Текст книги "Путь к золотому дракону. Трилогия"
Автор книги: Мария Быкова
Соавторы: Лариса Телятникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 40 страниц)
– Ты правда так думаешь? – тоном ниже спросила я.
– А зачем мне врать?
Я немного посопела. Слышать такое от Ривендейла, признанного знатока по части женской красоты, было очень приятно.
Когда мы натанцевались до упаду, предусмотрительный вампир повел меня к специальным скамейкам и предложил соку. Я уже немного отошла, поэтому смогла выдать улыбку, а не оскал. Генри улетучился, я глянула на Полин – и поняла, что изумилась бы, не утрать я уже эту способность. К молодоженам как раз подходили запоздавшие гости, и среди них была Лерикас Аррская с супругом. Хвала богам, она была не в том коротеньком платьице, но все равно – явление золотого дракона Арры должно было вызвать невероятный переполох!
– Если золотой дракон хочет, чтобы его не узнали, его не узнают, – прозвучал у меня в голове негромкий голос. Я машинально кивнула. Ваша правда, конунг, – ведь не узнают!
Рэнтар тем временем вручил Саиду их подарок – настоящую аррскую колыбель. Ручная работа, эксклюзив и все такое прочее.
«Интересно, – мелькнула шальная мысль, – Рэнтар ее сам делал, или как?»
Лерикас обернулась и кивнула. Похоже, все-таки сам. Однако!
«Как же так? – напряженно думала я. – Ведь по ним же сразу видно, что они волкодлаки! Ладно Лерикас, но Нарроугард – в нем же волка даже больше, чем человека! Если никто не видит дракона, это еще куда ни шло. Но почему никому даже в голову не приходит спросить, что в столице Лыкоморья забыла эта оборотничья ячейка общества?!»
Лерикас вновь посмотрела на меня. Взгляд можно было расценить как приглашение. Она явно была не прочь поговорить, и я вдруг поняла, что настроение, испоганенное господином графом, резко пошло в гору. Да пусть он лесом идет, этот господин граф. У него своя свадьба, у нас своя.
– Яльга, вот ты где! – подскочили близнецы аунд Лиррен. – А кто мне танец обещал? Вот и верь после этого женщинам! Все танцы, говорит, твои – а сама после этого от Ривендейла не отходит! Конечно, где нам равняться с герцогами…
…Я дважды танцевала с каждым из близнецов, потом – с Валентином, потом набралась храбрости и пригласила Рэнтара Нарроугарда. Лерикас, кажется, веселилась от души, зато ее муж несколько опешил, но отказываться не стал. И правильно – не каждый день его приглашают девушки в таких платьях! Дотанцевав с волкодлаком, я посмотрела на невесту и поняла, что Полин тоже отчаянно хочется веселиться. Но принцесса Кафская уже не принадлежит себе, и оттого Полин оставалось только смотреть, как развлекаются другие. Это непорядок! Это ее день, ее праздник.
Я пошептала на ухо Генри, и мы подошли к новобрачным. Как я и думала, Саид не смог отказать мне в такой пустячной просьбе, а после того, как он пошел танцевать со мной, то запретить Полин танцевать, допустим, с близнецами было уже как-то нелогично.
Потом Полин пригласила Эллендара.
Потом мы станцевали парный танец: мы с Генри и Полин с Саидом. Пару раз мы менялись партнерами, и принца всякий раз раздирали самые противоположные чувства.
Но это пустяки. Главное, что Полин была счастлива, правда?
За опустевшим преподавательским столом, как монумент самому себе, восседал его сиятельство граф Эгмонт фон Рихтер. С каменным выражением лица он ковырял вилкой в почти нетронутой тарелке. Шпага лежала рядом, на освободившемся стуле.
6
А букет невесты поймала Матильда ле Бреттен.
Эпилог
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
Гум-ил-Лев, солнце лыкоморской словесности
1
Так закончился первый свадебный день. Но был еще второй, и третий, и четвертый – принц не жалел денег, лыковка в фонтанах все не кончалась, и дружба братских народов крепла на глазах. Академия вдобавок прекрасно помнила, что еще немного – и начнется учебный год, а там уж будет не до праздников. Словом, гуляли про запас.
