Текст книги "Только сердце подскажет (СИ)"

Автор книги: Марина Леманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

– Павел, ты сказал, что тебя увезли в то поместье в Лифляндии, когда тебе был всего полтора месяца?

– Точно не больше двух.

– Младенца полутора месяцев везут на перекладных за тридевять земель да еще зимой?! Они что, рехнулись?! Тебя ведь могли не довезти!

– Может, мать на это и надеялась… что не переживу дороги… Случилось несчастье… и винить некого, кроме слуг, которые маленького княжича не сберегли… А я оказался вон какой живучий… – печально улыбнулся Павел.

– Павел, ты хоть понимаешь, что сейчас сказал?!

– Я прекрасно понимаю, что сейчас сказал, – заверил Ливен племянника. – Я сказал то, что меня по сути новорожденного, как я подозреваю, специально отослали в имение зимой… с надеждой, что я туда не доеду… Скажи мне, какие родители, если они в своем уме, распорядятся везти посреди зимы младенца за несколько сот верст, если на то нет каких-то обстоятельств, из-за которых эту поездку нельзя отложить хотя бы на несколько месяцев, когда потеплеет, и он хоть немного подрастет и окрепнет? Если бы просто хотели избежать беспокойства, которое может причинять младенец, могли бы приказать отвезти его в ближайшее к Петербургу имение. В то время у Ливенов было имение менее чем в трехстах верстах, недалеко от дороги на Дерпт*. А то, куда меня отослали, было еще верст на сто двадцать дальше и, можно сказать, в глуши… Это сейчас до него добираться не так уж долго – на поезде до Пскова и потом по ветке на Ригу до Верро**, а там через веси всего верст двадцать пять… А пятьдесят лет назад железных дорог не было, ехать до имения несколько дней, да еще зимой, когда и дорогу может занести, и еще Бог знает, что может случиться… Какие еще мысли могут прийти в голову в этом случае? Только те, что от меня просто хотели… избавиться. И скорее всего, мать. Думаю, отослала меня по-тихому, даже не спросив Его Сиятельство, который кутил в то время. А тот уже узнал, так сказать, по факту… Ему я тоже был не нужен, но когда он приезжал в то поместье по делам, то все же заходил справиться обо мне. Хотя никаких теплых чувств и не питал.

– Твою мать! – ругнулся Яков.

Ливен рассмеялся:

– Лучше и не выразиться!

– Павел, и это родная мать?! Хоть Штольман не был моим отцом, но даже он… не попытался избавиться от меня после смерти матушки… хотя, наверное, мог…

– Видишь, все познается в сравнении.

– Ты говорил о своих… подозрениях Дмитрию?

– Нет, никогда. Ему-то Ее Сиятельство была какой-никакой, а матерью… Зачем мне было огорчать его своими предположениями?

Яков подумал о том, что у него не было матери, так как она умерла, если бы не это, она бы была с ним и любила его. Как и Лиза Сашу, который осиротел еще раньше его… У Павла мать была, но она никогда не была его родительницей, она была лишь женщиной, которая произвела его на свет… судя по всему, вопреки своему желанию… а еще, возможно, и хотела, чтоб этого ее сына… не стало… А позже, когда он уже подрос, так и не нашла в себе ни душевных сил, ни желания принять этого сына… в отличии от четверых старших…

– Скажи, а ты сам видел отношение матери к другим сыновьям? К Дмитрию и остальным?

– Сам видел ее только с Дмитрием и Гришкой. К Дмитрию она относилась ровно, я бы сказал, без любви и нежности, но с уважением, наверное, потому что он был основным наследником отца. Называла его Дмитрием Александровичем и на Вы.

– По имени-отчеству и на Вы? Когда он вырос? Или так было всегда?

– Не знаю, я этого никогда не спрашивал. Наверное, раз она для меня была… посторонней дамой, такое ее обращение к Дмитрию меня не удивляло… Меня-то она вообще никак не называла… Общение с Дмитрием ее не тяготило, она приглашала его на ужин, разговаривала с ним, интересовалась, как дела в имениях, как соседи, как он проводил время в столице… Всегда была с ним вежлива, но не эмоциональна… не как с Гришкой…

– Ты говорил, что видел его, но вы с ним не общались.

