Текст книги "Чистое золото"
Автор книги: Мария Поступальская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)
– Так! Значит, советская власть должна запретить золото добывать? – засмеялась опять Тоня.
– Вот-вот! – торжественно ответил старик. – Надо запретить. Стараются хорошую жизнь сделать, а золото берут… Не надо. Это вещь плохая. Кто в руки взял – пропал.
– И я, по-твоему, пропаду?
– Может, не совсем пропадешь, а хуже, однако, станешь.
«Что ты говоришь, Ион! Не ожидала от тебя такой глупости, право!» – хотела ответить Тоня, но смолчала. Голос старика, его обветренное морщинистое лицо, даже руки, которыми он не спеша набивал трубку, показались ей вдруг очень печальными. Он искренне верил в то, что говорил, и огорчался, что его не понимают.
– Павлик, – сказала она, – поговори с Ионом. Объясни, что все это совсем не так… Нельзя, чтобы хороший человек неправильно думал. Ты сумеешь сказать, он тебе поверит.
– Конечно, конечно. Я этого так не оставлю, – оживился Павел. – И ведь хитрец какой! Всегда не любил золота, а почему – не говорил… Оказывается, у него целая философия. Ну, погоди, старик, я ее разобью!
– Не знаю ничего про твою фило… про то слово, что ты сказал, а разбить правду трудно тебе будет, однако, – усмехнулся Ион.
Тоня собралась уходить. Павел проводил ее до сеней.
– Я со стариком поговорю, – обещал он. – А ты… Ну, желаю удачи!
Вечер, проведенный с Павлом, и огорчил и обрадовал Тоню. Грустно было, что друг не расспросил ее толком, не пришлось рассказать о ссоре с отцом. А в то же время было в нем заметно какое-то живое волнение. Конечно, он рад, что Тоня осталась… И как решительно взялся перевоспитывать Иона!.. «Бедный! – подумала Тоня. – Раньше ни одно дело не обходилось без него, а сейчас он в стороне. Надо, чтобы и теперь к нему обращались за советом, за поддержкой… Ведь самое важное в жизни – знать, что ты нужен людям».
Окрыленная этой мыслью, Тоня вспомнила, что сейчас придет домой и опять наступит это тягостное состояние, когда она старается незаметно поесть, незаметно пройти в свою комнату… Давно уже она не сидела за столом вместе с родителями. Сколько времени ни проводи у подруг, как редко ни бывай дома, а тяжелые минуты есть в каждом дне. И мать не очень-то вдается в настроения Тони, не стремится примирить ее с отцом. Видно, она лучше знает его и считает, что пока ничего сделать нельзя. Пока! А долго ли протянется это «пока»? Недели? Месяцы?
Около своего дома Тоня вздрогнула, услыхав смех и возню. Ребятишки? К кому же они пришли? Э, да в комнате у Татьяны Борисовны свет!
Тоня неслышно подошла, стараясь держаться в тени. До черноты загорелая, веселая Татьяна Борисовна глядела в окно, а на завалинке пристроились мальчики. Митхат торопился рассказать какую-то сказку, а Новикова все время мешала ему, спрашивая:
– Нет, в самом деле всю прочитал сам? От начала до конца?
– Честное слово, Татьян Борисовна. Вот Степа скажет.
– Читал, читал он, – солидно подтверждал Степа. – Ты дальше валяй, Митхат.
– Видит – на базаре чужой человек, – чуть нараспев и неверно произнося слова, продолжал Митхат. – И он спрашивает: «Как тебя зовут и чей ты сын?» – «Отец мой портной Мустафа, а меня зовут Аладдин». – «Пойдем ко мне, милый племянник, ты мой сын брат!»
– Сын моего брата, – серьезно поправила Новикова.
В глазах ее сияла такая чистая радость, такая гордость за мальчика, что Тоне показалось, будто она подглядела что-то сокровенное, обычно скрываемое человеком. Она хотела отойти, но Татьяна Борисовна заметила ее:
– Тоня, вы? Здравствуйте! Идите сюда.
Тоня подошла к окну.
– Мы сегодня в обед только вернулись, – оживленно говорила Новикова. – Не все еще приехали. Петр Петрович остался на ботанической станции. Какое чудесное путешествие было! Сколько красоты видели! В бурю попали на Золотом озере. Оно страшное, вы знаете… Да что же это я! Забыла совсем…
Она скрылась на мгновенье в комнате и поставила на подоконник корзину, полную яблок.