Про молодоженов, естественно, уже на второй день все и думать забыли. Они не возражали. Однако когда в последний вечер Саид вдруг потребовал слова, почти все гости ухитрились вспомнить, кто он такой и почему говорит с таким забавным акцентом.
– Мы приготовили гостям небольшой сюрприз, – старательно выговаривал принц, а Полин тихонечко поправляла его, когда он путался в грамматических категориях. – Для каждого из вас приготовлен подарок. Он зачарован так, чтобы узнавать…
– Узнать, милый…
– …чтобы узнать только своего владельца. Найденное сокровище обрадуется вам так же, как вы обрадуетесь ему. Но если оно узрит в вас чужака…
– Загрызет на месте… – шепотом закончил Хельги Ульгрем.
Я недовольно покосилась на вампира: из-за его слов я не расслышала, что хотел сказать Саид.
Молодой супруг сделал поистине царский жест.
– Ищите! – повелел он.
И все кинулись искать.
Поиски длились до самого утра. Самые везучие нашли свои подарки на этажах Академии; невезучим пришлось обшарить и чердаки, и подвалы, и подсобки, и прилегающую территорию, которая в ведомостях значилась как «лесопарк». То и дело раздавались яростные вопли: «узрев чужака», подарок ругался во весь голос, жалуясь на бандитов, пиратов, грабителей и прочих преступных элементов, падких до чужого добра.
Хуже всех пришлось Хельги. Он искал свой подарок до шести утра. Всю ночь его печальная фигура появлялась то там, то здесь, и каждый новый подарок, к которому он с надеждой протягивал руки, считал своим долгом возмутиться громче и визгливее, чем предыдущий.
– Убери свои грязные ручонки, Хельги Ульгрем! – слышался очередной пронзительный вопль. – Я не твой подарок! Я подарок несравненной Ликки де Моран – и не говори, что не знаешь такой!
Ликки (Анна, Катрина, Валентин де Максвилль – имя и фамилия, понятное дело, всякий раз были разными) – немедленно кидалась туда, откуда слышался этот крик. А печальный Хельги с тяжелым вздохом шел дальше.
Было шесть часов утра, когда я, поднимаясь по боковой лестнице, услышала следующий диалог:
– Дорогой подарок! Ты… ты… вы…
– Да твой я, твой! – рявкнул подарок и тут же смолк. Зашуршала оберточная бумага, послышался счастливый вздох.
– Ты просто чудо! Мы созданы друг для друга… – прерывающимся голосом поведал миру вампир.
Но до самого Нового года близнецы аунд Лиррен, едва завидев вампира, слаженно заводили:
– Убери свои грязные ручонки, Хельги Ульгрем! Я не твой подарок… эй, Хельги, ты куда?
Вампир был готов растерзать эту парочку, но эльфов было двое, а он – всего один. Вдобавок они лучше знали боевую магию. Поэтому Хельги предпочитал спасаться бегством.
Время шло. Все возвращалось в свою колею. С первого числа мы вышли на учебу; я долго не знала, как вести себя с Рихтером, и отмалчивалась на практикумах. Я обиделась на него – действительно, сильно обиделась. Но целый месяц я жила в комнате одна, и по вечерам у меня не было другого занятия, кроме как думать. Мысли лезли самые разные, большей частью – довольно грустные, но однажды я приказала себе собраться и подумать логически.
Ничто не остается неизменным. Где та девушка, которая поступала в Академию, создавала мгымбра, взламывала рихтеровскую лабораторию? Все меняется, и все меняются; что толку пытаться повернуть время вспять?
Нас было трое. Поначалу, когда я вспоминала о том сумасшедшем путешествии от Межинграда до Даркуцкого кряжа, в горле вставал комок. Нас было трое, мрыс дерр гаст!.. И мы были одно. Такое больше никогда не повторится.
