Текст книги "Чистое золото"
Автор книги: Мария Поступальская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)
В нашей стране сейчас идет всенародное созидание от Курильских островов до Карпатских гор. Великая стройка!..
Он рассказал, какие изменения должны произойти в области в ближайшие годы. Светлые глаза его смотрели куда-то далеко. Может быть, беседуя со вчерашними школьниками, он видел уже, что будет завтра, видел перед собой новые рудники, заводы, города среди таёжных гор…
– Так хочет народ. Так хотим мы, коммунисты. Много должна затратить сил и средств наша Родина, много разных материалов ей потребуется. Потому и спешат наши предприятия дать как можно больше стали, чугуна, угля, химических продуктов, одежды, обуви. Получи мы все эти материалы, товарищи?
– Получим! – уверенно выдохнул зал, точно отвечал один огромный человек.
– И со стройкой справимся?
– Справимся! Непременно!
– Будет так! – твердо сказал секретарь и наклонил голову. Около губ его резко обозначились складки, и лицо стало немолодым, упрямым. – Будет так, как бы ни старались нам помешать!
Он опять взглянул на выпускников, взгляд его прояснился:
– Но чтобы так было, нужен еще один, самый главный, самый драгоценный материал: люди. И вот я уверен, что этот отборный материал поставляют и будут поставлять нам наши школы. Живите, молодые коммунисты, так, чтобы мы гордились вами, чтобы те светлые свойства, которыми наделили вас советская семья и советская школа, крепли и развивались.
Под яростные рукоплескания вставших слушателей он стал отступать к столу, сам аплодируя залу.
А на сцену неожиданно для Тони вышел ее отец Николай Сергеевич одернул пиджак и оглядел молодежь так придирчиво и неодобрительно, словно хотел сказать: «Ишь, расселись тут!»
Тоне показалось, что сейчас он припомнит все их детские прегрешения и начнет журить за них. И старый мастер действительно кое-что припомнил!
– Я, товарищи, виновников торжества как свои пять пальцев знаю. На глазах росли. Помню, как Ниночка Дубинская учиться ленилась, как Мохов Андрюша взрыв в классе устроил, как Лариоша Рогальский малышей-трехлеток в корзину усадил, да и спустил на веревке вниз с третьего этажа нового дома. Я им много чего припомнить могу. Что говорить: расторопные ребята были!
В зале смеялись.
– Вот какие секреты открываются! Интересно! – заметил Круглов.
Ободренный смехом, Николай Сергеевич сказал, что из бывших озорников вышли культурные, передовые люди, как их здесь называют – «будущие строители», «молодые коммунисты». Со временем они могут и до крупных дел дойти – «во всесоюзном, так сказать, масштабе». Он благодарил от лица всех родителей школу и учителей.
– Вы, дружки, не забывайте, кому обязаны. Позор тому, кто из памяти свою школу выпустит и все, что в ней приобрел. Смотрите у меня! – Эти слова он выговорил грозно и, подняв худую, жилистую руку, погрозил выпускникам. – Ну… желаю вам!.. Пусть все, что замыслите хорошего, исполнится. Не обижайтесь!
Николаю Сергеевичу долго хлопали. Тоня старалась из-за спин соседей увидеть отца, опять усевшегося рядом с Варварой Степановной, но в это время Надежда Георгиевна сказала:
– Сейчас, товарищи, мы начнем вручать аттестаты.
Снова настала тишина. Тоня крепко ухватилась за Женину руку.
– В первую очередь будут вызываться окончившие школу с почетной наградой – золотой медалью, – раздельно произнесла Сабурова. – Попросим сюда Нину Дубинскую.
Сабурова пожала руку Дубинской и что-то сказала ей, но слова утонули в гуле приветствий. Держа обеими руками аттестат и коробочку с медалью, Нина спустилась в зал. Навстречу ей метнулись взволнованные родители. Докторша, не стесняясь, всхлипывала и повторяла:
– Ниночка! Голубчик! Медалистка!
– Кулагина Антонина!
Тоне показалось, что она очень долго шла, пока достигла лесенки, ведущей на сцену. Она с таким смятением взглянула на Сабурову, что Надежда Георгиевна улыбнулась. Приветственные слова не дошли до сознания Тони. В мозгу осталось только начало фразы: «С законной гордостью…» Она повторяла ее про себя, возвращаясь и чувствуя в руке, вдруг похолодевшей, теплоту прикосновения мягкой руки Сабуровой. На лестнице Тоня наступила на подол своего длинного платья и чуть не упала, но в ту же минуту ожидавший дочь Николай Сергеевич поддержал ее и бережно свел вниз.
