Текст книги "Чистое золото"
Автор книги: Мария Поступальская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)
«Что они там делают? Это Ваня Пасынков… Надежда Георгиевна, наверно, слышит, и это ей неприятно… Конечно, слышит… Лицо, как всегда, спокойное, а уголком глаза косится на заднюю парту…»
Женя немножко подалась вперед и не кажется сейчас такой маленькой и несчастной, как все последние дни. Как хорошо, что она пришла в школу!
Тоня внезапно поймала на себе внимательный и, как ей показалось, враждебный взгляд Анатолия. Она с досадой отвернулась, словно опять услышала обидные слова, на которые не сумела ответить.
Прозвенел звонок.
Татьяна Борисовна, говорившая о переезде семьи Маяковских в Москву, остановилась на полуслове и растерянно спросила:
– Перерыв, да?
Ей казалось, что все идет хорошо. Ребята слушают. И Надежда Георгиевна как будто довольна. Почему только она шепнула, когда после перемены опять входили в класс: «Ближе к делу, Таня»?
Новикова давала характеристику литературы начала века. Она говорила о символистах, о борьбе Горького с ними, торопясь приводила примеры, читала наизусть стихи, не замечая, что интерес в глазах школьников начал потухать, а Надежда Георгиевна не отрываясь, пристально смотрит на нее.
Когда урок кончился, оказалось, что биография поэта за этот час не подвинулась вперед.
Пробормотав: «Закончим в следующий раз», Новикова, обогнав директора, вбежала в учительскую. Обернувшись к входившей Сабуровой и приложив руки к пылающим щекам, она спросила:
– Ну как?
– А тебе самой как кажется? Понравилась ты ученикам?
– Н-не знаю.
– Разве не видно по глазам, по улыбкам?.. Конечно, ребята оценили твой живой, интересный рассказ. Для первого раза я считаю, что ты справилась очень недурно.
– Правда? Серьезно? Вы действительно так думаете? – взволнованно спрашивала Новикова. – И неужели у вас нет ни одного замечания?
Сабурова засмеялась:
– Ну, замечания-то есть… О мелочах потом расскажу тебе подробнее, а главное вот что: ты очень увлеклась, стала повторяться. Символизм можно и нужно было охарактеризовать короче.
– Ну, знаете, шоры на себя надевать я не могу! Это собственной песне надо на горло наступить, как Маяковский говорил.
– Видишь ли, важно не только знать материал, но и уметь расположить его. У тебя много времени ушло зря. Следи за собой, иначе не успеешь пройти программу.
«У каждого пожилого человека есть свой «пунктик», – с молодой уверенностью в своей правоте подумала Новикова. – У Надежды Георгиевны – это планирование. Вот она показывала мне свои записи о Фоме Гордееве: недовольство жизнью, неумение найти выход… Зачем, зачем это писать? Разве без плана она забудет, кто такой Фома Гордеев? Наверно, сто раз о нем рассказывала. Нет! Главное – горячо, вдохновенно рассказать материал, зажечь учеников, а это мне должно удаваться!»
Глава седьмая
Татьяна Борисовна работала в школе уже две недели. И две недели глаза учеников внимательно следили за ней. Они многое видели, эти карие, серые, синие смешливые, серьезные и требовательные глаза.
Разговор о новой учительнице начался неожиданно. Уроки уже кончились, но ребята сидели в классе, дожидаясь комсомольского собрания.
– А все-таки не просто себя чувствуешь с Татьяной Борисовной, – начала Лиза. – Чудная она… И стихи как-то странно читает…
– Стихи так и надо читать: чтобы и ритм слышался и мысль автора была понятна, – отозвался, не отрываясь от работы, Толя Соколов.
Он вырезал из кусочка дерева какого-то зверя, и мальчики, сгрудившись вокруг него, решали, кто это будет: носорог или бегемот.
– Очень хорошо, что она не читает стихи, как басни, с этаким актерским «выражением», – продолжал Соколов.
– Ну ладно, пусть читает как хочет! Но для класса-то она чужая, разве ты не видишь? Даже по фамилиям не может всех запомнить. Как на днях получилось с Таштыпаевым!
Лиза говорила о недавнем случае.
