Текст книги "Только сердце подскажет (СИ)"

Автор книги: Марина Леманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

– Скорее всего, нет. Положу в комод, пусть лежит вместе с портретом матушки, который дал мне Саша. Пианино и так все заставлено семейными портретами.

Штольман вспомнил, что Левицкий обещал ему зайти в участок с фотографиями и рамками для Павла, но так и не появился. Но и он сам забыл взять пластину со снимком Анны, для которого выбрал рамку из слоновой кости. Нужно будет захватить его завтра. Если Левицкий не придет в управление, он отнесет ему пластину сам.

– Яков, мне очень нравится, что у нас столько семейных портретов. Это делает дом, который мы снимаем, нашим. И я стараюсь очень аккуратно вытирать с них пыть…

– Ну сейчас пыль с них будет вытирать Марфа. Она, что уж говорить, навострилась это делать за столько-то лет…

– Яков, ты видишь, что Марфа… не из простых слуг, таких как в доме родителей, хоть и была горничной?

– Конечно, вижу.

– Я хотела бы сказать тебе кое-что по этому поводу. В усадьбе слуги живут очень хорошо, у каждого во флигеле своя комната. Готовит для них стряпуха, которая помогает повару Харитону готовить блюда для Его Сиятельства…

– Аня, у нас самих домик, наверное, как кладовка в том флигеле… Увы, для более удобного размещения Марфы я ничего сделать не могу.

– Но чай-то ты можешь разрешить ей у нас пить.

– Да пусть хоть ведрами пьет, у нас водопровод в доме.

– Яков, я не о том… Ты не будешь против, если она будет пить чай вместе со мной, когда тебя нет дома?

– С каких это пор слуги пьют чай вместе с хозяевами?

– Ваша Милость Яков Дмитриевич, да Вы – сноб.

– Вовсе нет. Просто подобное в обществе не приветствуется… И Марфа первая скажет тебе об этом…

«Уже говорила, в поезде».

– А в обществе приветствуется, что князь пьет чай не в столовой, а в буфетной?

– В буфетной? Его Сиятельство пьет чай в буфетной? – с ухмылкой покачал головой Яков Платонович. – Какой скандал, какой конфуз…

– Да, когда торопится на службу. Мы с ним тоже пили там чай не раз. Не при графине, конечно.

– Вот, видишь, не при графине… значит, и Павел в какой-то мере все же придерживается норм, а не поступает только как ему заблагорассудится.

– Яков, я понимаю, о чем ты сейчас. Но постарайся понять и меня. Мне почему-то кажется, что в доме родителей Марфе будет не так просто. Там и вездесущая маменька, и Прасковья… Но Марфа ведь не будет говорить об этом, будет делать вид, что все хорошо. Потому что не захочет нас расстраивать, или чтоб мы вмешивались… У Павла слуги работают в доме только с утра до вечера, в другие часы занимаются своими делами, хоть во флигеле, хоть где-то еще в усадьбе. Даже если мама не задергает Марфу и будет давать ей отдых, что ей делать? Сидеть в своей комнатке, не решаясь лишний раз выйти из нее, даже если она проголодалась или захотелось пить? Здесь, у нас в доме, тоже не лучше – она постесняется есть или пить чай, если я рядом. Но если я буду настаивать, чтоб она мне составила компанию, ей, скорее всего, придется согласиться. И меня больше волнует не то, что у кого-то хватит наглости заглядывать в наше окно и высматривать, что прислуга сидит за столом с хозяйкой, а то, чтоб человек, которого оторвали от его дома – а усадьба князя Ливена была для Марфы много лет домом, чувствовал что наш дом теперь и его дом тоже.

– Браво, Анна Викторовна! Вы – истинная дочь адвоката! Выстроили такую речь в защиту, что у меня не осталось никаких аргументов, чтоб Вам оппонировать. Я горжусь Вами.

– Яков, ну зачем смеяться? – нахмурилась Анна.

– Аня, я не смеюсь над тобой. Я действительно горжусь, что ты можешь найти доводы, даже если они веские только в твоем представлении, а не как другие дамы просто заявить: «А я так хочу!». И топнуть ногой или скукситься, надеясь, что мужчина все же сдастся. Ты честно победила. Пусть Марфа пьет с тобой чай, если сама она, конечно, на это согласится.

