Текст книги "Чистое золото"
Автор книги: Мария Поступальская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)
– Раньше думать не помогает. Пока думаешь – все хорошо получается, а потом выходит плохо.
– Нет, друг, так бывает, когда люди плохо думают, – отозвался Круглов и тихо сказал Тоне: – Я бы не взялся их воспитывать, знаете… Очень мне все в них нравится. И сейчас как следует пробрать не могу… Уж там педагоги окажут подобающее воздействие.
– А Надежда Георгиевна поправится непременно, – заговорила Тоня, продолжавшая думать о старой учительнице. – Не надо ей со школой расставаться. Она всегда говорит, что около ребят здоровее и бодрее становится.
– Ну-ну, ей лучше знать, – ответил Василий Никитич.
Через несколько минут Тоня поняла, что он задремал. Успокоились и ребята. А Тоня сидела, боясь пошевельнуться, чтобы не потревожить своих соседей. Она глядела в темноту и чувствовала в себе большой и ясный покой. Ей, как и мальчикам, поездка казалась волшебной.
Завораживало плавное скольжение в черно-белой мгле, которому бесконечные повороты дороги придавали особую прелесть. Рядом ровно дышал человек, только что говоривший с ней, как с дочерью, а там, в поселке, около Надежды Георгиевны был врач, деловитый, уверенный, с большими белыми руками и громким голосом. Ее, Тоню, ждал друг… Как жадно будет он слушать рассказ о ее приключениях! Ждала и бригада – верные, напористые ребята. Конечно, они встретят ее хорошей вестью о золоте, найденном ими…
Сколько времени ехали, Тоня не знала, но внезапно ей стало холодно, и она услышала изменившийся голос ветра. Нагнувшись вперед, она старалась разглядеть что-нибудь сквозь ветровое стекло. Машина шла очень медленно, а свист ветра становился все резче. Тоня поняла, что теперь ветер не утихнет и будет бушевать всю ночь. Впервые за эту зиму на землю пришел буран.
Она забеспокоилась и уже не спускала глаз с шофера, который, повидимому, тоже тревожился, озабоченно поглядывал по сторонам и бормотал что-то сквозь зубы.
Тоне удалось разглядеть какие-то строения. Шабраки, по ее расчетам, проехали уже давно. Значит, они в Белом Логу. На одно мгновение мелькнула мысль, что разумнее было бы переночевать здесь, но водитель молчал, а он, конечно, первый заговорил бы об этом, если бы было необходимо. В конце концов, осталось немного, значит надеется доехать.
Но прошло еще минут пятнадцать, и шофер обернулся:
– Плохо, Василий Никитич.
– Василий Никитич спит, – шопотом отозвалась Тоня.
– Кто спит? Ничего подобного! – сейчас же послышался спокойный голос. – Что там, Никанор?
– Не доедем. Заносит. Дороги не видать.
– Не пугай, не пугай!
Василий Никитич сел поудобнее, откашлялся и закурил.
Машина шла еще некоторое время, затем резко накренилась и стала.
– Приехали! – сказал водитель и тихо выругался.
– Вылезать? – спросил секретарь.
– Вылезайте, Василий Никитич, и вы, гражданочка. Ребят можно оставить.
Задние колеса съехали с дороги и глубоко ушли в снег. Три человека, по пояс увязая в сугробе, пытались сдвинуть машину с места.
– Нет, ничего не выйдет, – сказал Василий Никитич, выходя на дорогу и отряхиваясь. – Только поморозимся… Вот что, Никанор: залезай в машину к ребятам, укройся тулупом и спи. А мы с девушкой дойдем пешком и людей сюда отправим. Следовало бы ее оставить с детьми, да она местная, дорогу знает. Сколько до Таежного?
– Километра два, наверно, – сказала Тоня. – Но как в этакой каше дойдешь?
– Дойдем, коли нужно.
Василий Никитич зашагал вперед.
Идти было невыносимо трудно. Тоня, напрягаясь, старалась не отставать от Круглова, а он, в своей тяжелой дохе, двигался быстро и все время маячил впереди нее. Ветер резал глаза, не давал дышать, и Тоня страстно, изо всех душевных сил желала одного: чтобы он не усилился. Она видела, что сейчас буран еще не дошел до той ярости, когда люди валятся и не могут подняться, как было с Татьяной Борисовной прошлой зимой.