– Дмитрий с ним не общался, ну и я соответственно тоже. Впервые мы встретились на улице, к нам подошел очень красивый светловолосый молодой мужчина. Поздоровался с Дмитрием и спросил меня:

– Ваше Сиятельство Павел Александрович, я полагаю?

– Да, князь Ливен, – гордо ответил я в свои семь лет. – С кем имею честь?

Мужчина улыбнулся очень приятной улыбкой:

– И я князь Ливен.

Я был в недоумении. Он не был похож ни на Его Сиятельство Александра Николаевича, ни на Дмитрия. По-видимому, он понял это.

– Я Григорий, твой брат. Эрик, – представился он.

Я был озадачен еще больше. Раньше я думал, что Гришка, которого клял на чем свет отец, и Эрик, которого защищала Ее Сиятельство, были два разных человека, а оказалось, что один… Гришка пригласил нас к себе в гости. Сказал, что отказа он не примет. Дома у него было необычайно красиво, у него был исключительный художественный вкус. Но это и неудивительно, ведь он получил образование в области истории искусств и сам очень хорошо рисовал. К нему обращались, чтобы подобрать произведения искусства – полотна, статуи, вазы и тому подобное, определить их подлинность и ценность. И иногда сделать эскизы интерьеров.

– Что? Ты говорил, что он был пьяницей и распутником.

– Ну одно другому не мешает. Точнее не особо мешало поначалу. Он был очень талантлив, только вот весь свой талант позже пропил и прогулял… А тогда он уговорил Дмитрия написать его портрет со мной.

– Написал?

– Написал. Прекрасный портрет. Он находится в спальне Дмитрия в Петербурге.

– А это не он написал портрет, на котором Дмитрий Александрович с моей матушкой и со мной?

– Определенно нет. Дмитрий никогда бы не попросил его об этом. Потому что не доверял ему. Гришка был талантливым, но без сомнения порядочность к его талантам не относилась. Узнай он о тебе, не удивлюсь, что он стал бы тянуть из Дмитрия деньги за молчание, чтоб не сообщать отцу, – сказал Павел, проведя параллель с ситуацией, когда Гришка пытался шантажировать Лизу, заподозрив, что она родила сына не от законного мужа, а от его брата. – Но тот художник, который написал ваш портрет, очень возможно, срисовывал мальчика именно с портрета, выполненного Гришкой… Мы тогда приходили к Гришке несколько раз, вел он себя, надо сказать, прилично. А вот когда мы пришли забирать законченный портрет, он был довольно пьян. Дмитрий был этим недоволен, мол, Паули хватает видеть и пьяницу отца. Гришка сказал брату, что он деревенщина, ничего не понимает в жизни творческих людей, что не обмыть работу это грех. А Дмитрий ответил, что грех это при ребенке еле стоять на ногах и ворочать языком, что он и так насмотрелся на пьяное Его Сиятельство… и что Гришка, похоже, весь в отца… Гришка тогда закричал, чтоб Дмитрий не смел сравнивать его с Его Сиятельством, что он совершенно другой, что от князя Ливена у него только фамилия и титул, больше ничего. Полез на Дмитрия с кулаками, ударил его пару раз, Дмитрий тоже в долгу не остался, стукнул его, крикнул, что тот под градусом совсем лишился ума. Они чуть не подрались… по-настоящему… Думаю, наверное, подрались бы, если бы меня там не было… Но Дмитрий увидел, как я испугался, смог остановиться, увел меня оттуда. Сказал, что такое бывает и между взрослыми мужчинами, хотя, конечно, князья обычно выясняют отношения на дуэли, а не в драке. И чтоб я не брал в голову то, что произошло. Но после этого мы к Гришке больше не ходили.

– Подожди… только фамилия и титул. Как это понимать? Он что же считал, что Александр Николаевич не его отец, что мать родила его от кого-то другого? Что она… изменяла мужу? – решился спросить Штольман.