Но прошлое прошло, и нужно учиться жить дальше. Наши дороги на какое-то время пересеклись, а потом вновь разбежались в разные стороны. Боги мои, боги! Что общего может быть между волкодлаком, магистром и студенткой? Если вдуматься, то магистра и студентку разделяет даже больше, нежели, например, студентку и волкодлака…
У каждого из нас – свой путь, своя жизнь, свой выбор. Так что Эгмонт, наверное, был прав, хотя и жесток. Нечего цепляться за прошлое; нечего лезть друг другу в душу.
Я, знаете ли, тоже не поощряю фамильярности.
И у меня теперь был Жоффруа Ле Флок.
Да! Я такая же девушка, как и все; у меня есть личная жизнь, мне дарят цветы, водят в театр и кормят мороженым. Мы целуемся в укромных уголках, говорим друг другу глупости, ссоримся и мирился… Что там еще нужно делать?
Если уж говорить о личной жизни, у Сигурда тоже все налаживается. У него есть мистрис Рэгмэн. А у магистра Рихтера нет ничего, кроме преподавательского гонора и боевого верблюда. И поделом!..
В середине осени к воротам Академии подкинули маленького белого верблюжонка. На шее у него висел кожаный футляр для писем. Верблюжонка, разумеется, отдали Рихтеру. Письмо вручили ему же, однако через неделю вся Академия знала, что на подходе еще тридцать два верблюжонка, которые, по достижении сообразного возраста, тоже будут переданы законному владельцу. Гном-завхоз расширял верблюжатню. А Рихтер каждый день ездил выгуливать своих питомцев. Для него установили стационарный телепорт, и вскоре зрелище «магистр Рихтер верхом на боевом верблюде уезжает по делам» сделалось привычным, как игры фэйри в фонтане.
Прошел месяц – из свадебного путешествия вернулась Полин. Она загорела, в совершенстве освоила восточный макияж и в разговоре то и дело сбивалась на кафский. Она тоже изменилась – неуловимо, но отчетливо. Взять хотя бы макияж: то, что смотрелось слишком вычурно на лице у Полин де Трийе, выглядело удивительно гармонично у принцессы Кафской. При этом на все про все у Полин по-прежнему уходило не более семи минут.
Теперь алхимичка увлекалась Востоком и учила сразу два языка. По вечерам она хватала пергамент, подсаживалась ко мне и начинала рисовать самые разные иероглифы, на ходу объясняя их значение. Все эти черточки, палочки и крючки моментально вылетали у меня из головы, но Полин не сдавалась и упорно объясняла, что вот это «весна», это «человек», а это «маленькая глупая Яльга, которая не понимает своего счастья».
Самым сложным оказалось отучить ее говорить о себе во множественном числе. Поначалу я не могла понять, о чем это она: «Мы думаем, что…» – или: «Мы полагаем, будто…» Через неделю мы кое-как расправились с этим. В качестве компромисса пришлось согласиться на формулировку «наш муж». С этим бороться было бесполезно.
Наш муж навещал Полин каждые выходные, если его не задерживали дела государственной важности. В этом случае принцесса отбывала в Каф к супругу, пользуясь все тем же рихтеровским телепортом.
Неделя за неделей пролетали с невероятной скоростью. По будням – учеба, по субботам – подработка, по воскресеньям – Жоффруа Ле Флок. Телепат считал своим долгом грамотно организовывать мой досуг, и за несколько месяцев мы последовательно изучили весь оперный, балетный и драматический репертуар столичных театров. Когда театры наконец-то закончились, Жоффруа переключился на музеи, литературные гостиные и выставки современного искусства.
Потом кончились и музеи. Начались семейные торжества.
У Жоффруа обнаружились весьма обширные родственные связи. Каждые выходные кто-то из Ле Флоков рождался, умирал, женился или отмечал юбилей. Я познакомилась с матерью Жоффруа, его отцом, тремя старшими и одним младшим братом, а также многочисленными кузенами, кузинами, двоюродными племянниками и троюродными тетками. Вскоре я могла уверенно нарисовать все их родословное древо и понемногу начинала подозревать, что Жоффруа совсем не против добавить к этому древу новую веточку. Впрочем, пока он об этом не заговаривал.
И то хорошо.
