Текст книги "Чистое золото"

Автор книги: Мария Поступальская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

Глава пятнадцатая

Придирчиво разбираясь в своей работе, Татьяна Борисовна постепенно пришла к выводу, что она очень плохая учительница. Правда, литературный кружок теперь работал и отношения с учениками стали лучше, но своими уроками Новикова была недовольна.

Надежда Георгиевна как-то раз, оставшись с молодой учительницей наедине, спросила:

– Давно ты мне не рассказывала, Таня, как идут дела. Довольна ли ты классом и класс тобою?

– Ребята хорошие, способные… Но что-то у меня не ладится, это ясно. Пока идет беседа или объяснение, все хорошо, а во время опроса всегда какое-то недовольство… В классе перешептываются, и тот, кого спрашиваешь, идет на место с недовольным видом… Что-то делаю не так, а что именно, не знаю.

Сабурова ничего не ответила, но пришла в десятый класс на несколько уроков литературы, а потом сказала Новиковой:

– Ты почему их так дергаешь, Таня? Ведь у тебя отвечающий ни собраться с мыслями не может, ни спокойно ответить. Ты его торопишь, подсказываешь, чуть ли не весь урок сама за него отвечаешь. Ребята этого не любят. Всегда нужно дать ученику высказаться, а потом предложить другим его поправить. Спокойнее надо!

Новикова во все глаза смотрела на директора. Она даже рот приоткрыла:

– Разве я так делаю? Не может быть! Вам показалось.

– Последи за собой – и сама убедишься.

– Что же это такое? – огорчилась Татьяна Борисовна. – Простейшая вещь – спросить ученика урок… И с этим я не могу справиться!..

– Это, кстати, вовсе не так просто, как ты думаешь. Умелый опрос практикой достигается. Ну, а настроение твое? Все попрежнему не нравится у нас? Скучаешь, рвешься отсюда? – пристально глядя на молодую учительницу, спрашивала Сабурова.

Новикова мгновенно вспыхнула и обиделась. Захотелось сказать: «Зачем меня об этом спрашивать? Разве не ясно, что тогда, в новогоднюю ночь после приезда, я вам глупостей наговорила? Сама себе я не нравлюсь, вот в чем дело!»

Но, расстроенная непониманием Надежды Георгиевны, она сухо ответила:

– Да, настроение у меня неважное.

– Я вот что думаю, – медленно продолжала Сабурова, попрежнему испытующе глядя на молодую учительницу: – пожалуй, после экзаменов можно будет отпустить тебя. Мне пишут, что к нам согласна приехать Тамара Пискунова, тоже моя бывшая ученица. На такую замену я согласна. Она справится.

– Вот как! Очень хорошо! – отозвалась Новикова.

После этого разговора она долго не могла успокоиться. Если уж Надежда Георгиевна сама предлагает отпустить ее – значит, недовольна работой. А покинуть Таежный будет очень жалко.

Татьяна Борисовна и сама не заметила, как привыкла к прииску, к школе, к своей уютной комнате в доме Кулагиных. К урокам она готовилась с увлечением, много читала. А дежурства в школьной библиотеке, куда по воскресеньям сходились молодые горняки, были для нее большим удовольствием.

Днем солнечные лучи бегали по длинным рядам некрашеных полок, взбираясь все выше и играя на позолоте книжных корешков. Вечером мирные лампы освещали столики читателей и конторку библиотекарши. Книги прятались в тени, а около барьера теснились подростки в ватниках и полушубках, переговариваясь вполголоса и разглядывая книжные богатства с откровенной жадностью. Они приносили с собою крепкие запахи овчины, свежего снега, зябкой оттепели. Татьяне Борисовне нравилось подмечать, как блестящие, полные живого, смышленого озорства глаза их наполнялись глубиной раздумья, становились восторженными, грустными или негодующими после беседы с книгой.

Однажды она спросила вихрастого паренька, возвращавшего в библиотеку «Анну Каренину»:

– Что же тебе понравилось в этой книге?

Паренек взглянул недоверчиво, но, увидев внимательное молодое лицо, оживился.