С трудом передвигая увязающие в снегу ноги, Тоня шла оглушенная и ослепленная, низко держа голову. Она решила, что, как всегда в трудных случаях, нужно поставить перед собой какую-то, пусть небольшую, цель и только о ней думать. И цель она себе нашла – обогнать Василия Никитича. Ей, местной жительнице, подобает привести гостя в поселок.
После долгих напрасных попыток удалось воспользоваться короткой остановкой секретаря и вырваться вперед. Теперь она шла первой, изредка оглядываясь.
Ноги у нее закоченели и плохо гнулись, сильно болел лоб от крепких ударов ветра. Как она ни старалась пониже опустить платок, он сейчас же уползал назад.
В белесом безумии крутящегося снега перед ней вдруг вырос какой-то холм. Тоня, недоумевая, как мог возникнуть посередине дороги такой сугроб, приблизилась к нему и поняла, что это засыпанная снегом машина.
Что же это значит? Каким образом она опять очутилась около машины?.. Значит, весь мучительный путь был пройден напрасно? А где Василий Никитич?.. Его не видно, они потеряли друг друга…
В отчаянии Тоня опустилась на снег около машины. Здесь ветер не так пронизывал, и она, закрыв глаза, слушала его свист. Показалось, что стало теплее, и страх охватил ее: так и замерзнуть недолго.
«Сейчас… одну минутку отдохну и поднимусь…»
Блаженная дремота мягко подбиралась к Тоне. Уже показалось, что всю ее окутывают большим пушистым одеялом, когда над самым ухом сильный голос сказал:
– Эй, спать не годится! Вставай, девушка!
Тоня открыла глаза. Перед ней в самом деле колыхалось какое-то пушистое одеяло, и она не сразу поняла, что это доха Василия Никитича. Он стоял нагнувшись, защищая ее от ветра.
– Василий Никитич, машина… – слабо выговорила Тоня.
– Ну и что же?
– Мы опять к ней пришли!
– Опять? Что ты! Это машина не наша.
Он взял Тоню за руки и заставил подняться.
– Ты приободрись, милая. Мы уже от поселка в двух шагах. Слышишь, электростанция работает, собаки лают… А машина эта, верно, директорская… Тоже, значит, оставил, а сам пешком пошел.
Тоня снова поплелась за секретарем. Грудь и спину ломило. Ноги едва двигались, но она все явственнее слышала звуки селения.
«Еще… еще немножко», – подбадривала она себя.
Они уже шагали мимо заплотов, спящих домов. Тоня шла, не разбирая дороги, не думая о том, сколько еще нужно идти, и вдруг остановилась вздрогнув. В снежном вихре тускло светился круг: это были часы на здании приискового управления.
Тоня схватила Василия Никитича за рукав и молча показала ему на здание. Он понял и свернул с дороги к крыльцу.
«Дежурный-то, во всяком случае, там, – соображала Тоня. – Только чуть-чуть отогреться – и домой… А если дежурный уснул? Не достучишься…»
Но дверь оказалась незапертой. В коридоре было светло и чудесно натоплено. Тоня, вдохнув в себя теплый, с запахом застоявшегося табачного дыма воздух, опустилась на табурет около двери.
К ним бежали люди, неизвестно почему очутившиеся здесь в эту пору. Их окружили, тормошили, раздевали.
– Василий Никитич! Товарищ Круглов! – кричали секретарю со всех сторон.
– Доехал, батюшка! Или дошел? А мы навстречу собрались, сейчас выходить хотели!..
– Да ну? – сказал секретарь, сбрасывая доху и растирая руки. – Как же узнали, что выехал? Наладили, значит, связь?
– Да-да, заработал телефон!
– Но вам, товарищи, все равно выходить придется: километрах в двух машина наша осталась, там двое ребят и шофер.
– А ну, пошли! Веревки у кого?
Мимо Тони прошагали парни с фонарями и кругами веревок. Мелькнули какие-то знакомые лица. Дверь захлопнулась, и за нею прозвучала команда:
– По веревке идти, ребята! Таштыпаев, ты, что ли, вперед встанешь?
– Братцы, а согреться нечем? – спросил Круглов.
Из своего кабинета уже спешил директор:
– Сюда, сюда, Василий Никитич! Сейчас и тебе и девушке согревающего хлебнуть дадим. Я сам час назад ввалился, чуть не замерз.
