Текст книги "Только сердце подскажет (СИ)"

Автор книги: Марина Леманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

– Жеребец с перпетум мобиле? – хмыкнул Яков Платонович. – Это тоже выражение из списка твоих изречений?

– А как его еще назвать? Конечности длинные как у жеребца, про другое я промолчу, с вечным двигателем. Другие любострастники, участники вакханалии уже давно выдохлись, а этот как только что начал. Но марафонские заезды у него по большей части с женщинами.

– По большей части? Значит, не только?

– Ну бывало у него по молодости и с мужчинами, но кто не без греха… из подобных господ…

– Что-то ты слишком хорошо осведомлен о пристрастиях Стаднитского. Откуда такие познания? – подозрительно посмотрел Штольман на Ливена.

– Какой красноречивый взгляд! Ты-то сам, похоже, осведомлен о них еще лучше меня. Если считал, что у тебя было основание для подозрений. Я ведь не спрашиваю тебя, откуда твои познания.

– Узнал в рамках своей служебной деятельности.

– Ну и я так же. В «Казанову» и «Богатырей» любила хаживать одна чересчур любвеобильная высокородная особа.

– Ты хотел сказать великородная особа?

– Ну давай назовем так. В связи с этим пришлось проверять пару десятков людей, в том числе и Владислава Стаднитского. У некоторых были и другие пороки кроме неумеренной страсти, но не у него. Он предавался разврату, только и всего. А каким образом он попал в поле зрения полиции?

– Ты что, не слышал, что его называют Владек Садист? – удивился Яков Платонович.

– Слышал, ходили какие-то слухи. Но садистских наклонностей у него нет, иначе бы он предпочитал другие заведения, например, «Калигулу». Но он не являлся их клиентом.

– Зато несколько раз был клиентом камеры в полиции.

– Однако…

– Ты не знал?

– Нет. Видимо, это было уже после того, когда великородной особе пришлось бросить свое увлечение из-за пошатнувшегося здоровья, и она перестала появляться в «Казанове» и «Богатырях». Тогда, конечно, участниками сборищ в этих заведениях мы уже не интересовались. И по какому поводу Стаднитский попадал в полицию?

– Наносил увечья женщинам

– Наносил увечья? Чем? Своей кувалдой? – хихикнул Ливен. – Так, простите, такое бывает, если не знать удержу в погоне за сладострастием. Но чтоб на подобное жаловались в полиции?

– Павел, прекрати! Он бил женщин, страшно избивал их.

– Владек избивал женщин? – переспросил Павел Александрович. – Ну если только они унижали его из-за его примечательной внешности… и он срывался и сам себя не помнил… Другого варианта представить не могу.

– Ты как в воду глядел.

– А какая связь между избиением женщин и твоим подозрением относительно его причастности к пропаже девочки? Он никогда не увлекался детьми. Или я еще чего-то не знаю?

– Или ты еще чего-то не знаешь.

– Ну так расскажи.

– Не могу. Дело давно закрыто, подозрения с него сняты.

– Яков, в Петербурге это дело было бы у меня в течение часа. Не тяни, рассказывай.

– В деле не совсем так, как в последствии выяснилось, было на самом деле… – признался бывший чиновник по особым поручениям.

– Тем более рассказывай.

Штольман вкратце поведал Ливену про их с Белоцерковским подозрения в растлении Стаднитским детей и про его своеобразное признание несколько дней назад.

– Яков, значит, тогда вы с Белоцерковским посчитали Стаднитского виновным априори и из кожи вон лезли, чтоб найти доказательства его вины. А когда пропала девочка, ты счел это подтверждением ваших подозрений? И вцепился в эту версию как клещ в холку собаки?

– Да. Ты во мне… разочарован?

– А я тобой когда-то очаровывался? – поднял бровь Павел Александрович. – Яков, всякий может сделать ошибку. Но, конечно, то, что ты позволил предубеждениям превалировать над профессионализмом, меня не радует. Если бы кроме настолько явной и привлекательной для вас версии вы одновременно рассматривали другие, это было бы менее огорчительно, мой мальчик.

Штольман промолчал. А что было говорить?

– А вот Стаднитский меня неприятно удивил. Он ведь человек неплохой, если не брать во внимание его излишества по части плотских утех, далеко неглупый и мирный. Но чтоб жестоко бил женщин, даже если будучи не в себе… О скольких таких случаях вам известно?

