Текст книги "Чистое золото"
Автор книги: Мария Поступальская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)
– Хорошо, очень хорошо! – с жаром воскликнула Татьяна Борисовна. – И тему выбрал: «Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы»… Мне кажется, это так подходит к Ване! Удивительно он глубокий и светлый какой-то юноша.
– Верно вы его определили, – сказал довольный Петр Петрович.
– Значит, ставим Пасынкову пятерку? – спросила Сабурова. – Возражений нет?
Она внимательно посмотрела на методистку.
Гостья только что оспаривала пятерки, поставленные Кагановой и Дубинской, но к сочинениям обеих девушек нельзя было придраться, и она уступила, однако сидела недовольная.
– Что касается Пасынкова, я не возражаю, – сухо сказала она, отвечая на взгляд Надежды Георгиевны.
– Вот и прекрасно! Это тем более приятно, что у него был большой пропуск в последней четверти. Он почти два месяца не посещал школу.
– Как! – всколыхнулась методистка. – Ученик столько времени проболел, и вы ставите ему пять за работу на аттестат зрелости?
– Почему же не поставить, если он заслуживает? – улыбнулась Сабурова.
– А если ему и по другим предметам поставят пятерки и он получит медаль?
– Ну и что же? Останется только радоваться за него.
– Что вы! Его пропуск, да и длительная болезнь могут сказаться потом, в вузе… Он начнет отставать, и школу обвинят в легкомысленной раздаче медалей.
– Пасынков не подведет, – спокойно ответила Сабурова. – Он прекрасно учился в нашей школе все десять лет. Ученик основательный, вдумчивый.
– Вы наверное знаете, что он был болен?
– Конечно! – удивленно ответила Надежда Георгиевна. – Это вся школа знает. И педагоги и ребята постоянно бывали у Пасынковых.
Последние слова Сабурова сказала громче обычного, и Татьяна Борисовна поняла, что директор сердится.
– Ну как бы там ни было, а я считаю невозможным ставить пятерку. Удивляюсь, что вы допустили его к экзаменам, не согласовав этот вопрос с областью. Что у него в году?
– По русскому языку и литературе сплошное пять.
– И все-таки больше четверки ему ставить нельзя. То, что вы делаете, – типичный либерализм.
– Если то, что мы входим в положение безупречного ученика – либерализм, то не бюрократизм ли то, что вы говорите? Я ставлю вопрос на голосование. Кто за пятерку Пасынкову?
Все преподаватели подняли руку. Федор Семенович несколько мгновений колебался и уже спрятал было руку под стол, но потом поднял ее и твердо выдержал укоризненный взгляд методистки.
– Дело ваше, но я остаюсь при особом мнении и доведу его до сведения облоно.
– Пожалуйста.
Некоторое время работали в молчании. Но затем неприятное впечатление от столкновения с методисткой сгладилось, и Сабурова снова начала оживленно переговариваться с Новиковой и Петром Петровичем.
Только в двенадцатом часу Надежда Георгиевна наконец положила перо и сказала:
– Всё, товарищи! Ну, Таня, поздравляю. Как видишь, я была права: две тройки есть, но Заморозова, за которую ты боялась, написала на четверку. Я считаю, что результат очень хороший.
– Вы слышите? – обратилась сияющая Татьяна Борисовна к завучу.
– Слышу, вижу и не удивляюсь. Великолепный класс… Об учительнице я уж и не говорю. Исключительно опытный, выдержанный и спокойный человек, – ответил Петр Петрович.
Все засмеялись его шутке. Новикова, краснея, исподлобья глядела на завуча.
А десятиклассники, разойдясь по домам, не знали, что с собой делать. Трудно было успокоиться. Руки и ноги гудели от неулегшегося возбуждения.
Тоня кое-как дожила до девяти часов и, чувствуя, что дома усидеть невозможно, вышла на улицу. Не пройдя и нескольких шагов, она встретила Нину Дубинскую.
– Ты куда?
– К тебе. Пройдемся немножко?
– Давай. Только за Женей зайдем.
Женя с отцом сидели на крылечке под черемухой.
– Девочки, как хорошо, что вы пришли! Идите сюда! – обрадовалась она.
Подруги поздоровались с Михаилом Максимовичем и пристроились на ступеньках.
