ведь это чудесный урок! Не подберу другого слова… Серьезно! Это было так проникновенно и поэтично и в то же время так современно, по-нашему!.. Я доволен, я очень доволен!
– Спасибо, – медленно сказала Надежда Георгиевна. – Я, признаться, часто в своих силах сомневаюсь. Боюсь, не повторяю ли сама себя, не стою ли на месте… Ведь я дряхлею, а годы не только тело, но и душу старят…
– Ну нет, не согласен! До дряхлости вам еще очень далеко. И есть души, которые никаким годам не сломить. Таких у нас много. Вы разве не замечали? – Он задумался и снова повторил: – Чудесный урок! Они Лермонтова знать будут. И любить. Да, и любить… Как это важно – с детства полюбить родных писателей, гордиться ими!.. И вот что: вы почему лермонтовский вечер не устроите у себя в клубе? Пусть весь прииск полюбит замечательного поэта.
– Э, ты, видно, не знаешь, что у нас такие вечера школа часто устраивает, – сказал Трубников. – Был горьковский вечер, вечер памяти Маяковского…
– И лермонтовский организуйте. Непременно.
– А я не сомневаюсь, что у Надежды Георгиевны это уже запланировано.
– Верно! – сказала Сабурова. – Уже готовим чтецов и актеров. Вот наша десятиклассница Кулагина, член комсомольского комитета, мне помогает.
Секретарь поздоровался с Тоней и Лизой. Девушки были немного смущены.
– У нас ребята большую культурную работу ведут, – продолжал Иван Савельевич. – С тех пор как школьники взяли на себя устройство спектаклей и вечеров, клуб преобразился.
– Ну-ну, не хвались… С товарищем Сабуровой дружно живешь?
– Да у нее ведь характер нелегкий, – хитро прищурился парторг. – Это она с виду такая спокойная, а как начнет интересы школы отстаивать – держись!.. Я, признаться, ее боюсь.
– Да ну?
– Ей-же-ей! Одно время тяжело со снабжением было, хотели школу с довольствия снять, горячие обеды прекратить. Куда там! Такую бучу на партсобрании подняла!
– И правильно! Сейчас есть у вас к нему претензии, товарищ Сабурова?
– Кое-что есть! – весело, в тон ему, ответила Надежда Георгиевна. – Еще с осени обещал нам Иван Савельевич семена – мы хотим расширить опытный участок при школе, – а до сих пор их нет.
– Будут семена, будут, – успокоил ее Трубников. – Скоро получим и вам выделим.
– Что же ты, такими вопросами, как семена и снабжение, тоже занимаешься?
– Во все входить приходится, – просто сказал Трубников, и волжский выговор его, казалось, придал особую выразительность словам.
– Правильно, парторг! – серьезно заметил секретарь. – Ты людям первый помощник, в большом и малом… Да, – спохватился он, – ты говорил, что в шахте должен быть к трем часам. Иди, брат. Я скоро еду.
Иван Савельевич поднялся.
– В живой уголок-то зайди, Василий Никитич, – сказал он, прощаясь с секретарем, – настоятельно советую.
Выждав, пока Трубников попрощается со всеми и уйдет, методистка обратилась к Надежде Георгиевне:
– С планом урока вы позволите познакомиться?
Сабурова порылась в портфеле и протянула гостье небольшой листок бумаги. Та начала читать, все выше поднимая брови.
– Так… Ну хорошо… Только почему у вас не отмечен организационный момент? В порядке ли был класс к вашему приходу, чиста ли доска, приготовлен ли мел?
– Голубчик, право же… – начала Сабурова, и Тоня, взглянув на нее из-за шкафа, поняла, что Надежде Георгиевне невыносимо скучно разговаривать с гостьей. – Право же… я преподаю сорок лет и не знаю случая, чтобы к моему приходу в классе не было чисто или не принесли бы мела.
– Нет, позвольте, об этом можно поговорить…
– А пожалуй, действительно не поспеем засветло в Шабраки! – перебил ее секретарь, и глаза его опять засмеялись. – Дальше какие у вас уроки, товарищ Сабурова?
– В старших классах физика, пение и физкультура.
– Интересно, но остаться нельзя. Вот в живой уголок я заглянул бы на минутку. Иван Савельевич говорит, что вы тут целый зоосад развели…
– Так я пока поговорю с директором, а вы посмотрите животных, – снисходительно улыбаясь, проговорила методистка.
