Текст книги "Путь к золотому дракону. Трилогия"
Автор книги: Мария Быкова
Соавторы: Лариса Телятникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 40 страниц)
Дракон и зеркало
Глава первая,
в которой все наконец встает на свои места. Яльга сдает сессию, Эгмонт выплачивает долги, Мароу ди Бертолли становится семейным человеком, а королевская свадьба – готовится петь и плясать
1
Я почти не помнила того, что происходило после нашего возвращения: так, отдельные куски, движущиеся картинки… Вот Ежи, в кольчуге и шлеме, с саблей в руке, восхищенно озирается по сторонам. Вот грозный Михал громко спорит с каким-то молодым магом: оба перемазаны в саже, только глаза сверкают. Вот Сигурд бережно держит на коленях сомлевшую… кого-кого?! От изумления у меня даже немного прояснилось в голове, и в сомлевшей барышне я безошибочно узнала Матильду ле Бреттен. Одной рукой оборотень придерживал аспирантке голову, второй махал каким-то платочком перед ее лицом. От платочка исходил резкий запах. Чуть поодаль, бросая на эту пару мрачные взгляды, стояла худощавая магичка, в которой безошибочно угадывалась некромантка. Она рылась в большой кожаной сумке, явно отыскивая зелье для страдалицы.
Госпожа ле Бреттен изредка бросала на Сигурда маловразумительные взгляды, но не забывала вовремя стонать: в меру жалобно, в меру мелодично.
Сигурд здесь, а где Эгмонт? Я огляделась, постаравшись кое-как сфокусировать взгляд. Маг обнаружился неподалеку, возле разворошенного стога; он разговаривал по-араньенски с каким-то молодым ковенцем, причем говорил большей частью ковенец, а Эгмонт слушал, и на лице его недоверчивость понемногу сменялась облегчением. Я разобрала «Эллендар», «Тэнгиэль», «коллеги», а потом поймала взгляд Рихтера и сразу же вспомнила, что подслушивать нехорошо.
И над всем этим безумием реяла белоснежная рубашка с кружевным жабо, криво привязанная за рукав к сучковатой палке.
– Ясновельможная княжна… – возник откуда-то пан Богуслав.
Он, кажется, говорил что-то еще, но я не слышала. Звуки гасли, мир отъезжал все дальше и дальше, и последнее, что мне суждено было запомнить, – как распахнулись ворота замка и оттуда, чуть прихрамывая, вышел князь-воевода Леснивецкий.
…Выспаться как следует мне не дали. Ранним утром кто-то легонько прикоснулся к моему плечу и сказал:
– Яльга, хватит спать! Через два часа телепорт в Межинград. Э-эй! Если ты решила насовсем остаться с отцом и братьями, то, конечно, можешь спать и дальше. Кое-кто этому очень даже обрадуется…
«Панна, панна моя!» – отозвалась память голосом пана Богуслава. Я вздрогнула и проснулась.
Было еще очень рано, над лесом едва-едва занималась заря. В кресле темного дерева сидела с ногами Лерикас Аррская; на полу стояли сброшенные сандалии, состоявшие из деревянной подошвы и множества ремешков. В полупрозрачном утреннем сумраке ее глаза казались особенно яркими.
– А… сколько времени? – спросила я и прокашлялась.
– Почти пять.
Мрыс эт веллер! Уныло зевнув, я села на постели и увидела приготовленную для меня одежду. Настроение сразу прыгнуло вверх: вместо юбок, корсажа и лент на стуле скромной кучкой лежал мой старый дорожный костюм. «Мелочь, а приятно!» – подумала я, завязывая тесемку штанов.
– Ты уже поняла, что значат эти руны? – вдруг спросила Лерикас.
Я машинально глянула на татуировку. Она как будто сделалась ярче.
– Нет…
– Ну, значит, позже поймешь.
Она спустила ноги и принялась нащупывать сандалии. Я смотрела на это и пыталась осознать, что нахожусь в одной комнате с конунгом оборотней и золотым драконом. Но если разум соглашался и готовился трепетать, чувства утверждали, что я разговариваю с равным. Ну… со старшим равным, вроде Эгмонта.
А может, Лерикас самой этого хочется?