Медленно сходили сумерки. На бледном небе со стороны гор расплывались светломалиновые полосы, точно кто-то наспех, пробуя краску, прошелся там мягкой, широкой кистью. Белые, как рисовые зерна, звездочки черемухи, собранные в тугие гроздья, свешивались над крыльцом.
– Я все сначала рассказываю папе, наверно уже в двадцатый раз, – сказала Женя. – А сама думаю: «Хоть бы пришел кто-нибудь!» Я, девочки, сейчас без вас просто жить не могу. Почему-то так всех залюбила… – Она прижалась щекой к Тониному плечу и ласково глянула на подруг. – Почему это, Тосенька?
– Наверно, перед разлукой, – ответила Тоня. – Я сама удивляюсь, до чего мне все милы и нужны.
– И я так, – отозвалась Нина. – Смотрю на наших мальчиков и думаю: «Какие у нас ребята умные, хорошие, красивые! А девушки просто одна лучше другой…»
Все засмеялись. Только Михаил Максимович печально и внимательно глядел на подруг.
Женя несколько раз провела рукой по лбу отца, словно стирая набежавшие морщины.
– Вы ведь чудесное время переживаете, друзья, – сказал Каганов, ловя на лету руку дочери. – Весна, экзамены, бессонные ночи, дружба… Прекрасно все это и только один раз в жизни дается человеку.
– Почему, папа, один раз? Разве потом друзья станут хуже?
– Сами вы другими станете. Будете, конечно, испытывать подобные чувства в общей работе, в минуты увлечения делом, когда коллектив бывает особенно спаян… Но нынче вы впервые сознаете серьезную ответственность, выходите в жизнь. Потому так и прекрасна для вас эта весна… Кажется, кто-то еще идет к нам, – прервал себя Михаил Максимович всматриваясь.
Подошла целая компания: Рогальский, Мохов, Соколов, Лиза, Маня Заморозова и Петр Таштыпаев.
– Здравствуйте! Давно не видались! – крикнула Лиза. – Я к тебе, Антонина, а тебя нет! Ну где же еще искать, как не у Жени!
– Придет зима и рада будешь Тосю так близко найти да не тут-то было! – вступилась Женя.
– И правда, товарищи, как же это мы все расстанемся? Даже поверить трудно.
– Пойдемте в школу, девушки, – предложил Андрей. – Мы с ребятами туда путь держали… Возле школы нашли Ваню Пасынкова и Стешу Сухих. И мало-помалу собрались все выпускники.
– Ну, десятиклассники в полном составе. Можно открывать митинг, – сказал Мохов.
А Петя Таштыпаев, как всегда, степенно поправил его:
– Десятиклассники! Вот что значит отсталость! Мы теперь называемся «аби-ту-ри-енты».
– Как, как? Повтори! – закричали со всех сторон.
– Абитуриенты. Это значит: кончающие среднюю школу. Так Петр Петрович сказал.
– Важное название! – одобрил Андрей.
– Ребята, если все благополучно сдадим, давайте вместе документы в институты посылать, – предложила Нина.
– Давайте.
– Подожди ты «гоп» говорить, пока не перескочила.
– Перескочим! – уверенно сказал Илларион. – А интересно, как у каждого студенческая жизнь сложится… Ты, Тоня, значит, на исторический решила?
– Да. В Москву.
– Ну, Соколов – в архитектурный, это все знают.
– Непременно. Строить хочу. Я в Ленинград.
– А Женя?
– Тоже в Ленинград. В институт сценического искусства.
– Андрей?.. Погодите, ребята, я по всем правилам начну спрашивать Илларион встал:
– Абитуриент Мохов, куда вы намерены поступить по сдаче государственных экзаменов и получении аттестата зрелости?
– В Новоградск поеду, в геологический. Наше золото добывать буду.
– И я! И я! – послышались голоса.
– Так… Значит, Соня, Игорь, Вася – тоже геологи. Абитуриент Дубинская?
– На физико-математический.
– Ты, Моргунова?
– Врачом хочу быть. По детским болезням… С Нинкой вместе жить будем в Новоградске.
– Таштыпаев?
– Мы с вами, абитуриент Рогальский, кажется, уговорились на химическое машиностроение…
– О, Илка! Инженером хочешь быть? А рисование.