– Вот какая прелесть! Они там выращивают на станции. И нам дали… Ешьте, Тоня. Ребята, а вы? Берите, берите!
Тоня взяла тяжелое розовое яблоко:
– Спасибо. Там для вас письма были и телеграмма…
– Знаю. Мне Варвара Степановна отдала. Телеграмма от Надежды Георгиевны. Задержали ее в санатории, приедет только тридцатого.
– Не застанет уже наших.
– Да, вас не застанет.
Желтый свет лампы падал на смуглые руки Новиковой, на корзину, наполненную гладкими, с ровным румянцем плодами. В полосе света появлялись то черные блестящие глаза Митхата, то вздернутый нос и круглые щеки Степы. Мальчишечьи крепкие зубы с хрустом надкусывали яблоки. Женщина в окне улыбалась и казалась спокойной, почти счастливой…
Тоня подумала, что невозможно нарушить эту мир рассказом о своих бедах. Она не ответила Татьяне Борисовне и вскоре, пожелав ей и ребятам спокойной ночи, ушла.
А на другой день Новикова, узнав обо всем от Варвары Степановны, приступила к Тоне:
– Но ведь это ужасно, что Николай Сергеевич так на вас сердится! Хотите, я поговорю с ним, попытаюсь помирить?
– Нет, Татьяна Борисовна, – ответила, сдвинув брови, Тоня, – я прощенья у него просить не могу. Я не из-за каприза осталась. Не говорите ему ничего.
Тоне не хотелось, чтобы кто-нибудь вмешивался в ее ссору с отцом. Об этом даже говорить было трудно, и когда люди спрашивали, как обстоят дела дома, она отвечала уклончиво и неохотно.
Товарищи ее готовились к отъезду. Ходили прощаться с тайгой, с речкой; девушкам шили платья; те, кто должен был держать вступительные экзамены, усиленно повторяли школьный курс.
Накануне отъезда все собрались у Павла. Товарищи торжественно поручали его Тоне.
– Смотри, Павлуша, Тоню слушайся, – говорила Женя. – Она за всех нас остается…
– Имей в виду: с нее спросим, если ты не выдержишь, – заявил Илларион.
Павел казался взволнованным, пожимал всем руки, желал счастливого пути и успехов, а на прощанье сказал:
– Ребята, мне говорить не нужно, вы и так понимаете… И даю вам слово, что не подведу. Верите мне?
– Верим, Паша!
– Мы на твое слово привыкли надеяться.
Павел стоял в кругу товарищей, и они видели по напряженному лицу его, что много еще он хотел бы сказать друзьям, но слов не находит.
– Как бы трудно ни было, все одолею, – сказал он наконец. – А вы не сердитесь, что сначала я так… упорствовал.
Тоня видела, что Павлу было нелегко расставаться с товарищами, но он бодрился. О том, что будет чувствовать себя более одиноким без них, не обмолвился.
– Не забывай, Лариоша, – сказал он Рогальскому. – Недолго мы вместе пробыли, а я в тебе прежнего товарища чувствовал. Это мне дорого.
– Павлик, а я? Мне что скажешь? – кричала Лиза.
– Ты хоть первое время на новом месте будь потише, не пугай людей!.. – попробовал пошутить Павел. – А камышинка наша как там будет звенеть, в большом городе? – ласково коснулся он Жениной руки.
– Она на всю страну прозвенит когда-нибудь, – заметил Толя Соколов.
Ему Павел крепко стиснул руку:
– Прощай, брат.
Отъезжающим надо было спешить – дома каждого ждали незавершенные дела. Но, уходя, все чувствовали, что это прощанье приблизило Павла к ним больше, чем недавняя встреча после долгой разлуки, когда он всем показался чужим и холодным.
В день отъезда товарищей Тоня встала рано и побежала к автобусной станции. Накануне было решено, что она поедет со всеми до станции Шуга.
