Текст книги "Чистое золото"
Автор книги: Мария Поступальская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)
Мария Поступальская
ЧИСТОЕ ЗОЛОТО
Повесть
ЗОЛОТО НЕ ЗОЛОТО,КОЛЬ НЕ БЫЛО ПОД МОЛОТОМ.
Народная пословица
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
«Жили-были девочка и мальчик…
Они жили не в большом городе, не в широкой степи, не у синего моря, а за горами, за долами, в дремучем лесу. Лес этот стоял на краю большой чудесной земли…»
Так можно было бы начать сказку о детстве Тони и Павлика. И Тоня повторяла про себя эти слова, стоя на высоком табурете и вешая на елку маленького ватного парашютиста.
Десятиклассники украшали к празднику большой школьный зал. Было шумно, но Тоня не слышала ни смеха, ни говора друзей.
Она всегда помнила о Павлике; с ним была пройдена большая часть ее восемнадцатилетней жизни. Но сегодня, в звездную новогоднюю ночь, ей впервые захотелось рассказать самой себе историю их дружбы так, словно она читала об этом в книге.
«Девочка была… Какая же я была в детстве? – спросила себя Тоня, и ответить оказалось так трудно, что она отмахнулась от вопроса. – Девочка была обыкновенная, а мальчик рос умным, смелым и сильным. Он ушел на войну, защищать свою родину, и… не вернулся».
Сказка неожиданно кончилась так быстро и печально, что Тоня обрадовалась, когда Лиза Моргунова окликнула ее:
– Ты спишь, что ли, Антонина? Возьми бусы!
Тоня заторопилась, взяла связку разноцветных бус и принялась укреплять на елке.
– Иду, иду! – звонко крикнула Лиза друзьям, звавшим ее в другой конец зала. Там девушки разбирали спутанную груду флажков.
В зал вошел секретарь школьного комсомольского комитета Илларион Рогальский. Он и сегодня, среди предпраздничного оживления и суеты, был очень спокоен и даже несколько величав. Только чудесный розовый румянец, оживлявший его правильное лицо, был, пожалуй, ярче, чем обычно.
Широко расставив длинные ноги, Илларион внимательно осматривал елку.
– Хорошо, – сказал он решительно и, сняв очки, начал их протирать.
Когда Ила был доволен или смущен, он снимал очки.
Тоня знала эту его привычку и всегда с интересом следила, как серые блестящие глаза Рогальского, казавшиеся под стеклами строгими и холодными, становились вдруг добрыми и немного растерянными.
– Совсем хорошо! – повторил Рогальский. – Не зря потрудилась, Кулагина!
Тоня была членом комсомольского комитета и ведала культмассовой работой в школе. Для новогоднего праздника она немало потрудилась. По вечерам у Тони собирался ее актив – ребята из девятого и восьмого классов. Они делали игрушки, готовили малышам подарки.
– Очень рада, что нравится, – скромно отозвалась Тоня и, не удержавшись, прибавила: – Я думаю, в Москве, в Колонном зале, елка не богаче.
– Ну-ну, без зазнайства! В Колонном зале, брат, там такое, что нигде не увидишь… Да! – оживился Илларион. – Второклассники, оказывается, тоже игрушки мастерили… Моргуновой братишка целый короб приволок.
В дверях показалось курносое смеющееся лицо Степы Моргунова. Мальчуган сиял, но, увидев свою старшую сестру, Лизу, чуть помрачнел, а Лиза сейчас же сурово окликнула его:
– Степка! Опять по ночам бегаешь! Зачем явился? Почему не спишь?
– Десятый час – не ночь, во-первых, – с достоинством ответил Степа, – а во-вторых, я же по делу. Игрушки принес… Тоня, скажи ей!
– Давай, давай свои игрушки, а сам беги домой, – улыбнулась Тоня. – Нечего тебе тут рассматривать! Завтра неинтересно будет.
Когда Степа, недовольно шмыгнув носом, ушел, она с укором взглянула на подругу:
– Эх, воспитательница! Всё окрики…
– Тебе бы такого братишку, хлебнула бы с ним горя! – уже добродушно ответила Лиза, щуря светлозеленые озорные глаза и закидывая за спину каштановые, с рыжим отливом кудри.