Мне вдруг припомнилась полянка, усеянная ромашками, плавящиеся зеркала и холод, пронзавший меня до костей, – но сейчас тот ужас уже не казался таким ужасным. Даже нет, не так. Его как будто вообще не было на свете.
– Скажи… те… – неловко начала я, но Лерикас предложила, не отрываясь от шнурков:
– Давай лучше на «ты», если не против.
– Хорошо, – выпалила я, торопясь задать все вопросы, пока они не разбежались. – Что за лестница? Что за двери, ромашки, зеркала?.. И… – Лерикас внимательно смотрела на меня, – почему мне кажется, конунг, что вокруг нас складывается единая мозаика? Может, это странно звучит, но… каждое событие будто притерто к предыдущему, все ложится одно к одному…
Оборотница прикусила нижнюю губу. Она явно раздумывала над ответом.
– Я немногое могу тебе сказать, – наконец произнесла она. – Но подумай хорошенько: когда началось то, о чем ты говоришь?
– Когда мы встретились с Сигурдом, – брякнула я и тут же поняла, что ошиблась. – Нет… когда я увидела Эгмонта! Или нет, еще раньше…
Я отчетливо вспомнила то, что случилось двенадцать лет назад в последний день зимы, и уверенно сказала:
– Когда Хендрик выпустил Тьму на волю.
– Подумай об этом, – предложила Лерикас и резко изменила тему разговора: – Но вы молодцы, Яльга, – вы просто молодцы! Я в общем-то почти не сомневалась, что так все и выйдет. Но знаешь, все едино страшно следить за этим со стороны…
Я кивнула, мало что поняв из последней фразы. Ну да, мы молодцы – на лестнице не заблудились, из ромашек вылезли, пана Богуслава не покусали, хотя порой очень хотелось. Но при чем здесь Хендрик? Доплетая косу, я все пыталась сопоставить отдельные кусочки мозаики между собой – в существовании этой мозаики не могло быть никаких сомнений. Хендрик – Тьма – мы трое – почему-то вспомнился Слепой треугольник…
Лерикас, как и Лис, предпочитала говорить загадками.
– Сумку только не забудь, – совершенно незагадочно напомнила оборотница, когда я шагнула было к двери.
Мы спустились по лестнице. Светлело на глазах; издалека донесся хрипловатый, но возмутительно бодрый петушиный крик.
– А почему так рано? – рискнула я.
Лерикас фыркнула.
– Ты вообще знаешь, сколько спала?
Я подумала и помотала головой.
– Три дня, – просветила меня Лерикас. – Причем изредка просыпалась, ела, разговаривала, сообщала, что очень хочешь спать, и опять отключалась. Что, не помнишь?
– Нет, – честно сказала я. – Совсем.
– Спроси у Эгмонта, если мне не веришь.
– А что случилось за эти три дня?
– Сигурд уехал, – буднично сказала оборотница. – Ты, между прочим, помахала ему из окошка, а до того долго передавала приветы и обещала приехать навестить. Особо просила передать привет Вульфгару – дескать, он не успел научить тебя играть на флейте…
– То есть… как это уехал? – тупо переспросила я. За эти недели я так привыкла к волкодлаку, что не могла и представить, как можно жить без него.
Лерикас окинула меня очень внимательным взглядом.
– Знаешь, – нейтрально сказала она, – в сущности, от Межинграда до Арры не так уж далеко.
– Ага, – подтвердила я. Но на душе все равно было погано.
Сигурд!.. Большой, лохматый, добрый и очень хитрый – я не знала ни одного, кто умел бы так мастерски прикидываться валенком… Он был первым моим другом. И сейчас…
Нет, не надо об этом. Если наши проблемы закончились, это вовсе не значит, что закончилась и наша дружба.
В конце концов, у него есть Арра и есть семья.
Мы вышли во внутренний двор. Поверх старых плит горели очертания будущего телепорта. Возле стены стоял Эгмонт, который – я почувствовала определенное дежавю – опять разговаривал с тем молодым ковенским магом. Теперь, чувствуя себя относительно хорошо, я не могла не отметить, что маг мне нравится. Худощавый и невысокий – на голову ниже Рихтера, – тем не менее он держался очень свободно. Я припомнила, что даже тогда, после взрыва, он ухитрялся не выглядеть неряшливым, хотя было видно, что досталось ему не меньше прочих. Ну а сейчас это был самый натуральный араньенец, как на картинках рисуют: темные волосы заплетены в коротенькую косичку, на камзоле ни пылинки, правая рука привычно лежит на эфесе шпаги.
