Текст книги "Только сердце подскажет (СИ)"

Автор книги: Марина Леманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

– Родители и дед?

– Дед Альфред Францевич. Ее мать была такой же… тихой, как и Лиза. Отец Лизы граф Крейц в столицу не поехал. Он был против этого брака дочери.

– Почему? Потому что не считал Дмитрия Александровича подходящей партией для дочери, так как он был почти на тридцать лет старше ее?

– Нет, если бы это было причиной, я бы уважал его. Но Алексей Феликсович считал, что тесть должен оставить все свое состояние его сыновьям. А для этого брака внучки Альфред Францевич собирался выделить приличное приданое – как никак он выдавал ее замуж за князя. Если бы жених был менее знатен, скорее всего, и придание было бы незначительным… А если бы Лизу выдавали замуж после смерти старика, то на приданое и вовсе почти не нужно было бы тратиться. Отдали бы за первого попавшегося, лишь бы, как говорится, сбыть ее с рук…

– Этого дед Лизы и боялся?

– Да. Лиза очень напоминала ему единственную дочь, и он не хотел ей плохой доли. В его глазах немолодой, но порядочный и добрый князь Ливен был гораздо лучше какого-нибудь проходимца и кутилы. Граф Крейц же был другого мнения, он даже не приехал на свадьбу дочери.

– А мать Лизы?

– Эльфрида Альфредовна на венчании была. Было бы совсем возмутительно, если бы на княжеской свадьбе не присутствовал ни один из родителей невесты, она ведь все же была не из мелкопоместного дворянства, а знатных кровей.

– А именно?

– Дед Лизы – Ферзен. Граф Павел Карлович, обер-егермейстер двора, начальник Императорской охоты – его кузен в какой-то степени родства. Его жена Элеонора Леонардовна – урожденная фон дер Пален.

– А Министр юстиции, обер-камергер, верховный церемониймейстер – ей… – не закончил фразы Штольман.

– Двоюродный племянник.

– Значит, Лиза Палену троюродная племянница?

– Да.

– Ну теперь все ясно, почему старый князь Ливен хотел заполучить Лизу в невестки – не только из-за ее приданого, но еще и родства, как говорят, с сильными мира сего.

– Как ты догадлив.

– В записках Дмитрий Александрович писал, что ходил к Палену просить за меня. То есть он обращался к родственнику своей покойной жены?

– Да, но они были лишь знакомы, не общались.

– Еще Дмитрий Александрович писал, что ходил к нему не раз. Что рассказал, все как есть, почти. И что, вероятно, Пален понял все и без его признания… Думаешь, он дал понять ему, что я его сын… скажем так, не говоря этого прямо?

– Полагаю, так и было. Например, сказал, что ты ему очень дорог. А Константин Иванович догадался, по какой причине. Возможно, подумал, что если бы ты был законным сыном Ливена, то приходился бы его троюродной племяннице пасынком… вроде как не посторонним человеком… Думаю, Пален замолвил за тебя словечко, и когда Дмитрий ходил к другим чиновникам, они к нему уже прислушивались.

– Да, это вполне вероятно… А Саша, значит, в родстве с Паленом.

– Довольно отдаленном. Опять же как и Дмитрий только знаком с ним.

– Но ты сам знаешь Палена хорошо.

– Разумеется, раз мы оба при дворе.

– Как думаешь. Он говорил кому-нибудь, что князь Ливен – отец Штольмана?

– Зачем? Для того, чтоб определенные чины проявили свою благосклонность к некому полицейскому, в этом не было никакой необходимости. Кто он был для просителя сын, племянник, брат, сват – им было все равно… Это мне не все равно. Я очень рад, что у Дмитрия был хоть один кровный сын.

Тут у Якова Платоновича появился новый вопрос. Но перед тем, как отважиться задать его, он налил себе рюмку коньяка.

– Павел, а ты никогда не думал… ты только не сердись… не думал, что Дмитрий Александрович мог быть и твоим отцом?

– Дмитрий? Моим отцом? – рассмеялся Павел. – Ты имеешь в виду, что Дмитрий по молодости согрешил с кем-то, а его родители выдали его незаконного ребенка за своего? А после он взял меня к себе, потому что он – мой настоящий отец, и родители меня не любили?