– Да ничего он не считал, сболтнул по пьяни чего не попадя. Ничего подобного он бы на трезвую голову не сказал, иначе бы он выставил мать шлюхой, а он ее очень любил… Да, у Ольги Григорьевны были поклонники, особенно после того, как Евгения и Михаила отец отправил в пансион, и она посчитала, что для нее наступила свобода. Княгиня принимала ухаживания своих обожателей, в то время как ее муж развлекался в обществе своих любовниц. Она была красивой женщиной и оставалась такой до преклонных лет. А если мужу жена не интересна, всегда найдется мужчина, который готов подарить пару комплиментов привлекательной даме… особенно той, которая их жаждет… поскольку никогда не получала их от супруга… Ее Сиятельство была ветреной, падкой на внимание мужчин особой. Но любовников, насколько мне известно, у нее не было. По крайней мере все пятеро сыновей у нее от законного супруга… Иначе я даже не представляю, что бы князь с ней сделал… Да нет, представляю… Если б она понесла от кого другого, а нет от него… бил бы ее, пока она не скинула плод своей незаконной связи…

Яков смотрел на своего дядю, который так спокойно говорил о подобных ужасах про своего отца, его деда. Для Павла, судя по всему, это было чуть ли не… обыденностью…

– Так что, как я и сказал тебе, вряд ли бы она решилась завести любовника… хотя бы по этой причине… А вот поклонников, с которыми она флиртовала, у нее было хоть отбавляй… Но от флирта, от целования ручек, как известно, дети не рождаются. Так что Гришка тогда просто сморозил глупость по пьяни, наверное, и не поняв, как можно было истолковать его слова…

– А как ты сам это понял? Тебе объяснил Дмитрий?

– Ну что ты, ничего подобного. Дмитрий наоборот сказал, чтоб я молчал об этом. А то могло попасть нам обоим. Просто я запомнил тот случай и уже взрослым понял, почему старшие братья тогда поссорились. Но ни при родителях, ни в обществе они не конфликтовали. В свете старались не замечать друг друга, а при родителях вели себя сдержанно. В доме родителей я встречал Гришку еще несколько раз, пока не поступил в корпус, но никогда пьяного. За ужином, или когда отец предлагал им с Дмитрием выпить, Гришка больше одной-двух рюмок не пил. А вот в обществе он себя мало ограничивал, я видел его потом несколько раз в приличном подпитии.

– Дома боялся отца?

– Нет, думаю, не хотел, чтоб мать видела его пьяным. О его гулянках уже в то время начинали ходить слухи. А она только причитала: «Мой Эрик, мой мальчик! Александр Николаевич, это на него наговаривают! Вокруг столько завистников, а Эрик такой красивый, такой утонченный, такой талантливый! Вот они и пытаются его очернить!» Когда приходил Гришка, Ольга Григорьевна ворковала только с ним, Дмитрия как рядом и не было. А про меня и говорить нечего…

– А как она относилась к другим сыновьям? И как ваш отец?

– Об этом я могу сказать только со слов Дмитрия. У отца был свой сын – его наследник Дмитрий, у матери ее обожаемый Эрик. Евгений с Михаилом уже не были нужны ни отцу, ни матери. Мать к ним в комнаты практически не заходила, отец заходил в основном… выместить свою злобу и агрессию… особенно, когда был пьян… Орал на них так, что стекла звенели, а когда подросли, бил – то кулаком, то тем, что попадалось под руку… Как он считал, повод для наказания всегда есть… Мать не заступалась за них как за Гришку, которого не позволяла мужу и пальцем тронуть, хотя он, бывало, и заслуживал порки… Мальчишки пытались жаловаться ей, что батюшка бил слишком сильно и больно, показывали синяки, а она говорила, что Его Сиятельство имел на то право, и чтоб она больше не слышала их стенаний… После они уже к ней не ходили, побитые сидели в обнимку друг с другом и ревели… И так каждый раз… Дмитрий приходил к ним утешить их, но они видеть его не хотели, в их понимании он был любимым сыном отца, раз тот его не бил…

– Павел, а сколько им тогда было?

– Впервые вроде бы когда Евгеше было лет восемь, а Мише семь. Они тогда пробрались в кабинет отца, Миша решил посмотреть поближе красивую чернильницу у него на столе, но не смог удержать и уронил, она даже не разбилась, только чернила вылились на бумаги… Отец вечером вернулся выпивший, увидел… картину чернилами у себя на столе… Мишку отмутузил за учиненное безобразие, а Евгешку за то, что позволил ему это…

– А откуда он это узнал?