Тоня принялась убирать упругие ветви, густо обвешанные игрушками, нехитрыми грибками, фонариками и звездочками из Степиного короба.
– Я отплываю, товарищи, – сказал Рогальский.
– Постой, Ила! – спохватилась Тоня. – У нас на завтрашний утренник выделено трое распорядителей. Я сама хотела дежурить, да уступила Лене Барановой. Ей очень хочется. Ее сестренка и маленькие братья придут на елку.
– Ну что ж, – согласился Илларион. – А ты отдохни – заслужила… Баранова-то здесь?
Круглолицая девятиклассница Лена подбежала к нему.
– Мне в клуб еще надо зайти, – сказал Рогальский. – Пойдем-ка вместе, по дороге насчет утренника поговорим. А вы кончайте тут, девчата.
Он ушел и увел с собою нескольких ребят. В зале остались Тоня, Лиза и Нина Дубинская.
Подруги работали молча. В школе было тихо. Сияли стекла дверей и шкафов, светились чисто вымытые бревенчатые стены. В печах трещало и пело пламя, и во всем доме пахло оттаявшей хвоей.
Тоня вынула из короба последнюю игрушку и залюбовалась ею. Это был деревянный горный козел с крепкой, красиво изогнутой шеей.
«Не второклассников работа. Толька Соколов резал», – решила Тоня.
Такого козла она видела однажды в детстве в осеннем лесу. Ржавая и золотая листва под ногами шуршала тогда таким же сухим, бумажным шелестом, как разноцветная гирлянда флажков, которую ее подруги прилаживали под потолком зала.
Она, Павлик и Коля Белов сидели на берегу речки. Лес был тих, ребята примолкли. Вдруг Павлик поднял руку и движением бровей указал на другой берег. Там на поваленном дереве около большого камня стоял красавец козел, подняв надменную голову и выпятив грудь.
Коля Белов не удержался и свистнул. Козел, подогнув передние ноги, перемахнул через камень и исчез.
Павлик долго ругал Колю, а Тоне навсегда запомнился летящий в светлом небе над рыжим обомшелым камнем зверь, как запоминается четкий и строгий рисунок.
– Все игрушки повесила? Помоги-ка нам! – крикнула с лесенки Лиза.
Тоня спрыгнула с табурета и подала подруге конец бечевки. Лиза укрепила бечевку на стене.
– Красота! – сказала она. – Надежда Георгиевна будет довольна. Она говорила: «Первый послевоенный год встречаем. Постарайтесь, девушки».
– Правда, красиво, – медленно сказала беленькая деловитая Нина Дубинская. – Давно мы так нарядно школу не украшали!
Пестрая бумажная сетка, растянутая под потолком, колыхалась. Свет ламп, пробиваясь сквозь нее, отбрасывал легкие тени.
– Все! – крикнула Лиза. – Тоня, ты говорила, что маме должна помочь? Иди. Мы теперь вдвоем управимся.
Тоня прошла коридор, где слышнее было пение огня в печах, а на полу играли дрожащие отсветы, и спустилась по лестнице.
– Не беспокойся, Маруся, я сама… – сказала она круглолицей девушке и сняла с вешалки свою шубу.
Сегодня в раздевалке было пусто. Старшеклассники уже разошлись. Вот синяя с серым барашком шубка и такая же шапочка Нины, вот новый полушубок Лизы и ее пуховый платок. А меховая шуба – Женина. Женя украшает учительскую.
Входная дверь завизжала. Сначала показался огромный ворох заснеженных еловых ветвей, а затем уже принесший ветви человек.
– Дед Мороз, что ли? – засмеялась гардеробщица Маруся.
Ветви упали на пол. Дед Мороз стоял перед Тоней. Он был высок и тонок. Глаза его блестели смущенно и мягко под тяжелыми седыми ресницами. Не больше восемнадцати лет было этому деду.
– Толя? Ты в лесу был?
– Да… Принес вам веток, – ответил Толя. – Подумал – пожалуй, не хватит, побежите в лес на ночь глядя, а мороз-то забирает…
– Ну, спасибо тебе!.. А я только что на твоего деревянного козла любовалась.
– А! Это я для Степы Моргунова резал…
Анатолий замолчал и начал сосредоточенно рыться в кармане.
– Такой зверь в хозяйстве не пригодится? – спросил он и показал маленького, старательно вырезанного из дерева медвежонка. – Только это не на елку. Это тебе.