– О четырех. Это те, по поводу которых женщины обращались в полицию. А сколько было кроме этих – кто ж его знает…

– Поскольку Стаднитский скудоумием не отличается, после первого же раза должен был сделать вывод, что если не может совладать с собой, то ему остается встречаться только с теми женщинами, которые готовы абсолютно на все – как в «Калигуле» или теми, кто возьмет компенсацию сразу же, без полиции, если уж снова дойдет до побоев. А про малолетних торговцев усладами даже слов нет. Надо же было в такое вляпаться! Мог бы еще понять, если бы он воспользовался их услугами один раз – чего не оправдываю. Но брать домой? Точно потерял всякий разум.

– А насчет того, что он терял память, когда бил женщин, веришь?

– Он свою вину признавал?

– Говорил, что если женщины говорят, что, значит, это было. Но сам он не помнит.

– Думаю, и правда не помнил. Иначе к чему огород городить? Мог бы сказать, не помню, чтоб такое было, но совершить подобного не мог. А так, косвенно, но все же вину признавал… Мне другое интересно. Сколько раз он сам наносил те увечья.

– Сам? А кто еще кроме него? Он же один с женщинами был. Не в компании с кем-то, как в тех заведениях…

– Я о другом. Например, Владек наставил синяков и впал в забытье. Приходит дама с синяками домой, а там муж, который за измену ей добавил со всей силы – вывернул или сломал руку или даже челюсть. И дама соображает, что из этого можно извлечь неплохую выгоду. Любовник же не в себе, пусть попробует доказать, что это не он ее изувечил. И бегом в полицию с заявлением, – изложил Павел Александрович свое видение ситуации.

– Павел, ты что, пытаешься оправдать Стаднитского?! – нахмурился Яков Платонович.

– Я не пытаюсь его оправдать. Я лишь хочу сказать, что состоянием, когда человек не помнит, что делает, можно воспользоваться в корыстных целях. Хоть одна из тех четырех женщин настаивала, чтоб его посадили? Или все хотели только денег?

– Только денег, – тихо сказал следователь Штольман.

– Так какого рожна?! Неужели это не навело ни на какие мысли?

– Ну почему же? Навело. На те, что Владек получил свое прозвище за дело.

– А откуда оно пошло?

– Не знаю.

– Яков, не лги мне! – повысил голос Павел Александрович.

– Полицейский врач, который осматривал первую пострадавшую от него даму, сказал, мол, не Стаднитский, а садист какой-то, – не желая того, признался Штольман.

– Он сказал не от большого ума, а вы по неменьшей глупости подхватили. А потом это разнеслось по всему Петербургу.

– Знаешь, а я ведь даже забыл, как это было…

– Зато Стаднитский, думаю, хорошо помнит. – Ливен покачал головой:

– Не удивлюсь, что из-за своей безумной тяги к плотским утехам, слухов о нем, этого прозвища и его незавидной внешности впридачу он никогда не женится. Какая женщина пойдет за такого замуж?

Яков Платонович не знал, говорить или нет. Владек ведь пытался сохранить свою женитьбу в тайне. Хотя Белоцерковскому сказал и знал, что тот поделится новостями со Штольманом.

– Нашлась одна. Стаднитский женат на ней.

– Женат? – искренне удивился Ливен. – Не знал об этом.

– Да, женат и у него есть маленькая дочь. Только он об этом не распространяется. Тайно женился.

– Чтоб старик наследства не лишил?

– Да.

– Ну и что же там за жена, что дед граф был бы против этого брака? Из мещан что ли?

– Если бы из мещан. Из прислуги. Он нашел на улице девочку, взял к себе прислугой, а потом женился на ней.

– Ты хочешь сказать, ему пришлось жениться, так как наградил бедняжку ребенком? Поступил по совести?

– Говорит, что она полюбила его, и он решил, что это его шанс. Что его никто кроме нее не полюбит – с его-то репутацией. А ребенок, судя по всему, у него был зачат уже в браке.

– Что ж, разумно поступил. Рад за него.

– Рад за него? – изумился Штольман. – Ваше Сиятельство, а как же то, что такой брак – это мезальянс для внука графа?