Новикова вызвала на уроке Петю Таштыпаева, но при этом почему-то смотрела на Ваню Пасынкова. Несмелый Ваня покраснел.
«Таштыпаев болен», – объявил дежурный.
«Как болен? Вы не можете отвечать?»
«Могу… только…»
«Что «только»? Можете или нет?»
«Я не Таштыпаев».
«Как?»
«Он не Таштыпаев!» – закричали десятиклассники.
«Позвольте, как же ваша фамилия? Пасынков? Ну, у Пасынкова тоже нет отметки. Идите отвечать».
Татьяна Борисовна поставила Ване пятерку, а вечером дома спросила Тоню, не посмеялись ли над ней ученики и не назвался ли Таштыпаев Пасынковым. Тоня страшно обиделась:
«Что вы, Татьяна Борисовна! У нас ребята не обманывают учителей!..»
– Ванька с Петром и не похожи вовсе, – возмущалась Лиза, – а она их спутала! И вообще… до сих пор вызывает по журналу…
– Это все пустяки! – снова перебил Соколов. – Зато рассказывает хорошо.
– Рассказывает тоже не просто. Хорошие-то ученики понимают, а проверить, поняла ли Заморозова, например, или Сухих, ей в голову не приходит…
– Ну и что же? – горячо вступилась Тоня. – Мы не маленькие, чтобы нам все разжевывать и в рот класть. Она с нами, как со взрослыми, обращается… Ведь скоро в институтах будем учиться. Думаете, профессор так лекцию начнет: «А знаете ли вы, ребятки, что у паука не шесть, а восемь ног? Не знаете? То-то и оно!»
Тоня сделала гримасу и запищала, изображая неведомого профессора. Все засмеялись, а Толя Соколов поморщился:
– Не кривляйся, неприятно смотреть… Никто из педагогов так с нами не разговаривает и ребятками нас не называет. Я с Моргуновой отчасти согласен: в жизнь класса Татьяна Борисовна еще не вошла, но…
– Мне она нравится, и все! – перебила его Тоня. – А ты ничего в людях не понимаешь и мыслишь примитивно. Вот!
Толя передернул плечами и наклонился над своей деревяшкой.
– И что это собрание не начинают? – забеспокоилась Лиза. – Илларион-то приехал или нет? Кто его видел?
Илларион Рогальский уезжал на несколько дней в район на комсомольскую конференцию и должен был вернуться сегодня.
– Приехал, его Мохов видел. Собрание сейчас начнут, – холодно отозвался Соколов и отложил в сторону свое изделие. – Ты, Моргунова, обвиняешь Татьяну Борисовну в том, что она неумело держится. А зачем ты ей мешаешь?
– Я?
– Да, ты. Сегодня ты не мешала классу слушать? Вертелась без конца, Заморозовой записки посылала. Татьяна Борисовна хмурилась, хмурилась…
– И все-таки ничего не сказала! – выпалила Лиза. – Я не отрицаю, слушала урок плохо. Антонина мне весь бок истолкала: не мешай, дескать. А учительница молчит! Надежда Георгиевна бы так пробрала! Сказала бы: «Как тебе не стыдно, Моргунова! Взрослая девушка, а ведешь себя, как третьеклассница! Что это за недопустимое поведение!»
– Ну и нахалка же ты, Лизавета! – рассердилась Тоня. – Мало того, что всем заниматься мешала, – еще нападает на педагога, что он не осрамил ее при всех! Да с каким жаром расписывает, как ее пробрать следовало!
Лиза скользнула по лицам товарищей озорными и виноватыми глазами.
– И что вы опять с Заморозовой не поделили? Вечно у вас какие-то недоразумения! – сказала Нина.
Маня Заморозова, высокая девушка с невыразительным лицом и скучливым взглядом, сидела в стороне, за своей партой. Казалось, она не вслушивается в разговор товарищей.
– Вот я вам сейчас покажу, какое у нас нынче недоразумение! – заявила Лиза.
Она бросилась к Заморозовой и, несмотря на протесты Мани, отогнула воротничок ее простого серого платья. Там пряталась массивная золотая брошь с красными камешками.