– Да…

– А про своего второго внебрачного сына, то есть тебя, Дмитрий потом уже и заикнуться не посмел?

– Ну если ты сформулировал это так, то да…

– Яков, у нас с Дмитрием были очень близкие отношения, если б я был его сыном, он сказал бы мне об этом, когда я стал достаточно взрослым, чтобы понимать подобные вещи. Ну или хотя бы перед смертью, как сказал про тебя… непременно сказал… И если б Дмитрий оказался моим отцом, я был бы счастлив, даже не просто счастлив, а безмерно счастлив… И испытал хоть какое-то… уважение и, возможно, благодарность по отношению к Александру Николаевичу и Ольге Григорьевне за то, что они согласились быть родителями незаконному сыну Дмитрия, пусть даже только формально… Но такое благородство не в их характерах, поэтому подобную ситуацию я полностью исключаю… К сожалению, я сын своих родителей, совершенно нежеланный, ненужный и нелюбимый последыш. Зачатый спустя почти пятнадцать лет после предыдущего ребенка. В Великий пост. Когда князю под руку, точнее под другое место подвернулась жена… Так что я результат… похоти и небрежности Его Сиятельства…

– Павел, а ты… пошляк.

– Да, я бываю таким. Но не в этот раз. Не в отношении того, что сказал. Это не пошлость, это факт. Скажи мне, почему когда кто-то говорит нелицеприятную правду, люди склонны именовать это пошлостью? Я родился в Петербурге, за две с половиной недели до Рождества. Князь в это время развлекался со своими любовницами и пьянствовал, впрочем, как всегда… Нет, когда княгиня рожала, он был дома, но как только ему сказали, что у него родился сын и что с супругой все в порядке, он тут же продолжил свои гулянки… Мать несмотря на свой возраст, а ей было чуть за сорок, родила меня очень легко, быстро поправилась после родов. В детскую ко мне не заходила, даже не спрашивала, как я. Беспокоилась только о том, чтоб не пропустить никакие из предстоящих Рождественских балов, и что бальные платья, которые сшили по тем меркам, что были у нее до беременности мной, пришлось перешивать… Молитву надо мной в день моего появления на свет прочитал батюшка, которого привел Дмитрий. Родители даже не озаботились тем, что меня нужно было покрестить, Дмитрий напомнил им об этом через несколько дней. Александр Николаевич ответил, что если его это так беспокоит, то пусть сам крестинами и займется… Как меня назовут, родителям было все равно. Выбор имен был довольно большой, даже из тех, что были у Ливенов в роду, например, Александр и Николай, так что я мог быть и Александр Александрович и Николай Александрович… Но Дмитрий предложил назвать маленького брата Павлом, так как паулус на латыни и значит маленький, да и к тому же, он самый младший сын, кроме того у Ливенов это имя в роду тоже было. Его Сиятельство махнул рукой – Павел так Павел, а раз Дмитрий выбрал ребенку имя, то и будет его крестным, меньше мороки…

– Дмитрий выбрал тебе имя и стал твоим крестным? – удивился Яков. – Ты не говорил, что он был твоим крестным… Ты только говорил, что ты – крестный Саши…

– Ну а как иначе? Хоть не официальный отец своему сыну, так крестный… Это я предложил назвать его Сашей, а Дмитрий поддержал. И Лизе это имя очень нравилось. Но Александр, естественно, не в честь нашего с Дмитрием отца. Его Сиятельство Сашей никто не называл. Мать называла его Александр Николаевич или князь… Так что именно форма имени Саша для нас с Дмитрием никак не связана с нашим отцом, как и Алексаша – как Дмитрий тоже иногда называл Сашку. И даже просто Александр. Только Александр Николаевич. А Саша – Александр Дмитриевич, хотя, конечно, на самом деле – Александр Павлович…

– Понимаю…

– Дмитрий был самым близким человеком в моей жизни – не только братом, а, можно сказать, родителем, а крестный – это в дополнение ко всему… Мне нравится имя, которое он выбрал для меня…