– Ах какие слова Вы знаете, Ваша Милость! Да, лучше мезальянс, лучше жена из прислуги, чем совсем без жены. И без детей.

– Ты хочешь сказать, без законных детей?

– Нет, любых. Владек хоть в этом проявлял ум – с его-то безудержными страстями, если не думать о последствиях, можно изрядно увеличить численность населения столицы. А такой беспечности за ним, насколько я знаю, никогда не водилось. Так что рад, что теперь у него и жена, и ребенок.

– Мне кажется, что он изменяет жене, – высказал свое предположение Яков. – Ездит из поместья, которое ему досталось от деда, в Петербург. Там встречается с любовницами. Не мог же он переменить свою ненасытную натуру…

– Конечно, не мог. Только любовниц у него сейчас нет. Он не может позволить себе попасть в полицию еще раз, когда женат. Что будет с его семьей, если его все же посадят? В столице он явно посещает «Казанову’, «Богатырей» и иже с ними и спускает там пар, когда уж совсем невмоготу… Но жене от этого… никакого урона, если можно так выразиться…

– Он даже не хочет знакомить ее с родственниками, вдруг те проговорятся о его наклонностях.

– Проговорятся с намерением расстроить его брак с прислугой?

– Почему ты так думаешь?

– Потому что если бы они хотели ему счастья, и слова бы не сказали. А он подозревает, что его женитьба на служанке будет воспринята ими как унижение и оскорбление, и они попробуют разрушить его довольно благополучную семейную жизнь, рассказав пришедшейся не ко двору невестке про его… особенности. Поэтому и скрывает, что женат.

– Рано или поздно все равно узнают.

– Ну если от вас с Белоцерковским еще и эти слухи пойдут, то непременно.

– Павел!! Мы с Белоцерковским слухов не распускали! Они… сами…

– Конечно, нет. И не вы потом ярлык на него навесили… что он растлитель детей… – строго посмотрел на племянника Ливен.

– Ярлык навесили, ты прав, – вздохнул Яков Платонович.

– У Стаднитского две сестры. Младшая всегда была к нему расположена, очень приятная дама. А вот старшая, которую Бог внешностью не обидел, фурия еще та. Думаю, от нее он в основном свой брак и скрывает, как бы она не разошлась не на шутку. Знаешь, что я сейчас вспомнил? Вроде как в детстве эта сестра называла его страшилищем, говорила, что такому уроду место в кунсткамере, а не дома.

– Место уроду в кунсткамере, а не дома? Вот же дрянь! – Штольману стало жаль Владека несмотря на то, что он про него знал. Затем он спросил: – Павел, ты думаешь, он принимался бить женщин, когда они говорили ему гадости наподобие тех, что он слышал от сестры?

– Да, это возможно. Может, как-то напал на сестру, а отец поколотил его самого, крепко поколотил, до потери сознания. А потом, когда женщины опускались до оскорблений, какие использовала его сестра, впадал в агрессию, начинал их бить и уже не понимал, что творил. А потом и не помнил этого.

– Он этого никогда не говорил.

– Конечно, нет. Это же унизительно рассказывать о подобном. Как и том, что он бил женщин потому, что они оскорбляли его из-за его неприглядной внешности. Надеюсь, дочь не в него, иначе несчастной девочке можно только посочувствовать.

– Нет, он сказал Белоцерковскому, что дочь похожа на жену, и что он рад, что родился не сын.

– Опасается, что сын мог унаследовать его порочную натуру.

– А что, дочь разве не могла?

– Он об этом не думает. Точнее, не хочет думать. Дочь пошла внешностью в жену и, он надеется, всем остальным тоже. Ребенка любит. А жене благодарен, что приняла его таким, какой он есть, и родила ему дочь… Не удивлюсь, если предложил свою помощь в поисках дочери Карелина.

– А я удивлен… твоей прозорливостью…

– Удивлен? Я думал, что ты к этому уже привык, – улыбнулся Павел и тут же стал серьезным. – Стаднитскому удалось что-нибудь выяснить?

– Только то, что кто-то из его знакомых видел похожую на Таню девочку с какой-то женщиной, но в какой день – до или после смерти Ульяны, тот человек не помнил.