– Вот! Видали? Опять нацепила! – волновалась Лиза. – Помните, как она еще в шестом классе сережки золотые вздумала носить? Потом с браслеткой ходила… Внушали ей тогда и Петр Петрович и ребята… Теперь знает, что всем это не нравится, так хоть под воротничок спрячет, а все-таки наденет! Только я углядела, у меня взгляд зоркий…
– Слишком даже зоркий на чужие дела, – сварливо начала Маня. – Подумаешь, преступление какое – брошка! А если у меня там кнопка оторвалась и надо заколоть?
– Надо пришить кнопку, и все! – сказала Нина. – Я тоже считаю, что комсомолке такие штучки носить неудобно.
– Конечно! Ведь об этом уже не раз говорили! – с жаром поддержала Тоня и вдруг вспомнила, как ее собственный отец гордится своими золотыми часами.
Она, сама не зная почему, смущалась, видя его пристрастие к золотым вещам. Отец на своем веку столько золота добыл для страны! Что ему эти часы? А он так дорожит ими…
– Да что это, запрещено, что ли? – ворчливо оправдывалась Заморозова. – Я не виновата, что мне родители такие вещи дарят.
– Не запрещено, – возвысил голос Соколов, – а сама понимать должна, что ученице советской школы подходит, а что нет.
– До чего же отсталые вы все! – злобно огрызнулась Маня. – Это Надежда Георгиевна вам такие мысли внушает, а она человек старый.
– Надежду Георгиевну оставь! – вспыхнула Тоня. – Она старая, да современней тебя, молодой…
– Ладно, ладно, сниму!.. Отстаньте только от меня!
Маня сосредоточенно начала что-то искать в парте, заглянула под скамейку.
– Что потеряла? – невинно спросила Лиза.
– Косынка куда-то делась…
– А ты, барыня, поищи под шкафом с левой стороны.
Мальчики зафыркали.
В школе рассказывали, что когда дома мать спрашивает у Мани, где ее полотенце, Маня, не сходя с дивана, отвечает: «Поищи под шкафом с левой стороны». Это был анекдот, но появился он но случайно. Маня действительно аккуратностью не отличалась.
– Да ну тебя! Толька, скажи Моргуновой, чтобы ко мне не приставала! – внезапно со слезами выкрикнула Маня. – Что это, то «барыней», то «сударыней» обзывает! Я такая же, как она: горняцкая дочь! Сроду барыней не была!
Расстроенная Заморозова вышла из класса, а подруги напустились на Лизу:
– Ну что ты вечно ее дразнишь? Охота тебе! Ведь она ответить не умеет. Кроме «вот еще» да «подумаешь», ничего не скажет… А ты нападаешь… – серьезно сказала Женя.
– Ох, уж ты, тихоня, мне нотаций не читай! И чего вы за нее заступаетесь? Точно не знаете: и лентяйка, и неряха, и учится кое-как! Она только поспать да покушать не забывает. Помните, как я болела в шестом классе и она обещала каждый день ко мне заходить, да так ни разу и не была? Забывала! А ведь рядом живет!
– Тревожить себя Маня не любит, – согласилась Тоня. – Но все-таки в старших классах она куда живее стала и учится лучше.
– Папа говорит, что у нее очень бурный рост. На него все силы организма уходят, – вмешалась Нина. – Вон она какая большая, а вялая…
– Организм у нее такой же нескладный, как характер! – решила Лиза.
– На собрание! – закричали в коридоре.
Десятиклассники поспешили в зал.
– Вот он, Ила! Приехал!
– Интересно, что расскажет!
– Тише, товарищи!
Собрание началось приемом новых членов.
Глядя на ребят, рассказывавших свои похожие одна на другую биографии, слушая рекомендации пионерской дружины, Тоня вспоминала свое вступление в комсомол. Какое острое чувство радости овладело ею, когда она получила комсомольский билет и впервые подумала о себе как о взрослом человеке!
