Текст книги "Только сердце подскажет (СИ)"

Автор книги: Марина Леманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

– Да, просил. Сказал, что Вам очень нужно к родственникам съездить – только туда и обратно, что я уже и билет Вам купил… без Вашего на то позволения. Так как сейчас это, пожалуй, единственный шанс, поскольку вскоре предстоит несколько поездок, и тогда Вы отлучаться по своим делам точно не сможете…

– И что он?

– Сказал, что раз так, то не будет против. Но в четверг утром Вы обязаны быть в Петербурге.

В дверь дома постучали, Демьян вернулся с конвертом:

– От Варфоломеева. Думаю, там то же самое, что я сказал Вам, Ваше Сиятельство.

Ливен прочитал записку от полковника, в ней говорилось, что до утра четверга он может располагать временем на свое усмотрение. Это давало ему карт бланш. И все же ему было… как-то неловко… Он никогда не пренебрегал служебными обязанностями из-за личных дел… – Демьян, это… сильно заметно… для окружающих? Что со мной… не все в порядке?

– Для окружающих пожалуй что нет… пока… Извините, Ваше Сиятельство, но выпиваете Вы и не только по причине… душевного расстройства… но и, можно сказать, без причины… Но Варфоломеев – человек проницательный… и знает Вас хорошо, чтоб видеть, что… с Вами что-то происходит… и понимать, что на пустом месте с Вами такого быть не может, что на это должна быть веская причина… Ваше Сиятельство, Вам необходимо поехать и все уладить…

– Ты совершенно прав. Необходимо. И чем скорее, тем лучше… Ты что же действительно билет купил?

– Купил, а то вдруг бы на сегодня билетов не было… Только я не все купе в первом классе откупил, а одно место. Я ведь на свои деньги покупал, раз не был уверен, что Варфоломеев Вас отпустит…

– На свои?

– Ну не мог же на Ваши, без Вашего ведома. Конечно, на свои.

– Я отдам тебе… сейчас же и отдам… Где мой бумажник? Я его случаем не потерял вчера?

– Нет, до этого еще… не дошло…

Ливен не знал, что и сказать… не дошло до этого… Но может дойти… если он не поедет… и не расставит все точки над i…

– А поезд когда? – наконец прервал он неловкую паузу.

– Через два часа с небольшим. Так что время есть и ванну помочь Вам принять, и побрить Вас, и приодеть… Не в таком же виде к родственникам ехать…

«Да уж, не в таком… когда начал пить еще с вечера…»

Когда после бритья и ванны камердинер помогал ему надеть лучший дорожный костюм, он спросил:

– Демьян, ты знаешь, что со мной?

– Знаю.

– И что же?

– Это Вы сами для себя должны уяснить, Ваше Сиятельство. Сами в себе разобраться. Тут Вам никто не помощник. Только сердце Ваше может Вам подсказать…

Несколько часов Ливен просидел в ресторане поезда и пил там только чай. Ему нужно было подумать… подумать на трезвую голову… Он должен был до конца быть откровенен с самим собой. Чтоб решить, что делать дальше… Образ Анны постоянно стоял у него перед глазами. Анны, которая улыбалась, смеялась, была насупленной, сердилась, волновалась… волновалась за него… и за которую волновался он сам… Он помнил, как у него разрывалось сердце от боли за нее, когда, испуганную до полусмерти от кошмарного сна, он обнимал ее, обнимал как дочь, которой у него никогда не было… Как болело его сердце и как успокаивалось от ее ласки, когда она гладила его по голове… как мать, которой у него по сути тоже никогда не было… Он помнил тепло ее руки, которую он столько раз держал в своей… Ее смущение, когда он впервые поцеловал ей ладонь… и принятие ей этого его проявления нежности позже… Ласка и нежность – это все, что он принимал от нее и давал ей сам… что мог дать… Кроме этого он не только не мог дать Анне ничего, но и не имел желания… а права тем более… Только теплота руки и поцелуй ладони было его… и было ему нужно… и было возможно… Все остальное принадлежало Якову… Сводящие с ума поцелуи и объятья, слияние тел в нежном и чувственном танце любви и разделенный с женщиной, посланной небесами, момент неземного блаженства, который может дать жизнь маленькому ангелу, и когда ты понимаешь, что вот он рай на земле… Все это было только Якова… Якова и Анны… Как когда-то было его и Лизы… И как уже не будет никогда… потому что этому не суждено быть…

Придя в купе, Павел сел на свое место и не заметил, как заснул. Ему приснилась Лиза. В свой последний день. Она отошла к вечеру, а утром того дня попросила его принести Сашеньку. Он держал Сашку на руках, а тот пытался у него вырваться, тянул к матушке руки, улыбался и лепетал: «Мама! Мама!»