От него исходило какое-то ощущение спокойствия, уверенности в том, что все будет хорошо. Я вдруг поняла, что хотела бы узнать, как его зовут.
– Доброе утро, – бодро сказала Лерикас.
– Доброе утро, – чуть вразнобой откликнулись маги.
Эгмонт посмотрел на меня, и глаза его чуть сузились.
– Жоффруа, это Яльга Леснивецкая, адептка первого курса. Яльга, это…
– Жоффруа Ле Флок, к вашим услугам, – перебил араньенец, целуя мне руку. Хоть убей, я не помнила, когда успела ее подать. – Сегодня вы мне нравитесь гораздо больше, мадемуазель! Когда мы виделись в прошлый раз, вы, кажется, не вполне очнулись после магических изысканий…
Глаза у него были черные. Вполне так себе ничего.
– Я рада нашему знакомству, – наконец нашлась я и осторожно вытянула руку. – А как насчет позавтракать? Телепорт же только через два часа?
– С удовольствием составлю вам компанию, – живо откликнулся магистр Ле Флок.
Эгмонт скрестил руки на груди.
– Помнится мне, Жоффруа, вы говорили, что с утра вас тошнило.
Тот легко отмахнулся:
– Истинная красота, мой друг, способна спасти мир, не то что исцелить от какой-то тошноты!.. Идемте, мадемуазель, – заговорщицки прошептал он, увлекая меня со двора. Учитывая, что увлекал он на кухню, я решила не сопротивляться. – Я свел короткое знакомство со здешней кухаркой, и она выставит для нас все, чего вам захочется…
– Мрыс знает что! – пробормотал Эгмонт, провожая парочку взглядом.
– Он хороший эмпат, – невпопад ответила Лерикас. – Он чует силу. И это нормально.
Она вдруг усмехнулась.
– И потом, он мужчина, а Яльга, согласись, – очень привлекательная девушка, уж не говоря о том, что княжна. Чему тут удивляться?
Рихтер покосился на нее, но ничего не ответил.
Мы не торопясь позавтракали и вернулись на внутренний двор.
Уже совсем рассвело. Небо стало чистым и голубым, только на востоке пока виднелась размытая розоватая полоса. В тени было холодно, на солнце – почти тепло, а во дворе резко прибавилось народу.
Это были провожающие, и я почувствовала, как в животе у меня сжалось что-то очень холодное. Пан Богуслав – ну ладно, здесь как-нибудь разберемся. Ежи и Михал – уже сложнее, но пару слов для них я, наверное, отыщу. Но что я могу сказать пану воеводе?!
Я оглянулась на замок и поняла, что наша сумасшедшая дорога и впрямь подходит к концу. Мы возвращаемся туда, откуда ушли; круг замкнут, змея кусает свой хвост, но нам уже никогда не сделаться прежними. Слепой треугольник; северные города; Старые Земли; Драконий Хребет; Конунгат; Хенгернский замок…
Даркуцкий кряж.
Мне не влезть в сброшенную кожу. И это, наверное, к лучшему.
– Панна моя… – первым заговорил отважный хорунжий.
На плече его виднелся бантик – кривоватый, чуть припачканный и прожженный в нескольких местах. Бантику здорово досталось на поле несостоявшейся битвы. «Вот чара пролетела, и ого!» – вспомнилась мне старая песенка. Ну что же, здесь горы, а в горах бывает эхо, так что «ого» могло не раз повториться…
– Я вас никогда не забуду, мой отважный рыцарь, – честно пообещала я, поправив сбившийся бантик, и повернулась к Ежи и Михалу. Братья выглядели немного разочарованными, и я не понимала почему. Радоваться же надо: я уезжаю!..
– Ну… до встречи, сестра! – солидно произнес Ежи.
Михал молча кивнул. Я хотела сказать что-то серьезное, но не сдержалась и выпалила:
– Если где-нибудь наметится подходящая война, я вас сразу извещу!
– Спасибо! – хором просияли младшие Леснивецкие.
Мы с князем посмотрели друг на друга.
«Ну, что тебе сказать?! – тоскливо подумала я. – Я ведь даже отцом тебя назвать не могу – не потому что не хочу, а просто врать некрасиво! Пообещать, что вернусь? А оно тебе вообще надо?»