Илларион начал рассказывать о конференции:
– Мы, ребята, будем подробно обсуждать доклад секретаря райкома комсомола. Сейчас я только коротко расскажу вам главное. Кычаков говорил, что вся страна сейчас не покладая рук работает, чтобы поскорее исправить разрушения, принесенные войной. Наш район от войны был далеко, мы с вами не пострадали, но это не значит, что у нас все останется попрежнему. Наоборот, теперь возьмемся за такие дела, которые во время войны поднять было трудно. Начнется у нас и дорожное строительство, и развитие транспорта, и механизация приисков, и разведка новых месторождений. Во всем этом должен участвовать комсомол. И не просто «принимать участие», – подчеркнул Илларион, – а быть впереди.
Александр Матвеевич с ловкостью опытного физкультурника перебросил докладчику бумажный шарик. Рогальский, не прерывая речи, развернул бумажку.
– Вот Александр Матвеевич – он ведь тоже на конференцию ездил – напоминает мне, что к такой работе, как поиски полезных ископаемых, нужно привлекать пионеров. Об этом мы с вожатыми отдельно поговорим. Во время войны многие школы прекратили походы, дальние экскурсии, а в них ребята и закаляются и могут много полезного открыть: найти глину, бокситы, всякое нужное производству сырье. Райком этому большое значение придает…
Несколько монотонный голос Иллариона стал звонче и выразительнее. Очки он снял.
Тоня, знавшая, с каким восхищением Рогальский относится к Кычакову, подумала, что пересказывать его доклад Иллариону особенно приятно.
– Но секретарь райкома говорил и о том, – продолжал Рогальский, – что во время войны некоторые комсомольцы стали небрежно относиться к школьным занятиям. Насчет этого предостерегали в райкоме давно, но отстающие в школах есть. Есть они и в нашей школе… Ребята! Основная наша обязанность – учиться! Об этом забывать нельзя. Никакие ссылки на общественную работу не могут приниматься в расчет. Каждый должен уметь организовать свое время так, чтобы занятия не страдали.
Сабурова, внимательно глядя на Рогальского, покачивала головой. Илларион поймал ее взгляд.
– Я понимаю, почему так смотрит на меня Надежда Георгиевна. Не раз я защищал перед ней ученика, от которого она требовала больше, чем он давал. Я говорил: зато у него много комсомольских нагрузок… Конечно, это неверно было. Обязанность каждого комсомольца – хорошо учиться… Теперь… – Илларион улыбнулся с сожалением, – вы знаете, что десятиклассникам рекомендуется больших нагрузок на себя не брать. Я, в частности, перейдя в десятый класс, не стал отказываться от обязанностей секретаря, которые несу второй год, но теперь сам вижу, что трудно справляться. Мы в этом году школу кончаем… Комитет перед моим отъездом на конференцию решил возложить обязанности секретаря на Митю Бытотова из девятого класса. Многие уже знают об этом. Через две недели Митя примет у меня дела. – Он помолчал и прибавил: – Я с Кычаковым советовался, он тоже сказал, что совмещать окончание школы с работой секретаря очень трудно.
Рогальский перешел к докладу о том, что сделано в первом полугодии, потом начались выступления.
– Я, ребята, предлагаю поблагодарить Иллариона за хорошую работу, – сказал Коля Белов. – Он без суеты, толково, разумно действовал.
– Заседаний лишних не устраивал! – крикнул Мохов. – Хорошо организована была работа!
– И учился прекрасно, – сказал Толя Соколов, – это тоже надо отметить.
– Зато других, кто не прекрасно учился, мало подтягивал! Сам говорит!
– Он так не говорил, товарищи! – вмешалась Надежда Георгиевна. – Со мною бывало спорил, но отстающему поблажки не давал!
Кое за что Рогальского поругали, но в общем работу его одобрили, и он сел на место с выражением какой-то растерянности на лице. Товарищи понимали, как странно ему сознавать, что через несколько дней он уже не будет секретарем и со всеми делами комсомольцы начнут обращаться к Мите Бытотову.
Про Митю говорили, что он и внешне похож на Рогальского и старается подражать ему: спокойно держится, говорит веско, внушительно. Но выдержки Иллариона Мите не хватало, порой внушительный тон не получался, Митя начинал громко спорить. И сходство их ограничивалось тем, что оба были высокого роста и носили очки. Бытотов бледен, а у Рогальского розовые щеки. Глаза у Илы, как говорили девочки, «стальные», а у Мити темные, быстрые.