Друзья уже собрались. Докторша Дубинская громко давала последние наставления Нине, огорченной тем, что отец не успел вернуться из Москвы и приходится уезжать, не попрощавшись с ним. Зинаида Андреевна Соколова улыбалась сыну, когда он взглядывал на нее, а когда отворачивался, смотрела тревожно и грустно. Держался молодцом и Михаил Максимович, ни на минуту не отпускавший от себя Женю. Зато Анна Прохоровна Моргунова не раз начинала плакать, и все переглянулись, когда она сказала, вздыхая:
– Вот Тоня-то поумней тебя: осталась со стариками. А тебе, непоседе, все дома плохо!
Рогальских не было. Отец Илы уважал пословицу: «Дальние проводы – лишние слезы», и уговорил жену проститься с сыном дома. Илларион сказал товарищам, что совершенно согласен с отцом, но сам все медленно прохаживался перед станцией, поглядывая в переулок, откуда могли появиться родители. Андрейка Мохов, свободный сегодня от работы, вертелся тут же и на вопрос, поедет ли он в Шугу, ответил:
– А как же! Я должен доставить домой Тоню Кулагину: она ведь будет обливаться слезами и забредет еще куда-нибудь…
– Не балагань в последние минуты! – кричала Лиза.
Автобус запоздал, и все забеспокоились, хотя обычно он приходил в Шугу за час до поезда и времени оставалось с избытком.
Наконец показалась новенькая яркоголубая машина. Начали усаживаться.
Илларион уже поставил ногу на ступеньку, как вдруг быстро швырнул свой чемодан в автобус, причем ушиб Петра, и соскочил на землю.
Все переполошились, но тут же успокоились. С криком «Мама!» Ила кинулся обнимать высокую, со строгим лицом женщину. За женой стоял старик Рогальский.
– Не стерпели, значит? – ехидно спросил отец Пети, огромный рыжеусый забойщик. – А то Лариоша тут толковал насчет дальних проводов…
Старый Рогальский указал на жену, как бы прося снисхождения к ее материнской слабости, сам же в нетерпении протягивал руки к сыну, а потом долго обнимал его и хлопал по спине.
В Шугу Рогальские не поехали, но их приход подбодрил и обрадовал Иллариона. Когда он, широко улыбаясь, сел наконец в автобус, все сочувственно посмотрели на него.
В последнюю минуту пришли Татьяна Борисовна и Александр Матвеевич. Снова начался переполох. Отъезжающие высовывались в окна, кричали:
– Спасибо! До свидания! Счастливо оставаться!
– Петра Петровича приветствуйте!
– Мы напишем!
– Надежду Георгиевну расцелуйте за нас!
Машина тронулась, но, подъехав к школе, шофер затормозил.
– Ждут, видно, вас, – сказал он. – Целая делегация.
У школьных ворот стояли ребята-десятиклассники и Мухамет-Нур.
– Вы посмотрите, товарищи, что делается! – восклицала Лиза.
Мухамет желал всем счастья, провожающие ребята совали в окна цветы, толпились около машины.
– Учитесь хорошо!
– Не забывайте Таежный!
– И вы не подкачайте! Чтоб весной все получили аттестаты!
– Лиза Моргунова! Веселая будь, здоровая, как дома была! За этого Степу не бойся. Теперь в третий класс перешел – может, поумнеет, – напутствовал Мухамет Лизу.
– Проводил свою любимицу! – сказал Таштыпаев, когда автобус отъехал от школы. – Ты сознайся, Лиза, что Мухамет всегда был к тебе неравнодушен.
– Да ну тебя! – сердилась Лиза. – Зачем тень на человека наводить? Он ко всем одинаково относился.
У клуба, где висел плакат: «Счастливый путь, друзья!», ждали Кирилл Слобожанин и приисковые комсомольцы. Снова начались рукопожатия, пожелания, напутствия, и когда машина в конце концов выехала из поселка, Лиза расплакалась.
– Как я в другом месте буду жить? – повторяла она. – Нигде таких людей нет, как у нас!
– Не плачь… – растерянно шептал ей Андрей. – Ну что это, честное слово… Неудобно…
Все жадно смотрели на поселок, медленно исчезавший за поворотом дороги, на копры шахт, горы. В их густой, темной зелени уже пробивалось бледное золото.
Тоня сидела между Женей и Толей. Все трое молчали и лишь поглядывали друг на друга. Михаил Максимович изредка наклонялся к дочери и спрашивал, взяла ли Женя мамину теплую кофточку, уложила ли калоши.