– Жаль. Возможно, получится найти и других людей, которые видели Таню. Мои люди обойдут несколько кварталов в округе… И когда будет возможность, я наведаюсь к Каверину.

– Для допроса с пристрастием?

– А он другого не заслуживает, – жестко сказал подполковник Ливен. – Яков, я сразу же напишу тебе, как только что-то станет известно.

– Хорошо. Павел, я не спросил тебя, ты получил мое отправление? Я послал тебе нашу с Анной фотографию в рамке и написал про одного здешнего молодого помещика.

– Нет, думаю, оно пришло, когда я уже был на пути в Затонск. А что там с этим помещиком?

Яков Платонович рассказал Ливену о Дубровине и Егорке.

– Я пообещал Юрию, что ты сходишь к тому офицеру в отставке. Пообещал, не спросив у тебя согласия.

– Но ты же знал, что я не откажу в этом. Навещу того господина, как только буду чуть свободней, – Павел Александрович налил себе воды из графина – ему показалось, что во рту у него снова появился вкус утреннего мерзкого кофе. – И поверь мне, найду аргументы, чтоб он и денежное пособие Юрию увеличил, и чтоб не вздумал требовать, чтоб тот Егорку куда-нибудь спровадил. Юрий остался один, у мальца тоже никого – мать, которой он не особо нужен, в расчет брать не будем. Юрий сможет вырастить брата, он – человек добрый и сильный духом, из такого получится отличный родитель для мальчишки. Вот, как тот, что на улице сейчас с ребенком, – сказал он, смотря в окно. – Малец игрушку на землю уронил, а папаша его не подзатыльник ему дал, а платком паровоз обтер и, видимо, сказал, чтоб держал его крепче.

– Если с паровозом, то это Егорка с Юрием и есть, – определил Яков Платонович.

– Так пригласи их, хоть посмотрю, за кого буду просить.

Через пару минут в кабинет вернулся Штольман, а с ним Юрий Дубровин с братом. Было заметно, что Юрий был очень смущен тем, что князь Ливен хотел видеть его.

– Ну же, молодой человек, проходите, не стесняйтесь, – подбодрил его Ливен.

– Ваше Сиятельство, я даже не знаю, что и сказать… Кроме того, как то, что безмерно рад, что Вы захотели со мной познакомиться… и безмерно благодарен, что согласись по возможности помочь мне…

– Юрий Григорьевич, благодарить будете потом, когда результат получим… Я смотрю, со своей ролью родителя Вы справляетесь прекрасно.

– Стараюсь, Ваше Сиятельство.

– Тятенька Юлий Глигольич, Ваше Сиятельство это кто? – спросил молчавший до этого Егорка.

– Егорушка, это Его Сиятельство – это князь. А этот господин – князь Ливен, зовут его Павел Александрович, – пояснил Дубровин.

– Князь, это кто?

Юрий задумался:

– Князь это как принц. Помнишь я тебе читал сказку про принца.

– Не, плинц молодой, а этот сталый.

Ливен со Штольманом брызнули со смеху, а Юрий смутился еще больше:

– Егорушка, ты что, так нельзя. Его Сиятельство совсем не старый.

Князь взял мальчика на руки, тот провел своими пальчиками по его щеке, где не было морщин, и изрек:

– Не, ты не сталый… Ты точно плинц?

– Принц, – подтвердил Ливен.

– Если ты плинц, где у тебя колона?

– Дома, во дворце.

– Павел, у тебя есть корона? – уставился на дядю Яков.

– Ну я же князь, следовательно, княжеская корона у меня есть.

– А почему ты ее не носишь?

– Чтоб не потерялась или не украли.

– А тятенька у тебя кололь? – не унимался мальчик

– Тятенька у меня давно умер, но он тоже был принц.

– Не, так не бывает, ты не плинц.

– В сказках не бывает, а в жизни бывает, – пояснил ребенку Его Сиятельство. – Я самый настоящий принц. Хоть корона у меня дома, но кольцо есть, – он показал Егорке свой дорогой перстень. – Такое бывает только у принцев. Теперь ты мне веришь?

– Велю.

– Ну и славно, – Ливен опустил Егорку на пол.

– Ваше Сиятельство, господин Штольман, мы пойдем, можно?