– А Тоня Кулагина тоже будет просить об освобождении? – спросила Надежда Георгиевна.
– Мне слово! Мне! – сейчас же закричали ребята из Тониного актива.
– Может быть, Кулагина все-таки будет продолжать культработу? – просительно говорил восьмиклассник Сева Кротков. – Ведь она, в конце концов, только организатор. Помощников у нее много. Но мы… помощники то-есть… – поправился он, – к ней привыкли. Работа у нас налаженная, понимаем друг друга. Спектакли, лекции, беседы с приисковой молодежью как будто удаются.
– Кычаков считает, что наша школа неплохо справляется с культработой, – вставил Илларион.
– Я бы тоже просила оставить меня на работе, – сказала Тоня. – Я ее люблю, привыкла… Обещаю, что занятия не пострадают.
– Правильно! Верно! Оставить Кулагину! – закричали комсомольцы.
– А справишься, Тоня? – заботливо спросила Надежда Георгиевна.
Тоня знала, что Сабуровой самой не хочется лишаться ее как помощницы, и улыбнулась старой учительнице:
– Справлюсь непременно!
– Помни, что слово дала! – сурово заметил Митя, совсем как Илларион.
Собрание кончилось. Ребята с шумом и песнями выходили из зала. В сутолоке Тоня с трудом отыскала Лену Баранову.
– Слушай, Леночка, ты доклад о советской литературе когда должна в общежитии делать?
– Ой, скоро уже, Тоня! – испуганно ответила Лена. – А я не готова.
– Уступи его мне. Я тебе дежурство на елке уступила.
– Да пожалуйста! – обрадовалась Лена. – Мне так некогда сейчас, так некогда!
– Ну вот и хорошо!
Тоня решила немедленно доказать товарищам, что сможет и хорошо заниматься и попрежнему вести культработу. Пусть этот доклад будет пробным камнем.
Думая о предстоящем докладе, она вышла из школы со своими подругами.
Короткий зимний день уже потускнел. На дворе школы ярко горел фонарь. Было морозно.
– Идемте скорее! – воскликнула Лиза. – Дома-то тепло небось!
Тоня и Нина тоже думали о теплом доме, обеде, собранном материнскими руками, и мирном вечере за учебниками. А Женя, остановившись на высоком школьном крыльце, почувствовала, как ей не хочется идти домой, где нет мамы, где темно и надо включить свет во всех трех комнатах, иначе будет казаться, что мама здесь и отдыхает у себя. Длинный зимний вечер трудно пробыть одной.
– Папа не раньше семи придет, – тихо сказала она.
– Ты что, Женечка? – не расслышала Тоня и, оглянувшись на подругу, мгновенно поняла. – Ты, может быть, к нам пойдешь? Мама рада будет, я тебе ягнят покажу. Смешные такие! Позанимаемся вместе.
– Да нет, Тося, – вздохнув, ответила Женя, – мне нужно дома быть к папиному приходу. Он не любит один…
– Двадцать раз вернуться успеешь, пока Михаил Максимович придет! – перебила Лиза. – Ах ты, бешеный парень! Что делает!
Это восклицание относилось к младшему Моргунову. Степа до сих пор околачивался на школьном дворе, хотя младшие классы давно кончили занятия. Бой, начавшийся в первое после каникул утро, затянулся надолго. Аккуратные насыпи снега, возведенные заботливым Мухамет-Нуром, школьным сторожем, рухнули и засыпали чистую дорожку. Мальчики, потные, красные, бестолково галдели, обсуждая какие-то тонкости игры. Среди них топтался Степа. Он был без шапки и ежеминутно наступал на длинный зеленый шарф, сползший с его шеи и одним концом зацепившийся за крючок ворота.
К ребятам спешил Мухамет-Нур. На его лице были отчаяние и негодование.
– Зачем так делать? – восклицал он. – Степа Моргунов, я тебе говорил «иди домой» или нет? Ты разве мальчик? Ты ненормальный человек! Мать скажет: «Это не мой сын!» Валенки портил, шапку терял…
Лиза прервала сетования Мухамета. Она подобрала Степину шапку, черневшую в сугробе, нахлобучила ее на голову мальчику, энергично замотала ему шею шарфом и крикнула:
– Сию минуту все по домам!