– Да, знаете, все интересно, – сказал он просто. – Видишь, как люди жили… как маялись… каждый по-своему маялся… А больше всего деревня мне понравилась. Вот как Левин косил… Мне самому приходилось… Ну просто словно побыл на покосе, травы понюхал…

Он вспомнил и старика, с которым косил Левин, и заткнутые тряпицей кувшины с квасом, и перепелиное гнездо на лугу…

«Нет, прочел не зря. Выбрал для себя то, что ему дорого и понятно», – решила Новикова.

Ей показалось интересным присмотреться, что вообще читают приисковая молодежь и школьники, что они воспринимают лучше. Она стала разговаривать с читателями, просила обращаться к ней за разъяснением непонятного, и незаметно у нее накопились наблюдения, потом пришла охота систематизировать и обобщить их. Могла получиться интересная статья. Уже и название для нее родилось: «Как читает подросток и какие нужны ему книги».

Об этих планах Новикова пока ничего не говорила Надежде Георгиевне.

Весна, услышанная Тоней в глухую апрельскую ночь, лукавила с людьми. Она пряталась в снегах, и только по тому, как осели и стали рыхлыми прежде плотные сугробы да днем на солнце поплескивала капель, было понятно, что весна уже бродит поблизости.

В один из последних дней апреля Татьяну Борисовну удивил необычайный шум на школьном дворе. Она привыкла разбираться в оттенках гомона, встречавшего ее ежедневно, и поняла, что кричат не от азарта игры и не по поводу драки или ссоры – шумели озабоченно и весело.

Ребята сгрудились около длинной поленницы, протянувшейся вдоль забора. Оттуда слышались выкрики и смех. Среди школьников был и Мухамет-Нур, казавшийся взволнованным не меньше ребят.

Новикова остановилась, не решаясь подойти ближе. Она попрежнему робела и терялась в большом скоплении школьников.

К ней подошел Петр Петрович.

– Вот оказия! – сказал он. – К Мухамету брат приехал… да как вошел во двор, ребята его окружили, задергали, он переконфузился, забрался за поленницу и вылезать не хочет.

– Так пусть Мухамет или кто-нибудь из ребят тоже заберется туда и извлечет его, – посоветовала Новикова.

– Попробуйте заберитесь! Я не знаю, как он ухитрился туда пролезть.

Действительно, дрова были сложены почти вплотную к забору. Казалось, что проникнуть за поленницу невозможно. Однако малыш был там. На мгновенье в просвете между поленьями мелькнула красная, нахмуренная рожица.

– Митхат, иди сюда! Самовар кипит. Чай будем пить, – уговаривал Мухамет.

Из-за поленницы донеслось коротко и решительно:

– Иок!

– Вылезай! Ну чего ты! Тебя ведь никто обижать не собирался! – закричали ребята.

– Иок! – послышалось с другого конца поленницы.

– А, голова дурная! Шайтан какой! – сердился Мухамет. – Мне звонок давать надо, а тут с ним возись!

– Вот упрямец! – сказала Татьяна Борисовна. – Вы давайте звонок, Мухамет. Все разойдутся, во дворе станет тихо – он и вылезет.

Мухамет отправился звонить, и через минуту ребята, толкаясь и шумя, понеслись к дверям школы.

Митхат высунулся из-за белых березовых поленьев. Он любопытно глядел на разбегающихся школьников, но, заметив учительницу, опять спрятался.

Новикова переглянулась с Петром Петровичем:

– Пойдемте, не будем его смущать.

В школе уже заканчивалась годовая программа и шло повторение всего курса литературы. Придя в десятый класс, Новикова вызвала Колю Белова и попросила его рассказать о лицейских годах Пушкина. Отвечал Коля довольно вяло, но Татьяна Борисовна заставила себя не перебивать и не торо – пить его, хоть это ей давалось нелегко. Она не могла не заметить, что Белов мало-помалу приободрился и кончил свой рассказ совсем связно. Отпустив его, Новикова внимательно посмотрела на учеников, точно соображая, кого еще спросить, и неожиданно заговорила.

Она рассказывала о друге юности поэта – румяном, добродушном мальчике, о лицейских келейках с надписями на дверях: «№ 13, Иван Пущин», «№ 14, Александр Пушкин». О «Записках» старого декабриста, в которых скупо и не сентиментально рассказано о «заревых трепетаниях сердца». О незабвенном для каждого хоть однажды прочитавшего эти записки сельском утре, когда взметающая вихревую снежную пыль тройка «вломилась смаху в притворенные ворота при громе колокольчика», о том, как встретились друзья со смехом и слезами, как обнимали друг друга – опальный поэт и будущий участник восстания. Ни один человек, любящий родную землю и великих сыновей ее, не может вспоминать без волнения об этой встрече, а тому, кто пишет о ней, хочется написать слово «Дружба» с заглавной буквы, потому что дивным пламенем горело в сердцах этих людей высокое и святое чувство.