Я долго собиралась написать Сигурду, но мыслей было так много, что они просто не помещались на пергамент. Несколько черновиков отправились в мусорную корзину, еще парочку я сгоряча спалила малым боевым пульсаром (Полин долго проветривала комнату, а ворчала потом еще дольше). Дело кончилось тем, что Сигурд сам мне написал. Он был краток.
«Здравствуй, Яльга, – незамысловато начинал волкодлак. – Чего не пишешь? Хотя, может, тебе и писать некогда. Эгмонт вон все грозился тебе показать, где раки зимуют. У нас все хорошо. Капуста в этом году уродилась – загляденье, а не капуста! Мать уже все кадушки засолила. И половинками, и четвертушками, и с мочеными яблоками, и со свеклой, и просто так. Так что приезжай к нам, Яльга, покуда еще хоть что-то осталось. А то ведь съедим, так и не попробуешь. Ждем вас с Эгмонтом на выходных. Сигурд».
Я дважды перечитала этот гимн волкодлачьим соленьям и сглотнула слюну. Рот аж свело, так хотелось попробовать капусту половинками, четвертушками, с мочеными яблоками, со свеклой и – мрыс с вами со всеми! – хотя бы просто так. Ради этого я согласна была даже вытерпеть Рихтера. К тому же после того разговора на свадьбе Полин прошло уже достаточно времени, и мы успели привыкнуть к заново очерченным границам.
Но все оказалось гораздо проще. В четверг Рихтер выдал нам задание в три раза больше обычного, а в пятницу на стенде с расписанием появился небольшой листок, сообщавший, что на ближайшую неделю пары магистра Э. Рихтера у адептов отменены, но непременно будут восстановлены, когда преподаватель вернется из командировки. Освободившееся время адептам надлежит использовать для самообразования.
«Чтоб тебя там виверна сожрала!» – без особенной надежды подумала я.
У Сигурда было… хорошо. Хвала богам, уж он-то не был моим преподавателем, и мы долго-долго вспоминали прошлогодние приключения, заедая их половинками, четвертушками и мочеными яблоками. Оборотень напрасно меня стращал: капуста и впрямь уродилась на славу и в случае голода Арра могла дотянуть до весны на одних капустных запасах.
Очень удачно, что Эгмонт отбыл в командировку. Арра была не тем местом, где можно сохранять официальные отношения. А общение в неформальной обстановке тяготило бы нас обоих.
На следующие выходные я ловко откосила от встречи с Ле Флоками, объяснив это необходимостью заняться самоподготовкой. «Рихтер вернется – мне мало не покажется! – честно сказала я Жоффруа. – Ты ведь меня понимаешь, правда? Я очень хочу, но…»
Жоффруа понял, хотя выглядел он весьма разочарованным. А я благополучно не стала уточнять, чего именно очень хочу.
Через неделю у Полин состоялось новоселье в ее кафском дворце. Разумеется, мне, как ее лучшей подруге, необходимо было там присутствовать. «Протокол, Жоффруа! – еще честнее сказала я. – Ну ты ведь понимаешь, правда?» Ле Флоку совсем не обязательно знать, что новоселье являлось чисто формальным и по справедливости должно было называться «праздник по случаю ремонта левого флигеля южного крыла».
К следующим выходным из командировки, верхом на боевом верблюде, вернулся Рихтер, и мне на самом деле стало не до Ле Флоков.
Так прошел месяц. Семестр понемногу заканчивался, я готовилась к сессии, а по Академии ползли слухи о том, что на Новый год адептов ожидает нечто необыкновенное. Но до Нового года еще нужно было дожить. Я дописывала курсовую работу, спала на ходу и едва не ночевала в библиотеке.
В то воскресное утро я проснулась очень рано и долго лежала, задумчиво глядя в потолок. Этот день был моим! Я работала всю неделю как проклятая и вот теперь наконец смогу отдохнуть. Через заиндевевшее окно ярко светило солнце; я видела краешек неба, по-зимнему бледного, но очень ясного. Вот сейчас я разбужу Полин, позавтракаю с ней и завалюсь обратно еще на пару часиков. Потом проснусь, почитаю книжку, может быть, схожу прогуляюсь…
И тут меня осенило. Какое там «завалюсь», какое там «прогуляюсь»! Сегодня же именины тетушки Софи, на которые мы с Жоффруа непременно должны пойти!