Ребята врассыпную бросились к воротам. Мухамет, тяжело вздохнув, снова взялся за лопату.
– Испортили вашу работу, Мухамет, – ласково сказала Тоня.
– Молодой еще, – ответил уже спокойно сторож. – Уроки слушать тяжело, бегать охота… Конечно, скучный ребенок тоже нехорошо. Вроде как больной… Ну, этот Степа очень веселый. Чересчур веселый… Даже не знаешь, что хуже.
Девушки посмеялись добродушию Мухамета и вышли на улицу.
– Ишь, улепетывает! – сказала Лиза, показывая на мчавшегося по дороге Степу, и сейчас же обратилась к Тоне: – Антонина, ты вот меня за Маню ругаешь, а зачем сама на Тольку накинулась? И Татьяну Борисовну так защищаешь… Неужели потому, что она у вас живет?
– Что ты! Мы даже ни разу не разговаривали как следует.
– Ну? А я думала, может, подружились очень…
– Да нет… Я ведь понимаю, что ребята правильно говорят…
– А почему же ты наперекор?
– Видишь, – нерешительно начала Тоня, – я из-за Надежды Георгиевны. Ведь плохую учительницу Надежда Георгиевна не выписала бы к нам, правда? Значит, наверно мы сами еще не разобрались. Все наладится. Надо только это настроение у ребят перебить. Надежде Георгиевне неприятно будет.
– Ну при чем тут Надежда Георгиевна? Ты просто нам рты зажимаешь!
– Я только хочу, чтобы ваши рты не болтали много прежде времени. Не может быть, чтобы Надежда Георгиевна ошиблась.
– Тоня всегда о других думает, – сказала Женя. – Меня иногда даже смущает такое отношение…
– Здравствуйте, Евгения Михайловна! – Тоня дурашливо поклонилась Жене. – Очень рада слышать, что после стольких лет дружбы вас смущает мое отношение.
Женя слабо улыбнулась этой выходке, и Тоня обрадовалась, увидев улыбку на бледном лице подруги.
– Подожди, не дури. Я правда часто думаю, что если ты решила, как надо поступить, так и будешь действовать, хотя необходимости в этом никакой нет….
– Выражайся точнее, Женечка. Приведи конкретный пример, как говорит Петр Петрович.
– Ну, вот ты зовешь меня к себе, а я не знаю, хочешь ты со мною побыть или думаешь, что так надо поступать, когда подруга… когда у подруги… словом, ты понимаешь…
– Пример неудачный, – сказала до сих пор молчавшая Нина. – Конечно, Тоня от души тебя зовет. Но вообще-то она на такие поступки способна, по-моему… ну, сознательные, великодушные, что ли… Вот я думаю, если бы кому-то из нас предстояло по выбору что-нибудь замечательное, необыкновенное… в Москву, скажем, поехать… я, да и всякая девушка, мечтала бы, чтоб меня выбрали, а Тоня, пожалуй, отказалась бы в пользу другого. Подумала бы, что справедливей будет, если Пасынков поедет или Лизка…
– Да ведь тут, девчата, два чувства. Которое сильнее, тои победит, – решительно сказала Лиза. – Скажи правду, Женя: тебе к Кулагиным хочется пойти?
Женя молча кивнула.
– А пойдешь?
– Нет… Боюсь папу пропустить.
– Ну вот. И ясно все.
Девушки дошли до угла и распрощались с Женей;
– Совсем извелась Евгения, – сказала Лиза, когда Женя скрылась за дверью. – Одни глаза остались. А не стонет, не жалуется.
– Да, – тихо отозвалась Тоня. – Она мне как-то говорила, что потерю кого-нибудь из близких не смогла бы перенести, а я ей сказала, что она еще себя не знает. Так и вышло…
В следующие дни Тоня продолжала уверять товарищей, что ей очень нравится Татьяна Борисовна, но вскоре убедилась, что надобности в этом нет: никто не собирался тревожить Надежду Георгиевну и сообщать ей, что у молодой учительницы дело идет не совсем ладно. А Сабурова и сама ясно видела, что Новикова еще не завоевала доверие класса.