– Так Гришка донес. Сказал, что они с Дмитрием занимались с наставником. Что кроме Евгешки с Мишкой больше некому. Мальчишки признались. Ну отец им и всыпал по первое число… А потом Евгеша с дерева упал и штаны порвал…

– Не убился хоть?

– Так хоть бы и убился, штаны-то важнее… И какой повод для расправы… Александр Николаевич тогда выпорол мальчишек, Евгешку за испорченные штаны, как раз по тому месту, где на них была дыра, Мишку за компанию с ним, для профилактики… А после этого… вошел во вкус… своих методов воспитания…

– И часто у него случались… такие приступы насильственного воспитания?

– Раз-два в месяц, не реже.

– Ничего хоть им не повредил?

– Нет, Господь как-то миловал… Но, по словам Дмитрия, синяки были приличные, долго сходили… Да и мягкие места после порок долго заживали… Дворня, конечно, жалела, старалась смазывать и синяки, и зады рассеченные… да толку-то… Через пару недель снова то синяки, то еще что… Александр Николаевич как-то сказал, что у него на них больше нервов нет, да и рука бить устала, что сдаст обоих дурней в пансион, так они поверить своему счастью не могли. Просили Дмитрия, любимого сына Его Сиятельства, спросить у него, на самом ли деле он это задумал… или им не стоит надеяться… Но отец свое слово сдержал, отправил их в пансион в Риге, где были очень строгие правила. Евгению тогда было одиннадцать, Мише десять.

– То есть отец три года их бил нещадно?

– Получается, что так.

– Бедные дети… А Дмитрия бил? А тебя?

– Дмитрия не бил и меня тоже. Дмитрий, по-видимому, ему неприятностей не доставлял, не хотел расстраивать Его Сиятельство … А меня ему Дмитрий бить не позволил, забрал себе… боялся, что отец меня как Евгения и Михаила будет истязать…

– Он приезжал к ним в пансион?

– Редко, но заезжал, когда был по делам в Риге. В основном справиться, не набедокурили ли… Кстати, как только они уехали в пансион, стали называть друг друга Эжен и Мишель и больше никак, отца это злило до невозможности… А мать летом частенько жила на Видземском взморье в усадьбе около Нейбада***. До Риги оттуда верст сорок пять-пятьдесят. За лето она бывала в пансионе раза два-три. Хотя в Ригу на всякие балы и ассамблеи ездила гораздо чаще.

– То есть она бывала в городе и не навещала сыновей?

– Нет. А зачем? У нее был ее ненаглядный Эрик, он жил с ней, пока в не уехал Германию лет в восемнадцать… С мужем она тоже могла не видеться месяцами, хоть он часть времени проводил в родовом имении Ливенов под Зегевольдом****, оттуда до особняка на взморье меньше сорока верст.

– А где жил Дмитрий?

– Юношей сначала ездил по имениям вместе с отцом, а потом один – туда, куда Его Сиятельство отправит.

– И ты ездил с ним?

– А как же иначе? Конечно, ездил, пока не поступил в корпус. Вот тогда отца иногда и видел, когда Дмитрий встречался с ним по делам.

– А сам отец уже был не в состоянии заниматься поместьями?

– В каком смысле?

– Ну ты же говоришь, что он пил… По-черному уже тогда пил? Как говорят, не просыхая?

– По словам Дмитрия, временами Александр Николаевич напивался прилично, но не в стельку. В запои не уходил. Делами занимался сам, когда протрезвеет. И в старости таким же остался. Я его совсем уж в непотребном виде ни разу не видел. Сильно пьяным, с похмелья – да, но не в скотском состоянии. Чего не видел, того не видел, врать не стану. А как он закладывал, когда был один, это мне не известно. Возможно, употреблял больше, чем при нас. Но думаю, что совсем уж до чертиков не напивался, иначе бы и наше с Дмитрием присутствие его не сдерживало…

– А у Дмитрия Александровича как с этим было? Умеренно пил?