Глядя на убегающие вдаль знакомые места, Тоня живо представила себе, что и она уезжает. Воображение уводило ее все дальше от родного уголка; несмело замирало сердце, точно предчувствуя впереди большие, значительные события, неудержимо надвигающуюся новизну.
«Разве я жалею, что не еду? – спросила она себя. – Нет, не уйдет это от меня».
А горы всё развертывали перед уезжающими свою многообразную и дикую красу. Белое стадо овец на склоне казалось облаком, запутавшимся в кустах. Иногда в высоте пролетали орлы, распластав сильные крылья. И все ниже и ниже спускалась дорога, чаще стали встречаться деревни, поля с желтеющим жнивьем, люди, машины. Шла выборочная уборка. Хлеб снимали с участков, на которых колосья достигли восковой спелости. На полях мелькали красные галстуки пионеров, собиравших колоски.
Внизу воздух показался другим: он стал проще, скучнее, без крепких запахов трав и хвои, без той особенной свежей остроты, которая присуща горному воздуху, а в долинах бывает только после сильной грозы.
На станции все рассыпались по платформе.
– Если будет трудно, Тоня, – говорил Илларион, – иди к Слобожанину – он всегда поможет.
– Знаю.
– Я на тебя надеюсь. Ты здесь поддержишь честь класса… Словом, где бы ни работала, покажешь себя.
– Не знала, что ты обо мне такого хорошего мнения, – засмеялась Тоня.
– А как же! Конечно, хорошего, – серьезно подтвердил Илларион.
– Мне казалось, что мы с тобой очень разные. У тебя характер чем – то на Нинин похож, а Нина всегда говорила, что мне больше всех надо.
– Видишь ли, – сказал Ила несколько смущенно и поправил очки, – семья у меня такая… Отец и мать очень хорошие люди, но… как бы это сказать… суховаты, что ли. У нас в доме неприличным считалось слишком резко выражать свои мнения, проявлять чувства. Может быть, какой-то отпечаток это и на меня наложило. Но если внешне я такой… чересчур спокойный, то понимать я способен. Мне твоя последовательность и прямота всегда нравились.
– Ну, я рада! – Тоня протянула ему руку и хотела отойти к подругам.
Но ее остановил Толя Соколов:
– Тоня, на минутку! Еще один прощальный разговор…
Они дошли до края платформы. Соколов молчал.
– Ну, что же ты? Говори, сейчас поезд придет.
– Я, Тоня, хотел попрощаться с тобой отдельно и поблагодарить тебя.
– За что, Анатолий?
– Ты знаешь, – тихо сказал Соколов и поднял на нее глаза. В них был такой благодарный и теплый свет, что и Тонин взгляд просиял навстречу юноше. – Я тебя долго любил, Тоня, – уже смело и просто сказал Анатолий. – И никогда мне не приходилось думать о тебе плохо. Это ведь, наверно, не часто бывает. Вот за что спасибо. Любовь у меня была несчастливая, – улыбнулся он, – а вспоминать ее буду с благодарностью. Потому что ты настоящая девушка, которую стоит любить.
Тоня смутилась:
– Ну, Толя, что ты, право…
И еще… Наверно, нелегко тебе в жизни придется. Но я как-то за тебя спокоен. Уверен, что все выдержишь. Вот что я хотел сказать.
Они снова поглядели друг на друга и внезапно поцеловались.
Где-то близко загудел паровоз.
– Поезд идет! Скорее! – крикнула Тоня.
Поезд с шумом прогрохотал мимо, и они бросились к передним вагонам.
– Ну, мама… – Анатолий подошел к матери.
Зинаида Андреевна обняла сына и долго, не отрываясь смотрела на него.
– Прощай, фантазерка! – сказала Тоне Нина. – Желаю тебе… желаю, чтобы ты не менялась.
Она ласково засмеялась и вошла в вагон, куда за ней протиснулась взволнованная докторша.
– А со мной, со мной, Антонина!.. – говорила заплаканная Лиза.
Теплое мокрое лицо ее прижалось к Тониной щеке.
– Тонька моя золотая, моя дорогая подружка! – горячо шептала Лиза прямо в ухо Тоне. – Пиши, слышишь? С Андрюшкой дружи, слышишь?
– Все слышу, милая. Ты с ним-то простись, он ждет не дождется, – сказала Тоня, гладя спутанные кудри.