Князь молчал. Он тоже не знал, что сказать. И я уже готова была ляпнуть любую глупость, чтобы только прекратить это затянувшееся молчание, когда он вытолкнул:
– Божьи мельницы мелют медленно. Чему суждено случиться, то случится.
Я коснулась сережек и невпопад ответила:
– Спасибо…
– Яльга, пора! – негромко сказал Эгмонт.
Я преисполнилась к нему самой горячей благодарности.
– Нам… и правда, пора.
– Пора, – повторил князь.
Жоффруа Ле Флок подал мне руку, и я легко запрыгнула внутрь телепортационного контура. Эгмонт молча взял меня за локоть и подтащил чуть поближе, чтобы сумка не высовывалась наружу. Я вдруг поняла, что, может быть, никогда не увижу этого замка, и посмотрела наверх, туда, где в прозрачную синеву уходил бронзовый флюгер.
Мир заволокло зеленоватой дымкой, земля ушла из-под ног.
Нас ждали Межинград и Академия Магических Искусств.
2
Еще не открыв глаз, я поняла, что нас опять выбросило не туда. Конечно, Академия никогда не считалась тихим и спокойным местом, но даже там никогда не творилось такого гама. Вокруг нас все орало, лаяло, мычало, блеяло, надсадно скрипело и долбило металлом по металлу. Мелькнула мысль: а не угодили ли мы в родной табор?
Глаза распахнулись сами собой.
Первым, что я увидела, оказалась печальная верблюжья морда. Верблюд был белый, довольно мохнатый; в глазах у него отражалась вся мировая скорбь, но едва я решила пожалеть животное, как оно, вздохнув, метко плюнуло в самого горластого торговца. Торговец привычно уклонился, ни на секунду не прекращая расхваливать «этот божественный ковер».
– Ладно, мне пора, – улыбнулась Лерикас. Ободряюще коснувшись моей руки, она скользнула вперед и, прежде чем я успела хоть о чем-то ее спросить, беззвучно растворилась в воздухе. Не было ни заклинаний, ни жестов, ни знаков; я не почувствовала даже малейшего запаха магии. Впрочем, вряд ли я могла сейчас что-то унюхать: в двух шагах топталась торговка пряностями с открытым лотком.
Я ошарашенно оглядывалась. Кругом, куда ни посмотри, пестрели зонтики, занавески, шатры и шали. Неподалеку нахваливали плетеные сундуки, чуть дальше продавали на развес соленый жареный арахис. Отовсюду неслись вопли самое меньшее на двенадцати языках; прислушавшись, я худо-бедно поняла, что здесь торгуются, ругаются, проклинают конкурентов, зазывают покупателей и уговаривают заморского попугая произнести хотя бы словечко. «Пиастр-р-р-ры! – хрипло смилостивилась птица. – Р-р-ром! Тур-р-р-булентность!» Издалека доносился запах свежего кафия.
Я подняла взгляд – и увидела знакомый серебряный шпиль.
Мы были у ворот Академии.
Все разом отодвинулось на второй план. Конечно, мне хотелось узнать, откуда в Межинграде взялась вся эта экзотика, кто хозяин верблюда и почему у животного такой несчастный вид, – но это потом, потом, все подождет! А сейчас я вернулась туда, куда и не чаяла вернуться!
– Мадемуазель, – меня осторожно взяли за локоть, – позвольте, я покажу вам, как здесь пройти. За время вашего отсутствия многое изменилось. Кстати, имейте в виду – у верблюда отвратительный характер…
– У меня тоже, – рассеянно сказала я.
– В отличие от вас, – возразил куртуазный магистр Ле Флок, – это совершенно неблагодарная скотина. Чем бы вы его ни угостили, он непременно в вас плюнет, причем попадет не куда-нибудь, а в новый плащ. Его продают уже шестую неделю, но кому он нужен?