– Ну, спасибо, дочка… Спасибо, Антонина Николаевна! – повторял он растроганно. – Утешила!.. Пойди к матери-то, покажи ей…
Твердые светлые глаза Варвары Степановны были влажны, когда она крепко поцеловала Тоню. Но мать сейчас же справилась с волнением и шепнула:
– Иди, Тоня, на место. А ты не мельтешись, Николаи Сергеевич, не мешай людям.
Но успокоить отца было невозможно. Он весь сиял, неудержимая улыбка расплывалась по его лицу. Завладев аттестатом и медалью, Николай Сергеевич то разглядывал их сам, то показывал соседям и все время возбужденно шептал что-то на ухо жене.
Золотые медали, кроме Тони и Нины, получили Илларион Рогальский и Толя Соколов, а серебряные – Лиза, Петя Таштыпаев и Ваня Пасынков.
Надежда Георгиевна стала вручать аттестаты.
Громадный, неуклюжий Николай Белов, выйдя на сцену, переступил с ноги на ногу, широко улыбнулся, ни слова не говоря, сгреб в свои медвежьи объятия Сабурову и расцеловал в обе щеки. Этот поступок Коли был встречен сочувственным смехом зала и президиума, а Надежда Георгиевна стала держаться в некотором отдалении от вызываемых выпускников, опасаясь, чтобы еще кто-нибудь не вдохновился примером Белова.
Передавая аттестат Мохову, она ласково сказала ему:
– Поздравляю, Андрюша! Держи свою путевку в жизнь.
Андрей необыкновенно громко, как он всегда говорил в решительные минуты, пробасил:
– Держу, Надежда Георгиевна, не выпущу!
Товарищи Мохова хохотали, а мачеха его, взволнованная до красных пятен на лице, всплеснула руками:
– И тут начудил, чортушко нескладное!
Ответную речь от выпускников держал Илларион. Он снял очки и вертел их в руках. Разгоревшееся лицо его казалось совсем мальчишеским, а близорукие глаза щурились растерянно и мило.
– Мы знаем, – говорил Ила, – сколько времени и труда отдали нам наши воспитатели, знаем, что ради нас они забывали свою личную жизнь. Всем, всем спасибо, всему коллективу преподавателей. Никогда мы не забудем Надежду Георгиевну. Около нее все становились лучше, честнее, каждый задумывался над своими поступками, проверял их. Она дала нам огромное богатство: веру в себя, в жизнь, в наше будущее. Такие педагоги, как она, Петр Петрович, Александр Матвеевич – преданные члены партии, люди больших знаний, высоких моральных качеств, – были нашими руководителями не только в учебе, но и во всех вопросах, которые нас волновали.
Ила вспомнил всех преподавателей, помянул добрым словом учителей младших классов, потом близорукие глаза его отыскали Новикову.
– Вот Татьяна Борисовна занималась с нами только полгода. Не сразу мы к ней привыкли. Были недоразумения. Но новый руководитель нашего класса работал с душой. Подготовку к экзаменам она вела, словно боевое задание выполняла. – Илларион улыбнулся, а десятиклассники шумно захлопали в ладоши, и он, стараясь перекричать аплодисменты, громко закончил:. – Все мы старания Татьяны Борисовны оценили и приносим ей большую благодарность!
Новикова, медленно краснея и прижав руки к груди, не сводила глаз с Рогальского. Тоня, глядя на нее, тоже захлопала изо всех сил.
Торжественная часть вечера кончилась. Выпускники вскочили с мест, кинулись поздравлять друг друга, подбегали к сцене, кричали приветствия учителям.
А Тоня, пожимая со всех сторон тянувшиеся к ней руки, вдруг вспомнила, что сказала ей Надежда Георгиевна, будто только теперь услыхала:
«С законной гордостью ты можешь принять этот аттестат и большую, почетную награду, которой удостоена. В течение десяти лет ты была украшением школы и ни разу не сбилась с пути, которым должен идти советский школьник, пионер и комсомолец. Иди и дальше так же прямо».