Тоня слышала все это, как сквозь вату. Кто-то снял с нее полушубок, платок, кто-то спрашивал:
– Не обморозилась? Руки как? Ноги?
– Ноги… да… – начала она. – А Надежда Георгиевна как?
До нее дошел голос дяди Егора Конюшкова:
– Лучше, лучше Надежде Георгиевне. И отец твой тут. Николай Сергеевич, здесь они! Здесь Тоня. Цела дочка!
Тоня привстала с коротким криком. Отцовские руки обхватили ее.
– Доченька! Тонюшка! – бормотал Николай Сергеевич, прижимая к себе Тоню, гладя ее по лицу жесткими теплыми руками.
Она поймала эту жилистую руку, прижалась к ней щекой и закрыла глаза.
– Николай Сергеевич, ноги не поморозила ли? Надо посмотреть. Потом нацелуетесь… Да вот пусть выпьет спирту глоток, – хлопотал дядя Егор.
Тоня хлебнула обжигающей прозрачной жидкости. Ее опять усадили, сняли валенки.
– Пустяки! Чуть-чуть прихватило, сейчас ототрем!
– Да не надо… я сама…
– Сиди, сиди, не мешай!
Отец опустился на колени и начал с силой растирать побелевшие пальцы Тони. Это было очень больно, но она, вскрикивая и морщась, все же улыбалась.
«Простил! Простил! – звучало в ее сердце. – Опять со мной, прежний, ласковый!»
Она вдруг высвободилась и тревожно спросила:
– Папа, проба на Лиственничке была, не знаешь?
– Была, дочка, была! При мне пробу брали.
– Ты на голец ходил? Зачем?
– Ну, мало ли… посмотреть, как там… – забормотал Николай Сергеевич.
– Да уж говори прямо, что сердце не выдержало! – подхватил дядя Егор.
– И что же проба? Нашли что-нибудь?
Отец растерянно перевел глаза на товарища.
– Ни синь пороха там нет, голубка! – сказал старый Конюшков.
Глава шестнадцатая
– Расплавленный кварц когда-то поднялся из глубины земли. Потом тяжелые пласты его застыли, затвердели. У кварца молочно-белый излом. Иногда в нем блеснет золотника, встретится листочек слюды… зеленоватый такой. А порой кварц выглядит желтым или бледнокрасным – значит, в нем есть примазка охры. В природе постоянно идут процессы окисления, выветривания, вымывания. Вода, ветер, солнце работают непрерывно. Они подтачивают огромные горы, обломки уносятся вниз – в долины, на берега рек. Мощный кварц превращается в жалкие обломки, в песок; он смешивается с наносной породой… Так образуются россыпи. Считают, что если в россыпи богатое содержание золота, значит коренное месторождение разрушено. Но я верю, что выходы коренных жил здесь целы и в них окажется еще больше золота, чем в россыпях…
Тоню слушали, не переставая работать. В шахте шло непрерывное опробование. Первая неудача не обескуражила бригаду. Ребята не сдавались.
Для Тони ночное путешествие кончилось благополучно. Она только слегка поморозила кончики пальцев на ногах и на другой же день вышла на работу. Вторая проба показала слабые знаки золота. Радости не было конца, но третья и четвертая пробы не дали ничего. Предстояло еще и еще добиваться ответа у скупой шахты.
Бур все глубже уходил в рудное тело. Под коронкой его в скважину была насыпана дробь. Попадая в торец буровой коронки, она вращалась вместе с ней и высверливала столбик кварца – керн. Такие аккуратные столбики ежедневно подавались наверх для лабораторного анализа.
– Не идет Михаил Максимович, – сказал угрюмо Андрей.
– Значит, плохие вести, коли не торопится, – пробормотал Маврин. Он выпрямился, зеленые глаза его вдруг загорелись: – Честное слово, ребята, вчера чуть было не напился! Вот до чего понятно мне показалось, как люди от неудачи спивались… Ведь сколько трудимся над ней, над Лиственничкой этой, обхаживаем ее, улещиваем, а она уперлась – и ни в какую. Эх, думаю, напьюсь с горя!..
– Ты что, очумел? Что за разговоры такие?