– Тому, кто разбирается в боевых верблюдах, – сухо ответил Эгмонт. – В кафском языке, Ле Флок, слова «красота» и «верблюд» происходят от одного корня и звучат почти одинаково…
– Господин! – Из-за верблюда выскочил какой-то маленький человечек в огромной чалме и длинных туфлях с загнутыми носами. Судя по тому, как покосился на него верблюд, это и был нынешний его хозяин. Нас с Ле Флоком человечек не удостоил даже взглядом, зато Эгмонту тут же отбил целых четыре поклона. – Как тонко чувствуете вы прекрасное! Я сразу распознал в вас истинного знатока! Это животное воистину обладает семьюдесятью семью достоинствами и способно озолотить своего владельца! Этот верблюд могуч и прекрасен, его горбы возвышаются, как два бархана, – взгляните, какие они ровные! А шерсть, господин мой! Какая шерсть! Да она белее молока, белее роз, нежнее поцелуя возлюбленной!
Я с сомнением покосилась на серую клочковатую шерсть. Может, верблюда надо вымыть и тогда он снова станет белым? Тут мне представился Эгмонт с тазиком и мылом, и я поскорее прогнала ужасное видение. А торговца было уже не остановить:
– Взгляните ему в глаза, господин! Это глаза чистопородного верблюда, принца среди верблюдов – величиной с ладонь, а ресницы длиною с палец!
Принц среди верблюдов испустил тяжелый вздох и с надеждой покосился на Эгмонта.
– Зачем тебе верблюд?! – не выдержала я.
– В самом деле, это непрактично… – встрял Ле Флок.
– Как это зачем?! – возмутился торговец. – О женщина, имя тебе – неразумность! Этот верблюд станет вожаком большого стада, прародителем тысяч длинноногих породистых верблюжат! Он пересечет любую пустыню, вступит в схватку со всеми, кто попытается помешать ему, защитит своего господина от…
– Я беру его, – коротко бросил Эгмонт.
Верблюд перестал жевать и уставился на мага. Вот сейчас у него точно глаза были не меньше ладони – а то и больше, гораздо больше.
Хозяин коротко взвыл и кинулся на колени.
– О небо! – вскричал он и добавил что-то еще на непонятном мне языке.
– Меня зовут Эгмонт Рихтер, – известил маг, отворачивая воротник. – Вот мой знак. Я забираю этого… принца среди верблюдов. Но ты не назвал цену.
Предыдущий хозяин верблюжьего принца перестал взывать к небесам, обхватил сапоги Эгмонта и проникновенно посмотрел на него снизу вверх.
– Господин, небо свидетель – я взял бы с тебя немало звонких монет, но не сейчас! Только что ты даровал мне свободу, ибо таково было условие! Клянусь печатью и… другой печатью, я твой должник, Эгмонт Рихтер! А теперь отвяжи своего боевого верблюда, проведи его в верблюжатню и вели своим рабам хорошенько заботиться о нем! Да будут благословенны твои дни, и полон твой дом, а жены твои кротки и нежны! А если я понадоблюсь тебе, просто позови, и я тотчас же явлюсь!
С этими словами он вытащил из шаровар начищенную до блеска лампу, ласково провел по ней ладонью и растаял, обернувшись тонкой струйкой дыма. Дым быстро втянулся в лампу, та покачнулась и в свою очередь растаяла у нас на глазах.
Эгмонт невозмутимо принялся отвязывать верблюда.
– Вот это удача! – не скрывая зависти, выдохнул Жоффруа Ле Флок. – Джинн…
– Совершенно согласен, коллега, – ответил Эгмонт, и в голосе его послышались ледяные нотки магистра Рихтера. – Не каждый день удается купить такого прекрасного верблюда.
– Пойдемте, а? – жалобно сказала я. – К рабам, в верблюжатню… да хоть в гарем!
– Ваше слово – закон, мадемуазель…
Без Жоффруа Ле Флока нам пришлось бы худо: рынок, как вода, просочился во все углы и закоулки. Мы могли бы проплутать там весь день, а так дорога заняла не более пятнадцати минут.
Эгмонт и верблюд составляли удивительно гармоничную пару: оба не шли, а шествовали сквозь толпу, высокомерно оглядывая окружающих. Особенно старался верблюд. Он даже не снисходил до того, чтобы в кого-нибудь плюнуть, – видно, берег стратегические запасы для врагов своего господина.
«Кажется, теперь я знаю, как будет выглядеть отработка», – тихонько подумала я.
Рихтер даже не обернулся.
Мы вошли во двор Академии. Там, по счастью, все оставалось прежним, не считая огромной клумбы, на которой буйно цвели алые тюльпаны. Во взгляде верблюда появилась ностальгия.