– Какой хороший!
Толя Соколов славился в классе как искусный резчик. Каждая девушка мечтала иметь хоть одну вырезанную им фигурку. Но Анатолий дарил свои изделия только малышам, да у Тони собралась целая полочка таких игрушек.
Тоня полюбовалась медвежонком и спрятала его.
– Ты что, уходишь? – спросил Соколов.
– Ухожу. Отдай ветки Лизе. Она наверху с Ниной.
Тоня уже надела шубу и натягивала варежки.
– Постой… – Анатолий прикоснулся к ее руке. – Так давно мы с тобой не говорили… У тебя нового ничего нет?
– Нет, – отрывисто сказала Тоня и потянула к себе входную дверь.
Ветер утих. На высоком небе вздрагивали большие звезды. Под ногами поскрипывал снег. Горы тесно обступили поселок.
Как всегда ночью, горы, дома, деревья казались чужими, незнакомыми, хотя были известны до мелочей.
Тоня с детства любила придумывать всякие истории – то страшные, то грустные, то смешные, и, если возвращалась домой одна в поздний час, всегда воображала себя усталым путником в незнакомом месте.
Путник идет и дивится: куда же это я забрел? Какие сердитые огромные горы, высокие черные деревья, крепко запертые дома!.. Постучаться бы, да боязно. Вдруг откажут хозяева в ночлеге…
Печальные мысли «путника» обрывались у маленького крылечка. На вопрос матери: «Ты, Тоня?» – «путник» отвечал: «Я, мама», и, входя в тепло и свет родного дома, Тоня наспех доканчивала свою историю. Кончились мытарства «путника». Отыскал он пристанище.
Иногда игра продолжалась за чаем, и Тоня невпопад отвечала матери, вглядываясь в ее лицо чужими глазами. «Чисто живут, – думал «путник». – И женщина какая славная! Забот, видно, у нее немало, а в доме порядок».
Так, на мгновенье увидев свой дом и родных со стороны, Тоня сильнее чувствовала кровную, живую связь с ними. В эти минуты она, не щедрая на ласку, прижималась к плечу матери, шутила с отцом.
Но сегодня Тоня была далека от привычной игры. Выйдя из школы, она отчужденно оглядела поселок, стиснутый горами, и даже подумала с горечью: «В диком месте живем… А променяла бы я это «дикое место» на какое-нибудь другое? – тут же с упреком спросила она себя. – Нет, нет, ни за что!»
Глубоко засунув руки в рукава полушубка, Тоня шагала к дому, сосредоточенно думая о своем крае, о семье и о Павлике – потерянном друге.
Ей снова казалось, что она раскрывает давно прочитанную книгу. Отдельные воспоминания возникали точно маленькие, ярко раскрашенные картинки. Одна картинка вызывала другую, и все они заставляли все дальше и дальше уходить по длинной, извилистой дороге в таинственный край детства. В этом краю шумела буйная трава. Когда-то примятая Тониными босыми ногами, она выпрямилась теперь и скрыла маленькие детские следы. И светлая вода в речке, где купались ребята, ушла далеко к морю, и ветер, которому они радостно подставляли лица, давно улетел.
Прииск Таежный, где жили Тоня и Павлик, раскинулся в глубокой котловине. В одном логу стоял поселок, в другом – шахты.
Со всех сторон прииск окружали горы. Сходя сверху в поселок, люди говорили: «Иду вниз», а «низ» этот был тоже высоко в горах. Чтобы добраться до города, лежащего действительно внизу, на равнине, нужно было долго ехать на автобусе по петляющей пологой дороге.
Горы заросли могучим кедром, лиственницей, пихтой. Над мохнатыми вершинами их поднимался угрюмый голец[1]1
Голец – гора с голой, не покрытой лесом, вершиной.
[Закрыть], и гладкая верхушка его была похожа на лысый череп старика среди кудрявых голов младших товарищей.
Издавна люди добывали здесь золото. Прииск был старый, но все не иссякал. В поселке жили семьи, в которых не только отцы, но и деды были золотоискателями.
Здесь, на прииске Таежном, Тонин отец, Николай Сергеевич Кулагин, прошел долгий и нелегкий путь от мальчика-откатчика до горного мастера. Здесь стал знаменитым забойщиком отец Павла – Кузьма Петрович Заварухин. Оба знали темноту и унылость прежней горняцкой жизни.