Ливен понял, что Юрий опасался, как бы Егорка не сказал еще какую-нибудь, по его мнению, глупость, и ему еще больше не стало неловко за него.

– Конечно, Юрий Григорьевич. Я напишу Якову Платоновичу о своем визите к Вашему попечителю.

– Премного благодарен Вам, Ваше Сиятельство.

– А пока возьмите, – князь протянул вынутую из бумажника купюру. – Это Вам для Егорки.

Дубровин покраснел:

– Благодарствую, но мы не бедствуем.

– Молодой человек, у Вас сейчас ребенок. Вы должны думать не о гордости, а о том, как его содержать и содержать достойно, – твердо сказал Ливен. – Чтоб окружающие видели, что он – помещичий сын, а не… голытьба.

– Тятенька Юлий Глигольич, а голытьба это кто? – не дал ответить Юрию Егорка.

– Егорушка, голытьба, это мальчишки босоногие, у которых нет ботинок. А у тебя вон какие ботиночки хорошие, да еще тебе тятенька купит сапожки и пальтецо синее с золотыми пуговками, – погладил Павел Александрович мальчика по голове. – А то вдруг похолодает сильно.

– Я Вам потом отдам, Ваше Сиятельство. Обязательно отдам.

– Будет возможность, отдадите. А нет, так нет. Хорошего Вам дня, господа Дубровины.

Когда за Юрием и Егоркой закрылась дверь, Штольман сказал:

– Анна тоже хочет помочь мальчику с одеждой.

– Кто бы сомневался, – улыбнулся Павел. – Я бы удивился, если бы такая добрая душа как Анна осталась безучастной… Мне, пожалуй, пора. Не могу же все я время сидеть в твоем кабинете. Не то придется просить Трегубова назначить мне жалование.

– Ох, господин подполковник, чтоб Вам одному платить жалование, Трегубову придется все управление без жалования оставить, да и того не хватит… Ведь, как я полагаю, жалование-то у Вас не только подполковничье, – сказал Яков Платонович, имея в виду своеобразную службу Ливена.

– Ты прав, не только… Яков, я со своего жалования купил кое что Анне в подарок… Но не знаю, позволишь ли ты подарить ей это… мне самому, лично… или через тебя… если ты не разрешишь мне увидеть ее…

Яков непонимающе посмотрел на Павла:

– О чем ты?

– Я сейчас спросил твоего разрешения увидеться с Анной и подарить ей подарок. Если ты откажешь, против твоего желания я этого делать не стану. Хоть и обещал ей, что зайду к ней до отъезда… Я не хочу, чтоб ты волновался… если я пойду к ней, когда она одна…

– Что ж, придется отпроситься у Трегубова сходить домой, если ты такой… чересчур деликатный… – Штольман покачал головой. – Павел, что ты сейчас сказал – было лишним.

– Яков, ты – ее муж, и как я уже говорил, я не намерен осложнять Ваши отношения.

– А ты – ее родственник. И не думаю, что своим подарком ты можешь осложнить наши отношения… Если только это не такой подарок, что дарят даме, относительно которой есть… весьма определенные намерения…

Ливен засмеялся:

– Мне кажется, дама, относительно которой у меня были бы определенные намерения, была бы… в недоумении, получив такой подарок. Неужели князь Ливен не мог преподнести что-то… более стоящее…

Павел Александрович достал из саквояжа то, что привез для Анны, и показал племяннику. Яков посмотрел сначала на подарок, затем на Павла:

– Даже я озадачен. От князя Ливена я действительно ожидал большего… Но от Павла… наверное, для Павла такой подарок в самый раз… Но это тебе скажет Анна, когда ты подаришь ей его… Я с тобой не прощаюсь, я, и правда, загляну домой чуть позже. Мы с Анной проводим тебя на вокзал. Хочешь, тебя довезут до дома на нашей пролетке?

– Не стоит, я пройдусь,

========== Часть 24 ==========

Ливен постучал в дверь локтем, поскольку обе его руки были заняты.

– Павел, ты все же пришел? – на лице Анны появилась открытая улыбка, а голубые глаза засияли.

– Я же обещал тебе, девочка моя.

Анна сменила платье и заколола волосы гребнями с опалами, которые он подарил ей. В ушах у нее были серьги, также с опалами. Ему было приятно, что она не пренебрегала его подарками. Значит, и то, с чем он пришел к ней, ее порадует.