С тихим стоном я уткнулась лицом в подушку. И ведь нельзя отвертеться – я и так прогуляла три семейные встречи…
В комнате было холодно – несмотря на все усилия Полин, из щелей нещадно дуло. Я завернулась в одеяло, прислонилась к стене и мрачно посмотрела на тумбочку. Там стоял небольшой букет глициний – в этом сезоне глицинии были самыми модными и дорогими цветами. Правда, я все равно предпочитала розы…
Я увидела себя как будто со стороны – и поняла каким-то холодным, действительно отстраненным знанием, что моя жизнь уже давно не принадлежит мне. По какому праву Жоффруа Ле Флок решает, что мне делать, с кем встречаться, что любить? Я сама позволила ему это. Я ошиблась. Что ж, значит, мне эту ошибку и исправлять.
Приятный выходной летел в тартарары, но это не имело никакого значения. Решившись, нужно идти до конца. Я оделась, тщательно причесалась и написала Жоффруа короткое письмо. Я думала, что буду размышлять над каждой строчкой, но слова сами собой ложились на пергамент. Конечно, есть вещи, которые правильнее говорить лично, а не в письме. Но для этого нужно было найти Жоффруа, а выяснять отношения в доме престарелой именинницы – все-таки не лучшая идея.
Особенно если учесть, что Жоффруа – ее любимый племянник, а темпераментом боги не обидели ни меня, ни его, ни тетушку Софи.
Уже через час мы с Ле Флоком сидели в вестибюле, и я перебирала бусинки собственного браслета, выслушивая, как я несправедлива, как сильно маг меня любит и как глупо поддаваться минутному капризу. Каприз добил меня окончательно, да и бусинки кончились.
Я встала, прервав араньенца на середине фразы:
– Извини, мне правда пора идти. Я благодарна тебе… действительно, очень благодарна. Но этого мало, Жоффруа! Нам обоим этого мало…
– Мало, – согласился араньенец. – Но, быть может, ты все-таки скажешь, в чем дело? Я чем-то обидел тебя? Я был невнимателен? Неучтив? Яльга! Да скажи наконец, что я сделал не так! Нам же было хорошо с тобой!
Он был бледнее обычного и очень четко выговаривал каждую фразу. Не нужно было прибегать к телепатии, чтобы понять, что он обижен, рассержен и ровным счетом ничего не понимает. Он же все делал по правилам: ухаживал, дарил цветы, водил в приличные места, даже с семьей познакомил! И вот девушка, которая еще вчера была со всем согласна, вдруг ни с того ни с сего объясняет, что он, магистр Ле Флок, – ее приятное, но прошлое!
Мне было жаль его. Но лучше пусть я буду жалеть его, чем свою загубленную жизнь.
– Ты прав, Жоффруа. Нам действительно былохорошо. А я хочу жить дальше.
Я сняла с пальца кольцо, которое Ле Флок подарил мне месяц назад. Такое кольцо означает, что вскоре тебе сделают предложение. Месяц назад мне это понравилось. Сейчас у меня уже не было права носить его.
Араньенец отшатнулся от меня, словно я его ударила.
– Зачем ты так? Я могу понять и принять твой отказ, но для чего ты меня еще и унижаешь? Неужели ты считаешь меня таким… таким…
– Извини, – быстро сказала я. – Тогда я оставлю его на память, хорошо? Я… честно, я не хотела тебя обидеть.
Последние дни старого года выдались очень тягостными. Мне, кажется, никогда еще не было так одиноко. Я не жалела о разрыве с Жоффруа, но раньше мне хотя бы было с кем поговорить. Полин – это хорошо, и очень хорошо, но, когда два человека живут в одной комнате, время от времени им нужно отдыхать друг от друга. Иначе дело кончится зверским убийством.