И других друзей вспоминала учительница. Она заставила своих учеников увидеть розовеющий летний вечер, и темные купы московских садов, и блеск дальних куполов в лучах садящегося солнца. Двое юношей смотрели на эту прекрасную картину с Воробьевых гор и вдруг обнялись и дали клятву друг другу перед лицом Москвы, что пожертвуют жизнью, борясь за свободу. Дружба Герцена и Огарева была так крепка, что никакие испытания не могли разорвать ее. Под старость они ощущали истинное счастье, вспоминая свою юношескую клятву.

Татьяна Борисовна вглядывалась в лица учеников. Глаза ребят были задумчивы. Ей показалось, что никогда еще в классе не стояла такая тишина.

– Вы знаете более близкие нам примеры дружбы. Кто назовет их? – спросила она.

– У Николая Островского были замечательные друзья!

– Фронтовая дружба! Сколько песен про нее поют!

– «Молодая гвардия», – негромко сказал Толя Соколов.

– Я именно думала о «Молодой гвардии», – отозвалась Новикова. – Нелегкой была жизнь Пушкина и Пущина, оба узнали царскую немилость, ссылку… Тяжело приходилось Герцену и Огареву, оторванным от родины. Как мужественно переносил свое несчастье Николай Островский, знает вся молодежь… Но из всех людей, которых мы назвали, самая страшная участь постигла молодых краснодонцев. Они были в руках у врагов, их мучили, пытали… Когда человек так глубоко страдает, кажется – трудно ему думать о других, хотя бы самых близких. Но до последней минуты молодогвардейцы заботились друг о друге, старались облегчить муки товарищей. Вы помните, должны помнить радость, торжество Сережи Тюленина, когда Ковалеву удалось бежать. А ведь Сережа слаб, изнурен и знает, что его везут на смерть.

Татьяна Борисовна помолчала. Молчал и взволнованный класс.

– Такова сила дружбы, – сказала учительница. Она подняла голову, словно прислушиваясь к звучащим со всех сторон голосам друзей. – Дружбы, которая вырастает из общности идей, веры в свой народ, готовности вместе бороться за него.

Раздался звонок, но никто не шевельнулся.

– Эта беседа не входит в нашу программу. Я невольно заговорила об этом. Коля Белов немного поверхностно и равнодушно рассказал о друзьях Пушкина, и мне показалось это обидным. Но вы скоро кончите школу, – улыбнулась Новикова, – и вам не мешает подумать, чем может стать для человека дружба, завязавшаяся на школьной скамье…

Она быстро вышла из класса и в шуме большой перемены не расслышала, как аплодируют ей выпускники.

– Молодец она! Молодец! – повторял Толя Соколов.

– Не хуже Надежды Георгиевны говорила! – удивлялась Женя.

– Сегодня она и мне понравилась, – сказала Тоня.

– Хорошо, что Белов неважно отвечал, – решила Лиза, – а то мы и не услыхали бы такой беседы.

Она задумалась на минуту и выбежала из класса, а когда начался следующий урок, положила перед Тоней записку:

«Обещала Марье Заморозовой больше никогда не дразнить ее».

В этот день школа рано опустела. Кружки не работали.

Сабурова и Татьяна Борисовна одни остались в учительской. Обе они молча занимались своими делами, и только когда в дверь просунулась голова Мухамет-Нура, Новикова вспомнила об утреннем происшествии.

– Разрешите обратиться, товарищ директор?

– Пожалуйста, Мухамет!

– Позвольте дрова раскидать.

– Раскидать дрова? Что вам пришло в голову? Зачем?

– Братишка… – начал Мухамет.

Но Сабурова уже встала и, взяв свой большой платок, направилась к двери.

– Как вам не стыдно! Значит, мальчик до сих пор там сидит? Идемте, я сама попытаюсь его уговорить.

Татьяна Борисовна принесла Сабуровой шубу и тоже оделась. Вышли во двор. Он казался особенно просторным, когда не было ребят. Со стороны поленницы доносился тихий плач на одной унылой ноте. Лицо Мухамета сделалось совсем жалким.