Тоня родилась в героический год первой пятилетки, Павел был двумя годами старше нее. Рассказы отцов о далеких дореволюционных днях казались детям страшной сказкой. Не верилось, что когда-то на Таежном не было клуба, школы, детского сада… На прииске жил «хозяин», пути из тайги оберегали «стражники», чтобы люди не могли тайком унести золото. Да мало ли еще было чудного и непонятного!..
Не только взрослые, но и ребята на прииске постоянно говорили о золоте. В прежние времена неумелые детские руки рано приучались управляться с ковшом и лотком. Летом даже шестилетние мальчики промывали золотоносные пески.
Тоня и Павел тоже с младенчества слышали разговоры о высоком или низком содержании металла в промытой породе – «шлихе», о «мясниковатых», то-есть вязких, или о сыпучих песках, о золоте знаковом и подъемном[2]2
Знаковое золото – находящееся в породе в виде песчинок, небольших частиц. Подъемное золото – отдельные самородки, которые не требуют промывки породы.
[Закрыть]. Все это было привычным, но большого места в жизни не занимало. Их детство не было омрачено тревогой родителей о будущем. Засыпая или просыпаясь, ребята не видели потускневших от заботы лиц, не слышали тоскливых разговоров о том, что не удается свести концы с концами и нужно послать детей на подработки.
Если и бывало родителям подчас трудно, то о таком выходе из положения все-таки никто не думал. Ни Тоня, ни Павлик не знали тяжелого труда, не ворочали лотков с породой. Впечатления бытия широко и свободно ложились в их сознание и делали детей счастливыми, с тех пор как они помнили себя.
Павлику любовь к тайге передалась от хакасской бабушки Арины, матери отца. Эта огромного роста старуха с чуть рябоватым лицом часто приходила к Заварухиным из деревни Белый Лог, где у нее был домишко. Попыхивая трубочкой, она подолгу разглядывала внука. Смуглый, с большими синими глазами малыш нравился ей. Она с одобрением говорила Дарье Ивановне, матери Павла:
– Сурьезный растет. Смотрит строго, без хитрости. И крепкий. Толк из него будет.
Видя, что Павлик занимается кубиками или картинками, бабушка предлагала:
– А ты брось-ка, Павлуша, всю эту ерунду. Идите с Тонюшкой на волю, свет посмотрите.
И два маленьких человека отправлялись исследовать мир.
Они открывали то «конскую яму», из которой пили лошади, то старую, брошенную баньку, то заросли малины на задворках.
Яма казалась страшной и глубокой. Над ней нагнулась кривая черемуха, и круглые белые лепестки плавали на темной воде. В баньке было прохладно и совсем уже страшно. В ней застоялся запах дыма и сырости. На крыше росли розовые свечи иван-чая, порог источили муравьи. А в малиннике, где под жесткими, с белой изнанкой листьями прятались толстые холодные ягоды, жила рыжая мышь. Порой она появлялась, смотрела на детей, умывалась, встав на задние лапки, и исчезала при первом шорохе.
Иногда ребята пропадали надолго, и матери начинали беспокоиться. Бабушка, посмеиваясь, утешала:
– Не пропадут, дайте им размяться-то… Захотят есть – небось живо придут.
Но Варвара Степановна Кулагина, зная, как муж любит дочку и как будет огорчен, если, вернувшись с работы, не найдет Тоню дома, отвечала:
– Малы еще, чтобы на них полагаться. Пойдем-ка, Дарья Ивановна, поищем.
В поселке все привыкли к тому, что под вечер на улицах показываются две матери и заглядывают во все закоулки, отыскивая ребят. Статная Варвара Степановна шла не торопясь, маленькая Дарья Ивановна семенила за ней.
Ребят отыскивали, приводили домой, умывали, а на другой день они снова исчезали до вечера.
Когда дети подросли, они часто гостили по нескольку дней у бабушки Арины в Белом Логу. Она и ее сосед, охотник Ион, сделались главными наставниками и утешителями Павлика, а значит, и Тони.
Бабка Арина Афанасьевна была женщина невиданной силы. Однажды она остановила огромного быка, схватив его за рога, легко поднимала пятипудовые мешки с солью или мукой, очень метко стреляла и до семидесяти лет лазила на высокие кедры, когда осенью люди отправлялись «ореховать».