Лиза повернулась к Андрею, а Тоня, взяв Женин багаж, подала его уже стоявшему на площадке Соколову.
Михаил Максимович никак не мог расстаться с дочерью. Он целовал ее волосы, руки, глаза, а Женя, плача и улыбаясь, повторяла:
– Папа, не скучай! Не тоскуй без меня, папа!
Обняв Тоню, она шепнула ей:
– Пусть все будет у тебя хорошо, Тосенька.
– Садитесь скорее! Садись, Женя! – закричали кругом.
Женя прыгнула в вагон и с площадки показала Тоне глазами на отца.
– Да, да, Женя, да! – громко сказала Тоня.
Лиза вскочила в поезд уже на ходу. Затем на площадке началось какое-то смятение, и со ступенек скатилась докторша. Отъезжающие со страхом следили за ней.
Мелькнули еще раз темные волосы Жени, очки Иллариона, махнула белым платочком Нина, и поезд, загудев, понесся вперед. Он на мгновенье показал открытую площадку последнего вагона и скрылся за горой.
Так же шумно и нетерпеливо он ворвется в жизнь людей в других городах и поселках, унесет их с собой вместе с надеждами, мечтами, заботами. Сколько народу ждет его сегодня – кто с радостью, кто с печалью…
– Полно задумываться! – сказал, подходя, Андрей.
Он растерянно мигнул и улыбнулся. От улыбки его лицо, к которому так не шла печаль, стало по-обычному задорно-простодушным.
– Дела не ждут, Тонечка. Едем по домам.
Глава восьмая
Тоня проснулась рано.
В вырезное сердечко на ставне заглядывало утро. Мать в кухне чуть слышно возилась. Сейчас начнет вставать отец… Не хочется спать, но лучше не выходить из комнаты, пока он дома.
А что же это приятное должно произойти? Почему ей кажется, что сегодня праздник? Да, нынче первое сентября! Сколько лет подряд этот день был для нее праздником, открывавшим длинную вереницу милых школьных недель, которые рисовались в воображении в виде открытого дневника. Слева – понедельник, вторник, среда; справа – четверг, пятница, суббота. Воскресенье помещалось где-то в воздухе. Зато все остальные дни имели свой постоянный квадратик, и когда Тоня говорила: «Это было во вторник», она видела перед собой место вторника в дневнике.
Вчера приехала Надежда Георгиевна. Новикова ходила к ней вечером, звала с собой Тоню, но нужно было идти в молодежное общежитие. Беседа о задачах новой пятилетки прошла очень живо. Довольная, Тоня, выйдя из барака, отправилась к Стеше Сухих. На суровый вопрос, можно ли с ней поговорить, Стеша добродушно спросила:
– А о чем?
– Об отъезде вашем.
– Да я не еду, – улыбнулась Стеша. – Правильно ты тогда сказала – нехорошо сейчас прииск бросать. Я первого сентября за назначением иду.
– Молодец! – с облегчением сказала Тоня. – А Марья как? На своем стоит?
– Нет, и Маню уговорили. Я да мама ее. Поворчала, а потом смирилась. Говорит: «Пусть Антонина не думает, что она одна за прииск душой болеет».
«Нет, Степанида славная, – подумала Тоня, вспомнив этот разговор. – Да и Марья, в конце концов. Но что же отец не встает? Ведь уже пробило семь».
Тоня тихонько оделась и вышла в кухню:
– Мама, отец не проспит?
– А где он, отец-то? – ответила Варвара Степановна, вытирая запачканные углем руки (она ставила самовар). – Уехал отец.
– Как! Куда уехал? – Тоня села на лавку, растерянно глядя на мать.
– На курорт! – Варвара Степановна в сердцах нахлобучила на самовар трубу. – Путевку полуторамесячную получил в Курагаш.
Отец уехал и не простился с ней! Тоне стало нестерпимо обидно.
– А… а что же мне не сказала? – спросила она и тут же вспомнила, что вчера вернулась поздно, когда мать уже спала; дверь открыла Новикова в наспех накинутом халате и сейчас же ушла к себе.
– Не сказала? – недовольно переспросила мать. – А ты спроси, сама я знала что-нибудь?.. То и досадно, что ни собрать его путем, ни подорожников напечь не пришлось. Втихую и комиссию врачебную прошел и путевку взял. Говорил, что неожиданно как-то решили. Сейчас, мол, самое удобное время: к концу года работы будет побольше – не уедешь…
«Слобожанин, что ли, постарался?» – подумала Тоня.