– Плачет… Вы сказали «как не стыдно», товарищ директор, а что делать? Упрямый… «Иок» говорит, и всё!

Из флигеля, где помещался «живой уголок», вылетела маленькая фигурка в большой шапке. Бегущий опрометью бросился к поленнице. Взрослых он не заметил.

– Кто там? – спросила Сабурова.

– Этот Степа Моргунов, – с неудовольствием ответил Мухамет. – Он всегда так… Кончил урок – иди домой, а он в «живой уголок» бежит. Теперь пугать будет мальчишку, совсем неладно сделает.

Мухамет хотел было устремиться за Степой, но Сабурова удержала его:

– Постойте… Может быть, они вдвоем лучше договорятся.

Она приложила палец к губам и поманила за собой Новикову и Мухамета.

Все трое, неслышно ступая, приблизились к поленнице и стали сбоку, так что мальчики не могли их видеть.

Плач прекратился, ребята разговаривали.

– Слушай, брось дурака валять, – солидно говорил Степа. – Вылезай… Не стоит твоего брата расстраивать. Он хороший парень. Надоедливый немножко, но вполне свой. У меня с ним, конечно, старые счеты…

– Вот шайтан! – прошептал Мухамет.

– Ну, вылезешь?

– Иок!

– Что ты все заладил «иок» да «иок»! По-русски говорить не умеешь?

– Зачем не умею! – рассердился Митхат. – Это ты, наверно, по-татарски не умеешь…

– Я? Нет, брат, я татарских и хакасских слов сколько хочешь знаю. А что я тебе принес! Видал такого зверя?

Степа запустил за пазуху руку и вытащил белую мышку. Она забегала по его руке, смешно принюхиваясь и шевеля розовым носом.

– Белый мышь!.. – взвизгнул Митхат. – Дай мне!

– Хитер! Вылезай – дам. И еще покажу сколько хочешь. И белую крыску покажу и орла!

– Где?

– Вон там. – Степа кивнул на флигель. – Там наши звери живут. Пойдешь со мной?

– Иок!

– Боишься? А там сейчас никого и нет! Я один да дежурная нянечка. Я когда хочешь могу приходить. Меня Петр Петрович и Мухамет-Нур хоть ночью пустят. Они даже ключи хотели мне отдать, да я не взял. Еще потеряешь!.. Ну? Пойдем, пока никого нет. Там тепло, а ты вон весь посинел… Не пойдешь – уйду, и сиди тут до утра. Брат твой больше за тобой не придет.

– Зачем не придет? – тревожно спросил Митхат.

– Обиделся. Чертенка, говорит, какого-то мне привезли. Я, говорит, думал, что он приличный парень, вроде Степы Моргунова (это я, значит), а он (ты, значит) просто бешеный тип.

– Ты сам тип, – очень отчетливо, тоненьким голоском сказал Митхат.

– Ну, как хочешь! Значит, не идешь? Тогда спокойной ночи! Клади полешко под голову и спи. Я пошел.

– Постой! Я иду. Если наврал – получишь!

– Ладно, я сам драться умею. Вылазь! Как ты вылезешь-то? А-а! Тут снизу пошире!.. Как же я не заметил?.. – искренне огорчился Степа. – Ну, спасибо, что показал. Пошли! Давай Руку.

Мальчики, взявшись за руки, убежали.

Смотри! – повторял Мухамет. – Родной брат звал – не пошел, а этот Степа не успел рот раскрыть – пожалуйста, айда! Я ключи ему давал! А?

– Ему лет восемь, Митхату? – спросила Сабурова. – Сколько времени он вас не видел?

– Четыре года.

– Ну, неудивительно, что отвык. Да прикрикнули на него сразу, наверно, вот и заупрямился. Идемте теперь к другому крыльцу, подождем, пока они выйдут.

Все трое подошли ко второму выходу из юннатского домика.

Пришлось довольно долго ждать, пока за дверью не послышались возбужденные голоса мальчиков и ворчанье дежурной нянечки:

– Идите, идите уж! Ступай, Степа! Небось дома ждут не дождутся: когда, мол, наш сокол ясный прилетит… И мальчонку к Мухамету отведи, слышишь?

– Слышу, слышу!