– Из тебя бы хороший театральный художник получился – тихо сказала Женя.
– Девушки, не растравляйте старую рану! Я уже решил, что лучше быть средним инженером, чем плохим художником.
– Почему плохим? Ты же замечательно рисуешь!..
– Скучные у тебя мечты! – сердито сказала Тоня. – Инженером собираешься быть – средним, художником – плохим. Надо самым лучшим быть!
– Не сбивайте его, – засмеялся Петр. – Я и то боюсь, как бы не сбежал в художественное училище.
– И правильно сделал бы!
– А я ребята, на географический факультет… неожиданно сказал Ваня Пасынков. – Буду по всей стране ездить. Или животный мир изучать. Зоогеография – интереснейшая наука.
Все с сочувствием обратились к нему.
– Правильно, Иван! – крикнул Андрей. – Какую-нибудь новую зверюгу откроешь! Была же «лошадь Пржевальского», будет «верблюд Пасынкова».
– Или лягушка! – не удержалась Лиза.
– На Кавказ поеду, – говорил Ваня, не слушая шуток. – В Приморье, в Молдавию… Все увижу… – Он посмотрел на товарищей счастливыми глазами и вдруг смешался: – Еще школу кончить надо да в университет поступить…
– Кончишь и поступишь, не теряйся! – сказал Таштыпаев, друживший с Пасынковым.
Только Маня Заморозова еще не знала, куда поступит и будет ли поступать.
– Посмотрю, подумаю… – сказала она. – Может, и дома годочек посижу. Тоже неплохо…
– Ну нет, мы не согласны! Довольно дома пожили! – кричали ей подруги.
Так они долго сидели, спорили, переговаривались, замолкали… И каждому, хотелось сказать товарищам что-то хорошее, ободряющее.
На небе неторопливо выступали звезды, стало прохладнее.
– Спойте, девушки! – попросил Илларион. – Начинай, Тоня.
– Надежда Георгиевна подумает, что волки под окнами завыли.
– Мы тихонько. Давай!..
Тоня вполголоса начала песню. Сдержанные молодые голоса подхватили ее.
Учителя, выходя из школы, услышали свободный и широкий напев, почувствовали на лице свежее дыхание ночи, увидели крупные звезды на высоком небе.
– Кто это поет? спросила Татьяна Борисовна.
– Наши, наверно, – ответила Сабурова.
Они вышли на крыльцо.
На ступеньках и перилах близко друг к дружке сидели выпускники, и песня еще плавала в прохладном воздухе.
– Ребята, а свет-то в учительской погашен! Сейчас педагоги выйдут, – объявил Толя.
– Вышли уже! – ответил Петр Петрович. – Нам по обязанности не спать, а вы зачем мучаетесь?
– Мы не мучаемся, мы вас ждали!
– Скажите, Надежда Георгиевна, есть двойки?
– Вы только скажите: да или нет?
– Мы ведь не уснем, если знать не будем!
– Уснете, уснете. Должны уснуть. Завтра рано на консультацию.
У ворот школы учителя распрощались друг с другом. Методистка ушла ночевать к Лидии Ивановне. Сабурова и Новикова с Петром Петровичем двинулись в другую сторону.
Молодежь шла за ними, и время от времени кто-нибудь из девушек жалобно взывал:
– Надежда Георгиевна, скажите!
– Татьяна Борисовна, ну что вам стоит!
Новикова несколько раз уговаривала выпускников идти домой. Они на некоторое время отставали, потом снова оказывались рядом с учителями.
Сабурова шла не спеша и рассказывала Петру Петровичу о Кисловодске, куда хотела поехать летом.
Около дома Надежды Георгиевны, где собиралась ночевать Новикова, все остановились, и Петр Петрович, пожимая руки своим спутницам, сказал очень громко:
– Завтра к вечеру рецензии должны быть готовы, Татьяна Борисовна.
– Не знаю, как успею…
– Должны успеть. Вам приятно будет писать их, поскольку все до одного выдержали.
– Все выдержали! Все! – раздались радостные крики.
– Двоек нет!
– Ребята, ура!
– Спасибо, Петр Петрович, спасибо!
Начался такой шум, что во дворах залаяли собаки, а в соседних домах стали открываться окна.
– Товарищи, вы весь народ перебудите!