– А как насчет Павла, который пьет чай в буфетной?

– Ну уж ему-то я точно не могу указывать, как вести себя в собственном доме, – рассмеялся Яков. – Я рад, что у него бывает возможность выпить чай хотя бы в буфетной, когда он спешит… Аня, он действительно был так занят, как ты говорила ранее?

– Да. Только не говори, зачем он приглашал меня, если у него не было времени.

– Не скажу. Я прекрасно понимаю, что у него служба, которая требует огромной отдачи. Кроме того, возможно, когда он приглашал тебя, он считал, что у него будет больше свободного времени, а когда вы приехали, обстоятельства изменились.

– Да, он именно так и сказал. Он думал, что будет свободнее. Но ему пришлось также заниматься делами, о которых он не предполагал ранее. Он на полдня, а то и на весь день ездил во дворец, а вернувшись домой, по несколько часов работал с документами.

– Значит, он много занимается бумагами?

– Да, и очень не любит, когда его при этом беспокоят.

– Кто же любит подобное? Часто нужно сосредоточиться, а это сделать невозможно, когда постоянно отвлекают… Он, наверное, запирает дверь кабинета на ключ?

– Нет, но бумаги переворачивает, когда кто-то заходит… Как-то сразу после обеда я зашла в его кабинет, не думая, что он уже начал работать. А он уже изучал какой-то документ и сразу же перевернул его, как только услышал, что открывается дверь. Сделал это машинально, даже не зная, кто зашел… Я тогда извинилась.

– Что ж, он осторожен с документами, это похвально. Но при его службе я другого не ожидал. Заместитель начальника охраны Императора не может быть ротозеем.

– Да, это исключено… А вот его племянница ротозейкой может быть, к ее большому стыду… Яков, в первое мгновение, когда я увидела Государя, я не поняла, что это был он. Можешь себе такое представить?

– Могу, почему же нет? Если он был одет по-домашнему, то, скорее всего, и монархом тебе не показался. Так, мужик какой-то ходит по дворцу, лицо знакомое, но вот где его видел, сказать затрудняюсь…

Анна засмеялась:

– Ты говоришь, как будто при этом присутствовал…

– Аня, я видел его в неформальной обстановке, только и всего. Но, конечно, мне была назначена аудиенция… А как получилось, что ты оказалась в кабинете Павла, когда там был Император? Я не Мария Тимофеевна, в случайность не поверю.

– А придется. Мы действительно встретились совершенно случайно. Я не знала, что Государь был в Царском Селе. Павел сказал, что он с семьей в Гатчине, поэтому я и приехала во дворец. Я никак не ожидала там его встретить. И он меня тоже.

– И что, он только дверь придержал?

– Нет, не только. Он вошел в кабинет Павла следом за мной. Сказал, что наслышан про мой дар. Спросил, не хотела бы я использовать его на благо Отечества.

– И что ты ответила?

– То, что есть на самом деле. Что он почти пропал.

– А Павел?

– Он дал какой-то обтекаемый ответ. Что-то вроде того, что раз дара у меня считай что нет, то не о чем и говорить. Мне показалось, что он был недоволен тем, что Император пытался… склонить меня к сотрудничеству…

«Значит, даже несмотря на то, что Павел служит Императору, он на моей стороне – не хочет, чтоб Анна была вовлечена в возможные интриги и политические игры».

– Рад это слышать.

– Еще Государь предложил Павлу Александровичу прогуляться со мной по парку, как мы и сами собирались, так как была хорошая погода.

– А дворец, Император тоже предложил Павлу показать его тебе?

– Нет, этого он не говорил. Павел сам решил мне его показать, но сказал, что даже если Государь во дворце, он не будет против, если он проведет меня по нескольким залам… В одном из них я представила танцующие пары и среди них Павла Александровича с Натальей Николаевной, как они кружились в вальсе…

– Они действительно подходят друг другу?