– Очень умеренно, я бы даже сказал, почти не пил. Пару рюмок коньяка, иногда пару бокалов французского вина. По-настоящему пьяным я его ни разу в жизни не видел. Опять же, возможно, выпивал когда-то и больше, но не при мне, – Павел подумал о том, что Дмитрий явно напился, когда отец отказал ему в женитьбе на Кате, затем когда ее выдали замуж… ну и, конечно, когда узнал, что Катя умерла… и что у него есть сын, которого он не может воспитывать сам… из-за отца-деспота… – Изо всех нас пятерых братьев самым пьющим был Гришка, он действительно спился. Евгений с Михаилом, насколько мне известно, не любители выпивки вообще – думаю, это желание у них отец отбил в прямом смысле этого слова еще в детстве. Я выпиваю по настроению, редко, когда много, не вижу в этом удовольствия, да и служба не позволяет… Знаешь, я сейчас подумал, что тяга к выпивке среди нас пятерых, скажем так, обратно пропорциональна внешней привлекательности…

– Это как? – не понял Яков.

– Самым красивым из нас был Гришка, его можно было назвать писаным красавцем, я редко встречал людей, имевших столь совершенные черты лица. При этом Гришка пил как сапожник, уходил в запои, а потом и вовсе умер от пьянства. Следом за ним по внешности иду я – пусть это и звучит нескромно, но это так. Хотя, конечно, до Гришки мне очень далеко. Я тоже позволяю себе изредка лишнего, это не идет ни в какое сравнение с тем, как пил Гришка, и тем не менее… Дмитрий, у которого была весьма приятная аристократическая внешность, к выпивке пристрастия не имел. А Евгений и Михаил, которые изо всех братьев получились самыми, если можно так выразиться, невзрачными, оба трезвенники.

– А Саша? Он же так сильно похож на тебя…

– Слава Богу, Сашка не злоупотребляет, порок деда ему не передался, а мы с Дмитрием ему дурного примера не подавали. Если я и выпивал, когда он был поменьше, то старался, чтоб он меня не видел даже в легком подпитии… А теперь ему и вовсе не до пьянства, как бы со всеми поместьями управиться. Я-то ведь, хоть и его попечитель, не имею ни времени, ни возможности ими заниматься… как, впрочем, и своими собственными…

– А как у тебя появились свои имения?

– Одно из двух в Лифляндии – то, где я рос, пока меня к себе не забрал Дмитрий, досталось мне от отца. Другое – рядом с фамильным имением Ливенов возле Зегевольда, унаследованном Дмитрием как старшим сыном, а после него Сашей, было куплено на деньги, поделенные между братьями после продажи поместья, на доход с которого до своей смерти жил Гришка, и его квартиры в Петербурге, а расширено на долю от наследства матери. Изначально она завещала все только своему Эрику, но он умер раньше ее, а завещания она не меняла, поэтому остальные сыновья унаследовали доли после нее. Усадьбу в Царском Селе Дмитрий купил для нас с Лизой… Конечно, в имениях в Лифляндии в отличии от Царского Села я бываю редко…

Речь зашла про Царское Село, и Павел решил, что настал момент рассказать Якову о том, что там произошло, за чем он собственно и приехал в Затонск…

Комментарий к Часть 15

Дерпт* – город в Лифляндии. В настоящее время Тарту, Эстония.

Верро** – город в Лифляндии. Сейчас Выру, Эстония.

Нейбад*** – приморский курорт в Лифляндии к северу от Риги, с середины 19 века – популярное место отдыха среди помещиков и знати, не только из Остзейских земель, но из Петербурга и Москвы. Саулкрасты, Латвия.

Зегевольд**** – город в Лифляндии. Сигулда, Латвия

========== Часть 16 ==========

Ливен посмотрел, что коньяк в графине закончился, откупорил бутылку, наполнил рюмки, выпил свою, собрался с духом и сказал:

– Яков, в усадьбе кое-что произошло. Я не могу и не хочу скрывать это от тебя. Ты должен об этом знать. Анна стала дорогим мне человеком.