Путешествие в тайгу за кедровыми орехами всегда было для ребят большим событием. Выезжали на нескольких подводах, возили с собою хлеб, крупу, мясо. В тайге ставили балаганы и устраивались с семьями по-домашнему на неделю и дольше.
Дни стояли теплые, тихие, но к вечеру свежело. Ярких летних цветов уже не было. Тайга убиралась в сквозное золото лиственниц, красноту ягод, тонкое серебро паутины.
На Тоню тайга производила ошеломляющее впечатление, а Павлик то начинал громко петь, то пытался взбираться на деревья, то кувыркался. Детей поражала душистая тишина и теснота тайги. Густые толпы огромных кедров, трухлявые, поверженные стволы, которые неожиданно проваливались под ногами, высокие стены молчаливых трав на лесных полянах – еланях – все это было большим, заманчивым и немного пугающим.
Зато как радовал светлый родничок под корнями корявой сосны, луч солнца на яркой подушке мха, усеянной крохотными росинками, румяная россыпь брусники! Увидя такой уголок, дети вскрикивали, на мгновенье замирали и затем летели со всех ног к облюбованному месту.
А вокруг шла работа.
Мужчины колотили по стволам кедров большими деревянными чурбанами. Грузные, растрескавшиеся шишки сыпались на землю.
Бабка Арина не позволяла бить по тем деревьям, которые облюбовала для себя. С бойком-молотком на длинной ручке, она сама взбиралась на верх кедра и сбивала шишки.
– Ой-ё-ё! Павлик! Тоня! Где вы там? Лезьте сюда! – кричала она детям.
Крохотные под исполинским деревом, они стояли внизу и, задрав головы, смотрели на бабушку. Однажды Павлик неожиданно расплакался:
– Ой, да бабушка назад не вернется!..
– Это почему? – спросил старый Ион.
– Шибко высоко, однако!
Дети подбирали шишки и хвастались друг перед другом:
– Какая у меня большенная!
– А эта-то! Гляди, бабушка!
– Расшеперилась… – говорила басом только что спустившаяся с дерева бабушка и закуривала трубку.
По вечерам разводили костер, и люди работали, сидя у огня. Деревянный валек катал шишки по чурбану с насечками. Чешуйки – дети называли их «копеечками» – отскакивали. Потом женщины начинали трясти решета, которые пропускали орешки и задерживали чешую. Орехи ссыпались в мешки. Дома их прокалят в печке, и на всю зиму у детей будет лакомство.
Тоня и Павлик, уставшие за день, перепачканные смолой, съедали свою кашу и засыпали под стук валька.
Когда работа кончалась и бабушка, взяв детей на руки, как котят, уносила их в балаган, они на секунду приоткрывали глаза. Они видели шатающиеся тени, освещенный высоким пламенем костра куст можжевельника и конскую морду с крупными диковатыми глазами.
А кругом глухой стеной стояла «чернь» – тайга. Она только чуть-чуть расступилась, чтобы дать место их маленькому лагерю. Непривычному человеку могло прийти в голову, что достаточно людям перестать двигаться – и тайга набросится на них, сомкнется, затянет поляну кочками, мхами, забросает валежником. Балаганы превратятся в груду обомшелых досок, кони в белеющие среди зелени кости, хмель и повилика всё заплетут и скроют людские следы.
Да и выросшие здесь люди хоть не боялись тайги и хозяйничали в ней, но остерегаться не забывали.
Когда переходили с места на место, лошадей оставляли под присмотром, а детей переносили на руках. Нельзя маленькому ребенку ходить по лесу, где трава бывает выше взрослого человека. Недолго потеряться, сгинуть.
Ион таскал Павлика за спиной в мешке, а бабушка смеялась и спрашивала:
– Однако, много малины ты, Ион, набрал! А у меня одна ягодка только, да зато хороша!
Она подмигивала Тоне, которую несла на руках, и прикладывала свою морщинистую щеку к лицу девочки.
Придя к новой стоянке, Ион раскрывал мешок и низко кланялся Павлику:
– Тарыбалыш! Приехали!