Глава девятнадцатая
Начался концерт. Нина Дубинская очень хорошо пела, Мохов читал речь о товариществе из «Тараса Бульбы», Петр Таштыпаев – отрывок из «Молодой гвардии», а Женя и трое мальчиков разыграли одноактную пьеску. Однако, как ни хорошо все это было, выпускники с нетерпением ожидали окончания концерта. Всем хотелось поскорее почувствовать себя свободными, двигаться, говорить, высказать родным, товарищам, учителям все, чем полно сердце.
И эта минута наступила. После концерта перешли в учительскую, где ждали накрытые столы.
– Ну и сервировка! – восторгались родители.
– Спасибо мамашам, их благодарить нужно, – заявила Лиза. – Всю красоту, что была в домах, сюда притащили.
«Красота» – фарфоровые и хрустальные салатницы, бокалы и вазы сияли на столах.
Секретаря обкома и Надежду Георгиевну усадили в почетные, очень неудобные кресла, принесенные из квартиры Дубинских. Сабурова покорно подчинилась, а гость сразу догадался, что сидеть будет неловко. Он мигом перешепнулся с Толей и Андреем, и ребята принесли ему простую белую табуретку– к ужасу докторши.
– Ну что это, молодые люди! – повторяла она трагическим шопотом. – Ведь позор, конфуз! Ах, боже мой! Василий Никитич! Кухонная мебель!
Секретарь успокоил ее, сказав, что во время ужина важно не на чем человек сидит, а чем его собираются кормить.
Зинаида Андреевна Соколова, чьи темные узкие глаза ярко блестели, поздравила Кулагиных.
– Дожили до денька, доктор! – сказал ей Николай Сергеевич.
– Да, да! Они счастливы, а уж мы, старое поколение, – вдвое.
– Протестую, мама! – крикнул Толя. – О каком старом поколении речь? Ты у меня совсем молоденькая!
– Ишь! засмеялась Варвара Степановна. – Приятно малому, что мать пригожая и молодая.
– Что вы, какая молодость!
– Самая настоящая! – серьезно сказал Николай Сергеевич. – Разве вы не чувствуете, сколько лет нам сегодня наши дети сбавили?
– За нашу дорогую школу! – провозгласил Рогальский.
– За школу! За Надежду Георгиевну!
К Сабуровой тянулись бокалы, руки. Далеко сидящие ученики бросали ей цветы. Она улыбалась, кланялась и, когда все выпили, чуть прикоснулась губами к своему бокалу.
– Что же не пьете? – спросил ее секретарь.
– Сердечница я, – тихо ответила Надежда Георгиевна, – никогда вина не пью. Ежегодно на выпусках огорчаются мои ученики.
Чудесный это был ужин! Все кушанья удались так, как могут удаться самой искусной хозяйке один раз в жизни. Роскошные нельмы и хариусы, высовывая удивленные морды из белых и красных соусов, глазели на веселье и словно предлагали съесть еще кусочек. Пироги блестели и, казалось, все еще наливались смуглым румянцем, хотя давно уже были вынуты из печей. Салаты удивительной остроты и нежности таяли во рту. А вино оказалось необыкновенного разлива. Оно было вином дружбы и радости и заставляло людей находить друг в друге новые, раньше незнаемые прекрасные качества, желать исполнения самых заветных, самых смелых мечтаний.
Тоня оглядывала стол. Все веселы, счастливы и бесконечно нравятся ей. Татьяна Борисовна! Никогда она не была такой… Говорит и двигается свободно, живо, лицо светлое. Как старательно она хозяйничает, всех угощает! Доктор Дубинский заставляет ее сесть, а Петя наливает ей вина… Как хорошо что и она радуется сегодня!
У Жени в глазах словно по свечечке зажжено… Ровное, теплое сияние. Михаил Максимович разговаривает с директором прииска, а рука его лежит на плече у дочери. Видно, каждую минуту ему нужно чувствовать Женю возле себя.
А какой Петр Петрович сегодня ясный! Вот к нему подходит Мохов, они чокаются. Андрей что-то горячо объясняет. Лиза накладывает на тарелку Анны Прохоровны всякой снеди, сама же смотрит на Андрея и не замечает, что на тарелке вырастает целая гора. Анна Прохоровна пугается:
– Побойся бога, безумная! Что я, крокодил или кто?