– Ты стой, бригадир, стой, не ершись! Я ведь говорю «чуть было». Ничего этого не случилось. После таких мыслей сильней раззадорился, решил: не отступлюсь ни за что. Начальство запретит дальнейшие пробы – ночью приходить буду, искать. Не может быть, чтобы не сдалась, проклятая…
– Ой, не ругай шахту! – боязливо вымолвила Стеша.
– Что, горного боишься?
– Да какой тут горный! Просто слушать как-то неприятно. Она, может быть, скольких людей кормить будет, а ты ее ругаешь.
– «Может, может»!.. – бормотал Санька. – Пока только завтраками кормит!
Тоня посмотрела на товарищей. У всех осунувшиеся, измученные лица, нетерпеливая тоска в глазах… Давно не озорничает Санька, перестал шутить и улыбаться Андрей. Одна мысль мучит каждого: неужели работали зря и в Лиственничке ничего нет?
Тоня молча переглянулась с Зиной и увидела слезы в широко открытых, всегда спокойных глазах.
– Товарищи, подтянуться надо, – сказала Тоня, стараясь, чтобы голос звучал твердо и уверенно. – Даю слово: мы Лиственничку победим. Что-то очень распустились! Санька напиться готов, Зина – плакать… Позорно, я считаю, для такой бригады, как наша.
– Пробирай, пробирай! – незлобно отозвался Маврин. – Хоть и знаешь, что я не напьюсь, а Зина не заплачет, все-таки на случай дай нам жару.
Мохов, возившийся с какой-то неподатливой стойкой, вдруг поднял от работы красное, потное лицо и прислушался.
– Идет Каганов, – глухо сказал он.
Бригада кинулась навстречу инженеру.
Спустившись с последней ступеньки лестницы, Михаил Максимович увидел бегущую к нему молодежь.
Лукаво прищурясь, он глядел на ребят. У всех вытянутые шеи, рты полуоткрыты, и все глядят на него, точно хотят проглотить.
– Ну? – непочтительно выдохнул Санька и облизнул пересохшие губы.
За ним вся бригада повторила:
– Ну? Что же?
– Позвольте вас поздравить, товарищи! – громко и значительно сказал Каганов. – Последние пробы показали высокое промышленное содержание золота!
– Ура-а!
– Ура! Наша взяла! Одолели!
Орали во всю силу молодых глоток, трясли руку Каганову, смеялись…
Андрей бросил шапку оземь и обеими руками взъерошил мокрые, слипшиеся вихры. На лице Маврина застыло выражение прекрасной задумчивой гордости. Кенка вдруг осторожно обнял Зину и глянул на нее так радостно и любовно, что бледная серьезная девушка, медленно краснея, расцвела улыбкой, в которой были и широкая радость и нежное лукавство.
А Тоня сильным движением раскинула руки, точно хотела обнять всех, кто делил с нею труды и тяготы. Вот оно, снившееся по ночам, не дававшееся в руки, прошенное и моленное у старой шахты чистое советское золото!
Михаил Максимович подошел к ней. Тоня шевельнула губами, но ничего не сказала. Только светло и благодарно сияли ее глаза. Была в них вся сила жизни и вся вера в грядущее. И седеющему инженеру подумалось: всего на свете, даже самого невозможного, добьется эта молодость.
Он почувствовал, что у него перехватило горло от волнения, и сделал над собой усилие, чтобы сказать строго:
– За дело, друзья, за дело! Чем больше скважин мы пробурим, тем точнее будем знать содержание золота.
К Новому году Тоня неожиданно для себя получила много денег. Всем членам бригады выдали премию, прибавилась обычная заработная плата, сверхурочные. Словом, ребята разбогатели.
Когда Варвара Степановна спросила, что дочь хочет купить к празднику, Тоня, не задумываясь, ответила:
– Мне самой ничего не надо, а хочу я хорошо отпраздновать Новый год.
– Это мы предчувствовали, – засмеялась мать. – Уже говорили с отцом, что всю твою бригаду надо позвать и угостить как следует.
– Да, мама! Уж мы скупиться не будем, правда? Только бригада – это еще не все. Я много гостей хочу позвать. Сейчас мы их запишем.
Тоня побежала к себе в комнату за карандашом и бумагой, крикнув отцу:
– Папа, иди помогать!
Николай Сергеевич вышел из спальни и надел очки.