Хлопнула дверь, но мальчики задержались в тамбуре.

– Плохой жмия, не страшный, – говорил Митхат.

– Ну и что же! Ему не полагается страшным быть. Ом не змея, а уж.

– Уж… уж… – повторял Митхат незнакомое слово. – Нет, уж, – сказал он с торжеством и засмеялся, – нет, уж, если ты похож на жмия, должен быть страшный.

Ребята вышли на крыльцо и остановились. Митхат быстро повернулся, хотел юркнуть обратно в дверь, но Татьяна Борисовна крепко взяла его за руку.

– Давай знакомиться, – сказала она. – Как тебя зовут, я уже знаю, а мое имя Татьяна Борисовна Новикова. Ты не забудешь?

Митхат глядел на нее исподлобья и слегка пятился, но отрицательно помотал головой.

– Запомнишь, значит? Вот и хорошо. А это Надежда Георгиевна – директор нашей школы.

– Хочешь у нас учиться, Митхат? – спросила Сабурова.

– А зверей кормить можно будет?

– Почему же нельзя? Будешь учиться, будешь и за животными ухаживать в живом уголке.

– И за мышь? – спросил Митхат тоненьким голоском.

– Конечно. А сейчас иди-ка с братом домой. Надо тебе устроиться на новом месте. Я завтра посмотреть приду, все ли у тебя в порядке.

– Иди, ради бога, домой! – взмолился Мухамет. – Кушать надо, отдыхать…

– Айда! – решительно сказал Митхат. – И Степа пойдет.

– Куда Степа? – замахал руками Мухамет. – Степе домой надо.

– Нет, Степа пусть с нами.

– Что я буду с тобой делать, а? – безнадежно спросил Мухамет и, вздохнув, обратился к Степе: – Ну, идем, гость будешь.

Он повел ребят к себе, для верности держа обоих за руки.

Глава шестнадцатая

Весна заупрямилась и даже на праздник к людям не вышла. Первомай встречали в снегу. Это не было редкостью. Почти всякий год на Первое мая лежал снег, а иногда завертывал и запоздалый морозец.

Зато с пятого числа началось быстрое, дружное таянье.

Г онимы вешними лучами.

С окрестных гор уже снега Сбежали мутными ручьями На потопленные луга, – читала в классе Сабурова, и все школьники оборачивались к широким окнам. С гор действительно мчались, обходя камни, сталкиваясь и сверкая, сотни ручьев, и шумели они так, что, разговаривая, приходилось повышать голос.

Жители поселка опасливо поглядывали на вздувшуюся Серебрянку. В этом году можно было ожидать большого напора льда.

Однажды вечером у Тони собрались девушки. Экзаменовали друг друга по курсу литературы.

– Иногда кажется, что все знаешь, – сказала Лиза, забирая из каменной чашки горсть кедровых орешков, – а иной раз такая неразбериха в голове, что ничего не можешь сообразить!

– А я, вы знаете, девочки, какая трусиха, – отозвалась Женя, – но чем ближе к экзаменам, тем меньше боюсь. Серьезно!

– Смотри-ка, Антонина, наша куропаточка в орлицу обращается!

Подруги засмеялись, но смех тут же смолк. В дом ворвался страшный, воющий звук. Он был тревожен и дик. Он нарастал и становился все более грозным.

– Тосенька, сирена! – крикнула Женя, и Тоня увидела ее искаженное страхом, разом изменившееся лицо. – Наверно, в шахте авария! Беда! Тоня, скорее!

Тоня сорвала с вешалки ватник:

– И мамы, как на грех, дома нет! Надо хоть записку ей оставить…

В окно сильно застучали.

– Кто там? Посмотри, Лиза!

Лиза побежала открывать дверь.

– Андрейка! Мохов пришел!

– Что случилось? Где авария? В какой шахте? – взволнованно спрашивали девушки запыхавшегося Мохова.

Он в первую минуту ничего не мог сказать и только мотал головой.

– Никакой аварии! – насилу выговорил он наконец. – Серебрянка пошла, канава раздулась… Боятся, как бы шахты не затопило. Айда в школу, там сбор всех комсомольцев.

Тоня быстро заперла дом и подсунула ключ под дверь.

Друзья бегом кинулись к школе. Густая грязь, смешанная с еще не сошедшим разбухшим снегом, облепляла ноги, мешала бежать.