Улыбка совсем не шла к ее лицу и означала, что она хоть и удивляется странным интересам областного партийного руководителя, но согласна простить ему это чудачество.
– Разыщите Петра Петровича, друзья, – обратилась Сабурова к Тоне и Лизе.
– Он в уголке, наверно, Надежда Георгиевна.
– Не надо тревожить товарища, – вмешался секретарь, – мне девушки покажут. Верно?
– Ну да, покажем! – бойко ответила Лиза.
А Тоня, перехватив укоризненный взгляд Сабуровой, ответила, как подобает вежливой девушке:
– С большим удовольствием, пожалуйста!
– Так идемте. А вы, товарищ Сабурова, помните мои слова: уроком я доволен.
Он, посмеиваясь, прошел с девушками в раздевалку и, накинув на плечи шубу, зашагал к «живому уголку».
Это был отдельный домик на школьном дворе. Здесь жили орел, белки, крысы, кролики. Были в уголке и бурундуки и несколько ужей. В большом аквариуме среди каменных гротов и водных растений плавали тритоны и пышные вуалехвосты. На заставленных цветами подоконниках стояли клетки с птицами. Уголок был любимым детищем Петра Петровича и школьного сторожа Мухамет-Нура, который проводил здесь все свободные минуты.
Мухамет и сейчас с недовольным видом кормил морских свинок, внушая им:
– Просить надо кушать. Будешь молчать – никто не даст!
Перед Петром Петровичем и юными натуралистами стоял с унылым видом маленький толстый четвероклассник. Ребята дружно бранили его. Дежуря в уголке, толстяк забыл накормить свинок и оставил открытой клетку щегла. Крупный, красивый щегол вылетел и сильно избился о стены и окна.
Узнав, в чем дело, Василий Никитич охладил пыл юннатов, сказав, что виноватый, наверно, уже понял свой проступок и впредь будет внимательней. Мальчишка, которого перестали распекать, благодарно взглянул на гостя, а Степа Моргунов пробормотал:
– Пусть бы попробовал не понять!
Секретарь постоял перед каждой клеткой, расспросил ребят, чем они кормят животных и как ухаживают за ними. Он громко засмеялся, когда Степа крикнул:
– Наш орел всех орлов здоровше! Хоть кого спросите!
– Спрошу, непременно спрошу, – сказал гость. – Вот через горы поеду, там у орлов поспрошаю, как они находят. А бурундучки как себя в неволе чувствуют?
– Хорошо! Только толстеют очень, всё больше спят.
– Ну, сейчас зима, так им и положено.
Когда Петр Петрович и юннаты ушли заниматься, Круглов, выйдя из «живого уголка», остановился на снежном дворике:
– Вы, кажется, из десятого класса, девушки? Значит, товарищ Сабурова с вами литературой не занимается?
– Занималась до Нового года, а потом приехала Татьяна Борисовна Новикова, – ответила Лиза.
– Хорош у вас директор… – задумчиво сказал секретарь. – Большая удача школе выпала, что такой человек в ней работает. Я давно про нее слышу… Вы берегите Надежду Георгиевну.
– Надежда Георгиевна у нас самый дорогой человек, – тихо сказала Тоня и, осмелев, спросила: – А наш преподаватель вам понравился?
– Ваш? Поправился, – твердо сказал секретарь. – Отлично о Шолохове рассказала. А вы почему спрашиваете?
Он хитро прищурился, переводя глаза с Тони на Лизу.
– С Надеждой Георгиевной-то не сравнить! – вздохнула Лиза.
– И трудно сравнивать, – отозвался секретарь: – Надежда Георгиевна сорок лет работает, а товарищ Новикова?
– Первый год…
– Ну, вот видите! А хороший педагог из нее обязательно выйдет. Вы что же, дружно живете с ней?
– Не привыкли еще, – смущенно сказала Тоня.
– Привыкайте. Поласковей с ней будьте. Коли она недавно приехала, скучает еще здесь, наверно. С нашими горами не всякому легко сродниться.
После звонка на новую перемену вся школа вышла провожать гостя.
– До свиданья! Приезжайте к нам! – кричали ребята.
– На выпускные экзамены приезжайте! – крикнула Тоня и покраснела, как маленькая.
– Приеду, коли смогу, – ответил Круглов усаживаясь. – Всего хорошего, товарищ Сабурова! Спасибо вам! Будьте здоровы, ребята!
Маленькая машина легко взяла с места и, ныряя, пошла убегать от догонявшего ее снежного роя.