– А мое… не хуже других по крайней мере…

– Думаю, если б Дмитрий выбирал для тебя имя и по святцам выпадало бы несколько, он предпочел бы, наверное, опять же Александр, Николай или другое имя, которое было у Ливенов. Но он тогда даже не знал, что сын, который родился у Кати, от него… Мне кажется, Катенька очень хотела, чтоб тебя звали Дмитрием, но даже если такое имя и было в святцах, она бы не отважилась попросить об этом Штольмана. Ему с лихвой хватило и самого факта, что ребенок был от любовника, без того, чтоб он еще и носил его имя…

– Да, ты прав… Это было бы уже совсем… вопиющим… И Штольман, возможно, был бы тогда еще злее… Лучше уж имя, которое не действовало бы ему на нервы каждый раз, когда он его произносил… Но не думаю, что это он назвал меня Яковом.

– Тоже не думаю… Думаю, ему было все равно… как и моему отцу… с той разницей, что Штольман был тебе приемным отцом, а Александр Николаевич мне родным…

– Я нашел нескольких Якобов среди Ливенов. И ты говорил, что это имя было и у Ридигеров, возможно, поэтому моя мать и выбрала его для меня из тех, что были для крещения в те дни…

– Вполне вероятно.

– Знаешь, я обнаружил, что среди предков был Якоб Дитмар Михаэль Фридрих, он был сыном Дитриха Фридолина Якоба, так что почти что Яков Дмитриевич, – улыбнулся Яков.

– Это интересно. К сожалению, полных имен всех предков из фамильного древа Ливенов я не помню…

– А не знаешь, за что этот Якоб Дитмар получил титул графа?

– Ну тогда Остзейские земли были под властью Шведской короны, так что, думаю, за службу на благо королевства… Историю семьи я знаю не так глубоко, как следовало бы…

– А за что вашему предку был пожалован княжеский титул? Это-то не такие уж далекие времена…

– Нашему предку, – поправил племянника князь Ливен. – За свою преданность короне – на этот раз Российской Империи, естественно. В то время ходили упорные слухи, что Остзейское дворянство могло быть лишено своих привилегий, что, разумеется, вызвало недовольство некоторых его представителей. Ливен был среди тех, благодаря кому это не переросло в неповиновение или хуже того, в попытку вооруженного сопротивления… Ливену был пожалован титул князя и земли, конечно, с сохранением тех, что уже имелись. Подробностей, к своему стыду, я не знаю…

– Я хотел спросить тебя еще кое е чем. Все Ливены записаны в родословной с немецкими вариантами имен. У четырех из пяти братьев имена, которые есть как в русском, так и в немецком языках, только у Дмитрия имя записано по-латыни, поскольку немецкого варианта нет. Странно, что Остзейский князь выбрал для старшего сына такое имя, ведь, скорее всего, были и другие…

– Я подозреваю, что он сделал это назло жене, которая была лютеранкой. А почему, возможно, Дмитрий – я освежил в памяти родословную Ридигеров, посмотрел в Петербурге записи. Младший брат отца Ольги Григорьевны Дитмар принял православие и стал Дмитрием Яковлевичем, его отец – Якоб Вильгельм и есть наш общий с тобой предок. Этот Дмитрий женился на русской барышне по имени Александра, у них родился Владимир – отец твоей матушки Кати.

– А на ком женился Владимир?

– Этого я с точностью сказать не могу, в нашем фамильном древе эта запись неразборчивая, можно только догадываться. Возможно, кто-то так небрежно записал, поскольку это была боковая линия, и прямому потомку графа это казалось уже неважным. А, может, у человека был просто ужасный почерк. Я бы предположил, что имя его жены было Аделина, а фамилия – Ольденбург.

– Ольденбург?! – Яков был изумлен. – Ольденбурги – это же… родственники Романовых…

– Яков, далеко не все Ольденбурги – родственники Императорской семьи, – уточнил князь Ливен. – Даже если считать, что я разобрал девичью фамилию твоей бабки правильно, она, вероятно, происходила из одной из младших ветвей, иначе, скорее всего, о Кате после смерти родителей позаботились бы более знатные родственники, чем те, у которых она жила, когда встретилась с Дмитрием. Да и отец в этом случае не был бы так категорично настроен против брака Дмитрия с Катей, даже если бы у нее было небольшое приданое.