– Михаила Максимовича непременно, – перечисляла Тоня. – Женя ведь на зимние каникулы не приедет, он один… Татьяну Борисовну обязательно. Петра Петровича с Александром Матвеевичем, Моргуновых со Степой и Мухамета с Митхатом. Еще… ну, Надежду Георгиевну само собой…
– Об этом говорить нечего, – заметила Варвара Степановна. – Да сможет ли она?
– Сможет! Мы с Андреем вчера к ней заходили. Доктор Дубинский всерьез за нее взялся, ей лучше.
– Чего доброго, уже в школу собирается?
– Нет, в школу еще не пойдет. Петр Петрович замещать ее будет.
– Правильно, пусть отдохнет, – сказала Варвара Степановна и значительно взглянула на мужа.
– Что же не всех перечисляешь? – спросил Николай Сергеевич. – Заварухиных звать надо.
Тоня удивленно и смешливо посмотрела на отца.
– Да, да, да! – быстро сказала она. – Конечно, надо. Я только хотела, чтобы ты сам об этом вспомнил… Ну, и еще Иона с Ионихой.
– Куда я такую уйму народу посажу? – заволновалась мать.
– Усядутся, – решил Николай Сергеевич, – и сыты будут, пирогов хватит.
Он все еще праздновал свое примирение с дочерью. Ходил веселый, смотрел на Тоню влюбленными глазами и ни в чем не мог отказать ей.
– Ну, значит, иди, Варвара, на расправу, – пошутил отец. – Придется тебе поработать!
– Ладно уж, – отозвалась Варвара Степановна.
Старики шутили, но оба они, как и Тоня, чувствовали необычное значение нынешнего Нового года. Он знаменовал первый успех дочери в серьезной работе, был как бы разрешением долгой, тяжелой ссоры. Нужно, чтобы праздник получился особенно радостным и обильным.
Тоня сама убирала дом. Ей хотелось, чтобы нигде ни пылинки не было. Хозяйством занималась мать и, против обыкновения, даже похвасталась:
– Ну, нынче, кажется, я твоих гостей угощу неплохо.
– Когда же ты плохо угощала?
А Николай Сергеевич перебирал в уме имена приглашенных, и все они казались ему очень хорошими людьми. Даже удивительно, как они выросли в его глазах после примирения с дочерью.
Гости собрались в назначенное время, и в самом деле каждый по-своему был так хорош и интересен, что стоило рассмотреть его подробно.
Молодые горняки Маврин Александр Иванович, Андрей Мохов, Иннокентий Савельев и братья Сухановы щеголяли новыми костюмами. Правда, на худощавом Димке брюки сидели мешковато, а у моховского пиджака были коротки рукава, но на такие мелочи никто не обращал внимания. В общем, ребята выглядели молодцами. Каждый из них принес какое-то добавление к праздничному ужину и, несмотря на протесты Варвары Степановны, вручил его хозяйке.
Девушки немного дичились. Стеша прежде лишь изредка заходила к Кулагиным, а Зина была в доме впервые. Но, повидимому, им понравилось, что Варвара Степановна говорит с ними, как с близкими знакомыми. Значит, Тоня рассказывала матери о своих подругах и отзывалась о них хорошо.
Сабурова была бледна, но говорила, что чувствует себя гораздо бодрее. В самом деле, после долгого разговора с Василием Никитичем она обрела душевный покой и уверенность.
Тоня усадила старую учительницу на диван и все норовила засунуть ей за спину еще одну подушку, хотя Надежда Георгиевна уверяла, что ей очень удобно.
– Товарищи, имейте в виду, что доктор разрешил Надежде Георгиевне только встретить Новый год, а потом сейчас же домой и в постель. Ей теперь нужно много спать, – предупредила Новикова.
– Доставим, – кратко ответил Петр Петрович.
– Все провожать пойдем!
Петр Петрович сначала углубился в старенький Тонин гербарий, который неизвестно как углядел на этажерке среди книг. Он так сосредоточенно разглядывал осыпавшиеся веточки кедра, лиственницы и пихты, будто в жизни не встречал таких растений. Но когда к нему подсели Андрей Мохов, Павел и другие ребята, он отложил гербарий, закурил трубку, и из-под кустистых бровей проглянула светлая голубизна его глаз.