Иногда старик находил и показывал детям беличий запас – пуда полтора орехов в дупле. Он ссыпал орехи в свой мешок, но часть их непременно оставлял белке. Чистенький, ловкий зверек смотрел с соседнего кедра, как расхищают его добро, и не успевали люди отойти, как он бросался к своей кладовой. Ион его не трогал. «Белковать» ходят позже – зимою.
Эти поездки навсегда запечатлелись в цепкой памяти девочки, а мальчика накрепко привязали к тайге.
Тоня была права, называя своего друга сильным и смелым. Но она выросла в таежных горах и не понимала, как отличалось детство ее и Павла от детства сверстников, живущих в городах.
Павлу было всего шесть лет, когда он поймал первого серебряного хариуса и, пыхтя, принес домой ведро, где плескалась рыба. После этой удачи его нельзя было оторвать от воды.
Мальчик поеживался от утреннего холодка и знакомого каждому рыболову нетерпения, когда над протокой рассеивался плотный туман и солнце чуть трогало розовым светом воду и прибрежные кусты. Рыба в эти часы «плавится» – играет, выскакивает из воды за мошкой, и не успевают рыбаки закинуть удочку, как она уже клюет.
А ночью, при луне, идет ловля неводом. Ион стоит на берегу и держит конец, а Павлик плывет в лодке, и невод тянется за ним Они разводят огонь у воды и жарят рыбу на палочке. К свету костра идут из глубины жирные налимы. Рыбы столько, что старик и мальчик вдвоем не могут унести добычу и зовут на помощь ребят.
Когда Павел перешел в пятый класс, Ион стал брать его с собой и на охоту. По утренней росе они пробирались к озерцу и усаживались в «скрадку» – тщательно замаскированное ветвями и травой укрытие. Здесь ждали, пока подплывут утки. Птицы прилетали сюда еще с вечера. Павлик с Ионом пускали на воду утиное чучело. Утки с лёта видели, что на озере живут их подружки, значит место безопасное, и опускались ночевать.
Выстрел утром далеко слышен. Слышит его и бабка Арина у себя в Белом Логу. Она доит корову и гадает, не внук ли стрелял. И Павлик приходит к ней мокрый, иззябший, веселый. Он отдает бабушке двух уток, а сам укладывается спать и просыпается, когда солнце стоит уже высоко, а на столе его ждут зажаренные утки.
Тоня сама не участвовала в охоте, но всегда с нетерпением ждала Павлика и жадно спрашивала его обо всем, что он видел.
Весною Ион и мальчик делали из старого патрона и деревяшки свисток и уходили в лес приманивать бурундуков. Лиловые пушистые анемоны качались среди невысокой еще травы. Светлые, собранные маленькими веерами листики смородины назойливо лезли в глаза. Бурундук откликался на свист и проворно прибегал, посвистывая сам. И всякий раз Павлика поражало простодушное любопытство рыженького зверька с черными полосками на спине. Ион уверял, что бурундука погладил медведь и от его когтей остались эти полоски… Уже поняв, что подруги здесь нет, зверек не уходил. Он влезал на дерево и сидел неподвижно, глядя на людей. Он не трогался с места и когда Ион накидывал на него волосяную петлю, прикрепленную к длинной палке. Иногда петля задевала толстую щеку бурундука, но и это не спугивало его. Рывок… Петля затягивалась, и через минуту Ион вынимал из нее неподвижную тушку.
Эту охоту Павлик скоро разлюбил. Доверчивые бурундуки чуть ли не сами лезли в петлю. Мальчик жалел их.
Ион водил его на тетеревиный ток, и Павлик любовался пляской краснобровых косачей рано поутру, когда они чуфыкают среди тяжелых, мокрых ветвей и клочьев уползающего тумана.
Старый хакас научил мальчика устраивать солонцы для горных козлов. Павлику было четырнадцать лет, когда он сам насыпал соли на голую землю и начал ждать первого дождя, который смоет следы человека и растворит соль.
После сильного ночного ливня мальчик и старик засели в скрадку, недалеко от солонца. Скрадок было две. В зависимости от направления ветра надо было переползать то в одну, то в другую. Ветер должен идти от зверя к человеку, и если ветер менялся, человек тоже менял убежище. Их донимали комары, но закурить трубку, чтобы отогнать их дымом, Ион не мог: лесные животные издали чуют табачный дым.