– Если только ее мать не вышла замуж без благословения родителей, и те… не вычеркнули ее из своей жизни, а вслед за ними и близкие родственники…

– Что ж, и такое возможно… Но, как я тебе сказал, насчет фамилии матери Кати я ручаться не могу. Она могла быть, например, и Альтенбург… Про мать Кати я точно знаю только то, что она была немкой и в детстве читала дочери сказки на немецком. Да и сама Катя больше говорила на немецком, чем на русском…

– Да, матушка говорила по-немецки и со мной, в отличии от отца…

– Наша мать тоже больше на немецком. Отец – и на немецком, и на русском. На русском ругался очень… выразительно…

– Значит, считаешь, он выбрал имя Дмитрий, чтоб досадить жене?

– Думаю, что да. Изо всех возможных взял имя родственника жены, которого она не особо жаловала.

– По какой причине?

– Так по причине принятия Православия и женитьбы на русской. До этого-то в Ридигерах в основном текла немецкая кровь, смешанная со скандинавской. К примеру, ее бабка Ингеборга, жена Якоба Вильгельма была шведкой. А отец выглядел как истинный норд, был красивым мужчиной, Гришка был похож на деда, только у него более изысканные черты лица. Кстати, Ее Сиятельство настояла, чтоб второго сына назвали в честь ее отца. Александр Николаевич согласился на Григория, это имя было в святцах. Но только отец Ольги Григорьевны носил имя Грегор Эрик, а в семье его называли только Эрик. И своего сына она звала исключительно Эрик. Григорием, точнее Гришкой его называли отец и Дмитрий, ну и потом я – за глаза, конечно. В свете он, кстати, был более известен как Эрик Ливен, хотя обращались к нему, конечно, Григорий Александрович. И уж на то пошло, имя Эрик подходило к его нордической внешности гораздо больше, чем Григорий… Евгений с Михаилом тоже больше похожи на Ридигеров, только мы с Дмитрием пошли в Ливенов.

Если брать во внимание только четыре поколения до тебя, до прадедов – со стороны Ридигеров нашего общего предка графа Якоба Вильгельма и Ливенов – Леопольда Пауля Вильгельма, то получается, что у Дмитрия восьмая часть шведской крови, а у Кати одна восьмая шведской и четверь русской, следовательно, у тебя одна восьмая шведской и одна восьмая русской, остальная – немецкая. Хотя это очень условно, так как в предыдущих поколениях у Ливенов были те же шведы. Но со стороны Ливенов немецкой крови в тебе все же больше. Ридигеры в отличии от Ливенов жили в Эстляндии, так что у них больше предков с Севера.

– А кто из Ливенов первым принял православие?

– Николас, мой дед, твой прадед. Он стал Николаем Павловичем. Он, будучи офицером, посчитал, что переход из Лютеранства в Православие поможет ему сделать военную карьеру.

– И как, это действительно ему помогло? До какого чина он дослужился?

– Не до того, до которого хотел бы, только до премьер-майора. Он принимал участие в Русско-Турецкой войне, был там серьезно ранен, и ему пришлось выйти в отставку. Он сразу же женился. Первый их сын умер во младенчестве, потом родился Александр, наш отец, и еще через несколько лет Яков.

– После смерти Якова Александр Николаевич стал единственным наследником. Мне кажется, что он и женился, точнее его женили именно потому, что Яков умер… Неверное, родители очень боялись, что и с ним что-то случится, и тогда не останется наследников…

– Думаю, ты прав насчет отцовой женитьбы – чтоб не остаться без продолжения рода. Этот брак организовали Николай Павлович и брат матери граф Ридигер. Поскольку их отец к тому времени уже умер, это была обязанность Теодора выгодно выдать сестру замуж. Князь Александр Ливен, единственный наследник большого состояния и нескольких имений, куда уж лучше партия.

– А то, что князь Ливен был православным – это для графа не имело значения?