– Уходим! Уходим! Спасибо!
– Спокойной ночи!
Через минуту все было тихо. Молодежь рассыпалась по соседним улицам и тупикам.
– Они-то выдержали, а вы? – съязвила Новикова.
– Согласен на переэкзаменовку, – ответил Петр Петрович.
Глава восемнадцатая
Вернувшись домой с последнего экзамена, Тоня долго сидела в кухне у стола. Полчаса назад она ощущала глубокую радость. Надежда Георгиевна объявила, что аттестаты получат все выпускники. Лиза кинулась обнимать Тоню, все закричали «ура»… Тоня и не заметила, как добежала до дому, словно перелетела на крыльях, так не терпелось ей поскорее сказать матери, что все кончилось счастливо. А когда Варвара Степановна, порадовавшись с дочерью, куда-то отлучилась, Тоней вдруг овладели растерянность и слабость. Кончена школа… Что же теперь? Совсем новое, неведомое… Не будет больше шуток над Моховым, пререканий с Илларионом, споров с Лизой и тихих долгих бесед с Женей… Все, все кончилось, уроки, отметки, экзамены, – все, чем она жила десять лет. Теперь не придешь посоветоваться с Надеждой Георгиевной. Петр Петрович не глянет из-под кустистых бровей и не скажет, отводя глаза в сторону: «Вы так полагаете, Кулагина? А ну, подумайте хорошенько».
Впервые Тоня ощутила живое содержание слов «начинается новая жизнь». Сколько раз она их слышала и читала, не раз завидовала книжным героям и хотела, чтобы у нее самой наступила новая жизнь. И вот она начинается…
Тоня оглядела кухоньку: большую печку с почерневшим устьем, которое мать подбеливала к каждому празднику, чисто вымытый пол, тропки пестрых половиков, голубую клеенку со стертым узором на столе, яркий бумажный абажурчик. Все такое родное, наизусть знаемое. Как же она будет жить без этих стареньких милых вещей, без стен отцовского дома, без родного ветра? Ведь все, все будет другим: город, люди, вещи…
Тоня даже зажмурилась: жутко!
Но эта новая жизнь, наверно, будет замечательной… Конечно будет! Страшно первое время, пока наладится, уляжется… А потом все пойдет размеренно и понятно, как в школе: лекции, комсомольская работа, товарищи… Они будут необыкновенно хороши, эти новые товарищи, – никогда еще невиданные девушки и юноши. Каждый из них в эти дни тоже думает о будущих друзьях, которых скоро пошлет им жизнь. Представляет ли себе кто-нибудь из них девушку, подобную Тоне, чувствует ли, что его ждет встреча с ней?..
Тоня открыла затуманенные глаза.
Да, новые товарищи будут хороши! Но все же не лучше прежних. Нет, нет! Навсегда останутся самыми дорогими для нее школьные друзья!
Вошла мать с торжественным и озабоченным лицом. Она посторонилась и пропустила в дверь высокую бледную женщину.
– Ну-ка платье примерь, Тоня. Мария Гавриловна уже сметала.
Мария Гавриловна славилась как искусная портниха, и Тоня была изумлена, когда отец несколько дней назад сказал Варваре Степановне:
– С платьем Антонины для вечера не вздумайте самодельничать. Путь Мария Гавриловна шьет.
А материя на платье была удивительная. Николай Сергеевич купил ее в городе лет двадцать назад. Был он при деньгах и, бродя по рынку, мгновенно пленился тяжелым шелком цвета слоновой кости, с переливающимися золотыми искорками. Он купил шелк у какой – то старухи, не торгуясь, и, только отойдя, сообразил, что заплатил очень дорого и теперь денег не хватит на необходимые покупки.
Такие приступы расточительности порою находили на Николая Сергеевича. Варвара Степановна ужасалась, но с мужем не спорила. Надо же иногда человеку себя потешить!
Мать никак не могла решиться сшить себе платье из чудесного шелка. Все казалось ей, что в нем она будет излишне нарядная. А когда на свет появилась Тоня, шелк был определен ей, хотя Николаи Сергеевич сердился и говорил, что пока дочка вырастет, шелк истлеет. Но прочная материя не истлела, только слежалась на сгибах глубокими складками, и Мария Гавриловна уверяла, что выбилась из сил, разглаживая их.