Мухамет-Нур объясняет ребятам, как он хотел бы, чтоб его братишка Митхат когда-нибудь стал похож на таких юношей, как Ила Рогальский или Толя Соколов.
– Правильно, Мухамет, – говорит Лиза. – И я хочу, чтобы наш Степа был таким, как они.
Она любовно смотрит на товарищей, а Мухамет, покрутив с сомнением головой, вежливо отвечает:
– Было бы хорошо, только… этот Степа, пожалуй, не сможет…
Тоня вдруг засмеялась, закинула назад голову и затрясла ею.
– Ты что? Что? – спросил, перегнувшись к ней через стол, Толя Соколов.
– Рада! – ответила она горячим шопотом. – Рада я, понимаешь?
Глаза Анатолия светились живым пониманием.
Она протянула ему бокал:
– Я тебя еще не поздравила. Ну… Желаю счастья!
– А я тебе… Большого-большого…
Они выпили, глядя в глаза друг другу.
Андрей Мохов пожелал произнести тост. Он долго молча смотрел на свой бокал, потом несколько раз повторил:
– Итак, товарищи…
– Ну, что же ты, Андрейчик? Смелее! – кричали ему.
– Нет, не могу! – решительно заявил Андрей. – Хотел сказать много, а на устах только одно: за Надежду Георгиевну!
Тост имел шумный успех. Торжественное «на устах» всем очень понравилось.
Удивил товарищей Ваня Пасынков. Он прочитал стихи, посвященные Сабуровой и совсем складные. Кончались они перефразированными некрасовскими словами:
Со всеми братски ты делилась Богатством сердца своего.
С последним тостом Надежды Георгиевны за молодежь все встали из – за стола, и выпускники устремились к Сабуровой. Лиза, повиснув у нее на шее, кричала:
– Мне всю жизнь, с первого класса, хотелось вас поцеловать, Надежда Георгиевна! Теперь я не школьница, я имею право. Почему Кольке Белову можно, а мне нельзя?
– Как с первого класса? – смеясь, возражала Сабурова. – Ты у меня тогда ведь не училась.
– Все равно! Я предчувствовала, что у меня будет такая учительница, как вы, и мечтала ее поцеловать!
Другие девушки с неодобрением поглядывали на Моргунову, но едва она отпустила Сабурову, начали проделывать то же самое, пока Татьяна Борисовна, решительно расставив руки не загородила директора школы:
– Товарищи, довольно! Дайте Надежде Георгиевне покой!
Перешли в зал. Из распахнутых окон тянуло теплой свежестью ночи. Под руками учительницы пения звенело старенькое школьное пианино. Тоне опять, как во время торжественного заседания и ужина, показалось, что наступает самый прекрасный час вечера.
«Павлик… И ты бы радовался сегодня, как я!» – подумалось ей.
Захотелось побыть одной, помечтать о том, что делал бы и говорил сегодня Павлик, но ребята вдруг зашумели, и музыка смолкла. Тоня увидела коренастого человека с глянцевиточерными волосами и множеством орденских ленточек на груди Окруженный молодежью, он входил в зал.
– Секретарь райкома комсомола! Товарищ Кычаков приехал! – крикнула Тоня так громко, что все обернулись к ней, а Кычаков засмеялся.
Илларион, совсем забыв свою обычную сдержанность бросился к приехавшему:
– Что же так поздно, товарищ Кычаков?
– В Шабраковской школе был. У них тоже нынче выпускной вечер. Ну, ребята, поздравляю вас! Знакомьте с вашими медалистами!
– Кулагина, Дубинская, сюда! А Лиза где? А Соколов?
Кычаков, пожимая медалистам руки, весело, чуть прищурясь, глядел на ребят.
– Золото из рук выпускаем, а? – сказал он словно про себя. – Ну-ну! Летите, товарищи, на большие просторы! А теперь расскажите, какие планы у вас.
Он расспрашивал, кто куда едет учиться, как проходили экзамены.
– Что отец пишет? – обратился Кычаков к Соколову. – Не скоро еще встретитесь? Значит, сына увидит уже студентом! Телеграмму-то отправил ему? Завтра пошлешь? Надо, надо скорее человека порадовать. Нелегко ему вдали от родины, от семьи… А у тебя, Кулагина, как дела с культработой? Сейчас, конечно, затишье?