Анна стала дорогим Павлу человеком… От этой новости у Штольмана сердце провалились куда-то вниз и остановилось дыхание. Как будто он получил удар под дых. И это был даже не нокдаун, а нокаут… Он пробыл некоторое время в каком-то оцепенении, затем наконец сделал вдох и выдох, опрокинул рюмку коньяка и перевел взгляд с рюмки на Павла. Одни зелено-голубые глаза пристально посмотрели в другие. На немой вопрос, казалось, был получен немой ответ.

Яков Платонович мрачно пробормотал:

– Вот, значит, как… Но как же так… получилось…

– Так уж вышло… Я и не представлял, что со мной такое может произойти… Но это не в том ракурсе, как, должно быть, ты подумал… Совсем не в том…

– А в каком же, позволь узнать? – Штольман еще больше нахмурился, и черты его лица стали более резкими. – Павел, я… требую объяснений…

– Я все объясню. Но прошу тебя без сцен, истерик и мордобоя… и без дуэлей… хотя бы пока… Просто постарайся выслушать меня спокойно.

Павел Александрович в нескольких предложениях, тщательно подбирая слова, поведал о событиях, произошедших в то время, когда Анна гостила у него. Яков слушал его настолько внимательно, насколько позволяло его состояние.

– Яков, того, что случилось, вспять не повернешь. Я с тобой честен как на исповеди. Ничего не утаил, ничего не исказил. Ни с моей стороны, ни со стороны Анны не было ничего, что выходило бы за дружеские и родственные отношения. И никогда не будет, – закончил свой короткий рассказ Ливен. – Если хочешь о чем-то спросить, я тебе отвечу.

– Спросить? Да я и так… под впечатлением… Хотя нет, все же спрошу – я должен верить тому, что ты тут… наговорил? – Яков просверлил Павла взглядом, который с трудом удерживал от выпитого коньяка, внезапно ударившего ему в голову.

– Ты ничего не должен. Это зависит только от тебя, от того… насколько у тебя доверие и понимание могут преобладать над ревностью… И как подскажет тебе сердце… – ответил Павел, не отводя глаз.

– А если я не поверю? Не смогу поверить?

– Тогда мне придется уехать. Так для всех будет лучше.

– Куда уехать?

– Какая разница куда? Куда-нибудь подальше от Петербурга. Российская Империя, как ты сам знаешь, огромная… Да и Европа тоже… Но я все же предпочел бы Остзейские губернии, где-нибудь недалеко от имений моих или Саши.

– А как же твоя служба, твоя карьера?

– А что служба? Служить можно достойно… в любом месте… А карьера только пойдет в гору. Не вечно же мне оставаться подполковником.

– Но зачем?

– Я не вижу другого выхода… – честно сказал Ливен. – Если ты не сможешь поверить, то будешь подозревать… точнее воображать себе то, чего не было, нет и быть не может… Я не хочу, чтоб у вас с Анной из-за этого испортились отношения. Я хочу, чтоб ты с ней был счастлив. Как я мог бы быть счастлив с Лизой, а Дмитрий с Катей. Но ни мне, ни Дмитрию судьба не дала такого благословения. А тебе с Анной дала. И я никоим образом не хочу это разрушить… Я прошу тебя только об одном, не вздумай ни в чем обвинять Анну… Если ты считаешь, что между нами… зашло слишком далеко, то это я допустил подобное, это лишь моя вина. Моя, а не ее… Прошу, не пытай ее, не выспрашивай ее ни о чем… она ведь даже не поймет, о чем ты… А если поймет, то ей будет очень больно и горько… от твоих беспочвенных подозрений… Она – прекрасный, светлый человек с чистыми помыслами… не нужно ее окунать… в ту грязь, которая могла бы прийти тебе в голову от ревности… Ей и так в жизни хватило мерзости… как с тем магистром, например… Со мной ты можешь делать, что хочешь, но ее не трогай… Иначе я не знаю, что сам с тобой сделаю… Нет, знаю, но тебе этого лучше не знать…

В другой ситуации Яков Платонович спросил бы Павла, были его слова угрозой или предупреждением. Но сейчас его больше озаботило другое.

– Анна тебе рассказала про Магистра?