– Внешне – очень. Насчет остального судить самому Павлу… Графиня, конечно, женщина образованная, умная, но, если можно так сказать, в чем-то недалекая… Я спросила ее, чем на службе занимается Павел Александрович, а она ответила, что никогда этим не интересовалась, как, впрочем, и тем, что делали на службе оба ее покойных мужа. Мол, это не женское дело вникать в такие подробности. А я не понимаю, как можно состоять с мужчиной в браке или даже в любовной связи и не интересоваться тем, что для него представляет исключительную важность…

– Аня, таких женщин как графиня огромное количество. Таких как ты мало… Я рад, что тебе небезразлична моя служба. Хотя иногда я все же предпочел бы, чтоб она не казалась тебе столь интересной, – усмехнулся начальник сыскного отделения. – И мужчин, которым нравятся дамы вроде графини, тоже немало. Особенно, если они считают, что их служба, как и многие другие вещи, не женского ума дело.

– Но Павел не такой. Он не смотрит на женщин сверху вниз.

– И тем не менее его устраивают отношения с такой дамой. Возможно, такая любовница для него предпочтительней, чем та, которая будет совать свой нос куда не надо…

– Яков, думаю, ты попал в точку. Чрезмерно любопытная любовница ему явно ни к чему… Как, впрочем, и тебе такая жена…

– Ну что ты, я всегда мечтал иметь такую жену.

– Лгунишка… А если я сейчас суну куда-нибудь свой нос?

– Куда, например?

– Например, в тот сверток… У тебя ведь в нем есть что-то еще?

– Есть. Вот, – Штольман положил Анне на ладонь крохотную лошадку.

– Маловата лошадка для того солдатика, как бы он не раздавил ее.

– Он не седлает ее, она просто живет в его конюшне…

– Яков, эта игрушка тоже из твоего дома?

– Можно сказать и так.

– Подарок, да?

– Да. Наш сосед помещик пригласил на рождественскую елку окрестных ребятишек, когда к нему приехала внучка. Та добрая девочка и подарила мне лошадку. Пожалуй, той праздник – самое счастливое воспоминание из моего детства… после того, как умерла матушка. Поэтому я и храню эту игрушку.

– Как символ того, что в жизни все же может быть что-то хорошее… несмотря на все невзгоды?

– Да, наверное.

– Ты говорил ей об этом?

– Кому? – не понял вопроса Штольман.

– Лизе. Ей было бы приятно. Ведь той девочкой была Лиза? – спросила Анна.

– Да, это была она, – кивнул Яков – раз Анна догадалась про Лизу сама, отрицать это было бессмысленно, – но тогда я об этом не знал. Я не помнил, как девочка выглядела, не знал ее имени и никак не мог связать ее с молодой женщиной, которую встретил много лет спустя.

– Тебе об этом сказал Павел?

– Да, он. Я рассказывал ему про свое детство, а он начал хихикать…

– Что его так развеселило?

– То, что я не так и не понял, кто это был… Аня, для меня девочка с праздника и Лиза – два разных человека. И у меня нет подарков от Елизаветы Алексеевны…

– Вряд ли бы она подарила тебе что-то в тех обстоятельствах…

– Да, в той ситуации оставлять возможные, так сказать, улики было бы неразумно… Аня, наверное, тебе все же неловко говорить о женщине, с которой я встречался?

– Яков, ты с ней встречался. А Павел с ней жил, она была его женой, матерью его сына. Именно в таком качестве я воспринимаю Лизу, как жену Павла. Ты уж извини…

– Нет, Аннушка, это правильно… В жизни Лизы я был лишь страницей, а Павел – целой книгой.

– Павел, кстати, дал мне с собой несколько книг, они в том сундучке. что я еще не открывала. Страсть как хочется узнать, что в нем еще.

– А вот мне страсть как хочется показать тебе мою страсть, – улыбнулся Яков. – Аннушка, пойдем хоть полежим вместе. А то все эти ночи я только и думал, что кровать слишком большая для меня одного.

– Представь, каково было мне, в моей комнате в доме Павла кровать была гораздо больше нашей… Я не раз ночью шарила по пустому месту, думая, что ты просто отодвинулся.