Новогодний бал почти не отличался от прошлогоднего. Наученная горьким опытом, я заранее позаботилась о платье, прическе и украшениях. Правда, на уроки танцев времени уже не хватило. Но женщина без недостатков – это не женщина, а гомункулус. Решив не изображать из себя гомункулуса, я танцевала как умела. На отдавленные ноги, во всяком случае, никто особенно громко не жаловался.
В два часа ночи мы высыпали на улицу зажигать фейерверки. Под моими туфлями скрипел снег; все небо было усыпано мелкими звездами, и мороз стоял такой, что смерзались ресницы. Впрочем, обогревающего заклинания хватило, чтобы досмотреть фейерверк до конца.
Вернувшись в зал, я первым делом кинулась к стойке, где наливали глинтвейн. Заклинание – это прекрасно, но горячее вино со специями, да еще в новогоднюю ночь, – это почти святое. Рядом со мной стоял Генри Ривендейл; мы чокнулись кружками с горячим глинтвейном, пожелали друг другу счастливого Нового года, а потом, допив вино, отправились танцевать.
Все было хорошо, и ничто не предвещало беды. В пятом часу утра, когда у меня протерлась подметка, вампир вызвался проводить меня до комнаты. Мы прошли по темным коридорам, смеясь и болтая о всякой чепухе, но, немного не доходя до нашей двери, Генри остановился.
С самым серьезным видом он вынул из внутреннего кармана небольшой футляр темно-зеленого бархата. Внутри у меня все похолодело, но я решила, что надо бороться с начинающейся паранойей.
– Вот, – красноречиво сказал вампир. – С Новым годом, Яльга. Надеюсь, тебе понравится.
Предчувствуя нехорошее, я медленно открыла футляр.
Да. Интуиция не подвела. Внутри, на специальной подушечке, лежал эльфийский серебряный гарнитур – серьги и кольцо, украшенные зеленовато-золотыми камнями. Хризолиты, кажется. И топазы…
А как все хорошо начиналось…
Я теряла хорошего, надежного друга – возможно, лучшего из моих друзей, не считая Сигурда. Но Сигурд – это почти что я. А Генри – это совсем другое дело!
– Нравится? – с надеждой спросил вампир.
– Нравится, – обреченно сказала я. – Но знаешь что, Генри…
– Не надо, – перебил меня Ривендейл. Он все прекрасно понял. – Не говори сейчас ничего. Это просто подарок на Новый год – и ничего более. Я все понимаю, и я подожду. Я буду ждать долго, Яльга, – столько, сколько потребуется. Только не говори мне сразу «нет». Договорились?
Я отрывисто кивнула. Ничего другого мне не оставалось.
На этом, хвала богам, мои любовные приключения исчерпались. Каникулы прошли, наступил второй семестр. Теперь я работала еще и по воскресеньям, выторговав у гнома-корчмаря двойную оплату. Денежки шли, знания накапливались, а зима тем временем сменилась весной. А там уже недалеко и до лета.
2
Лето выдалось какое-то бестолковое: не то жаркое, не то мокрое, а главное – донельзя суетливое. Дождь шел чуть ли не каждую ночь, и я привыкла, что наутро весь Межинград превращается в одну большую лужу. К полудню лужи обычно высыхали: жара стояла такая, что даже мухи куда-то попрятались. Но ближе к вечеру небо вновь затягивало тучами, и над городом будто поворачивали невидимый кран.
В это время я как раз проходила производственную практику в небольшой северной деревеньке и дважды в неделю телепортировала в столицу, чтобы отчитаться перед непосредственным руководством. Руководство намекало, что не прочь видеть меня немного реже, но я откровенно маялась от скуки. В эту деревеньку каждый год засылали адептов-практикантов, и вся местная нежить успела понять, что связываться с нами еще хуже, чем со взрослыми магами. Кто там был опасен – так это мухи: здоровенные оводы размером с полпальца, которым было глубоко начхать на все мои заклинания.