Рявканье козла сначала доносилось издали. Потом наступила долгая тишина. И неожиданно козел вышел из чащи. Он долго стоял неподвижно, приподняв голову, и «выслушивал». Прозрачные золотые глаза его были тверды и спокойны. Ему казалось, что опасаться нечего.
Он начал лизать соль, увлекся, перестал поднимать голову и слушать. Павлик, не дыша ждавший своей минуты, выстрелил, но в ту же секунду прозвучал и выстрел Иона. Старик уверял, что козла убил Павел, но торжество мальчика было неполным: втайне он не был уверен, что именно его пуля сразила козла. А еще через год, осенью, во время «рева» маралов[3]3
Марал – сибирский благородный олень. Из молодых рогов марала – пантов – приготовляется ценное лекарство.
[Закрыть] Павел упросил Иона попробовать в тайге маралью дудку.
– Зачем тебе? Ведь маралов бить нельзя. Запрещено, – говорил старик. – Дудка-то у меня давным-давно без дела лежит…
– Поглядеть на них охота, Ион!..
Протяжный, «задушевный», как говорил старый охотник, рев маралов несся по утрам из глубины тайги. Мальчик жадно прислушивался к этим звукам, то жалобным, то торжествующим.
Маралы отвечали призывам дудки, но сами не показывались, и Павел уже потерял надежду увидеть их. Наконец однажды, пробираясь с Ионом по глубокому узкому распадку, он услышал над собой треск сучьев, поднял голову и увидел марала. Зверь стоял на заросшей кустарником скале. Бока его вздымались. Мощные рога были откинуты на спину.
– Эх! – восхищенно прошептал Павел.
Марал на миг задержался на скале и метнулся в чащу, а на скале зашевелилось что – то мохнатое и огромное. Едва успев сообразить, что это медведь, Павел выстрелил. Зверь вздрогнул, заревел и сделал несколько шагов к краю скалы, пробуя спуститься. Павлик выстрелил еще и еще раз. Медведь упал.
Но когда молодой охотник, не помня себя, взлетел на скалу, животное поднялось и двинулось к нему. Ион снизу, со дна распадка, прицелился и почувствовал, как дрогнула его всегда уверенная рука.
Но у медведя не хватило силы. Он был трижды ранен. Огромная туша рухнула на землю.
В тот вечер старик пришел к Дарье Ивановне, поклонился ей и подал большой туес с медом:
– Охотник у тебя вырос, Дарья. Поздравлять я пришел. Будем чай пить!
Если в тайге и на реке Павел чувствовал себя как дома, то в школе верховодила Тоня. Она всегда первая читала интересные книги, зачастую объясняла другу уроки.
Училась она легко. Радость узнавания нового окрыляла Тоню все годы школьной жизни. Но в раннем возрасте бывали у нее дни, когда уроки не шли в голову. В таком настроении она могла весь вечер просидеть за «посторонней», как говорил отец, книгой или проболтать с подругой и только утром наспех просмотреть заданное. На уроках Тоня становилась рассеянной и озерной, а дома держалась очень независимо, словно пытаясь отстоять свою незаконную свободу.
– Антонина опять дурит! – с тревогой замечал отец, ревниво следивший за успехами дочери.
– Пусть немножко разомнется… – тихо отвечала мать. – Совесть у нее есть. Побегает да опять за книжки сядет.
Так и бывало. Однажды утром Тоня просыпалась и ощущала живейшее удовольствие от мысли, что сейчас пойдет в школу. К ней возвращались внимание, интерес к наукам, и с особенным усердием она просиживала вечера над учебниками.
Тонины срывы невероятно сердили Павлика. На него жалко было смотреть, когда Тоню вызывали к доске. Он краснел, перебирал без толку книжки и облегченно вздыхал, видя, что Тоня с тройкой возвращается на место.
Позднее эти припадки лени и озорства прошли бесследно. Тоня даже возмущалась и не верила, когда другие вспоминали о них.
У Павла занятия всегда шли ровно, хотя и не так легко, как у его подруги. Девочка училась, словно щелкала орешки, а Павлик каждый орех разгрызал медленно и осторожно пробовал на вкус.
– Какая книга, Павлик! Да? – с волнением спрашивала Тоня, когда ребята прочитали «Мать» Горького. – Ты хотел бы как они?.. Скажи!