Ей сразу показалось, что дома стало пусто без отца.
После завтрака она вышла на улицу. Неторопливая осень торжественно справляла свой приход. Сдержанное, но ясное тепло одевало землю. Вершины гольцов еще не успели освободиться от тумана, а небо, налитое густой, ровной синевой, было ясно. В палисадниках тяжелые ржавые кисти рябин свешивались над оградами, а в горах мягко желтели лиственницы. Хорошо там сейчас! Под ногами скользко от осыпавшейся хвои, с тощих кустов бересклета свисают яркие серьги, похожие на полузакрытые птичьи глазки. Там сильнее чувствуется тонкий осенний холодок, от которого на губах остается горчинка, отчетливо видны уходящие вдаль цепи гор и глубокие затененные лога.
Тоня одиноко брела по поселку и у школы остановилась. Над воротами висели хвойные гирлянды, образующие надпись: «Добро пожаловать!», а во дворе было пестро от красных галстуков, белых блузок и цветных, еще не обмявшихся рубашек.
Зрелище это глубоко взволновало Тоню. Первый раз она видела школьный сбор со стороны, стоя за оградой, не участвуя в нем сама. Сколько ребят, и какие они после летнего отдыха здоровые и крепкие! Все переговариваются, бегают, смеются. Торжественность встречи с новым учебным годом чувствуется и в радостных, преувеличенно шумных приветствиях и в серьезности старшеклассников. Многие из них только вчера вернулись из колхозов, где работали летом. Во дворе и родители. Они пришли с детьми, впервые вступившими на этот широкий двор.
«И сам новый учебный год, конечно, где-то здесь, – решила Тоня. – Он потихоньку знакомится с ребятами и думает: «Этот будет хорошо учиться. У него такие быстрые, любопытные глаза… А этот – озорной, непоседа. Пожалуй, станет мешать товарищам на уроках… А вот совсем маленькая девочка, задумчивая, светлоголовая… Кто знает, может быть она станет великим ученым…»
Тоня вздрогнула, услышав пронзительный голос Степы Моргунова:
– Тоня! Тебя Надежда Георгиевна в окно видит и велит подойти!
Тоня подбежала к окну.
Сабурова в отлично разглаженной белой блузке, заколотой у ворота брошкой из зеленоватой яшмы, казалась помолодевшей и бодрой. Теплый загар покрыл ее спокойное лицо; пушистые волосы серебрились на солнце. В раме окна, окруженная растениями, что украшали все подоконники школы, она была, как подумалось Тоне, удивительно под стать и ясному утру и осторожному осеннему теплу.
Поймав беспокойный взгляд своей ученицы, Надежда Георгиевна улыбнулась:
– Все уже знаю, Тоня. Знаю и понимаю. Поговорим об этом позднее, а сейчас хочу попросить тебя пойти в сад – там Петр Петрович с юннатами яблони подвязывает, поторопи их. И вместе с ними приходи сюда.
Тоня побежала в сад. Юннаты заканчивали работу.
Завуч встретил Тоню без удивления – видимо, тоже знал, что она не уехала. Он крепко пожал ей руку и сказал:
– Как считаете, Тоня, перезимует наш фруктовый сад?
Тоня оглядела крохотные яблоньки. Нашла свою, посаженную весной, и порадовалась, что в школьном саду вырастает дерево, посаженное ее руками.
«Да, не так-то просто их от наших морозов уберечь! – подумала она, но, взглянув на меднокрасное лицо Петра Петровича, на суетившихся ребят, решила: – Уберегут! Ни одному деревцу не дадут пропасть!».
– Еще крепче за зиму станут! – сказала она уверенно. – Идемте, Петр Петрович, вас ждут.
На школьном дворе классы уже стояли парами. Около крыльца поместились самые маленькие.
Девочка-хакаска с туго заплетенными косичками держала флажок с надписью: «Первый класс». В следующей колонне выделялось серьезное, чисто вымытое лицо Митхата. Среди третьеклассников стоял Степа, в глазах которого отражалось веселое изумление перед всем, что он видит сейчас и увидит в будущем. Дальше шли подтянутые ряды пионеров. В колонне семиклассников возвышалась голова Васи Белова, почти такого же огромного, как брат его Коля, кончивший школу вместе с Тоней.