На школьном дворе покачивались фонари, слышался тревожный говор.

– Стройся, ребята! – покрывая шум, прозвучал голос Иллариона.

Девушки заняли места в рядах товарищей.

Школьники двинулись. Ночь шумела вокруг них топотом бегущих людей, громкими возгласами, страшным воем сирены, который то падал, то поднимался до предельной пронзительности.

Под ногами хлюпала вода. Широкая каменная дамба, перегораживающая реку, чернела от множества людей. Скоро пришлось идти по щиколотку в воде. Серебрянка бурлила. Большие льдины, напирая друг на друга, со скрежетом лезли на берег, ударялись о дамбу. Река шумно ворочала лед, камни, тащила вырванные с корнем деревья.

– Ух, что делается!

– А ревет как!

– Не зевать, не зевать, ребята! Стойте здесь, я узнаю, куда нас поставят.

Но не успел Илларион отойти, как послышался звонкий голос:

– Сюда, товарищи!

К школьникам бежал Слобожанин, державший в вытянутой руке фонарь. Фонарь вращался, и в меняющемся свете удавалось моментами рассмотреть лицо Кирилла. Он был бледен, но глаза его и сегодня казались озаренными какой-то великолепной догадкой.

– К канаве, ребята! Разбивайтесь по трое! Будете таскать землю в мешках!

Возле дамбы начиналась водоприемная канава, уносящая в сторону часть речной воды. Из канавы вода по деревянным желобам-сплоткам шла на промывательные приборы.

По берегам канавы тоже толпился народ, гудели голоса, метались беспокойные огни фонарей. Тоне вдруг показалось что она уже видела когда-то эти желтые огни, перебегающие с места на место в сырой черной мгле, слышала треск ломающегося льда и встревоженные крики. Наверно, читала о такой ночи в книге…

– Мешки там, в машине! – крикнул Слобожанин.

Он махнул рукой в сторону, где возле трехтонного грузовика собирались люди, и отбежал.

– Холостой выпуск открыт? – послышался спокойный бас директора.

– Полон, Виктор Степанович! Давно открыли!

– Продолжать наращивать дамбу и нижний борт канавы! Трамбовать землю!

Холостым выпуском назывался отвод от канавы. Он закрывался ставнем. Во время паводков и ледоходов ставень поднимали, выпуск наполнялся и понижал уровень воды.

Тоня оказалась в тройке с Андреем и Петей Таштыпаевым. Они, как и все, получили лопаты и кипу колючих, негнущихся мешков.

Канава шла по косогору. Нижний борт ее, сложенный из камня, заливала вода. Сверху плавал мелкий, битый лед. Там, где русло канавы преграждала крупная льдина, вода сильно разливалась, и люди, с ломами и кайлами в руках наскакивая на льдину, крушили ее на сотни осколков.

Крики людей, тяжелые удары ломов, фырканье машин, слепящих фарами каждого, кто попадал в полосу света, смешивались в нестройный, грозный гул.

Ночь действовала заодно с рекой. Она подваливала сверху глыбы плотной темноты, а река несла всё новые глыбы льда. Мрак был весомым, тяжким, и огням, зажженным рукой человека, с трудом удавалось расталкивать его в стороны. На столбах, негусто стоявших вдоль канавы, горели желтые электрические фонари, но их было явно мало для такой ночи.

Лопаты плохо врезались в мокрую сверху, но еще не оттаявшую землю. Иногда железо со скрежетом скользило по камню.

– Держи мешок! – кричал Тоне Андрей. – Да брось ты лопату! Мы с Петькой будем набивать мешки. Все равно от твоей копки толку мало!

Небольшой, коренастый Таштыпаев работал сноровисто и ловко. Широкое, точно вырезанное из темного дерева лицо его было спокойно.

– Камни собирай! – крикнул он Тоне. – Они тоже пригодятся.

Тоня собирала камни, носила их к канаве, держала распяленные мешки, в которые ребята сыпали холодную землю. Мешки сразу тяжелели, и Тоня с трудом встряхивала их. Наполнив и завязав мешок, они, обливаясь потом, тащили его и укладывали на борт канавы.

«Успеем ли? Обуздаем ли эту силу?» – стучала в голове у Тони неотвязная мысль.