– Аня, я бы точно не отодвинулся настолько, что ты не могла бы найти меня в той же кровати… Как же все-таки одиноко мне было ночами без тебя… – Яков подхватил на руки жену, она обвила его руками за шею.

– Яша, мне тоже.

========== Часть 7 ==========

– Аня, как же я счастлив, что ты вместе со мной, – Штольман вдохнул запах волос Анны, голова которой была у него на плече.

Конечно, когда он ранее принес Анну в спальню, просто полежать на кровати не получилось. Они потянулись к друг другу, как только коснулись свежих простыней, застеленных им к приезду жены… Нежность, желание, страсть, все их чувства слились в единое целое… как и они сами снова стали одним целым – и телом, и душой… Он ждал этого десять дней… ждал подобного полтора года в Затонске, а до этого не один десяток лет… Имея романы и связи без обязательств, тем не менее где-то в глубине души он ждал, что когда-нибудь встретит женщину, с которой станет одним существом, ждал и в то же время боялся при этом потерять себя… С Анной он не только не потерял себя, но и обрел новое, то, без чего счастье казалось невозможным – веру в человека, которому он отдал свое сердце.

– Я тоже счастлива, что мы снова вместе… Теперь наша кровать не кажется тебе большой?

– Совсем нет, даже скорее немного маленькой… Но это не беда, в Петербурге кровать в княжеской спальне больше этой. Как, разумеется, и сам дом.

– Тебе не терпится в столицу?

– Аня, мне не терпелось лишь снова быть с тобой, снова делить с тобой любовное блаженство… Где это произойдет, не столь важно…

– И все же ты скучаешь по Петербургу.

– С такой женой как ты у меня нет никакого повода для скуки.

– Но там другая жизнь, другие люди… Такие, как тот полковник, с которым ты встречался помимо службы… Что он за человек?

– Анна Викторовна, Вы лежите с мужем в супружеской постели, а интересуетесь другим мужчиной. Это как понимать? – подначил Яков жену, перебирая ее волосы.

– Ну так муж заинтересовался им прежде меня. В чем же его интерес к этому мужчине? – не осталась в долгу Анна.

Если бы он рассказал про исчезновение Тани, одну из причин по которой они, так сказать, сошлись с Дубельтом, он не удивился бы, если бы Анна решила помчаться к Карелину прямо с супружеского ложа.

– Ну прежде всего, как я уже сказал тебе, Дубельт – знакомый Павла. Он пришел в управление не только из-за преступлений, совершенных офицером гарнизона, в котором он проводил проверку, но и чтоб познакомиться с родственником Павла Александровича, пострадавшим от этого. Мы начали беседу, слово за слово, и перешли к темам, не связанным с теми случаями… Ты спросила, что он за человек. Насколько я могу судить, порядочный, честный, добросердечный… Человек, с которым мне было легко общаться… Ему немного за пятьдесят, он вдовец, жена умерла более десяти лет назад. Сын – офицер, служит где-то далеко от Петербурга. Дочь твоего возраста, недавно вышла замуж, ее муж примерно моих лет, офицер в Военном министерстве. Оказалось, я даже встречался с ним однажды – он сам пришел в полицию по одному делу как свидетель, если бы не он, могли бы осудить невиновного. За Юлией ухаживало двое мужчин, этого ей порекомендовал в мужья дух ее умершей матушки, чему поспособствовал месье Пьер – медиум, практиковавший тогда в столице, – чуть улыбнулся Штольман.

– Месье Пьер?

– Так он себя называл. Хотя нам он знаком как Петр Миронов.

– Как же тесен мир… Получается, дядюшка Петр устроил брак дочери полковника.

– Получается так. С мужем она счастлива, Дубельт рад за дочь, и сестра жены, воспитавшая девочку после смерти матери, тоже. Эта семья представляется мне очень приятной, поэтому когда Дубельт пригласил нас с тобой на обед к ним домой, когда мы будем в Петербурге, я не стал отказываться. Ничего, что я дал на это согласие без твоего ведома?

– Яков, ты сказал, что тебе легко общаться с полковником. Для меня это много значит. Почему я должна быть против ужина с его семьей?