«Всех помнит, а видел давно», – подумала Тоня и сказала, что с началом подготовки к экзаменам школьники действительно не могли отдавать культработе много времени.
Илларион и Митя Бытотов хлопотали около Кычакова. Им непременно хотелось зазвать его в учительскую и угостить ужином. Но он сказал, что ужинал в Шабраках, и попросил, чтобы на него не обращали внимания.
Он с интересом смотрел на танцы и вместе с ребятами смеялся над Лизой, которая резвилась, как пятиклассница. Она уверяла, что заставит Петра Петровича протанцевать с ней.
– Не верите? Вот глядите!
Лиза подбежала к завучу:
– Петр Петрович, вы никогда не танцуете на наших вечерах. Почему? Неужели не умеете?
– Да что же тут уметь? – ответил Петр Петрович, перегнувшись через окно и выбивая трубку. – Просто как-то оно… несолидно, что ли…
– Сегодня можно! Нам очень хочется, чтобы вы потанцевали!
– Ну, значит, придется доставить вам это удовольствие. Окажите честь, Лизавета Панкратьевна.
– Ой, что это вы, Петр Петрович, так меня величаете? – воскликнула Лиза.
– А сама, поди, рада! Я ведь еще зимой в лесу слышал, как вы мечтали, что вас будут по имени-отчеству называть.
Петр Петрович довольно ловко попал в ритм танца и, сильно притопывая, пошел с Лизой по кругу.
Александр Матвеевич не знал устали, и огненная шевелюра его мелькала во всех концах зала.
Тоня, танцевавшая со всеми, кто ее приглашал, почувствовала, что ей становится душно, и незаметно для друзей выскользнула из школы. Она медленно прошлась по двору, закинув голову и всматриваясь в далекие голубоватые звезды. Потом залюбовалась ярко освещенными окнами школы. Отсюда, из темноты, было очень интересно слушать музыку и смех, ловить взглядом проплывающие по залу пары. Вот Мохов подходит к Лизе, а та смеется и отрицательно качает головой. Какой обескураженный вид у Андрея! Конечно, Лизка отказывается танцевать с ним, говорит, что он и так ей все ноги оттоптал! Надо пойти поплясать с Андрюшей.
Тоня подбежала к крыльцу и с разбегу остановилась. По обе стороны дверей стояли люди и горели красные огоньки папирос.
«Секретарь обкома и Кычаков, – подумала Тоня, – покурить вышли…»
Ей показалось, что будет очень неловко, если она пройдет между ними и нарушит какую-то тихую минуту. Лучше подождать. Сейчас они докурят и войдут в дом.
Тоня отошла подальше и села на бревно. Но звуки разговора ясно долетали до нее.
– Да, золото из рук выпускаем… – задумчиво повторил Кычаков свои давешние слова. – Как бы ребята пригодились…
– Глаза и зубы на выпускников разгораются! – засмеялся Круглов. – Понимаю тебя.
– Да ведь люди во как нужны! – тихо и взволнованно произнес Кычаков. – Планы у нас большие – «громадьё», как Маяковский говорил, а народу, сами знаете, маловато. Таких ребят бы сразу в дело! Здоровые на подбор, сил, энергии хоть отбавляй. И способностями не обижены. Учился весь класс прекрасно.
Он помолчал и прибавил мечтательно:
– С такими горы своротить можно… Я вот сейчас часто в школах бываю и повсюду на окончивших с завистью смотрю. Ведь это целая армия!
– А до революции в нашей области тринадцать начальных школ было. И то учились только дети баев, чиновников и духовенства, – мягко вставил Василий Никитич.
– Были бы ребята нашими теперь вот, сейчас, – продолжал Кычаков. – Когда еще выучатся да назад приедут! И приедут-то не все.
– Да, – серьезно ответил Круглов, – с народом туго… Нелегко придется, Кычаков.
Они замолчали. Огоньки папирос разгорелись ярче.