– Павлуша, держи его крепче, – сказала Лиза и взяла ручку сына в свою. А затем погладила его по светлым кудрявым волосикам: – Скоро ты останешься без мамы, сыночек. Хорошо, что хоть у тебя будут два батюшки. Я люблю тебя, Сашенька.

Затем закашлялась и сделала жест, чтоб он унес Сашу, не хотела, чтоб он видел, как она вытирает кровь. Вернувшись, он снова сел на кровать жены, взял ее руку в свою. Рука у Лизы была изящная, маленькая, почти детская. Он стал ласкать ее, нежно перебирать пальцы, затем поцеловал каждый и ладонь. Лиза улыбнулась и погладила его по волосам – в последний раз за их семейную жизнь: «Павлуша, как же ты добр ко мне. Ты и Сашенька – самое лучшее, что было у меня в жизни. С тобой я узнала, что такое любовь». Затем он снова целовал ладонь Лизы… А потом целовал… другие руки, не такие маленькие и изящные, но тоже дорогие ему… Снова чувствовал ласку от прикосновения к его волосам нежных пальцев… и слышал голос, который с интонацией Лизы обращался к нему: «Павел, Павлуша…»

Проснувшись от резкого торможения поезда, первое, о чем он подумал было то, что он не признался тогда Анне, что так делала Лиза – гладила его по голове. Поведал лишь о том, что за почти двадцать лет никто не проявлял по отношению к нему нежности, так как хотел утешить, а не желал его как мужчину… Не обмолвился об этом и пару дней спустя, когда, узнав про видение Анны о шантаже Лизы Гришкой и подумав о возможной причастности Дмитрия к смерти брата, попросил Анну о той невинной ласке, которая могла уменьшить боль, разрывавшую ему сердце. Сказал ей о том, что так делал Дмитрий, когда он был маленьким. Сказал, так как в тот раз ему казалось, что именно его любимый брат утешал его… А про Лизу он умолчал, наверное, чтоб Анна не подумала, что он как мужчина молил ее о ласке… которая была бы прелюдией к другим ласкам, что бывают между мужем и женой или любовниками… Допустить то, чтоб Анна восприняла его просьбу в таком ракурсе, он не мог… тем более, что кроме тех прикосновений, о которых он просил ее, ему на самом деле не были нужны другие… те, которых он хотел с Лизой…

Впервые Лиза погладила его по волосам, когда уже был Саша. Она гладила по голове их сына, которого держала на руках, а потом провела рукой по его волосам: «Павлуша, как я счастлива с тобой. Как я люблю тебя и Сашеньку. Как благодарна тебе за сына». В этом жесте было столько нежности, что у него появились слезы. Он обнял Лизу, сидевшую вместе с ним на диване, прикоснулся губами к ее щеке, шее, плечу, с которого чуть приспустил платье. Ему хотелось зайти дальше, но к груди жены прижимался Саша, сын теребил ее локон и смотрел на него своими зелено-голубыми глазами.

– Ваше Сиятельство, чему научится Ваш сын, глядя на Вас? – улыбнулась Лиза.

– Он научится любить женщину, быть не только пылким, но и нежным и ласковым. Научится показывать свою любовь к ней помимо спальни, каждое мгновение, которое он рядом с ней.

– И научит свою любимую женщину выражать ее любовь к нему?

– Непременно.

Позже, когда Лиза серьезно заболела, прикосновение к его волосам стало одной из немногих ласк, которые она могла дарить ему. Хотел ли он получать ласки как мужчина? Конечно, хотел. Мужчина тридцати лет безусловно желал откровенных ласк, желал чувственных наслаждений. Хотел ли он получать это от других женщин, так как любимая жена, будучи больной, не могла дать ему этого? Однозначно, нет. Плотские утехи с другими женщинами ему были не нужны. Он был рад, что Лиза проявляла свои чувства так, как могла. Как и он сам по отношению к ней. Потому что это была любовь, а не что-то иное. И он был счастлив тем, что было возможно хотя бы это… Как счастлив и сейчас… тем, что есть… тем, что у него было с Анной в Лизиных комнатах, куда он не позволял заходить никому, включая собственного сына…

Он снова вспомнил свой кошмар, который он видел на яву, а потом столько много раз во сне. Тот, про который он не расскажет никому, даже Анне. Когда, сообщив Дмитрию о смерти жены, он вернулся в её комнаты, он увидел картину, от которой сердце чуть не остановилось у него самого. У кровати Лизы стоял его, их с Лизой сын, тряс её за руку и повторял: «Мама, мама, мама!» Он схватил сына на руки и прижал к себе: «Сашенька, сынок, нет больше мамы. Она теперь на небе у ангелов». Услышав про небо, Сашка посмотрел в окно на хмурое осеннее небо, но, видимо, ничего не понял. Лишь прижался к нему сильнее и стал бормотать: «Папа, папа».