Зато Александр Матвеевич сразу попросил разрешения снять пиджак, засучил рукава белоснежной рубашки и стал помогать Варваре Степановне. Он ловко раскупоривал бутылки, с большим искусством разрезал жареного гуся и еще успевал при этом говорить приятные слова девушкам. Во всяком случае, они смеялись, слушая его.
Татьяна Борисовна принарядилась и завила свои прямые волосы, что очень шло к ней. Тоня и Стеша поторопились сказать ей об этом.
Молодая учительница тоже хозяйничала и сильно беспокоилась о сладком пироге, который пекла по своему рецепту: без дрожжей и без соды, только масло и мука. Варвара Степановна с сомнением поглядывала на этот плоский и тяжелый пирог.
Михаил Максимович сегодня меньше сутулился, и лицо его никак нельзя было назвать «скорбным ликом», как говаривала докторша Дубинская. Он получил новогоднее поздравление от Жени и ее карточку. Женя была снята вместе с Толей Соколовым и какой-то незнакомой девушкой около Медного всадника. Очевидно, снимок был сделан в туманный ленинградский день и получился довольно расплывчатым, но Женя попала в фокус, и большие глаза ее смотрели на отца удивленно и ласково. Каганов всем показывал эту карточку и каждый раз бережно прятал ее в бумажник.
– Лучший подарок ему к Новому году, – тихо сказала Тоне Варвара Степановна.
Мухамет-Нур немножко подавлял молодежь своими солидными и полными достоинства манерами. Он степенно разговаривал с Николаем Сергеевичем и не переставал следить за Митхатом.
Дарья Ивановна была торжественно-тиха. По временам она дергала за рукав Иониху, высокую старуху с терпеливым морщинистым лицом, удивительно похожую на своего мужа. Показывая на портреты хозяев, тетя Даша шептала:
– Это вот старик, когда молодой был… Сурьезный… А вон сама. Представительная женщина.
Ион расхаживал по комнатам, мягко ступая в расшитых унтах. Подмигивая Тоне, он угощал ребят табаком и внимательно слушал Петра Петровича. Он всегда издали уважал завуча, но встретился близко с ним впервые.
– Это, однако, большой человек, – сказал он Николаю Сергеевичу. – Слова свои бережет, говорит мало.
Павел вместе с другими ребятами сидел около Петра Петровича. Тоня, накрывая на стол и хлопоча по хозяйству, взглядывала на него. Ее радовало, что он ничем не отличается от своих товарищей, только одет не в новый костюм, а в свои военные брюки и белую, расшитую у ворота колосками и синими цветочками рубашку. Он поворачивал к собеседнику внимательное лицо, когда слушал, говорил громко и весело. Посторонний, не знающий его жизни человек, взглянув на Павла, не смог бы предположить, что юноша слеп. Несчастье перестало отделять его от людей. И странное дело: с тех пор как он почувствовал себя на прииске нужным, своим человеком, к нему вернулись его прежние манеры. Он так же крутил головой, когда его что-нибудь сильно смешило, откидывал назад волосы и улыбался широко и смело.
Митхат нетерпеливо смотрел на дверь, поджидая Степу. Он освоился в незнакомом доме быстро: нашел в углу низенькие скамеечки, когда-то сколоченные отцом для маленькой Тони, усадил Алешу и уселся сам возле кадки с фикусом.
– Тут у нас будет лес, ага?
– Ага, – отозвался Алеша, с интересом глядевший на нового знакомца.
– Сейчас придет мой товарищ Степа, мы с ним на охоту пойдем, а ты будешь дом сторожить.
– А я на охоту?
– Ребенки на охоту не ходят, – важно ответил Митхат.
Моргуновы сильно запаздывали, и Тоня начала уже подумывать, что они не придут. Но в сенях наконец послышалось шарканье ног и прозвучал высокий голос Степы. Тоня широко распахнула дверь и ахнула. За стариками и Степой стоял еще кто-то – какая-то девушка. Тяжелые кудри выбивались из-под платка, блестели проказливые глаза.
– Лиза? Лизка! Ты!
– Антонина! Подружка моя!
Девушки обнимались, глядели друг на друга, начинали смеяться и снова обнимались.
– Что же мне никто не сказал, что Лиза приедет? – кричала Тоня.
– Да коли сама не сообразила, решили молчать, чтобы сюрприз вышел, – сказала Варвара Степановна.