– Ну и шелк! – говорила она. – Железный!
Мария Гавриловна вертела девушку то в одну, то в другую сторону. Со скрипом втыкались в упругий шелк булавки.
– Какое длинное! – смущенно говорила Тоня.
– Так и полагается. Вечернее платье.
Наконец Мария Гавриловна слегка оттолкнула от себя Тоню, прищурясь оглядела ее и сказала:
– Ну, идите смотритесь.
Тоня кинулась к зеркалу. Навстречу ей из глубины стекла стремительно выбежала статная девушка с вопрошающими глазами, в блестящем наряде.
Николай Сергеевич, вернувшись с работы, удивился необычной тишине в доме. Он шагнул к порогу спальни и остановился в изумлении. Перед зеркалом стояла девушка в блестящем переливчатом платье. Жадный и требовательный взгляд ее не отрывался от стекла. Две немолодые женщины смотрели на нее с нежным сочувствием и тайной печалью.
– Вона! – сказал Николай Сергеевич. – Какая жар-птица из нашего гнезда вылетает!
Эти слова были первыми пришедшими ему в голову, но тут же он почувствовал, что именно они точно определили минуту. Вот какая девушка выросла из маленькой Тони! Впервые домашние видят ее в новом обличье. А сама она радостно удивлена, и охорашивается, и смотрит на себя, будто не узнает.
Возглас Николая Сергеевича заставил женщин смущенно рассмеяться, а Тоня бросилась к отцу и обняла его:
– Все кончено, папа! Сдала последний экзамен! И… и спасибо тебе за платье. Ты, наверно, знал, когда покупал этот шелк, какое оно будет красивое.
– Ну ясно, знал, – пробормотал Николай Сергеевич.
«Глупенькая!.. – с нежностью подумал он. – Разве в платье дело!»
День, который казался невероятно далеким, чуть заметным огоньком светил издали и, постепенно придвигаясь, заполнил своим сиянием весь горизонт, наконец наступил. Складывался он необыкновенно удачно и счастливо.
Прежде всего, была прекрасная погода, ясная и не слишком жаркая. Утром Тоню разбудила какая-то пичуга. Она села на подоконник и отчетливо прочирикала приветствие. А потом в окно заглянула Женя. Она показалась Тоне очень свежей и красивой.
– Спишь, Тосенька? Как не стыдно! Вставай скорей, с пирогами беда.
– Что? Подгорели? Не подошли?
Тоня мгновенно спустила ноги с кровати.
– Да нет, подошли хорошо и не подгорели. Варвара Степановна сама вынимала. Только носить их в школу некому, все заняты.
– А! Ну, сейчас, сейчас… Какой день-то, Женя! Тебе хорошо?
– Хорошо, Тося, и грустно!
– Понимаю… – тихо сказала Тоня.
Женины глаза медленно наполнились слезами:
– Да… о маме все думается… Я пойду, Тосенька. Ты поторопись.
В доме никого не было. В комнатах стояла та чуточку тревожная, полная легкого воздуха тишина, которая бывает заметна только в большие праздничные дни.
Тоня поплескалась у умывальника, накинула старенькое платье и, залпом выпив кружку холодного молока, побежала к Заморозовым. Там она нашла Варвару Степановну и Мохову. Пироги выстроились на столах и лавках. Какой из них был лучше, Тоне не удалось определить. Все – и круглые, и продолговатые, и аккуратно защипанные маленькие – выглядели красавцами.
С великими предосторожностями, чтобы не повредить их непрочной пышности, пироги понесли в школу. Там в учительской орудовала хозяйственная комиссия. Нина Дубинская вынимала из корзин блестящие, накрахмаленные скатерти. Лиза с повязанной после мытья головой пересчитывала столовые приборы и от радостного нетерпения приплясывала, не забывая, впрочем, покрикивать на мальчиков. В зале украшали сцену цветочными гирляндами, укрепляли портреты и лозунги. Мухамет-Нур расставлял стулья, гардеробщица Маруся чистила дверные ручки, а Митхат со Степой бегали по коридорам с ворохами зеленых веток.
Эта горячая суета так захватила Тоню, что она опомнилась только в пять часов, когда Лиза истошным голосом закричала:
– Кончайте работу, девочки! Одеваться пора!