А вот и нынешний десятый класс… Ничего! Неплохие ребята.
Сабурова поздравила школьников с началом нового учебного года, сказала им несколько ободряющих слов и улыбнулась первоклашкам, которые глядели на нее, подняв кверху головы.
– Ну, ребята, некоторым из вас, наверно, страшно начинать ученье?
– Нет! Нет! – запротестовали малыши, а один большеголовый парнишка задорно крикнул:
– И нисколь!
– Не верю я вам! Признайтесь, что чуточку трусите.
Ребята, посмеиваясь, переглядывались.
– Бояться не надо. До сих пор знали вы только свой дом, свой поселок, папу, маму и соседей… А в школе каждый день что-нибудь интересное будете узнавать. Как в нашей стране и во всем мире люди живут, что делают, что было прежде и что станет потом, какие на земле растут цветы, деревья, какие звери водятся…
– И про барсука? – неожиданно спросила девочка, державшая флажок. Ее тоненькие брови поднялись в ожидании ответа.
– Конечно. А ты почему про него спрашиваешь?
Девочка вдруг сконфузилась, переложила флажок из правой руки в левую, а правой закрыла лицо.
– Барсука мы с ней в тайге видели. Он на спинку перевернулся, а потом убежал! – весело выкрикнула ее соседка, чей маленькое круглое лицо было усыпано задорными веснушками.
Девочка с косичками отняла руку от лица и кивнула, подтверждая слова подруги.
«Какой дичок хороший!» – подумала Тоня:.
Сабурова поздравила ребят с началом занятий, сказала им, что сегодня во всех городах и селах страны миллионы школьников начинают учиться.
– Желаю вам, чтобы на дороге, ведущей вас к знанию, не было ухабов. Смело в путь, ребята!
Школьники двинулись в классы. Просторный двор опустел, а весь большой дом наполнился беспокойным гулом и шарканьем ног. Потом прозвенел звонок, новый учебный год тихо вошел в школу и плотно закрыл за собой двери. Он присутствовал в этот день на уроках во всех классах и остался доволен. Спокойные голоса учителей, кажущаяся суровость классных досок, яркие краски картин и плакатов, чистота и порядок – словом, все до последнего коряво очиненного карандашика внушало сегодня детям, что новый учебный год нужно начать хорошо и закончить с честью.
Тоня прошла в учительскую и скромно села в уголке дивана. В комнате стало тихо. Учителя разошлись по классам. Рослая, веселая Ирина Филипповна, собираясь во второй класс, сказала Новиковой:
– Ну, посмотрим, как ваш Митхат будет заниматься. На вступительном экзамене читал хорошо, а уж письмо! Умудрился такую фразу состряпать: «Ласточка делает гнездо из блин»!
– Да что вы! – огорчилась Татьяна Борисовна. – Он просто не понял слова «глина».
– Ну, рассказывай, Тоня, – сказала Сабурова, когда в учительской никого не осталось, кроме них.
Выслушав девушку, она задумалась.
– Дело сделано. Я, сказать по правде, ничего плохого не вижу в том, что ты еще год поживешь на прииске, поработаешь. Но отца ты, конечно, серьезно огорчила. Помирись с ним непременно, слышишь?
– Я сама бы хотела, Надежда Георгиевна… До сих пор мне трудно было к нему подойти, а теперь эта ссора так меня измучила, что я больше не могу… Как только приедет, попробую с ним помириться.
– Непременно, – повторила Сабурова. – А о Павле что скажешь?
Тоня с гордостью рассказала Сабуровой, что Павел взялся за работу серьезно. То, что ему рассказывают, легко удерживает в памяти, а что не запоминает, просит повторить. Целыми вечерами решает задачи и уже научился очень ловко обращаться с Толиными пособиями.
Она задумалась, стараясь определить перемену в Павле, и добавила, что он очень сердечно прощался с товарищами, стал как будто больше интересоваться людьми.
– Ничего, Тоня, он постепенно преодолевает эгоизм горя.
– Надежда Георгиевна, ведь комитет комсомола решил, что я должна побеседовать с десятиклассниками насчет занятий Павлика…
– Прекрасно! Ты сейчас и пойди вместе с Татьяной Борисовной в десятый класс.