– Лизка! Я ведь действительно не сообразила, что ты можешь приехать! Новоградск-то не Ленинград – близко. Я просто замоталась, вздохнуть было некогда! – быстро говорила Тоня.
– Где тебе сообразить, когда друзья могут приехать! Ты теперь важное лицо – бригадир!.. Здравствуйте, Надежда Георгиевна, дорогая! Здоровье как? Перепугались мы с Нинкой, когда отец ей написал, что хвораете вы… Сейчас же телеграмму сюда послали… Ну, как теперь?
– Ничего, ничего, ожила. А Нина где же?
– Приехали и Нина, и Илларион, и Петя!
– Ой, так надо позвать их сюда! Мне сходить или, может, Степа сбегает? – всполошилась Тоня.
– Да успокойся ты! Никуда они нынче не пойдут. Ведь полгода своих не видели. Просили привет передать и сказать, что завтра к тебе явятся… Ну, а ты, Андрейка, соскучился без меня? – задорно спросила Лиза.
Андрей растерянно глядел на девушку.
– Что смотришь? Тоня, кто им теперь командует?
– Стеша… – засмеялась Тоня.
– Эх ты, варежка!
– Какая-то ты стала… рослая, что ли… – вымолвил Мохов.
– Вы, действительно, того… расцвели, Лизавета Панкратьевна, – сказал Петр Петрович.
А Александр Матвеевич сделал вид, что не узнает Лизу:
– Познакомьте меня, товарищи, с этой девушкой. Как, Лиза Моргунова? Моя бывшая ученица? Быть не может!
Лиза хохотала и была очень довольна.
– За стол прошу. Требуется старый год проводить! – возгласил Николай Сергеевич.
– Рано еще! Рано!
– Все равно, давайте садиться, – просила Тоня. – За столом все вместе, всех хорошо видно.
– А ты уже соскучилась по новым подружкам? – тихонько шепнула Лиза, украдкой косясь на Стешу и Зину. – Смотри, я только Женечку тебе прощала.
– Всех люблю, Лизавета, всех, ничего не поделаешь!
Уселись за стол, с удовольствием оглядывая расставленные на нем блюда.
– А вы знаете, кого мы на вокзале в Новоградске видели? – спрашивала Лиза. – Зинаиду Андреевну Соколову. Она в Ленинград ехала.
– Да, отпуск Зинаида Андреевна получила, к сыну отправилась, – подтвердила Анна Прохоровна, знавшая дела всех жителей поселка.
– Вот Анатолий обрадуется!
– Ведь сегодня ровно год, как я сюда приехала, – задумчиво сказала Новикова. – Помните,
Тоня?
– Еще бы не помнить! Мама тогда ягнят новорожденных принесла…
– А я вас смутила: спросила, не много ли на себя берете, что в наш далекий край заехали… – сказала Варвара Степановна.
Татьяна Борисовна и сейчас смутилась.
– Ну, что же, по-вашему: справилась я? – шепнула она.
– Может, не все еще ладно, – улыбнулась Варвара Степановна, – но в самом главном, по-моему, справились.
– Верно, Варвара Степановна, я то же говорю, – подтвердила Сабурова.
Тоня смотрела на всех сидящих за столом и представляла себе прошлый Новый год. Кажется, это было совсем недавно. Она пришла из школы, увидела в первый раз Новикову, ужинала с ней и Надеждой Георгиевной…
Она старалась вспомнить, какой была сама год назад.
Посмотреть в зеркало – как будто все такая же, только похудела немного да лицо обветрилось, а на самом деле изменилась, и сильно. Как определить это изменение, она не знала.
«Пожалуй, полней, интересней стало жить, – решила Тоня. – И в себя теперь больше верю».
Еще бы! Сколько нового принес промелькнувший год: окончание школы, первые радости и тяжести труда, новые отношения с людьми…
Татьяна Борисовна тогда была совсем чужая. Отец хоть и любил Тоню, но разве была между ними такая дружба, такое понимание, как сейчас, после этой мучительной ссоры? Ребят своей бригады она, за исключением Андрея и Стеши, совсем не знала. О Маврине порой думала с неласковым любопытством. А Павлик! Павлика тогда не было вовсе, и она только тосковала по нему. Теперь он здесь, сидит за столом в ее доме и каждый раз, когда Тоня взглядывает на него, оборачивается к ней, словно чувствует взгляд.