– Что касается вероисповедания, то для графа в сравнении с титулом и наследством жениха это было делом второстепенным. Был бы Ливен бедным бароном, возможно, и не подошел бы… Да, было бы гораздо лучше, если бы не подошел… Этот брак был ошибкой, никто в этой семье счастлив не был, ни сам Ливен, ни его жена, ни один из сыновей… Глава семьи – деспот и самодур, которому эта семья была нужна разве что для домашней тирании, кроме того гуляка, пьяница и бабник… Властность у него от отца, Николая Павловича, а остальное – даже не знаю. Николай Павлович был человеком серьезным, уравновешенным, любил семью. Его супруга была доброй, приятной, образованной женщиной, прекрасно играла на рояле. Думаю, любовь и способности к музыке у меня от нее.

– А Александр Николаевич играл?

– Играл, на нервах – бесподобно, гораздо лучше, чем на рояле. У него всегда был дурной характер – вздорный, взбалмошный, вспыльчивый… При отце он еще как-то сдерживался, а когда тот умер, совсем перестал. Наверное, власть и деньги ударили в голову. Дмитрий говорил, что отец и так был сумасбродным и раздражительным, а когда после смерти деда они переехали в имение возле Зегевольда, стал еще хуже… Скажу честно, никому не пожелал бы такого отца. Тебе повезло, что он о тебе не знал, иначе бы он и над тобой измывался… А для его жены ты был бы… пустым местом… Если конечно, она бы вообще опустилась до того, чтоб считать незаконного отпрыска своего сына внуком… Княгине дети, рожденные в этом договорном браке без любви, были, насколько я понимаю, не особо нужны. Любила одного сына из пяти, похожего на ее отца, к трем другим была равнодушна, а обо мне даже не хотела вспоминать. А когда я все же попадался ей на глаза, раз в несколько месяцев, а то и лет, еле выносила мое присутствие…

Штольман подумал о том, что говорил Юрий Дубровин про своего брата Егорушку. Что он получился ладненький, хорошенький и умненький, хоть и от пьяницы и, возможно, в результате насилия… и его мать Дуняшка его не любила, а только терпела… Павел получился ладненький, хорошенький и умненький, хоть и от пьяницы и… возможно, в результате насилия… И Ее Сиятельство Ольга Григорьевна его не любила да и терпеть его присутствие тоже не желала…

– А ты не думал, что у твоей матери могла быть… причина такого отношения к тебе?

– Ты о том, что муж поимел ее… как дворовую девку… без согласия, а после этого она понесла? А как же, думал, конечно, и не раз, – скривился Ливен.

– Павел! Ну не в таких же выражениях!

– Почему не в таких? Мне кажется, она сама примерно так то событие и воспринимала… Каждый раз когда меня видела, вспоминала пьяного мужа, который ее… Может, я в ее понимании и сыном-то не был, а лишь ублюдком от насильника… А такого стоит держать подальше от себя, а лучше и вовсе не думать о том, что он есть…

– Павел!!

– Ну что Павел?! Могу я раз в жизни сказать то, что на самом деле думаю?! Без всяких там эвфемизмов… как есть…

Яков вздохнул:

– Можешь, конечно…

– Так вот, возможно, в силу своего возраста она не обратила внимания, что затяжелела… и избавляться от плода было уже поздно… Или же пыталась, но не получилось… И я родился несмотря на то, что она не хотела этого… поэтому и видеть меня не могла…

– Павел, о чем ты говоришь?! Пытаться избавиться от беременности – это уголовное преступление, – заметил следователь Штольман.

– Да неужели? – с притворным недоумением посмотрел на племянника Ливен. – А сколько баб, да не только баб, но и дам из благородных семейств решаются сделать это, когда ребенок не нужен? Сотни, тысячи… Кто как – кто зелья пьет, как полагаю, моя мать… кто как мадам Нежинская…

– А что Нежинская?

– Ты знаешь, что у нее не может быть детей?

– Она говорила. Подробностей не знаю. Полагаю, из-за ее… бурной личной жизни.