– Ну, что делать! – послышался сильный голос Василия Никитича. – Молодежи нужно учиться, ты и сам хорошо понимаешь. А мы, брат, справимся, как бы трудно подчас ни было. Это тебе тоже понятно. Принимай пополнение из тех, кто останется, да смотри так устрой, чтобы они и здесь, работая, учиться могли. Пойдем-ка, я хочу с директором попрощаться – да домой. Завтра с утра областное совещание животноводов…
Они ушли в школу. Тоня медленно последовала за ними. Щеки ее горели. Она повторяла про себя нечаянно услышанный разговор. Ее товарищи и она сама – это сила, армия. О них говорят такие люди, как секретарь обкома партии и секретарь райкома комсомола. Уже сейчас, едва покинув школьные стены, бывшие десятиклассники могут стать нужными, необходимыми своему краю…
Эта мысль, впервые осознанная так ярко и четко, поразила Тоню. Ей хотелось сейчас же поделиться услышанным с товарищами, но она остановила себя. Разве кто-нибудь обронил ребятам хоть слово об этом? «Молодежь должна учиться», – вот что сказал Василий Никитич. Но они-то… Тоня и ее друзья, как они должны поступить?
«Нет, сейчас я ничего не решу… – думала она, сдвинув брови и глядя на веселье товарищей. – Завтра, потом…»
Она видела, как секретарь обкома искал глазами Сабурову, как весело Кычаков говорил с бывшими десятиклассниками, а в ушах ее все раздавались негромкие голоса и перед глазами горели красные огоньки, словно она все еще была в мягкой темноте двора, под голубоватыми звездами.
Тоню окружили друзья, и она еще раз оглянулась на Круглова, говорившего теперь с Надеждой Георгиевной.
Сабурова сидела возле сцены, где ей поставили кресло. Хотелось, чтобы о ней на время забыли. Так хорошо было смотреть на танцующую молодежь, потихоньку разбираясь в своих впечатлениях, подводя итоги. Но ее ни на минуту не оставляли одну. То и дело подбегали ученики, чтобы шепнуть ласковое и благодарное слово, узнать, не нужно ли ей чего-нибудь.
– Знаю, знаю, что вы меня любите, – повторяла Сабурова. – Идите, друзья, танцуйте, веселитесь.
Когда наконец она осталась одна, к ней подошел секретарь обкома:
– К вам не пробьешься – вы так окружены… Ну, довольны? – Он пристально посмотрел на нее и засмеялся: – Не совсем, правда? Вижу, что не совсем. Угадал? Ах вы, неугомонная душа!
– А ведь вы правы, – медленно заговорила Сабурова. – Как будто все хорошо… Молодежь чудесная, можно быть довольной, а какой-то червячок меня сосет. Кажется, будто отдала им не все, что могла, подчас дела хозяйственные, административные меня чересчур отвлекали… Словом, в чем-то я собою недовольна… Собою, не ими… Понимаете?
– Это хорошее недовольство, – ответил Круглов живо, – оно каждому настоящему работнику присуще. Может быть, в нем залог дальнейших успехов. Меня это ваше настроение радует, как все, что я вижу в школе. – Он поймал внимательный взгляд подошедшей Новиковой и обратился к ней: – Верно, товарищ Новикова? Хорошая школа! Полюбили вы ее?
– Так сильно полюбила, что сама себе удивляюсь, – просто и доверчиво отвечала Татьяна Борисовна.
– Чему же тут удивляться? Разве не естественно свою работу любить?
– Татьяна Борисовна ведь скоро покидает нас… – как бы вскользь заметила Сабурова. – Переводится в Москву.
– Вот как? – поднял брови секретарь. – А как же привязанность к школе?
– Куда я перевожусь? – звонко и совсем невежливо перебила его Новикова. – Как вам не стыдно, Надежда Георгиевна! После того, что я слышала сегодня от учеников? Даже не подумаю!
Глаза ее округлились от возмущения. Секретарь с улыбкой смотрел на нее:
– Но ведь хотели уезжать? Признайтесь.
– Думала иногда, что придется… Мне казалось – я провалилась, не умею преподавать…
– Это только казалось или было на самом деле?
– Казалось, казалось… – ответила Сабурова. – Будет преподавать хорошо.
Александр Матвеевич пригласил Новикову танцевать, и она ушла.
– Хорошая девушка, – сказал Сабуровой секретарь. – Самолюбива только очень и мнительна… Ничего, это все обомнется. Но вы-то знали, что она не уедет?
Глаза Сабуровой смеялись.
– А вы хитрая… – сказал секретарь. – У-у, политик! Ну, ведите свою линию. Вы молодежь понимаете. И позвольте вас поблагодарить, – продолжал он серьезно, – за прекрасный вечер, за хороших ребят. Мне нужно уезжать, к сожалению. Будьте здоровы, Надежда Георгиевна!