– Рассказала… Я очень надеялся, что ты смог помочь ей забыть это… Но, к сожалению, ее до сих пор мучают кошмары… приходят к ней… И когда ей привиделся кошмар, а я услышал ее истошный крик, я прибежал в ее спальню, обнял ее, гладил спине, стараясь утешить… Потому что тогда тебя не было рядом с ней… а я был… И я не мог просто так стоять и смотреть на перепуганную до смерти девочку и даже не попытаться как-то помочь… Я должен был защитить ее, дать ей понять, что она не один на один с тем ужасом, дать ей тепло и заботу, в которых она так нуждалась… Иметь какие-то другие мотивы или намерения в той ситуации было бы… кощунством… Но если подобное ты видишь… в ином свете… мне больше не о чем с тобой говорить… Я напишу тебе, если ты, конечно, захочешь узнать… о том, куда я получу назначение, – Ливен поднялся из-за стола.

– Павел, постой!! – схватил его за рукав Штольман. – Что за кошмар видела Анна?

– Как моему бывшему садовнику пытались отрезать голову садовыми ножницами.

– О Господи!! Ей приснился такой дурной сон? От этого ей было так дурно?

– Это был не сон, а видение. Его на самом деле так убили… Но я не хочу сейчас об этом говорить. Не время об этом.

– Скажи, она приняла твою… заботу… без неловкости? – спросил Яков Платонович после того, как выпил очередную рюмку.

Павел Александрович сел обратно за стол:

– Яков, о чем ты? Она была чуть ли не в себе от страха… Ее всю трясло, глаза у нее были больше блюдец… Она дышала так, словно у нее сердце готово было выпрыгнуть из груди… О какой неловкости или стыдливости в этом случае вообще может идти речь? Ни она, ни я тогда об этом не думали… Потому что это было совершенно неважно… Важно было лишь то, чтоб она отошла от того ужаса…

Яков знал, о чем говорил Павел. Он сам не раз видел подобное. И пытался помочь Анне. Как мог. Держал своих объятьях и гладил по спине… И никаких мыслей кроме тех, чтоб утешить и защитить Анну, у него тогда не было…

– Ты сказал, что видел в ней в тот момент девочку, не женщину… А в остальное время? Она ведь красивая молодая женщина… Неужели ты этого не видишь? – у Штольмана было смешанное чувство ревности и обиды за Анну, ведь она действительно была очень красива, неужели по мнению Павла она недостаточно хороша?

– Яков, это для тебя она – красивая молодая женщина. Не для меня. Для меня она – красивая повзрослевшая девочка, которая счастлива в браке с моим племянником. Позволить иметь по отношению к ней иные мысли, иные чувства чем родственные и дружеские для меня все равно что, наверное… позволить себе мысль о… кровосмешении…

– Что?! – удивлению Якова Платоновича не было предела. – Она же тебе не родная племянница…

– Для меня все равно что родная. Скажем так, родной, дорогой и близкий мне человек, но не женщина, к которой я мог бы испытывать мужской интерес и влечение. Это я тебе и пытаюсь объяснить все это время.

– Насколько Анна… дорога тебе? – набрался смелости задать вопрос Яков.

– Очень, – не стал скрывать Ливен. – Я думал об этом. Наверное, как Саша, но немного по-другому, ведь он мой родной сын… Как ты… В тебе я вижу часть себя и, конечно, Дмитрия… И я принимаю ее такой, какая она есть… Если для тебя это важно…

– Скажи, когда Анна сказала тебе, что увидела Лизу, ты… поверил ей?

– А что мне еще оставалось делать? Нельзя отрицать очевидное. Она не знала Лизу и уж, конечно, не могла знать подробностей ее жизни.

– Ты, должно быть, был… потрясен…

– Потрясен? Более чем… Не знаю, даже как описать это чувство… Громом ударен? Молнией поражен? В общем, совершенно не в себе…

– Тогда Анна и… – Яков сделал глоток коньяка, – утешила тебя?

– Да тогда… Вероятно, я выглядел так… ужасно, что она не могла не дать мне хоть какую-то… поддержку… Яков, не осуждай ее за это. И не ревнуй. Любит она только тебя и всегда будет любить. А меня она только жалела, ничего более… Но для меня в тот момент… не было человека ближе… Но это только мои… ощущения…

– И после этого ты… попросил ее называть тебя по имени?