Тоня, запыхавшись, прибежала домой, наспех проглотила несколько ложек супа и начала собираться.
Девушки заранее сговорились не открывать тайну своих бальных туалетов, чтобы поразить друг друга на выпускном вечере. В раздевалке стоял гомон, в котором преобладали высокие ноты.
– Лиза-то, Лиза! Зеленая, как молодая трава!
– А у Женечки до чего мягкий шелк! Как ложится красиво!
– И мне нравится, что матовый, без блеска.
– Ну-ка, Тоня, покажись!
– Ой, девочки, как замечательно! Вся золотая!
Тоню поворачивали во все стороны, – расхвалили и материю и цвет, и фасон. Она сама так же деловито осмотрела светлозеленое платье Лизы, молочно-белое Женино, голубой наряд Нины и розовый – Мани. А громоздкая, с рябинками на лице Стеша Сухих пришла в алом, как мак, платье и выглядела в нем совсем хорошенькой.
– Все цвета радуги! Ведь это что! – изумился Мохов, разглядывая подруг. – Ты посмотри, староста, – поймал он за рукав Анатолия Соколова, – с какими девушками мы, оказывается, столько времени учились!
– А ты только сейчас разглядел? – задорно откликнулась Лиза, быстро повернувшись к Мохову, отчего взметнулись ее кудри. – Зря, значит, я старалась столько лет тебе нравиться. Пропали все мои труды!
Мохов, очевидно, принял сказанное всерьез и озадаченно посмотрел на Лизу:
– Как же, старалась ты! Изводить меня старалась…
Сидевшие в зале выпускники и гости начали аплодировать, когда семья Кулагиных появилась в дверях. Смущенная Варвара Степановна кланялась во все стороны знакомым, а Николай Сергеевич, приосанившись, расправлял усы.
С этой минуты время для Тони понеслось со страшной быстротой. Каждое мгновенье несло с собой что-то необыкновенно интересное и новое. Хотелось задержать его, чтобы почувствовать все, что творилось в зале, полнее и глубже, но уже наступало иное, столь же волнующее и замечательное.
Тоня вместе с другими хлопала входившим Моргуновым, семье Дубинских, Моховых, Жене с отцом. Потом перед ней появилась какая-то незнакомая нарядная девушка. Она прикоснулась к Тониному плечу и сказала:
– Места для выпускников в середине. Пересядьте, пожалуйста.
Тоня с изумлением узнала в незнакомой девушке Татьяну Борисовну и покорно перешла на указанное место, между Илларионом и Женей. Она снова обернулась к дверям, но они оказались уже закрытыми, а между тем люди продолжали аплодировать, и у всех были взволнованные и добрые лица. Ужаснувшись, что пропустила что-то важное, Тоня обернулась к сцене. Там за длинным столом рассаживались преподаватели и гости. Она едва успела отметить про себя выражение глубокой и гордой радости на лице Сабуровой и улыбку директора прииска, как на сцену вошел Василий Никитич Круглов – секретарь обкома, встреченный шумными приветствиями. Видимо, он только что приехал: лицо его было еще красно от горного ветра. Трудный путь одолела маленькая обкомовская машина, чтобы привезти его на торжество Тони и ее друзей.
Круглов весело поклонился и сел, разглаживая слежавшиеся волосы, под которыми обнаружился широкий, не загоревший лоб. Казалось, гость, так же как выпускники, ждет от вечера много интересного.
Когда приветствия стихли, со своего места поднялась Сабурова. В доброжелательной тишине мягко и внятно прозвучали ее слова:
– Дорогие друзья…
Надежда Георгиевна говорила о страшной военной буре пронесшейся над страной, о том, что врагу не удалось сломить стойкость советских людей, говорила о едином стремлении всего народа поднять свое хозяйство, свою промышленность культуру на новую, небывалую высоту.
Она внимательно всматривалась в лица учеников:
– И вы теперь включаетесь в эту великую борьбу, великую стройку. Я хочу пожелать вам быть в ней такими же деятельными, какими вы были в школе, всегда ясно видеть перед собой жизненную цель, а цель у всех одна – приносить счастье и славу Родине своей работой.
Сабурову прервали жаркие, как вспыхнувший костер, рукоплескания. Она спокойно переждала их.