– Аня, я принес тебе незабудки, – Павел протянул ей горшочек с голубыми цветами, который купил по дороге, и улыбнулся. – Это чтоб ты меня не забывала.

– Паули, я тебя и так не забуду.

– Наверное, тебе никто не дарил цветов в горшках. А я тут со своим…

– Ну почему же? Ты же видел в гостиной маленькую пальму. Ее как-то принес Яков. Ты проходи, пожалуйста. Ты чего-нибудь хочешь? Чаю или кофе?

– Ничего, благодарю. Мне хватило того кофе, что был утром…

– Так кофе не тот. От лавочника прибегал Ефим, принес новую банку с кофе. С извинениями от Потапова.

Что ж, лавочник не обманул – тут же послал Ефимку к Штольманам. Пока князь Ливен не передумал не подавать на него заявление в полицию.

– Вы выяснили, почему кофе оказался таким?

– Пока нет. Этим сейчас занимается Коробейников. А ты сама что делала?

– Читала «Джейн Эйр», – показала Анна на книгу на диване, – больше, собственно говоря, ничего. Тебя ждала… Мы ведь провели вместе так мало времени, только несколько минут на лавочке…

– Хочешь, еще на лавочке посидим? – предложил Павел, чуть усмехнувшись.

– Я бы с удовольствием посидела, но на улице жарко. Давай лучше в доме. Присаживайся, где тебе удобно.

– Я, пожалуй, постою, насиделся в участке, – Ливен встал у стола, на который Анна поставила горшок с незабудками. – Да, в доме прохладней… Родная моя, к сожалению, сейчас мы не можем видеться часто, и даже несколько минут лучше, чем не видеться долго совсем.

Анна тоже не стала садиться и осталась по другую сторону стола.

– Ты прав. Если бы ты, например, следовал в поезде из Петербурга в Москву, то даже увидеть тебя на вокзале Затонска было бы удачей.

– Согласен с тобой… Аня, я так ранее и не спросил, как вы с Марфой добрались. Ты только написала в телеграмме, что благополучно, и все… Я беспокоился…

– И совершенно зря. В соседнем купе ехал граф Закревский с женой. А еще я снова видела Георга.

– Надеюсь, в этот раз он не был пьян и не навязывался тебе? – c тревогой в голосе спросил Павел.

– Нет, он был абсолютно трезвый. И сказал, почему он так напился. Он ездил в Москву делать предложение своей любимой девушке, а она ему отказала, когда он упомянул, что они будут жить с его родителями в имении в Лифляндии и в Петербурге тоже. Мол, она не такого ожидала. Вот он с расстройства и выпил лишнего. Очень переживал, но отец посоветовал ему снова ехать с предложением руки и сердца. Да и брат барышни написал ему, что она очень расстраивается, что глупо себя повела. В общем, он снова ехал к своей даме сердца свататься… – рассказала Анна о том, что узнала от Георга.

– Что ж, можно только пожелать ему удачи. А насчет того, что жить вместе с бароном и баронессой, та барышня зря расстроилась. Дом у них в имении просторный, молодым выделят несколько комнат. В Петербурге, конечно, квартира не такая большая, но и там молодой паре не придется жить в тесноте. Берге люди добрые, сердечные, невестку обижать не станут. Наверное, и не чаяли, что младший сын при их жизни женится и обзаведется детьми – барону сейчас ближе к семидесяти, баронесса чуть помоложе… Если будет внучка, то бабка с дедом залюбят ее совсем – у них самих и у их старших сыновей одни мальчишки. Старшие сыновья с семьями далеко, видят они их редко, может, пару раз в год только… Думаю, квартиру в столице родители потом оставят Георгу, а братья не будут это оспаривать. Понимают, что они свою жизнь устроили как им хотелось – стали офицерами, женились по своему усмотрению. А Георгу ничего не оставалось, как быть с родителями, – поделился своими знаниями о семье знакомых Ливен.

– Павел, Георг, похоже, неплохой человек.

– Неплохой. Я был тогда неприятно удивлен, что он еле стоял на ногах. Посчитал, что вне родительского дома он решил пуститься, как сказать, во все тяжкие… Теперь, мы знаем, что на это была причина – по крайней мере, в его собственных глазах.