– И не думай, – шепотом предупредила я.
Верблюд всей мордой выразил презрение.
– Я хотел бы сказать вам… – начал было Жоффруа, но Эгмонт перебил его:
– Магистр Ле Флок, я хотел бы заметить, что резиденция КОВЕНа находится в другом месте. Полагаю, вам не нужен провожатый.
«И начальное ускорение», – без труда додумала я. И чего Эгмонт так взъелся, спрашивается? В конце концов, Жоффруа – выпускник нашей Академии…
«Начальное ускорение – это замечательная мысль, хозяин!» – читалось в прекрасных глазах принца верблюжьего племени.
– Отнюдь, – спокойно ответил араньенец. – Видите ли, у меня небольшое дело к магистру Буковцу. Он мой научный руководитель, и я хотел посоветоваться с ним насчет последней части моей диссертации. Я собираюсь соискать кандидатскую степень.
Он повернулся ко мне и осторожно взял за руку.
– Итак, мадемуазель, я не прощаюсь. Помнится, вы упоминали, что желали бы посетить Дворец оперы и балета?
Ни о чем подобном лично мне не помнилось, но я кивнула – исключительно назло верблюдовладельцу. А вообще, с каждой минутой магистр Ле Флок нравился мне все больше. Дворец оперы и балета? А почему нет? Девушка я или кто? За всеми ухаживают, вот и меня наконец-то пригласили в приличное, заметим, место!
– Магистр Ле Флок, – мрачно сообщил Эгмонт, – адептке Ясице надлежит сейчас думать о несданной сессии, а не о походах в увеселительные заведения. Это я вам как ее декан говорю!
Араньенец отмахнулся от него как от назойливой мухи.
– Ваша лучшая адептка не может не сдать сессии, Рихтер, уж я-то это знаю! И поверьте, Ядвига, жизнь не состоит из одних только лекций! – «Верно, – подумала я, – есть еще и практикумы». – За мной давно оставляют отдельную ложу в опере, так что я обещаю вам билеты на все премьеры этого сезона. До скорой встречи, мадемуазель!
Бросив на меня последний взгляд, магистр Ле Флок откланялся и поспешил навстречу директору Буковцу. Я посмотрела ему вслед и обернулась к Эгмонту.
– Кстати, я что-то запамятовала – а где у нас верблюжатня?
– Где я скажу, там и будет, – отрезал маг.
Тут до меня дошло, почему у него такое отвратительное настроение. Конечно, будешь тут недовольным, когда Сигурд уехал! Вот он и верблюда купил – верблюд не Сигурд, но некоторую пустоту заполнить может. И я совсем было собралась хлопнуть Эгмонта по плечу и сказать, что на ближайших выходных мы непременно побываем в Арре, что я его прекрасно понимаю и совсем не злюсь, что мне тоже не хватает Сигурда… но не успела. Главная элементаль услужливо распахнула двери, и на мраморной лестнице появились магистры Шэнди Дэни и Эльвира Ламмерлэйк.
Еще через минуту во дворе стало тесно от магов. Эгмонт смеялся, что-то говорил насчет расписания и отработок, а я постояла-постояла и осторожно выбралась из толпы. Адептке нечего делать среди преподавателей. А верблюд как-нибудь и сам разберется.
Меня ждали друзья. Ну, наверное, ждали.
На самый худой конец, у меня есть элементаль.
3
Теплым летним вечером, когда над горизонтом плыла романтическая розовая заря, а в саду сладко пахло виноградом, во двор поместья ди Бертолли вкатил роскошный лакированный фаэтон. Его влекли четыре гнедых коня, украшенных розетками из желтой бумаги и пышными султанами в тон. Выглянувшая на шум Злата Бржезовая оценила и розетки, и лошадок, и саму карету, – но более всего ее заинтересовал герб, нарисованный на обеих дверцах. Герб был подозрительно знакомый, но у Златы была очень коротенькая память.
За это, отметим в скобках, ее ценили отдельно.