– Так я тебе расскажу. Причина – способ избавления от нежелательных последствий ее разнузданного поведения. Осторожней нужно быть… во время и думать после… У нее был женатый любовник, который в обмен на плотские услуги оказывал ей протекцию, так как имел хорошие связи. Она от него забеременела, ублюдок был не нужен ни женатому ловеласу, ни ей самой. И она избавилась от плода тем способом, который, как ты говоришь, квалифицируется как преступление… Лекаря иначе как мясником и назвать было нельзя. Она об этом знала, по слухам, которые ходили среди дамочек ее круга, и все равно пошла к нему. Итог – после этого ей уже точно не нужно было более думать о подобных последствиях своих постельных интриг, их просто не могло быть.

– Ты знаешь это наверняка? Или это сплетни?

– Ты спрашиваешь по той причине, что не доверял ей… что бы она не говорила?

– Да, я ей не доверял… Возможно, я и был с ней полнейшим идиотом, но только не относительно… последствий…

– Ну радует, что хоть об этом думал… в отличии от всего остального… Этой лживой твари ни в чем нельзя верить… О том случае я знаю достоверно, узнал в рамках своей служебной деятельности. И это не было тайной за семью печатями. Мне известно про трех фрейлин, что обращались к тому извергу. Одна из них чуть не умерла от потери крови. Нежинская еще легко отделалась, навсегда оставшись бездетной… Другая бы волосы на себе рвала, а мадам Нежинская наоборот посчитала это… удачей, ведь это дало ей карт-бланш… в использовании одного из ее излюбленных методов достижения своих целей… Я не испытываю к ней никакого сочувствия. Она не жертва принуждения или обмана, мол, наобещал златые горы… Она прекрасно знала, на что шла, и чем это могло закончиться, и сама сделала свой выбор…

– Если это было в рамках твоей служебной деятельности, то это каким-то образом затрагивало царскую семью? Ее любовник был… членом царской семьи? Высоко же она… метила…

– Нет, вот как раз член Императорской фамилии, на которого она тогда навострила свои загребущие лапки с коготками, послал ее… в далекие дали. Был наслышан о ней слишком много, чтоб заинтересоваться такой профурсеткой. У него в любовницах дамы приличные… А тот ее… благодетель был очень дружен кое с кем из Императорской семьи, чтоб замолвить словечко… Нежинская попала в поле зрения из-за того доктора, что покалечил фрейлин. Вот та, что чуть не умерла, и была любовницей одного сластолюбца, состоящего в родстве с семьей Императора. Лишний скандал, если бы до этого дошло, вокруг родственника монарха, пусть и не такого близкого, был бы совершенно неуместен… Знаешь ли, защита Императорской фамилии – это не только ехать в конвое, а и многое другое, в том числе, иногда и не самое… лицеприятное…

– А когда это было?

– Задолго до тебя. В восемьдесят первом.

– То есть когда Цесаревич взошел на престол?

– Как быстро ты соображаешь. Да и когда Великая княгиня Мария Федоровна стала Императрицей. А при таком положении и фрейлины должны быть соответствующие. Тогда была настоящая борьба, да что там война за место подле Ее Императорского Величества. Нежинская свое место отвоевала. Но с того времени детей она иметь не может.

– С того времени? А что, у нее есть ребенок, которого она… отдала на воспитание – от какой-то связи в молодости, еще до того, как с ней произошло то, о чем ты рассказал? – поинтересовался Штольман.

– Нет, детей у нее нет. Она не из тех женщин, кто отличается чадолюбием… да и вообще, уж извини, ложится в постель с мужчиной из-за светлых чувств, чтоб потом хотеть оставить ребенка от него, если так случится. Она эгоистка до мозга костей, таким дети не нужны. Думаю, если она беременела до того случая, то, возможно, пила какие-то зелья, чтоб скинуть, и все получалось, а здесь не вышло…

Что касается моей матери, не исключаю, она тоже принимала какие-то снадобья, чтоб вытравить плод, но ничего не произошло… К мяснику как Нежинская она обратиться не решилась, не из-за возможного преследования, а из-за опасений, что ее здоровье могло быть разрушено. Пришлось рожать. Но она ведь не баба, которая рожала в поле или в канаве, тем более одна, и с новорожденным могло случиться все что угодно… а в доме, в княжеской постели, при враче… Ну и не осталось у нее никакого другого варианта, как внушить себе, что пятого сына у нее нет и не было…

– Ох, Павел, Павел, – Яков покачал головой.