С того вечера, когда она уснула, положив руку на плечо Павла, ничего значительного не было сказано между ними, но Павел с такой покорной бережностью стал относиться к ней, точно чувствовал себя глубоко виноватым. А Тоне было хорошо, спокойно, и ничего другого ей не хотелось. Ее большая и важная тайна не мучила больше, а тихо грела, и Тоня иной раз спрашивала тайну: «Ты здесь, да? Ну потерпи еще немного, побудь со мной, укрытая от всех».
Она знала, что тайна только до поры с нею. Придет время – и она откроется. Когда и как это случится, неизвестно, только Тоня твердо верила, что огромное, летящее счастье приближается к ней. Это предчувствие большого крылатого счастья в прошлом году бывало только мимолетным, кратким ощущением, а теперь оно вошло в жизнь уверенно и прочно.
«Нет, этот Новый год лучше, во сто раз лучше прошлого, – решила Тоня, – а следующий будет еще лучше!»
Она прислушалась к разговору за столом. Гости тоже обсуждали прошлый год и загадывали о будущем.
– Лиственничка открывает огромные перспективы, – говорил Михаил Максимович.
– Вы подумайте, – перебивал отец, – сколько лет добывали только рассыпное золото, а оказалось, что основное богатство в рудном.
– Правда, что директор после Нового года в Москву едет? – спрашивал Санька.
– Да, да, – отвечал Каганов. – Будет добиваться, чтобы немедленно включили в план механизацию Лиственнички, постройку золотоизвлекательной фабрики.
– Разрешат! – уверенно сказал Маврин.
– А как же! Ведь это стране подарок богатый – наша Лиственничка!
– Расскажите, Михаил Максимович, что будет у нас на прииске в будущем году, – попросила Тоня.
– В будущем году, Тоня, мы будем называть Таежный уже не прииском, а рудником.
Каганов рассказывал, как затрещат в забоях старой шахты мощные перфораторы и белая пыль покроет бурильщиков с ног до головы – так, что они станут похожи на мельников; как отпальщики заложат патроны взрывчатки в пробуренные товарищами скважины, шустрый огонек побежит по шнуру и грохот взрыва заполнит шахту – он будет слышен людям далеко окрест. Богатая золотом руда поплывет по транспортеру, руду поднимут из шахты, и новые, беспрерывно движущиеся ленты транспортеров доставят ее на фабрику.
Перед слушателями вставали дробильные машины, с хрустом перегрызающие белый сахарный кварц. Он переходит из дробилки в дробилку, и куски его становятся все мельче, а потом шаровые мельницы – вращающиеся барабаны, в которых заложены стальные шары – разбивают, истирают кварц в порошок. И вот кварцевая пыль, смешанная с водой и маслянистыми веществами, поступает во флотационную машину в виде жидкой пульпы. Ее перемешивают лопасти машины, она пенится, и вместе с пеной наверх поднимается золото. Его соберут и отправят в сгуститель, а потом, в виде аккуратных плиток концентрата, в сушилку. Плитки уложат в тюки, и пойдет таежное золото плавиться в большой город.
– Фабрику будут строить на склоне гольца, чтобы материал шел к аппаратам самотеком, не так, как прежде вниз отправляли… – сказал Савельев.
– Ну, ясно: руда постепенно будет спускаться и проходить все процессы.
– Многоперфораторное бурение освоим, – размечтался Маврин. – Я давно мечтал о перфораторе. На Утесный рудник когда-то думал ехать, однако у себя на Таежном поработаю. Вот увидите – до семи забоев дойду, как Илларион Янкин, знатный бурильщик.
– Да, он – как в угольной промышленности Семиволос!
– Необязательно иметь много забоев, – объяснял Каганов, – можно в одном большом работать с несколькими перфораторами.
– Лавным способом! – обрадовался Кенка.
– Важнее всего, чтобы рабочее место было образцово организовано, – вставил Николай Сергеевич. – Я у вас порядок наведу… Хочу проситься мастером туда, на Лиственничку. Поучиться, конечно, придется.
– Скоростное крепление… – начал Костя Суханов.
Но Андрей перебил его:
– Погоди… Вот я читал, в Ленинграде нашли такой способ отпалки, что газов почти не получается. Надо нам этот рецепт узнать. После взрыва приходится ждать самое меньшее часа два, а тут – пожалуйста: через десять минут можно приступать к работе.