Она старалась разглядеть, что делается дальше, вдоль дамбы. Там тоже шевелились огни, но Тоне казалось, что весь народ сгрудился на том участке, где была она… А вдруг выше или ниже лед выхватит из каменной кладки какой-нибудь торчащий камень, дамба начнет разрушаться, вода разольется и хлынет в шахты? Ведь было так лет сорок назад. Отец рассказывал ей…

– Уровень поднимается! Навались, товарищи! – услышала она глуховатый голос парторга прииска Трубникова.

Иван Савельевич неожиданно вырос перед школьниками, и как ни была Тоня увлечена работой, она заметила, что парторг совершенно преобразился. Худое смуглое лицо его не казалось сегодня суровым и замкнутым. Он стал моложе и, как ни странно, даже веселее.

– Школьники? – спросил Трубников. – А ну, покажитесь, ребята! – Он внимательно оглядел Андрея и Петю. – Ничего, народ крепкий! Идемте-ка со мной. Люди нужны. Девушка пусть останется… А вы куда, товарищи? – крикнул он бежавшим мимо Слобожанину и огромному забойщику Таштыпаеву – отцу Петра.

– Иван Савельевич, говорят, там народ ничего сделать не может! Сильно напирает! – Слобожанин сделал отчаянный жест рукой в сторону дамбы.

– Без паники, друг! Вот я туда здоровых ребят и подбираю. Пошли! – коротко бросил парторг.

Слобожанин, Андрей и оба Таштыпаева последовали за ним. Еще раз уверенный голос парторга долетел до Тони:

– Сильно, говоришь, напирает? Значит, нам еще сильнее нужно навалиться!

Оставшись одна, Тоня попробовала поднять мешок. Не тут– то было! Подтащить его за углы, что ли? Нет, и это ей не под силу…

Чьи-то руки протянулись из темноты и подхватили мешок. Обрадованная Тоня крепче ухватилась за ношу и вместе с невидимым помощником зашагала к канаве.

У берега где было светлее, она разглядела своего помощника. Толя Соколов смотрел на нее и улыбался. Кажется, он тоже только теперь узнал Тоню.

Она не удивилась и спросила озабоченно:

– Еще будем таскать? Ты свободен?

– Лучше включайся в нашу бригаду, – ответил Анатолий, – нам нужен четвертый.

Он захватил мешки и привел Тоню к месту, где работал с Колей Беловым и Стешей Сухих. Это была сильная пара. Высокая, статная Стеша работала легко и, как показалось Тоне, красиво, а богатырь Белов вскидывал полный мешок на плечи словно подушку.

Тоня и Анатолий, работая, изредка перекидывались словами, и оба чувствовали, что им легко и просто говорить друг с другом.

Со стороны дамбы доносился шум, подбадривающие возгласы, громкая команда, но подойти узнать, что там делается, было некогда. Тоня не замечала, как шло время, и только когда громкое «ура» прокатилось вокруг, она на минуту выпрямилась и вопросительно взглянула на Соколова.

– Как там? Что на дамбе? – крикнул Толя Слобожанину, который опять бежал мимо.

– Стоит, как стена крепостная! – ответил Кирилл.

Радость охватила Тоню.

– Справимся! Слышала, что он сказал? – взволнованно спросил Соколов.

– Давай, давай, не разговаривай! – прикрикнула Тоня и, не выдержав, засмеялась: – Конечно, справимся! Разве ты сомневался?

Вокруг сновали люди, таскавшие бревна. В дело пошли штабеля крепежного леса, сложенного возле канавы. Раздутые, словно кабаны, мешки с землей ложились на каменную стенку. Борт канавы вырастал равномерно на всем ее протяжении.

Часам к трем ночи работа была кончена.

Грязные с ног до головы, школьники собрались около дамбы, которая действительно возвышалась над водой, точно крепостная стена.

К Тоне подошел Николай Сергеевич.

– Папа! Ты не в шахте? Тоже работал?

– Работал, дочка… Ну, справились! Пойдем домой.

Тоня, только что чуть не падавшая от усталости, вдруг почувствовала, что ей совсем не хочется отдыхать.

– Я не устала, папа! Хоть танцевать могу!

– Вид у тебя больно не бальный, – засмеялся Николай Сергеевич.

– А если б ты видел, на кого сам похож!