– Когда мне хочется помечтать, – продолжала Надежда Георгиевна, – я представляю себе свои будущие встречи с нашими учениками. Вот я вхожу в чудесное здание. Оно трогает и потрясает великолепной пропорциональностью, благородством архитектурных деталей, массой света и воздуха. Это застывшая музыка, как сказала кто-то об архитектуре. И мне говорят, что его построил Толя Соколов. Я встречаю смелого летчика совершившего необычайный по трудности полет, и узнаю в нем Колю Белова. Читаю талантливое исследование о нашем крае написанное Тоней Кулагиной. Наслаждаюсь игрой молодой актрисы Жени Кагановой. Я слышу о важном математическом открытии Нины Дубинской, о великолепной работе геолога Андрея Мохова… И все мои мечты могут сбыться, потому что я знаю своих учеников, знаю, что им будет предоставлено все, что нужно, для развития их способностей.
Гордость и благодарность переполняли Тоню. От волнения она на секунду даже перестала ясно видеть. Какая-то радужная сетка поплыла перед ней. Речи директора и парторга прииска благодаривших выпускников за культурную работу, за хорошее влияние на молодых производственников, она слышала смутно и очнулась, только когда сильный и ясный голос секретаря обкома наполнил весь просторный зал. Наверно, если бы Круглов выступал на большой площади, все равно во всех концах ее люди слышали бы каждое слово. Он говорил о любви советского человека к своей стране, к своему краю.
– Наша область очень велика. Она по территории больше таких государств, как Бельгия, Швейцария или Дания. Населяют ее главным образом хакасы и русские. Вы знаете, что когда-то хакасы считались самым отсталым народом в России. Они и письменности своей не имели. Их причисляли то к татарам то к киргизам. А жили они так примитивно и некультурно что если бы эта жизнь продолжалась еще несколько десятилетий, народ бы вымер. Впрочем, тогда это считалось в порядке вещей. Енисейский губернатор Степанов так и писал в своих донесениях: «Туземцы довольно стремительно вымирают, да это, собственно, процесс вполне естественный и исторически узаконенный».
Теперь из этого когда-то забитого народа выходят великолепные врачи, агрономы, инженеры, учителя. Открыт научно-исследовательский институт языка, литературы и истории, много учебных заведений, больниц, клиник. Молодые поколения хакасов растут здоровыми и усердно трудятся, чтобы сделать жизнь своего народа еще лучше.
Область наша очень богата. У нас много земли, великолепные леса, быстрые реки, огромные степи, где пасутся косяки наших славных скакунов и отары овец, высокие горы, в которых лежат медь, золото, железо и другие ценные металлы. Природой дано нам многое, но чтобы использовать все эти богатства, человек должен упорно работать.
Начнем с земли. Она хороша, нет спору! Наша Широкая степь – это тысячи гектаров плодородной почвы. Но у нас мало осадков поля страдают от засухи, ветры выдувают и верхние слои почвы и посевы. От этой же беды страдают наши стада и табуны. В прежние годы сенокосы здесь всегда были плохие.
Что же делают советские люди? – возвысил он голос. – Задерживают снег на полях, используют талую воду сажают в степи лес, чтобы зеленые стены его защищали посевы от ветра. А главное, серьезно взялись за орошение. Каждый ручеек направляют на колхозные поля. Мы решили сеять только на орошаемых площадях. Это не значит, что неорошаемые будут лежать незасеянными. Нет, всю нашу землю нужно сделать орошаемой!
Мы проводим постоянные и временные каналы, нарезаем борозды… Опытные поливальщики следят за тем, чтобы вода равномерно распределялась по пашням, не размывала почву, не застаивалась болотом… В иных местах нашей области поливка повысила урожай пшеницы в пять раз. Но этого нам мало. Нынче мы хотим дать воду всей Широкой степи. Вы знаете, что скоро начнет действовать огромный канал, на трассе которого трудятся колхозники и рабочие всех наших районов…
Некоторые из ребят, окончивших школу, сами работали в прошлом году на канале. Они не удержались и захлопали, к ним присоединились все слушавшие секретаря.