– Да… С дядей Павлом у меня как-то не заладилось… А Павел Александрович… до того, чтоб позволить себе принять… такое утешение… не докатился бы… Поэтому я решил, что лучше всего будет, если Анна станет обращаться ко мне просто по имени… Ты же меня с самого начала называешь Павел, и я не считаю, что со стороны Анны это было бы неуместным. На мой взгляд, в этом нет ничего фамильярного или фривольного…

– А как ты позволяешь своим… дамам называть тебя?

– Вы задаете правильный вопрос, господин следователь… Павлом меня называла только Лиза, моя жена, одна моя пассия, с которой в глубокой юности были серьезные отношения, называла меня Поль, и еще одна Паоло…

– Павел, Поль, Паоло – я смотрю, ты пол-Европы осчастливил, – усмехнулся Яков.

– Нет, не пол-Европы, это слишком преувеличено… За исключением тех, о ком я сказал, мои любовницы обращались ко мне Павел Александрович, князь и Ваше Сиятельство. Нынешняя, графиня Потоцкая и Павлом Александровичем-то называет меня редко. Для нее я – князь…

– Это что же с князем… заниматься плотскими утехами… более приятно, чем с Павлом Александровичем? – хотел подначить Ливена Штольман.

– Ты думаешь, что задел меня этим? Нет, я прекрасно знаю, что для нее, как и для многих других дам из света, я прежде всего носитель титула, а потом уже мужчина… И если дамам кажется, что любовник-князь… более пылок, чем просто любовник, то зачем я буду разубеждать их в этом? На тебя как на сына князя в качестве любовника тоже потом будет… спрос больше, чем на полицейского, – ухмыльнулся Павел Александрович.

– Мне не нужны любовницы. У меня есть Анна, я ей никогда не изменю…

– Очень на это надеюсь… Иначе я… церемониться с тобой не буду…

– Что это значит?

– Поверь мне, будет лучше, если ты никогда этого не узнаешь. И в этом случае я не шучу, – жестко сказал Ливен. – Тебе выпало огромное счастье быть женатым на любимой женщине… не так как мне или Дмитрию… И я надеюсь, что у тебя хватит ума не разрушить это счастье… Не всем Ливенам судьба благоволила так как тебе… Ты это понимаешь?

– Понимаю, – вздохнул Яков. – Павел, в последнее время я… иногда чувствую себя Ливеном… Это нормально?

– Почему это должно быть ненормальным? Ты и есть Ливен, Ливен по крови, Штольман только по фамилии…

– А перстень Ливенов… случаем не волшебный? – спросил пьяный материалист. – А то когда я надеваю его, мне кажется, я становлюсь Ливеном, а когда снимаю – снова Штольманом.

– Эка как Вас разобрало, Яков Дмитриевич, – покачал головой Павел. – Похоже, не в Ливенов Вы, Ваша Милость, пошли стойкостью к горячительным напиткам. В Ридигеров, наверное. Ливенам с бутылки коньяка чудеса мерещиться не начинают… Но хорошо хоть с помощью кольца Вы превращаетесь из Штольмана в Ливена… а не в Сивку-Бурку, к примеру… Домой Вам пора, Яков Дмитриевич… к Анне Викторовне… Я сейчас распоряжусь, чтоб нам извозчика нашли. Доставлю Вас домой и поеду в гостиницу. А к вам приду завтра.

Ливен поместил непочатую бутылку коньяка в саквояж – ему-то в отличии от Якова ничего не мстилось, и потом в гостинице, если будет такое желание или… необходимость, он может откупорить ее. Затем открыл дверь кабинета и кликнул человека. Тот через несколько минут помог Его Сиятельству довести племянника до коляски.

По дороге Штольман внезапно обеспокоился тем, как он покажется на глаза Анне. Как они оба покажутся ей на глаза… в таком-то расчудесном виде…

– Павел, зайди со мной… хоть на минутку… – попросил он, когда они подъехали к дому. – Может, при тебе Анна и не будет так уж сильно ругаться… хотя я на это не надеюсь… Думаю, нам обоим с тобой влетит…