– Полковник надеется, что его дочь и зять понравятся нам с тобой, и мы сможем поддерживать компанию с ними, ну и с ним самим тоже.

– Мне уже приятно, что дочь полковника не считает спиритизм чем-то… греховным… Ты пригласил Дубельта в ресторан, так как он пригласил тебя домой на ужин?

– Мне это показалось само собой разумеющимся – ужин в ресторане Дворянского собрания. Там и выяснилось, что Павел открыл для нас с тобой счет.

– То есть у моих родителей ты об этом не пошутил?

– Аня, какие шутки… Конечно, я хотел заплатить сам, но Дубельт сразу же стал настаивать, чтоб это сделал он, поскольку получает дополнительные столовые для инспекционных поездок. Потом пришел Паскаль – порекомендовать нам некоторые блюда и сказал, что князь Ливен открыл в ресторане счет… В общем, мы поужинали за счет Его Сиятельства…

– А как часто полковник ужинает за счет Его Сиятельства в Петербурге?

– Было пару раз, они не близкие знакомые, больше общаются по служебной надобности… Еще оба были на Турецкой войне, а там вместе в госпитале…

– Ты не знаешь, что за ранение было у Павла? Я как-то спрашивала его про войну, он лишь сказал, что был там ранен и что не любит говорить о войне…

– Дубельт мне ответил то же самое, что князь не любит говорить об этом. Однако сказал, что в отличии от него самого, вынужденного в связи с ранением перейти на другую службу, Павлу Александровичу свою менять не пришлось… А сама ты не видела никаких… последствий ранения? Это может проявляться, если он занедужит на погоду или устанет… Ты же с ним находилась больше времени, чем я, могла что-то заметить…

– Нет, я ничего не заметила… ни при перемене погоды, ни после его упражнений в стрельбе или фехтовании с Демьяном… Может, какое-то недомогание он когда-то и чувствует, но не показывает этого… А, может, просто остались шрамы… Где они у него, я, конечно, не знаю… – Анна подумала, что не видела Павла даже без рубашки, так как он, меняя ее после схватки на шпагах с Демьяном, попросил ее отвернуться.

Яков знал про крайней мере об одном шраме у Павла – на бедре, его он получил не на войне, а во время катастрофы.

– Тот мой знакомый из Петербурга, что был в Дворянском собрании, сказал, что видел заместителя начальника охраны Императора у министра Посьета после крушения Императорского поезда, и тот хромал…

– Павел был в том поезде?! И, судя по всему, был ранен? – нахмурилась Анна.

– Был, – Штольман не сказал Анне о том, что ранее узнал об этом от самого Павла. Зачем было расстраивать ее? А теперь это… пришлось к слову… – Но не думаю, что он расскажет о катастрофе… как и о войне… И о своих ранениях тоже…

– Да, это на него похоже… как и на тебя… Я ведь тоже не знаю, откуда у тебя все шрамы… Знаю про отметину от пули от дуэли с Разумовским, про ранение здесь в Затонске и все…

– Зачем тебе знать про это, милая моя? Это ранения, от которых только остались шрамы… не увечья… Они не мешают мне как мужчине проявлять мою любовь к тебе… – улыбнулся Штольман и поцеловал жену. – Или ты считаешь по-другому?

– Нет, что ты. Об этом я совсем не думала… Яков – ты самый лучший мужчина, какого только я могла пожелать…

– В данный момент я самый оголодавший мужчина… и по любви… и не только по телесной, но и по обычной пище…

– Ну насчет телесной пищи Вы, Яков Платоныч, преувеличили. Сейчас Вы точно не голодный, – усмехнулась Анна.

– Да я только червячка заморил, – ухмыльнулся Штольман. – Чтоб насытиться, этого совершенно недостаточно… А относительно того, что проголодался, это правда.

– Что-то мне подсказывает, что тот червячок, которого Вы заморили, был очень крупным… размером со змею, наверное… – рассмеялась Анна.

– Аннушка, как я тебя люблю, – Яков приобнял жену сильнее. – Ну пусть он со змею… или с рыбу, которая у нас в подполе…

– Ой, у нас ведь рыба осталась, я и забыла совсем.