Выпускники не заметили, как уехали их гости.
Часа в три ночи преподаватели и родители разошлись. Уходя, Надежда Георгиевна сказала, что школа в полном распоряжении ребят и они могут веселиться сколько им угодно.
Тоня тихо беседовала с подругами, когда к ней подошел Соколов:
– Будешь танцевать со мной?
– Буду. А ты что так запыхался?
– Маму провожал… Спешил обратно. Боялся, что вы уйдете.
«Что ты уйдешь…» – поняла Тоня и положила руку на его плечо.
Они были под рост друг другу и долго плавно кружились по залу. Глядя на серьезное, даже торжественное, как ей показалось, лицо Анатолия, Тоня тоже примолкла.
Когда она устала, Толя подвел ее к окну. Они стояли, глядя на тающие звезды, пока Тоня не подумала, что молчание длится уж очень долго.
– Ты что-то хочешь сказать? – спросила она.
– Знаешь, – ответил Анатолий, все так же строго глядя на нее, – сейчас, пока мы танцевали, я все тебе сказал… Все, о чем ты не хотела слышать… Ты поняла, да?
– Солнце всходит, ребята! Идемте встречать! – крикнула Лиза.
И Тоня, мигом стряхнув с себя овладевшее было ею мечтательное настроение, быстро подала руку Соколову и подбежала с ним к Жене:
– Идем, Женечка, встречать утро!
Все высыпали на крыльцо. Над тусклой землей теплилось и дышало еще сонное розоватое небо. Во всем была просветленная сосредоточенность утра, когда горы, деревья и вода ждут солнца.
Первый чистый луч пробился из-за гор, упал на поселок, заиграл в траве, покрытой матовым холодком росы, на крышах домов и стволах деревьев.
Он осветил побледневшие лица юношей и девушек, заглянул в их немного запавшие от бессонной ночи глаза.
– Ребята, милые, хорошие… – в волнении говорила Тоня, умоляюще глядя на друзей, – я вижу, вы все устали. Только погодите еще, успеете отдохнуть. Ведь больше у нас никогда в жизни не будет такого утра! Может быть, никогда я не скажу вам того, что хочу сказать…
– А что ты хочешь сказать, Тосенька? – Глаза Жени обратились к Тоне.
– Говори, Кулагина! – закричали мальчики.
– Вот что. Я хочу спросить: вы чувствуете, какие мы счастливые? Очень счастливые, по-настоящему… Я это всегда, всегда знаю. Помнишь, Анатолий, я тебе еще зимой говорила?
– Помню, Тоня.
Не потому, что у нас чудесные преподаватели, школа, что мы ее кончили… То-есть не только потому… И не только потому, что все мы здоровы, молоды, дружны. Это нам дано в придачу. А вот просто знать, что мы – молодые люди нашей страны, нашего времени… Ведь это большая честь… Знать, что нас ждет работа, не тупая, бессмысленная, как у молодежи в буржуазных странах, а…
– …живая, творческая работа, – подсказал очень серьезно Илларион.
– Так вот: я хочу, чтобы каждый, каждый из нас, кому потом когда-нибудь будет грустно или трудно, вспоминал эту минуту и знал, что мы все равно счастливые, что бы ни случилось с нами.
– Будем вспоминать и знать, – тихо сказал Соколов. – Ручаюсь за всех, как староста класса.
– Нет, пусть каждый поднимет руку и скажет: «Обещаю».
Они так и сделали.
Петр Петрович, умытый и бодрый, войдя в школьный двор, остановился, увидев взметнувшиеся кверху руки и услышав взволнованное обещание.
– Принимаете пополнение? – громко спросил завуч, зная, что сейчас любому из выпускников трудно будет заговорить о пустяках и непременно затянется неловкое молчание.
Действительно, обрадованные неожиданной выручкой, мальчики встретили его преувеличенно радостно:
– Петр Петрович! Ура!
– Как хорошо, что вы пришли!
– Вы уже отдохнули, Петр Петрович?
– Часочек, – ответил завуч. – Потом зашел ко мне Александр Матвеевич, и мы с ним отправились проведать вас. А по дороге нагнали Татьяну Борисовну. Вот они идут.