– Знаешь, какой бы сволочью отец не был, он хотя бы сам факт моего существования не отрицал… Возможно, потому что я был подтверждением того, что в сорок пять лет он, несмотря на свое пьянство, еще был огого какой жеребец, раз зачал ребенка… Да, не любил меня, не хотел, чтоб я рос подле него, но и не притворялся, что меня вообще нет… как мать… Платил за мое воспитание и образование, оставил какое-никакое имение… то есть хоть какие-то свои родительские обязанности выполнил… в отличии от матери…

Возможно, Павел и был прав. Штольман снова подумал про Дубровиных, про помещика, который бахвалился, что с первого раза сделал девке ребенка. Но в отличии от него князь Ливен своим поступком не хвастался и ненужного сына совсем уж из своей жизни не выбросил…

========== Часть 15 ==========

Павел продолжил рассказ о себе:

– Дмитрий узнал, что мать была на сносях, когда приехал поздней осенью в Петербург из одного из отцовских имений, и понял, что своей беременности она была не рада, как и отец еще одному ребенку. Он надеялся, что когда маленький родится, отношение к нему изменится. Но этого не произошло. Где-то месяца через полтора-два младенца увезли в удаленное поместье в Лифляндии. Он потом спрашивал у отца, что с маленьким братом, а тот только отмахивался, мол, что с ним сделается.

Второй раз он увидел меня, когда мне было где-то год и девять. Сказал, что был ошеломлен, как я был похож на него – в отличие от трех младших братьев. Сказал отцу, что мальчик внешностью пошел в Ливенов, смышленый, не уродец или блаженный и даже не байстрюк, чтоб жить в отдаленном имении на попечении дворни. Что, может, Его Сиятельство все же заберет его к себе. Александр Николаевич ответил, что в свое время он натерпелся от рева и гама его самого, а также Гришки, Евгешки и Мишки, не хватало еще, чтоб через пятнадцать лет последыш лишил его спокойной жизни. Тогда Дмитрий и решил, что будет по возможности навещать меня сам.

– То есть более полутора лет он тебя не видел, даже не знал, что с тобой?

– Да, так. Но он хотя бы знал про меня… в отличии от других братьев… Евгений и Михаил узнали обо мне, когда закончили пансион, и отец купил два имения по соседству, куда их и спровадил. Им было соответственно где-то девятнадцать и восемнадцать. Сказал, что из-за последыша их доля в наследстве уменьшилась, и что, скорее всего, им достанутся только эти поместья. Братья не могли понять, что за последыш, ведь последышем был Миша. Оказалось, что пока они были в пансионе, где оставались даже на каникулы, родился еще один брат. К тому времени мне уже было года три-четыре. А Гришка узнал обо мне, когда вернулся домой после учебы в Германии, и то далеко не сразу.

– Павел, мне нужно выпить, – Яков снова наполнил рюмку. – В голове не укладывается. Братья не знали о твоем существовании три-четыре года?! Как такое возможно?!

– Евгений и Михаил были рады уехать в пансион, чтоб быть подальше от отца-садиста, который бил их и с поводом, и без. На первые каникулы ехать домой отказались, а потом их и не предлагали забирать. С двумя другими братьями не знались даже по переписке. Дмитрий говорил, что поначалу писал им, а они ему так и не ответили. С Гришкой у Дмитрия не сложились отношения с самого детства, видимо, Гришка завидовал ему, что сам не был старшим сыном, которому достанется большая часть отцовского наследства, а Дмитрий был недоволен тем, что Гришке все позволялось, в то время как ему приходилось жить по указке отца, который был с ним очень строг. Живя в Германии, Гришка кроме матери не писал никому. Ни мать, ни отец не сочли нужным сообщить сыновьям, что в семье появился еще один ребенок…

– Ну и дела… И что было, когда узнали про тебя?

– Ничего. Ну есть где-то еще один брат, и ладно.

– Даже увидеть не хотели?