– Теперь животноводство, – продолжал он. – Ну, о сенокосах я уже сказал. Понятно, что чем больше воды, тем лучше травы. Но не только о корме заботятся животноводы. Они улучшают породу, лечат животных, стараются увеличить и сохранить приплод, оберегают табуны и стада от диких зверей, тут им на помощь приходят охотники…
А леса? Великолепны наши кедры, пихты, лиственницы… Много леса требуется заводам, приискам, каналу, электростанциям. Надо вырубать спелые и перестойные участки, подсаживать новые. А передвигаться по лесистым местам у нас нелегко: горные перевалы, реки, порою болота. Однако пробираются через горы и заросли наши объездчики, инспекторы, техники, инженеры… Одни охраняют леса, другие перерабатывают древесину. У нас ведь делают и пихтовое масло, и смолу, и деготь, и скипидар… Третьи валят лес, четвертые сажают, пятые сплавляют… А для сплава нужно подготовить реки, очистить их русла, убрать заломы[10]10
Залом – прибитый течением к берегу реки лес, валежник, корни деревьев. Залом может образоваться и посередине реки.
[Закрыть], отремонтировать плотины. И все должно быть готово во-время. Весенний паводок держится недолго, потом реки мелеют. Недаром у сплавщиков есть поговорка: «Плавь лес по первой воде – не будешь в беде».
Ископаемые… Ну, вы сами на прииске живете, знаете что не просто золото из земли добыть… А мы добываем и уголь, и железо, и медь. За годы пятилеток выросли в нашей области заводы, копи, рудники. Армия геологов продолжает розыски новых богатств земли. В новой пятилетке мы хотим сильно увеличить добычу, значит в первую очередь усиливаем геологоразведку.
Наши дороги… Старым здешним заводчикам приходилось переправлять отсюда грузы на плотах или гужом. Из-за плохого сообщения закрывались прииски. А мы всю область хотим покрыть сетью дорог. И не только шоссейные будем проводить «железные. Некоторые районы скоро услышат паровозные гудки.
Растет и культура в области. Я вот недавно с одним фронтовиком беседовал. Он говорил: «Такая разрушительная война не только на экономику, но и на культурное состояние народа должна была повлиять». С этими мыслями он домой ехал, в наш областной центр. А приехал – увидел: за годы войны научно-исследовательский институт открылся, педагогический институт, театр, новые клубы, кино… Конечно, правильное заключение фронтовик сделал: ни в какой другой стране это немыслимо. А у нас, товарищи, есть возможность и во время войны создавать научные учреждения. Во время войны,[10]10
Залом – прибитый течением к берегу реки лес, валежник, корни деревьев. Залом может образоваться и посередине реки.
[Закрыть] я сказал. Что же говорить о мирном времени?
– Правильно! – раздался чей-то бас.
– Да, это правильно, товарищи! – спокойно подтвердил секретарь. – Надо только работать. Вы посмотрите на нашу областную доску почета. Там записаны имена чабана Саражакова, у которого великолепная отара овец и ни один новорожденный ягненок не погиб; забойщика Ильина, что выполняет план на триста шестьдесят процентов. Звеньевой Румянцевой – она отличилась на посеве зерновых. Тракториста Абжилаева. Это танкист бывший. Про него у нас говорят: «На тракторе, как на танке, работает». Инженера Кобежикова, который старую поломанную драгу собрал и заставил работать. Молодой актрисы национального театра Аёшиной. Вашего шофера Трескина, что работает без аварий и простоев. Мастера Кулагина, забойщика Таштыпаева…
Так трудятся наши люди. К чему я вам все это рассказываю? Вы и без меня знаете, наверное. К тому, чтобы вы еще раз подумали, сколько труда должен потратить человек, чтобы земля, вода, лес, горы отдали людям свои богатства. Подумайте и приложите это к себе. Вы из школы богатства вынесли немалые – знания ваши. Но вам нужно, где бы вы ни были, чем бы ни занимались, еще много над собой поработать, чтобы все богатство ваших сил, способностей, ума было отдано Родине.
Вы у нас вроде как победители нынче. Но вы знаете, товарищ Сталин говорит, что хотя и принято считать, будто победителей не судят, не критикуют, но это неверно. Можно и нужно судить, критиковать их, проверять. Товарищ Сталин говорит, что это полезно не только для дела, но и для самих победителей. Так вы об этом не забывайте: чаще критикуйте, проверяйте себя.