– Он извинился передо мной, хотел пригласить нас с тобой в ресторан поезда… И еще я ему сказала, что Яков – сын Дмитрия Александровича. Он сказал, что он и его родители будут рады видеть нас и в их имении в Лифляндии, если мы поедем к тебе или Александру в гости, и в Петербурге…

– Дмитрий поддерживал с Берге приятельские отношения. Они пригласят вас с Яковом не из любопытства – посмотреть на внебрачного сына князя, а потому что действительно будут рады видеть вас, – пояснил Павел.

– Полковник Дубельт тоже пригласил нас…

– Замечательно.

– Он сказал, что его дочь вышла замуж за офицера, которого ей порекомендовала ее покойная матушка через медиума. Им оказался мой дядя Петр. Представляешь, как бывает.

– Да в жизни еще и не такое может быть…

Анна подумала, что раз уж она упомянула полковника, появился повод рассказать Павлу и про Таню.

– Павел, полковник Дубельт помогал искать дочь нашего помещика, которая пропала в Петербурге… Ее пока так и не нашли… Ты мог бы тоже помочь? У меня кроме как на тебя больше надежды нет, – честно сказала Анна.

– Аня, я помогу, – пообещал Ливен. – Я видел Карелина у Якова в кабинете, знаю всю историю. И считаю, что найти девочку шансы есть.

– Есть? – воодушевилась Анна.

– Да, пока не исчерпаны все возможности, шансы есть. Я сделаю все, что смогу.

– Паули, какой же ты добрый. Как мало таких людей, как ты.

– Ну это ты преувеличиваешь, девочка моя, – скромно ответил Ливен. Но он был рад тому, что Анна была о нем такого мнения. У него стало тепло на сердце.

– Совсем нет, – Анна покачала головой, и серьга с опалом в ее левом ухе перевернулась.

Павел обошел стол и приблизился сбоку, чтоб поправить её. Когда он взялся за подвеску, Анна чуть шевельнулась, и его пальцы скользнули сначала по мочке уха, а затем по шее. По его телу прошла волна, и в тот же момент он услышал: «Павлуша, как же ты добр и внимателен ко мне». Это был голос Лизы, а не Анны. Этого не могло быть. Он, должно быть, совсем потерял рассудок. Он убрал руку и отступил назад, Анна повернулась к нему: «Павел, я сейчас на мгновение видела Лизу, она сказала, как ты был к ней добр и внимателен». Ливен не знал, говорить ли Анне, что он уже услышал это из её собственных уст. Его заминку Анна поняла по-своему: «Паули, я пугаю тебя, да?»

– Нет, Анюшка, не пугаешь, – успокоил ее Павел. – Просто это для меня все ещё непривычно… Давай все же присядем.

Они сели на диван, их разделяла книга, лежавшая посередине.

– Я понимаю, такое принять непросто… Я могу спросить про Лизу?

– Конечно. Я же говорил тебе, что бы можешь спрашивать обо всем, что тебя интересует.

– Лиза считала, что ты добр по отношению к ней. А ее семья? Ты говорил, что ее братья устроили скандал на похоронах. Как ее родители могли допустить подобное?

– Аня, графа и графини Крейц на похоронах не было.

– Как такое возможно? – нахмурившись, посмотрела Анна на Павла.

– Мать Лизы, Эльфрида Альфредовна от трагического известия слегла, была настолько плоха, что не в состоянии была перенести дорогу из своего имения в Лифляндии в поместье Ливенов в Гатчине под Петербургом. Что не удивительно, ведь это была ее вторая утрата, за несколько месяцев до этого скончался ее отец Альфред Францевич. Граф Алексей Феликсович на похороны дочери не поехал в отличии от похорон тестя. На них он ездил, поскольку там оглашалось завещание, и он надеялся, что старик оставил его сыновьям не только поместье в Лифляндии, которое обещал, но и второе – в Эстляндии и деньги. Но старый Ферзен отписал и имение в Вайваре, и деньги сыну любимой внучки. Граф считал, что Лиза вроде как обобрала его сыновей, и они полностью разделяли его мнение.

– Но ведь Лиза была дочерью графа. Как он мог к ней так относиться?