К концу практики я вспомнила, что должна вести дневник, и, почесываясь, перелистала методичку по боевой магии. Так. Упыри, болотники, порча, залом…
Всю ночь, при свече, я писала дневник. Перед моим внутренним взглядом проплывали картины великих битв, иллюстрации к учебнику, отрывки из хрестоматий и прошлогодние воспоминания. К утру дневник был готов. Я перечитала его, почистила кляксы и поняла, что одна эпическая поэма «Битва с упырем в болотах у деревни Большие Телушки» достойна высшего балла и благодарственной надписи в диплом.
С другой стороны, было немного боязно. Врать я умела, но врать так нагло мне раньше не доводилось.
К моему огромному облегчению, смешанному с некоторым разочарованием, руководитель практики даже не открывал дневника. Он задумчиво посмотрел на мои искусанные руки и посоветовал хорошую мазь от зуда.
– А что с зачетом? – рискнула я.
– Зачет зачтен, – меланхолично ответил преподаватель. – Кстати, не хотите ознакомиться с материалами предыдущих практикантов?
Я неуверенно пожала плечами, и он вынул из тумбочки две огромные растрепанные папки.
– Читайте, – все с той же задумчивостью посоветовал он и ушел пить чай.
Я открыла чей-то дневник и с первой же страницы погрузилась в мир суровых воинов, жутких тварей и кровавых сражений. «Упырь пер на меня, размахивая задушенным петухом, – смачно излагал какой-то бывший второкурсник. – Но я вспомнил практикум номер двадцать шесть от седьмого стужайла прошлого года и применил заклинание двух зеркал…»
Если верить папкам, деревня Большие Телушки была самым опасным местом в обитаемых землях.
В начале грозника я вернулась в Академию – там меня уже ждало письмо, запечатанное фамильным перстнем Леснивецких. Я вскрыла конверт из чистого любопытства: расставались мы со вновь обретенными родственниками на довольно радостной ноте, не испытывая ни малейшей печали от предстоящей разлуки, и я совершенно не представляла, для чего братья могут мне написать.
Сказать, что я была удивлена, – значит ничего не сказать. В письме, написанном несколько коряво, зато чистосердечно, братья выказывали обиду на то, что за целый год я ни разу не приехала под отчий кров. «Отчий кров» добил меня окончательно. «Людям в глаза стыдно смотреть, – писал Михал. – Что ж мы за гады такие, коли нас даже единокровная сестра видеть не хочет? Ежели чем провинились, ты уж прости нас, потому как не дело это, коли в семье разлад!»
Я долго думала, как мне поступить. Помощь пришла от Генри Ривендейла. Как выяснилось, земли Леснивецких и земли Ривендейлов располагались не то чтобы сильно близко, но и недалеко. В итоге сначала мы с Генри заехали в маеток Леснивецких, где состоялось повторное единение семьи, а потом отправились к родителям вампира, где меня встретили тоже очень хорошо. Единственное, что немного напрягало, – это то, как внимательно рассматривала меня матушка Генри, многоуважаемая герцогиня Ривендейл. После я, как и обещала, вернулась к братьям и провела целую неделю – правда, не столько под отчим кровом, сколько на лоне природы. Получилось нечто вроде дополнительной практики, но никто не возражал: народ только радовался появлению такой замечательной панночки, которая, ежели что, и корову подлечит, и упыря в могилу загонит. Кстати, упырь был дохленький, не успевший толком набраться сил, но после его усмирения братья зауважали меня еще больше прежнего.
На счастье, пан Богуслав Раднеевский был отправлен князем-воеводой с посольством. Я не выясняла, куда именно, – главное, что далеко и надолго. Третьего объяснения в любви за год я могла и не пережить.
Обратно я вернулась в начале зарева – одна, без Ривендейла, который обещал приехать в Академию приблизительно в двадцатых числах. В принципе я была рада немного побыть одна – кроме того, за время тесного общения с вампиром выяснилось, что у него имеется одна, но очень странная привычка: замолкать на полуслове и смотреть на меня внимательным проникновенным взглядом. Вероятно, у Ривендейлов это было фамильное.
Словом, лето удалось.
Академия встретила меня запахом краски, олифы и прочих строительных жидкостей. По коридорам сновали бригады гномов-маляров, таскавших ведра, кисти, складные лестницы и матерчатые мешки, в которые можно было запихнуть боевого слона. Пару раз на меня опрокинули ведерко с краской, и только чудом я успевала слевитировать ее обратно. Полин еще не вернулась; честно говоря, во всей Академии обреталось от силы два или три адепта.