– Подожди, Тоня… Про такую книгу сразу нельзя… – отвечал Павел.
Ему нужно было молча пережить прочитанное. Впечатления медленно плавились, медленно остывали, но отлиты были прочно.
Только дня через три Павел уводил Тоню куда-нибудь к опушке тайги и там негромко, запинаясь, словно великую тайну, рассказывал ей все, что думал о книге.
Когда Тоню выбрали звеньевой, жизнь ее стала очень хлопотливой. Она беспрестанно думала о том, как поинтересней провести сбор звена, подтянуть Нину Дубинскую, ленившуюся учиться, внушить Андрею Мохову, что нельзя развлекать товарищей на уроках гримасами, на которые Андрей был мастер.
А Павлик ничем не выделялся из рядовых пионеров. Только в лесных походах отряда у него проявлялись сметливость и опытность. Зато, вступив в комсомол, он сразу вырос, точно простился с детством, и показал себя таким хорошим организатором, что скоро стал секретарем комсомольского комитета. Это было уже в годы войны.
Война вошла в их теплый и радостный мир грубо и неожиданно. И этот мир с пионерскими жаркими песнями и кострами, с далекими прогулками, любимыми книжками и уроками сразу стал другим.
Далеко отсюда грохотала война. Казалось, она не должна была ощущаться в глухом таежном уголке. Но люди ежеминутно чувствовали ее.
Тонин отец, Николай Сергеевич, теперь почти не выходил из своей шахты, а Кузьма Петрович Заварухин ушел на фронт и вскоре семья его узнала, что он больше никогда не вернется.
Дарья Ивановна горевала и плакала исступленно, а Павлик словно закаменел. При взгляде на его неподвижное лицо всякому становилось не по себе. Но в то же время появились в нем решительность, смелость в высказываниях и поступках. Работать и учиться он начал с большим упорством. Или призадумался впервые о своем месте в жизни, или почувствовал себя взрослым, старшим в семье. К тому времени появился у него младший братишка. Назвали малыша Алексеем, как хотел покойный Кузьма Петрович.
Бабка Арина тоже не успела порадоваться на второго внучонка. Узнав о гибели сына, она как-то сразу захирела и весной сорок второго года умерла тихо, без всяких болезней, точно заснула.
Дарья Ивановна с детьми перебралась в деревню Белый Лог, поселилась в доме свекрови и вступила в колхоз. Павел и Тоня, всегда жившие рядом, оказались отделенными друг от друга четырьмя километрами. Заняты они теперь были с утра до вечера, но в редкие встречи Павел попрежнему говорил с подругой обо всем, что его волновало: о маленьком брате, который рос болезненным и хилым ребенком, о тайге, где теперь удавалось бывать редко, и все чаще о том, как тяжело ему сидеть за учебниками, когда идет война.
После перехода в девятый класс Павла вызвали в райком комсомола, и, вернувшись оттуда, он начал снаряжать школьников на полевые работы. Перенесши экзаменационную горячку, ребята осунулись, и матерям стало заметней, как выросли дети за зиму. После стойких скрипучих морозов, после длинных вечеров, освещаемых чуть живым огоньком коптилок (в то время дом а часто оставались без света), после скудных школьных и не более обильных домашних обедов мечталось об отдыхе, долгом сне, ранних овощах со своего огорода…
Но от всего этого надо было отказаться. Предстояло опять недосыпать, работать от утренней до вечерней зари и, может быть, питаться только снятым молоком и прошлогодней вялой картошкой. Предстояло побеждать недоверие и воркотню сумрачного председателя колхоза и высохших от тревоги женщин. И победить можно было только самоотверженным трудом.
Школьники выходили в поле раньше всех и кончали работу при фонарях. В колхозной столовой мальчики засыпали над супом. Случалось это и с Павлом, и когда его будили, он жевал губами, мычал и потом, встряхнувшись, начинал кого-нибудь распекать.
Да, это была работа до радужных кругов перед глазами, до острой боли в спине и дрожи в руках. Но были и ночи, полные беспокойно дышащих звезд, и купанье в говорливой речушке, и поляны, на которых красным-красно от ягод, и блещущие всем великолепием алых и золотых красок восходы. Были и ссоры, и слезы, и примирения, и никогда не отходил от них верный спутник молодости – смех.