После перемены Тоня последовала за Новиковой и со странным чувством оглядела знакомые стены своего класса. Как-то обидно показалось, что на ее месте теперь сидит Лена Баранова, которая так хорошо играла Простакову на школьном спектакле зимой, а на месте Жени – Даша Ульчугашева.
Высокий, серьезный, напоминающий Иллариона Митя Бытотов кивнул Тоне, давая понять, что уже подготовил ребят. А класс смотрел на Тоню с любопытством. Недавно она сама и ее друзья так же глядели на Новикову… Какая Татьяна Борисовна была тогда робкая, связанная, как сердито и настороженно глядела на учеников!..
Новикова что-то сказала Бытотову. Митя встал. Он напомнил ребятам о решении комсомольского комитета относительно Павла и сказал, что Тоня Кулагина расскажет им подробнее о занятиях Заварухина.
Тоня заговорила о том, как хорошо учился Павел, как любил школу, руководил комсомольской организацией.
– Вам ведь понятно, что ему тяжело оторваться от учебы, он хочет кончить школу… Вот тут вы и можете помочь. Наши преподаватели навещают его, рассказывают то, что ему неясно, проверяют… Я занимаюсь с Павликом по литературе. Но для повседневного прохождения курса ему нужны еще помощники.
Лена Баранова подняла руку:
– Я могу заниматься с Заварухиным немецким.
– Не выскакивай! – сердито крикнула высокая темноглазая Оля Китаева. – Мы сами выберем учителей.
– Нет, – остановила ребят Новикова. – Мне кажется, что это неверно. Здесь очень важно добровольное согласие. По-моему, предложение Лены надо принять.
Бытотов вызвался помогать Заварухину по физике, Володя Арыштаев – по истории, Оля Китаева – по химии.
– У вас будет немного работы, – сказала ей Новикова: – Петр Петрович обещает сам часто бывать у Заварухиных. Теперь остается решить дело с математикой. Здесь большую помощь может оказать Слава Черных.
Но Слава, знаменитый математик, молчал.
– Как вы считаете, Черных? – спросила Татьяна Борисовна.
– Времени это много будет отнимать, – недовольно ответил Слава. – Ведь я учусь кругом на «отлично», Татьяна Борисовна. Это нелегко. Заниматься приходится всерьез. А туда ходьба одна…
– Почти не придется ходить, – успокоила его Тоня: – уж в один-то конец всегда можно проехать на машине.
– И по комсомольской линии у меня большие нагрузки, – продолжал Черных. – Первым долгом, я думаю, нужно свою комсомольскую работу выполнять…
– А это, по-твоему, не комсомольская работа? – крикнул Бытотов.
– В нашем классе так отличники не рассуждали, – не удержалась Тоня.
– Ну-у… – протянул Слава. – Тебе, например, конечно, не страшно было время терять. Ты ведь никуда не едешь, здесь осталась. А я дальше учиться хочу, мне снижать отметки не годится.
Тоня вся вспыхнула, но, взглянув на Татьяну Борисовну, сдержалась. Новикова пристально смотрела на Черных.
– Хорошо, – громко сказала она. – Я думаю, что мы не станем уговаривать Славу, если он занят больше всех. Кто же из вас, ребят, согласен помочь Павлу по математике?
Вызвались Саша Плотников и Макар Доможаков. После некоторых споров решили поручить дело Макару.
– Без тебя обойдемся, – сказал Славе Бытотов. – Сиди, копи пятерки! А на комсомольском собрании разговор будет.
– Это, ребята, не значит, что остальным можно о хороших отметках забыть, – строго сказала Новикова. – Все дело в том, чтобы, помогая товарищу, собственных оценок не снижать. А теперь начнем наш урок. Расписание занятий с Заварухиным выработаем вечером.
Тоня простилась с ребятами и ушла довольная, только досада на Черных не утихала.
Взглянув на часы в раздевалке, она заторопилась: в двенадцать нужно быть у Каганова.
– Ты что, опять учиться к нам поступила? – улыбнулась ей гардеробщица Маруся.
– Кое-чему научилась сегодня, – ответила Тоня.
Входя в управление, она столкнулась со Стешей Сухих.
– В проектной буду работать! – весело крикнула Стеша.
Тоня вспомнила, что у Сухих всегда была пятерка по черчению.