Зато преподаватели присутствовали в полном составе – и каждый, наткнувшись на меня в коридоре, считал своим святым долгом выдать студентке какое-нибудь Особо Важное Поручение. Единственным исключением была Эльвира Ламмерлэйк. Как-то раз я встретила ее недалеко от теплицы; алхимичка медленно шла по направлению к подземельям, удерживая в воздухе силой мысли разом семь горшков. В каждом имелся цветок, который необходимо было подбодрить и успокоить.
– Магистр Ламмерлэйк, вам помочь? – благородно предложила я. Все равно делать мне было нечего.
В коридоре было темно, и Эльвира, занятая семью цветками одновременно, не сразу сообразила, кто именно предлагает ей помощь. Магичка радостно встрепенулась, но цветы, которым не надо было никого подбодрять и поддерживать, мигом просекли, кто стоит перед ними. Как по команде, они свернулись в шары и втянули листья, так что снаружи было видно только плотное переплетение стеблей.
– Что это с вами тако… – Эльвира подняла глаза, увидела меня и невольно сделала защитный жест. – Нет-нет, студентка Ясица, благодарю вас, не надо!
Ближайший ко мне цветок сотрясался от мелкой дрожи. Я растерянно шагнула к стене, и магичка прошла мимо. До меня донесся слитный облегченный вздох; посмотрев ей вслед, я увидела, что вокруг горшков сияет радужная пленка защитного купола.
«Однако», – не без уважения к себе подумала я.
– А если вы хотите помочь, студентка Ясица, – донеслось из-за поворота, – лучше идите в библиотеку! Магистр Зирак разыскивает вас с самого утра.
Совет был неплох, и я отправилась куда сказали.
Там и верно для меня нашлось немало работы. Я помогла снять книги с полок, разбавила краску олифой, сбегала за кисточкой, подкрасила подоконник, вбила в стену гвоздь, съездив себе молотком по пальцам, нашла, куда исчезла кисточка за те две минуты, которые потребовались на воссоединение гвоздя со стеной, и с удивлением узнала, что вбивать его надо было совершенно в другое место. Гноменок Ригли, вытянувшийся за лето, бодро покрывал новые полки лаком; время подходило уже к восьми часам, и Зирак, вбив гвоздь куда надо, отпустил меня восвояси.
Насвистывая под нос старую эльфийскую песенку, начинавшуюся со слов «Нас вечер встречает прохладой…», я бодро выскочила из библиотеки – и буквально столкнулась с Рихтером. Вот это было… нехорошо.
В последнее время преподаватели встречались мне кто часто, кто редко, но, так или иначе, за день я пересекалась почти что со всеми. Даже с бестиологом, который прилагал все усилия, чтобы по максимуму избегать этих встреч. Единственным, с кем мне ни разу не удалось пересечься, был Эгмонт. Иногда я видела, как он торопливо сворачивает за угол, иногда слышала в отдалении его голос. С одной стороны, было немного обидно, что декану нет никакого дела до того, как его студентка провела такую интересную практику… вдобавок мы же все-таки друзья – ну или были друзьями! Несмотря ни на что, мне отчаянно не хватало тех времен, когда нас было трое и мы были одно. Но что прошло, того уже не воротишь. Нынешний Эгмонт разительно отличался от того, каким он был когда-то. Каждая встреча только добавляла сложности в мою и без того не слишком легкую жизнь. Теперь он окончательно потерял представление о том, что способна сделать студентка второго курса, а что находится выше сил человеческих. Ну – или не совсем человеческих, но все равно выше.
Поэтому, выскочив из библиотеки и столкнувшись с деканом нос к носу, я не испытала никакой радости. Зато Рихтер, как ни странно, обрадовался.
– Студентка Ясица, вы очень кстати, – заявил он, глядя куда-то мимо меня. – Директор только что сообщил мне, что сегодня вечером в столицу с официальным визитом прибывает Аррани Валери.