– Насколько я знаю, нет. Никто мне не был рад. Кроме Дмитрия. Ни родители, ни остальные трое братьев.

– Что за семейка! Оба родителя живы, четверо братьев, и ребенок кроме одного из них никому не нужен…

– Добро пожаловать в благородное семейство князей Ливенов! – с сарказмом сказал Павел.

– Ты – один из них…

– Да, я – один из них. И ты теперь тоже.

– Понятно, почему ты любил Дмитрия так сильно. По сути он один у тебя и был… Да и ты у него…

– Я могу понять братьев… и меня это не трогает…

– Не трогает?

– Ну скажем так, не особо… А вот мать… Яков, я никогда не говорил Дмитрию, как мне иногда было больно… Мать я видел еще меньше, чем отца. Отец хоть время от времени приезжал в мое имение по делам, а она нет, ей там делать было нечего. Я думаю, что впервые я увидел ее в Петербурге – в первую зиму, когда Дмитрий забрал меня к себе. Он тогда пошел к родителям, точнее к отцу, и взял меня с собой.

– Что значит в Петербурге?! Ты стал жить с братом, когда тебе было семь. Ты что же до того времени матери вообще не видел?! – обомлел Яков Платонович.

– Не знаю… скорее всего, нет… Я помню себя где-то с трех с половиной лет. Отца в своем раннем детстве помню, а ее нет. Еще помню бабку Анну, она была в имении раза три, когда мне было где-то четыре-пять. Она была доброй, привозила мне игрушки и сладости – как и Дмитрий, играла что-то на рояле, что-то красивое, но не сложное – пальцы уже были не те. Называла меня Павлушенькой, солнышком и золотком, – на лице Павла появилась теплая улыбка. – Она была очень-очень старенькой. Вероятно, дорога ей давалась крайне тяжело…

– А она не могла забрать тебя к себе?

– Полагаю, что нет. Думаю, потому что была очень преклонных лет и боялась, что ей уже недолго осталось, и если она возьмет меня к себе и умрет, то для меня это будет потрясением. И еще предполагаю, что отец бы, наверное, не позволил ей это сделать, мол, сын мой, как хочу, так сам с ним и поступаю, и это не Вашего ума дело, матушка…

– Значит, из родственников детстве ты видел Дмитрия, отца и пару раз бабку. Но не мать.

– Нет, не мать. Когда Дмитрий привел меня к ней в тот первый раз, я увидел совершенно незнакомую мне даму. Я помню, что она как-то… скривилась что ли: «Так и знала, еще один Ливен… весь в него». Маленький же я был почти копией Дмитрия, то есть похож на отца, только с отрочества стал приобретать черты Ридигеров. Но Ольге Григорьевне тогда это было уже все равно. Я для нее я так и остался «еще один Ливен». Не сын, а еще один Ливен…

– Еще один Ливен, – повторил Яков. – Не сын…

– Да. Дмитрий, видимо, надеялся, что мать со временем примет меня, так как иногда брал меня с собой. Он уходил к отцу в кабинет, а я, бывало, оставался с ней – Ее Сиятельством княгиней Ольгой Григорьевной… Мне кажется, мое присутствие она еле выносила… Она ни разу не сказала мне теплого слова, не обняла, не приласкала… словно я был ей совершенно чужой… Поэтому я и думаю, что она, собственно говоря, и своим сыном меня не считала. Хотя никогда этого мне не говорила. Но это и без слов было понятно… Думаю, она была не рада, что Дмитрий забрал меня из того небольшого имения… и ей приходилось встречаться со мной… Но мое счастье, что я родился мальчиком, и Дмитрий потом воспитал меня. А родись девочка? Так бы и росла сиротинушкой в том поместьи, и вспомнили о ней только тогда, когда нужно было выдать бедняжку замуж за того, кто был полезен князьям Ливенам. И не было бы у нее никакой своей жизни… У меня, слава Богу, своя собственная жизнь – служба, которая для меня значит очень много… да и вообще… Князь, офицер, светский волокита – некоторые такой жизни могут позавидовать, – попытался сменить хмурое выражение лица на ухмылку Ливен.