– Куда уж тебе было помнить о рыбе, когда твои мысли были заняты совсем другим.

– Как в тот момент и твои… Но, видимо, ты действительно голоден.

– Мне бы очень не хотелось покидать спальню, – честно сказал Штольман. – Но, похоже, придется. Мне очень жаль.

– Яков, у нас вся ночь впереди… – Анна встала с кровати и накинула домашнее платье, которое муж приготовил для нее.

Оно было простым, еще проще пеньюара, в котором ее увидел Павел, когда под утро, услышав ее крик, прибежал утешать ее от привидевшегося кошмара. Чтоб узнать, успокоилась ли она, он позволил себе замечание, что для Якова ей лучше было бы носить нечто более пикантное. Она поддалась на его провокацию и сказала, что представляет, что он там покупает для графини. И Павел ответил, что он никогда не покупал подобных предметов одежды для любовниц, лишь, бывало, оплачивал счета. А когда Наталья Николаевна получила известие о том, что ее сын упал с дерева, она вместе с Мартой помогала ей собирать вещи и увидела, что пикантных предметов гардероба, о которых говорил князь Ливен, у его любовницы не было. Она еще тогда удивилась – графиня приехала к любовнику, на которого имели виды и другие светские дамы, но не пыталась поддерживать его интерес к ней с помощью фривольных нарядов. Видимо, князь Ливен не из тех мужчин, для которых подобное имеет значение. Ее губы тронула улыбка – ее Яков такой же, для него важно совсем другое. И она только что испытала это в полной мере.

– Аня, у тебя такая красивая улыбка, она тебе так идет, – Яков встал рядом с женой и снова поцеловал ее и погладил по волосам.

– Яков, ты не видел мой гребень? Я хотела подобрать волосы.

– Вот он, – Штольман вытащил гребень из кармана лежавших на стуле брюк – он положил его туда вместе с перстнем Ливена. – Я не припомню у тебя такого. Красивая вещь, изящная, искусной работы. Подарок Павла? – спросил он, когда стал одеваться.

– Да. Я собиралась в такой спешке, что многое забыла дома. У меня не оказалось с собой даже расчески и принадлежностей для умывания, – призналась Анна. – В поезде Павел разрешил воспользоваться его. А когда были в усадьбе, подарил мне несессер со всем необходимым и набор гребней… и не только… Еще гарнитур, похожий по стилю на эти гребни – я надевала его в те вечера, когда Павел собирал нас, а большой гостиной. Это украшения Ливенов, они не сравнимы с драгоценностями графини, но мне нравятся. Он предлагал мне в подарок и более дорогие украшения, но я отказалась. Но опять же я надевала их раз или два по вечерам.

Штольман подумал, что князю Ливену, наверное, было неловко, что у новообретенной племянницы нет драгоценностей как у его любовницы, и предложил ей что-то из семейных, чтоб Анна не чувствовала себя в сравнении с графиней бедной родственницей.

– Давай посмотрим подарки после того как подкрепимся?

– Давай, ты же не можешь этого дождаться.

Они прошли на кухню, Штольман достал из подпола кастрюлю с рыбой, а Анна вынула из коробки посуду.

– Это от Павла, Марфа сказала, что он купил сервиз в дорогу. Сервиз простой, но ты не против, если мы поедим из него?

– От чего же? Совсем нет.

Анна ополоснула, вытерла тарелки и чашки и столовые приборы.

Штольман поставил тарелки на поднос, чтоб отнести в гостиную, и разложил по тарелкам рыбу. Взяв вилку, он вгляделся в рисунок на ней и увидел вензель:

– Столовое серебро Ливенов… странное сочетание с глиняной посудой… в отличии от мейсенского фарфора… Это новая экстравагантная мода столичной аристократии? Или же политическая тенденция – быть вроде бы ближе к народу и пользоваться простой посудой как он, но в то же время не опускаться до него, держа в руках столовый прибор, стоимость которого равна половине деревни, где этот народ живет?