Отец махнул рукой и, достав из кармана мокрого ватника платок, хотел обтереть лицо, но вместо платка в руках его оказалась такая грязная тряпица, что он задумчиво посмотрел на нее и сунул обратно в карман.

Подошли другие ребята. У всех был измученный и счастливый вид.

– Парторг наш, Иван Савельевич, до чего здоровый дядя! – с восхищением говорил Андрей. – Такие мешки поднимал… Я, говорит, бывший грузчик, мне не впервой!..

– А что Маврин разделывал! – сказал Илларион. – Как бес работал! Там у нас мешки сползали с борта, так он навалился на них, руками и ногами вцепился и держал, пока ребята не подоспели.

– Маврин, говоришь? – послышался хриплый голос, и высокая фигура директора прииска неожиданно заслонила свет. – Фу, чорт, голос пропал! – ругнулся он и, вытащив блокнот, записал фамилию. – Вам особая благодарность, ребята! Молодцы! – прохрипел он.

– Что вы, Виктор Степанович!

– Мы так рады, что помогли!

– У нас нынче боевое крещение! – засмеялся кто-то.

– Верно, верно! – вмешался Николай Сергеевич. – Ведь недавно, товарищ директор, мы в завкоме говорили, что пополнение будем принимать из выпускников наших… когда, мол, обучатся специальности. А жизнь-то… она ждать не хочет. Оказывается, сразу они понадобились, без задержки.

Директор чиркнул зажигалкой и, всмотревшись, узнал Кулагина.

– Правильно, мастер, – сказал он. – Не знает человек, когда его сила или ум могут понадобиться. В том и ценность каждого, чтобы он был… ну, как, ребята, вы говорили, когда еще в пионерском отряде числились?

– Всегда готов! – пробасил Андрей.

– Вот так! А неприятностей много нам этот случай наделал…

– Товарищ директор! Виктор Степанович! – послышался зов.

– Иду, иду! Ну, будьте здоровы!

Директор исчез, и уже откуда-то издали донесся его хриплый голос:

– Дежурных расставить нужно! Каждый час сообщать об уровне воды.

– Женечка, иди домой! Переоденься сразу же в сухое, слышишь? – заговорил подошедший Михаил Максимович. – Я еще здесь останусь… Чаю горячего выпей.

Школьники возвращались в поселок. У всех было приподнятое настроение. Перебивая друг друга, рассказывали:

– Ну и лют же народ на работу!

– А Слобожанин как дельно распоряжался!

– Вы подумайте! Ведь дамбу строили на двадцать пять сантиметров выше самого большого подъема воды… Нынче Серебрянка все расчеты опрокинула.

– А хорошо жить, ребята! – вдруг услышали школьники тихий голос.

– Ваня!

– Пасынков пришел, товарищи!

– Иван, ты как тут?

– Где же мне быть?

– Смотри: простынешь – опять сляжешь!

– Нет, я здоров уже. Не мог утерпеть, вышел…

Ваня проболел почти два месяца, но товарищи занимались с ним, от класса он не отстал. Надежда Георгиевна разрешила ему сдавать экзамены наравне со всеми десятиклассниками.

Тоня завела песню, ребята подхватили, и ей подумалось, что, пожалуй, нет на свете большей радости, чем петь с друзьями после трудной удачной работы.

Весна испугалась своего промедления и начала действовать не покладая рук. Казалось, что в эти дни ей помогают тысячи маленьких незримых работников земли, воздуха и воды. Трава росла на глазах, выход из лога, в котором стоял поселок, наполнялся голубоватым светом, от растревоженной земли шел сладкий и свежий запах. Пушистые, как цыплята, «пострелы» сибирские анемоны – торопились растолкать прошлогоднюю листву и взглянуть на солнце; фиалки раскрывали удивленные глаза рядом с не успевшими растаять сугробами, а на проталинах под деревьями скоро стало опять белым-бело, точно снова выпал снег. Это закачалась белая ветреница – «кандычья мать». За нею и лиловые поникающие цветы кандыка покрыли непросохшую опушку. А там «марьины коренья» затянули склоны гор атласной краснотой, в молодой траве загорелись оранжевые огоньки, которые ботаники зовут «троллиусами», а сибиряки – «жарками».

Скала Блин, с которой зимой было так хорошо скатываться на лыжах, совсем оголилась и серой, неуклюжей блямбой торчала среди светлой зелени. Снег остался только на вершине Безымянного гольца.