Карета остановилась, подняв тучу мелкой пыли. Лакей мигом отворил дверцу и помог выбраться наружу весьма представительной даме в желтом шелковом платье. Дама была, скажем так, среднего возраста и обладала золотистой кожей, роскошными иссиня-черными волосами, пышными формами и просто отвратительными манерами. Едва ступив на черно-белые плитки двора, она по-хозяйски огляделась кругом, потрогала расцветающий бутон на ползучей розе, оплетавшей колонну, хмыкнула, передернула плечами и решительно направилась к террасе.
Злата отпрянула от окна и замерла в грациозной позе, пытаясь понять, не позвать ли синьора ди Бертолли. Но ей нравилось самой встречать гостей, и танцовщица, натянув длинные перчатки, поспешила выйти на террасу.
Когда Злата выпорхнула из двери, к даме уже присоединились две ее дочери – помельче и посмуглее – и орава слуг, продолжающая вылезать из второй кареты. Деревенского вида особа в полосатом платье и огромном чепце укачивала младенца – мальчик то был или девочка, Злата не поняла, ибо из вороха кружев виднелась только упитанная розовощекая мордашка, выражавшая крайнее недовольство жизнью. Дочери обмахивались одинаковыми веерами и с деланым равнодушием рассматривали дом. Зато слуги, кто побойчее, уже окружили мраморного льва и восхищенно тыкали в скульптуру грязными пальцами.
Двор невероятно быстро терял привычный лоск, и Злата поспешила вмешаться.
– Чем могу быть полезна пани? – суховато спросила она, застегивая миниатюрную пуговку на левой перчатке.
Дама повернулась к ней, колыхнув бюстом, и смерила Злату нехорошим взглядом с головы до ног.
– Это дом синьора ди Бертолли? – осведомилась она глубоким оперным контральто.
– Это поместье богатейшего магната пана Мароу ди Бертолли! – с достоинством ответствовала Злата.
Но собеседница уже утратила к ней всяческий интерес. В черных глазах ее вспыхнул боевой огонь, и, обернувшись, танцовщица увидела на террасе самого хозяина дома. Мароу ди Бертолли, в домашнем халате, колпаке и шлепанцах с загнутыми носами, казался растерянным до невозможности.
– Лючия, дорогая… – только и пролепетал он.
Злата прищурилась.
– Это что еще за Лючия, любимый? – проворковала она, поправляя жемчужную сережку. – Я чего-то не понимаю, или…
Она еще продолжала говорить, но вдруг перестала слышать собственный голос. Все пространство террасы заполнило контральто синьоры Лючии, по сравнению с которым голос первой оперной примы показался бы жалким писком ослабевшей от долгого голодания мышки.
– Это что еще за финтифлюшка?! – гремела она, указывая на съежившуюся от неожиданности Злату. Так царица Навсикая в опере «Иоланда» обличала своего аманта во лжи. – Ах, Мароу, ах, мерзавец! Твоя жена и дети пухнут с голоду, над кланом ди Бертолли смеются от Мраморной бухты до Тихой – а ты тут жируешь со всякими профурсетками?! Говорила мне мама: «Лючита, детка, этот человек загубит тебе жизнь!» Ты пустишь семью по миру, оставив меня в одной юбке! С кем еще ты изменял своей супруге, коей клялся в верности и любви перед алтарем?!
– Папаша, вы мерзавец! – выпевали дочери одинаковыми колоратурными сопрано.
И даже младенец, поддерживая их длительными воплями, вопил исключительно громко и музыкально, ни на шаг не отступая от заданного метра и такта.
– Джулия, успокой Ромео! – на мгновение отвлеклась дама.
Синьор ди Бертолли торопливо выдохнул и стер со лба пот.
– Он хочет кушать! – непререкаемо заявила кормилица в полосатом.
– Так покорми его!
– Прямо здесь, синьора?
– Лючия, любовь моя…
– Ах, как смеешь ты называть меня по имени?! – Голос синьоры ди Бертолли взмыл к трагическим высотам и тут же опустился до патетического шепота: – Мароу, предатель! Как рвалась к тебе моя душа, а ныне…
– Мы спешили! – хором исполнили дочери. – Мы так торопились, папаша!
– И что явилось нашим взорам?
Тихо-тихо, на носочках, Злата Бржезовая прокралась обратно в дом. Пока во дворе a Kapella звучал божественный голос синьоры ди Бертолли, она шмыгнула в свои покои, накрепко заперла за собой дверь и достала из-под кровати маленький, но вместительный баульчик. Будучи девушкой предусмотрительной, Злата понимала, что в мире ничто не вечно, и заранее продумала возможные пути отхода. Конечно, даже она не могла предположить, что у ее обожаемого Мароу имеется законная супруга, но… что с того? Злата хорошо знала жизнь, и этого было достаточно.