– Нет, в данном случае это сочетание практичности и изысканности. Практичность в том, чтоб было не жалко, если посуда побьется в дороге, про изысканность ты и сам понимаешь… Марфа сказала, что зимой из таких чашек пить чай очень приятно, они согревают руки.

– Да, в них чай будет оставаться горячим намного дольше, чем в тонком фарфоре… Хочешь, разожгу плиту и сделаю чай? У меня, правда, есть холодный, что я пил утром.

– Холодный вполне подойдет.

Анна поставила темно-синие чашки со звездами на второй поднос.

– Аня, я все принесу, не беспокойся.

Яков Платонович дважды сходил с подносами из кухни в комнату, а затем налил жене чаю – ему было приятно ухаживать за ней.

Рыба на этот раз понравилась Анне больше – она проголодалась, да и в компании Якова есть ее было приятней, об этом она ему и сказала.

– Проголодалась в компании со мной? – чуть переиначил Штольман фразу жены.

– И это тоже, – с улыбкой согласилась она.

– Аня, как мне нравится, когда ты улыбаешься, – еще раз сказал он. – Пойдем уж, посмотрим твои подарки, от них, думаю, ты засияешь еще больше.

Анна открыла сундучок, который Павел оставил для нее. Она была уверена, что он не оставил без внимания и племянника. Так и было – в сундучке оказались коробка и для Якова.

– Давай сначала посторим, что досталось тебе, – предложила она.

В коробке было полдюжины тонких платков с вензелем Ливенов – как без этого, книга со стихотворениями немецких поэтов, небольшой несессер – снаружи копия того, что был у Павла в дороге, а также жестяная коробка, из которой Яков достал что-то совершенно необычное.

– Что это?

– Это – бритвенный прибор братьев Кампф, я видел его в одном журнале, но в руках не держал ни разу. Говорят, порезаться им меньше шансов, чем обычной бритвой. У Павла такой же?

– Не могу знать, Ваше Высокоблагородие. У него в несессере было много всяких коробочек. Возможно, в одной и был такой прибор. Я не интересовалась, что было в каждой.

Анна вспомнила, что утром, когда она проснулась, Павел был побрит. На ходу раскачивавшегося поезда бриться, безусловно, было сложно, а Павел не порезался. Скорее всего, у него и правда был такой же инструмент, как он подарил Якову. Да и когда они вернулись в усадьбу, и оказалось, что подполковника Ливена срочно вызывают в Петербург, Демьян и Матвей очень быстро привели князя в должный вид, Наверное, Демьян брил Его Сиятельство такой же бритвой.

– Очень полезный подарок, – оценил Яков. – К такой бритве, конечно, нужно приноровиться, но за несколько раз я сумею.

– И все же будь осторожен, мало ли что про этот прибор говорят…

– Думаю, больший риск порезаться, когда лезвие притупится, а здесь лезвий целая коробка.

Рядом с коробкой, на крышке которой была надпись «для Якова», была похожая. Штольман открыл и ее, думая, что она также предназначалась ему. – Бельгийский бульдог, – определил он, взяв из нее револьвер. – Только зачем Павел положил его для меня?

– Не для тебя, а для меня, – пояснила Анна. – Яков, ты только не сердись. Павел учил меня стрелять. Я его очень просила, он отказывался, но потом все-таки сдался.

– Ты загнала его в угол шпагой во время поединка? Или он сдался без боя и сложил оружие? – усмехнулся Яков Платонович. – Что-то на него не похоже…

– Нет, но фехтование тогда имело место – Павел упражнялся на шпагах с Демьяном. Я тогда сказала, что папа научил меня фехтовать, а стрелять я не умею. И очень просила Павла меня научить. Он ответил, что если он возьмется за это, ты его пристрелишь…

На лице Якова появилась улыбка – Павел будто читал его мысли.

– Хотелось бы… Только если пристрелить заместителя начальника охраны Императора, да еще за подобное, тут каторгой не отделаешься, сразу повесят… А у меня семейная жизнь только начинается… и вдовой оставлять тебя не хочется…

– Ты бы мог остаться вдовцом… точнее не знаю в каком качестве… ведь мы даже не были вместе… если бы тогда не подоспел и не расправился с Магистром… – серьезно сказала Анна. – Я про это и рассказала Павлу, и он согласился, что научиться стрелять будет не лишним.