– Она была не нужна ему с самого рождения… как я был не нужен своим родителям… – грустно сказал Павел. – Граф выговаривал жене, зачем она ее родила, одни расходы, только на приданое сколько надо, а у него и сыновьям будет оставить особо нечего. А какие претензии могут быть к жене, если сам ответственен за появление еще одного ребенка? Лиза родилась, когда старшему брату было лет тринадцать-четырнадцать, второй был на год-полтора его моложе. Они уже составляли компанию отцу и на охоте, и на рыбалке, и в других… развлечениях… Страстью к веселому времяпрепровождению оба сына несомненно прошли в отца… Лиза же была в мать – тихая, спокойная, незаметная. А графиня еще и наказывала ей, мол, доченька, никогда не серди батюшку, ни в чем ему не перечь, не беспокой его, не надоедай ему. Лиза и вовсе стала тише воды, ниже травы. Хорошо, что граф не все время проводил в имении – кутил в городе, разъезжал по приятелям, также падким до развлечений. И что дед и бабка со стороны матери изредка брали ее к себе. Иначе бы Лиза была совсем как тень… Она, и будучи замужем, бывала у деда, вместе с Его Сиятельством. Вскоре после свадьбы они ездили в имение в Вайваре, но Дмитрию там стало плохо – думаю, из-за того, что там он встречался с Катенькой, а приехал с женой, пусть лишь номинальной, – предположил он. – И еще раз они были в том имении на похоронах Альфреда Францевича. Остальные раза два-три они гостили в поместье Ферзена в Лифляндии, оно в нескольких часах от родового гнезда Ливенов. Туда приезжала и мать Лизы.

– А как мать Лизы относилась к Саше? Она хотя бы видела его? – спросила Анна о том, о чем давно хотела узнать.

– Конечно, видела. При родах она не присутствовала, ведь Саша появился недели на три раньше срока. Но приехала вместе с отцом в Петербург, как только узнала о его рождении. Они пробыли в столице около двух месяцев, пока Лиза не поправилась настолько, чтоб ехать, как им было сказано, в имение князя… на самом деле в нашу с Лизой усадьбу. Туда, как ты сама понимаешь, мы их пригласить не могли. По весне Лиза провела в особняке Ливенов недели две – надо же было князю Дмитрию Александровичу хоть изредка демонстрировать наличие жены и сына.

– Ты говорил, что слуги в усадьбе не знали, что муж Елизаветы Алексеевны не ты, а Дмитрий Александрович… Когда Лиза поехала в Петербург, разве это могло остаться в тайне?

– Почему же нет? – пожал плечами Ливен. – Няньку Саши из усадьбы не взяли, а кормилица была ему уже не нужна, он отказался от нее.

– Отказался от кормилицы? – переспросила Анна.

– Да, Аня, он уже тогда мог принимать решения, – улыбнулся Павел и сразу стал печальным. – Лиза сама хотела кормить его, но молока у нее не было – из-за послеродовой болезни. Сашу сначала кормила одна женщина в Петербурге, а потом другая в усадьбе. Ему было месяцев пять, когда он внезапно перестал сосать грудь. От голода ревел, но молока кормилицы не хотел ни из груди, ни из бутылочки… Лиза грустно пошутила, что стал большой, чтоб понимать, что молоко чужое, не маменькино, вот и расхотел. А оказалось, кормилица заболела, но внешне тогда это еще не проявилось, но, видимо, вкус молока изменился, и он почувствовал. И все, как отрезало. От молока другой женщины отказывался. Мы уж и так, и эдак, все без толку. Пришлось искать другие варианты кормления маленького князя. И Сашка к нашему удивлению сразу принял смесь из молочной муки Нестле, ей его и кормили. Как видишь, вырос вон какой большой и здоровый… Хотя тогда Эльфрида Альфредовна беспокоилась, что этот новомодный продукт не пойдет на пользу ее внуку. Она с Альфредом Францевичем по приглашению Дмитрия снова приезжала в Петербург и гостила у Ливенов. Альфред Францевич и Эльфрида Альфредовна были очень расположены и к Дмитрию, и ко мне. Сашу они обожали, помогали Лизе с ним, что обоим доставляло огромную радость. Альфред Францевич говорил, что Господь услышал его молитвы – дал ему правнука, теперь и самому можно отправляться к Всевышнему.