Баульчик, сделанный специально по ее заказу, содержал небольшой кусочек пятого измерения. О, Злата была скромна в своих желаниях! Она вовсе не собиралась подражать героиням известной баллады и уносить с собой синьора Мароу ди Бертолли. Но в баульчик вошли все меха, все кружева, все украшения, все золото, две картины в дорогих рамах, шелковые платья и пятьдесят четыре серебряные ложки. Злата долго вздыхала, глядя на любимое резное креслице гномской работы, но потом, подумав, решила ничего не оставлять. Да, и нельзя же бросить на произвол судьбы это бюро! Подумать только, что может сделать эта ужасная женщина с ее обожаемой мебелью!..
Ровно через десять минут – часы в гостиной как раз пробили восемь, и им вторили ходики из баульчика – Злата щелкнула хитроумным талисманом, и сумка, выдвинув три колесика, покорно покатилась рядом с хозяйкой. Балерина еще раз похвалила себя за предусмотрительность и умение правильно вкладывать капитал. При всей тренированности Злата не смогла бы оторвать баульчик от пола. Но и оставить его здесь было бы выше ее сил.
Проходя по коридору, Злата увидела маленького бронзового слона и, смахнув слезу, вызванную воспоминаниями, быстренько сунула его в боковой кармашек. Баульчик охнул, слегка покосился на одно колесо, но все же покатился дальше.
Они вышли из дома через черный ход. Злата прислушалась: с другой стороны здания до сих пор доносились фиоритуры. Восхищенно покачав головой, она направилась в сторону оперного театра.
Не прошло и трех минут, как Злата уже сидела в карете, а у ног ее тихо вздыхал перегруженный баульчик. На козлах переводил дыхание кучер, польстившийся на плату в три серебрушки и нежный взгляд знаменитой балерины. До сегодняшнего дня он полагал актрис неземными созданиями, не способными поднять ничего тяжелее букета.
Злата печально вздохнула и расправила складочки на платье. Жизнь продолжается. Мароу уже не вернуть, но это и к лучшему: впереди ее, несомненно, ждет еще много приятных приключений.
…Этим же вечером, едва сумерки спустились на Межинград, из городских ворот с грохотом вылетело несколько карет. Стражники, как раз собиравшиеся закрыть ворота на ночь, едва успели посторониться. Впрочем, они были вознаграждены: из последней кареты вылетело несколько серебряных монет и одна золотая. Серебрушки поделили легко и быстро, за золотой завязалась небольшая драка, но едва общественность решила сообща пропить его в кабачке, как на шум явился десятник, и проблема исчезла сама собой.
С тех пор никто в Лыкоморье ни разу не слышал о синьоре ди Бертолли.
4
За время моего отсутствия Академия почти не изменилась. Я шла знакомыми коридорами, вглядываясь в каждую трещинку, – и узнавала даже то, что, казалось бы, было давным-давно забыто. Вот фикус, за которым я пряталась от Фенгиаруленгеддира. Вот плакат о вреде гламурии (сбоку подписано мелкими буковками: «Выполнила адептка де Моран, 1 курс»). Вот перила, по которым я проехалась в первый же учебный день…
А вот и родная дверь.
Она была точно такой, какой я ее запомнила, – темная, исцарапанная, с медной девяткой. Я не успела взяться за ручку: у косяка материализовалась наша элементаль, которая, издав нечленораздельный вопль, кинулась меня обнимать. Тот, кого ни разу не обнимали флуктуации, никогда не поймет, что это такое: в тебя вцепляются сразу всеми конечностями, выплескивая при этом бешеное количество энергии, и через полторы секунды я поняла, что сейчас взорвусь.
– Хозяйка, хозяйка моя! – приговаривала элементаль, а я пыталась слить лишнюю энергию в амулеты. Хвала богам, они были полностью разряжены. – Оюшки! Вот счастье так счастье привалило! Хозяйка! Вернулась! А я знала, я-то всегда знала, что так и будет! А худая-то какая! Одна кожа да кости! Изголодалася вся, измучилася вконец…