Александр Матвеевич, видно, только что выкупался. Он был свеж и весел, выглядел настоящим здоровяком и так понравился мальчикам, что они опять закричали «ура».
Татьяна Борисовна спросила, улыбаясь:
– Товарищи, у вас, наверно, можно напиться чаю? Такая рань… хозяйки спят еще… а пить очень хочется.
Мальчики побежали ставить самовар, и Александр Матвеевич с ними.
– Славный человек, – сказала Новикова, глядя, как физкультурник ловко перепрыгнул через скамейку. – Чем-то он очень привлекателен для молодежи.
– Красивый, веселый… – ответил Петр Петрович, медленно разжигая трубку. – Сила есть, бесстрашие, физическая привлекательность… Это ведь тоже на людей действует, помимо внутренних качеств. А у него и внутренние качества хороши.
Татьяна Борисовна вспомнила озабоченную доброту на лице Александра Матвеевича, когда весной он ожидал у школьных ворот первоклашек, чтобы перенести их через большую лужу. А как он работал зимой в лесу и в ледоход у канавы!.. Все получалось у него ловко и красиво.
Она посмотрела на Петра Петровича. Этот человек неловок и некрасив. Может быть, он немного завидует своему молодому товарищу…
– Пойдемте чай пить, Петр Петрович, – сказала она. – Хорошо с утра напиться чаю не в одиночестве, а в веселой, дружной компании. Весь день будет удачный.
– Хм!.. Вы так полагаете? – спросил Петр Петрович и послушно пошел за Новиковой.
Около шести часов мимо школы прошел голубой автобус из Шуги, уже выгрузивший пассажиров и отправлявшийся в обратный рейс. Милиционер Миша сменился с поста и, уходя спать, крикнул ребятам: «Привет, товарищи!» Закричали гудки, в шахту отправилась дневная смена. Несмотря на ранний час, было жарко, и Петр Петрович уверял, что соберется гроза.
Выпускники, перед тем как разойтись окончательно, играли во дворе в горелки. Горел Андрей Мохов. Подняв голову, он медленно, нарочито растягивая слова, выкрикивал:
Г ори, гори ясно,
Чтобы не погасло!
Г лянь-ка на небо – Птички летят,
Коло-коль-чи-ки зве-нят!
Лиза и Илларион пронеслись мимо Мохова и перед самым его носом схватились за руки.
– Зеванул, брат! – заметил Коля Белов.
Следующую пару – Александра Матвеевича и Стешу Сухих – Андрею тоже не удалось разлучить. Стешу он почти настиг. Девушка заметалась около крыльца, не зная, в какую сторону податься, но Александр Матвеевич обежал большой круг и протянул ей руку в тот момент, когда она уже взвизгнула, считая себя пойманной.
Не успел Андрей в третий раз закончить свое заклинание, как Тоня и Петя, быстро поменявшись местами, выбежали далеко вперед. Андрей устремился за Тоней, но она бегала очень быстро. Мохов несколько раз протягивал руку, уверенный, что «запятнает» Тоню, однако девушка увертывалась. Гонясь за ней, Андрей почти наскочил на Петра, пролетел мимо, вернулся и, споткнувшись, растянулся на земле.
Пока он поднимался, хохочущая Тоня взбежала на крыльцо и оттуда протянула руку Пете.
Мохов поднялся с земли и погрозил Таштыпаеву кулаком. Тоня взглянула на него и снова захохотала: кончик носа у Андрея был выпачкан.
– Умру сейчас! – вопила Тоня, повалившись на перила. – Ребята, поглядите на Андрюшку! Чистый клоун!
Товарищи ее тоже смеялись, но вдруг она услышала серьезный и отрывистый голос Петра Петровича. Пять минут назад он говорил совсем иначе.
Тоня сбежала с крыльца. Выпускники окружили двух мальчишек: Степу Моргунова и Митхата.
– Ну, и что же? Что? Говори! – кричала Лиза, тряся Степу за плечи.
– Да пусти ты меня! Думает, если школу кончила, так можно измываться! – сердито сказал Степа, дернув плечом и высвобождаясь. – Ну, и мама сказала, чтобы ты шла домой.
– Вот наказанье! Неумный парень! – горячилась Лиза. – Я тебя спрашиваю не что мама сказала, а где он, куда девался?
– А домой поехал. Шофер Андрон Трескин в Шабраки как раз уезжал и взял его в машину.