– Аня, прости мой веселый тон… Теперь я понимаю, почему Павел все же решился давать тебе уроки стрельбы… И как, у тебя есть успехи?

– Таких, как у тебя и Павла, мне, конечно, не достичь никогда в жизни, да и как у Коробейникова, пожалуй, тоже. Но Павел сказал, что для новичка неплохо. Бульдог не такой тяжелый, как другой револьвер, который я пробовала сначала. С тем было трудно, и Павел посчитал, что мне нужен другой. В доме оказался этот бульдог, и с ним пошло лучше. Потом Павел пообещал, что отдаст мне его насовсем.

– Но ты ведь не собираешься носить его с собой постоянно? – с подозрением посмотрел Яков Платонович на неугомонную жену.

– Нет, конечно. Только тогда, когда… будет опасно.

– Анна! Я очень тебя прошу не ввязываться больше ни во что опасное!

– Как будто всегда с самого начала ясно, опасно это или нет… Иногда опасность приходит оттуда или от того, что и не подумаешь… как, например, от моей бывшей соученицы…

– В этом ты права. Волк, точнее волчица в овечьей шкуре… и не она одна такая…

– Это ты про Нежинскую? – не удержалась от вопроса Анна.

– И про нее тоже, – не стал отрицать Штольман, – хотя овечкой она никогда не была…

– А кем?

Яков Платонович задумался:

– Возможно, кошкой. Кошкой, которая играет с собой как с мышью… до того, как попытается… загнать тебя в мышеловку… – сказал он вслух, хотя в мыслях у него были совершенно другие сравнения – те, которых он бы не стал озвучивать при Анне. При Павле он, скорее всего, выразился бы так, как сейчас чувствовал… Он вздохнул – он столько ждал Анну и омрачил их первый день вместе неосторожными словами… что за идиот…

Чтоб исправить положение, он спросил:

– Анна Викторовна, Вы, небось, надеетесь, что я как и подполковник Ливен буду заниматься с Вами стрельбой?

– Нет, не надеюсь, – ответила Анна. – Пойду к папе. Может, он согласится.

– Аня, только не это! Еще не хватало, чтоб Марию Тимофеевну не просто пустырником отпаивать пришлось, но и вызывать доктора Милца, чтоб прописал ей порошки от нервов.

– Да, пожалуй, ты прав… Маменька бы этого не перенесла – как это, ее дочь стреляет из револьвера… И кроме того она бы рассердилась на князя – что он потакает моим капризам… А пока он в ее глазах – само совершенство… – усмехнулась она.

– Может, и не совершенство, но его образ в ее глазах определенно портить не стоит. Давай посмотрим, что Его Сиятельство положил для тебя – о чем в отличии от револьвера ты сможешь рассказать Марии Тимофеевне.

В сундучке было несколько книг, они и занимали большую его часть. Как Анна понимала, Павел дал ей эти книги не в подарок, а во временное пользование, так так среди них была «Джейн Эйр», которую он читал Лизе. Еще в сундучке были четыре полотенца с вензелем князей Ливенов и с вышитым узором, два – бирюзовыми нитками и два – голубыми. В них были завернуты несколько брусочков французского мыла в разноцветных обертках.

– А где драгоценности, что тебе подарил Павел? Или их похитили, когда сундук был в багажном вагоне поезда? – спросил начальник сыскного отделения.

– Нет, они в другом сундуке, среди моих вещей, как и шкатулка с моими украшениями. Хочешь посмотреть на них?

– Нет, в этом нет необходимости. Посмотрю, когда ты их наденешь.

– Мне еще слуги сделали подарки. Например, садовник картину из засушенных растений и цветов из княжеского сада. Я хотела бы повесить ее где-нибудь, быть может, в кухне. Ты не возражаешь?

– Нет, на стене напротив окна есть гвоздь, можно повесить туда. Хочешь, сделаем это прямо сейчас?

– Я не знаю, куда картину положили на станции. Мы завтра вместе с Марфой повесим.