Как сын оказался в той комнате, он узнал позже. Няня собралась гулять с Сашей, но, приоткрыв входную дверь, почувствовала сильный порыв ветра и решила, что маленького князя лучше переодеть в пальтецо потеплее. Оставив Александра Павловича в комнате напротив библиотеки на несколько минут, как когда-то уже делала, она пошла наверх за его одеждой. Вот только раньше Саша ходить ещё не умел и терпеливо для своего возраста ждал в кресле. В этот раз он умудрился каким-то образом слезть с кресла и доковылять, держась за мебель и стены, до комнаты, где была его мама.

Няньку никак не наказали за то, что она оставила маленького князя без присмотра. Вскоре вместе со всеми остальными слугами она уехала в имение знакомого князя Ливена в далекую губернию, так как Его Сиятельство после смерти супруги решил более не жить в усадьбе. В комнаты, где умерла Лиза, он не позволял заходить никому кроме Демьяна, который убирал там время от времени. Анна попала туда, как она сказала, следуя за духом Дмитрия. И была единственной, кого он привел туда сам.

После того как перед смертью Дмитрий признался Саше, что его настоящий отец не он сам, а его младший брат, Павел не раз думал о том, не привести ли туда сына. Хотя бы затем, чтоб показать ему портрет его матери в юности. Но так и не решился на это. Он не представлял, могло ли что-то запечатлеться в памяти годовалого ребёнка, но не хотел рисковать. Он очень боялся, что, оказавшись снова в тех комнатах, сын мог вспомнить о том, как он стоял у кровати только что умершей матери. И что потом это видение будет преследовать Сашу во сне как его самого. Этого он не мог допустить ни в коем случае. Саша даже не знал, когда именно умерла его мать. На могильной плите Ее Сиятельства были только годы жизни, без дат. Это было сделано намеренно, чтоб ее сын не узнал, что она умерла меньше чем за неделю до того, как ему исполнился год. И чтоб это печальное событие не омрачало его именин…

Слава Богу, Саша не помнил той душераздирающей сцены. Он не помнил и матушки, поэтому не тосковал по ней. Он знал мать лишь по изображениям на портретах и скудным рассказам вырастившего его отца Дмитрия Александровича. Елизавета Алексеевна была для него чем-то эфемерным, поэтому боли от ее утраты он не чувствовал. Сашка вырос счастливым, будучи воспитан своим немолодым отцом и гораздо более молодым дядей, старавшихся дать ему как можно больше любви, тепла и внимания. Он был доброго и довольно покладистого нрава. В сыне Павел больше видел себя, чем Лизу. Иногда на лице Саши, с возрастом ставшего почти его копией, он замечал выражение печали или задумчивости, преобладавших у Лизы до того, как они сошлись. Когда они стали жить вместе, Лиза стала чаще улыбаться, а когда родился Саша, он узнал по-настоящему счастливую улыбку жены. Лизину улыбку, чуть грустную или, наоборот, необычайно светлую, он видел у сына гораздо реже своей собственной… и только тогда, когда Саша был с ним самим или с Дмитрием, а не с другими людьми… Александр был приветливым молодым человеком, пользовался успехом как приятель у мужчин и как кавалер у дам, это радовало. Однако немного расстраивало то, что в своих любовных похождениях сын больше напоминал не его самого, даже в юности имевшего более продолжительные романы и относившегося к ним более серьезно, а, возможно, умершего до его рождения деда Александра Николаевича, который имел множество связей. Все бы ничего, только, как понимал Павел, сын влюбился в молодую женщину, которая была очень дорога ему самому, и которая была замужем за их близким родственником. Саша воспринимал его в какой-то степени как соперника – это он мог принять и не особо переживал из-за этого. Но то, что сын собирался в будущем съездить в Затонск, и вовсе не как он, чтобы попытаться погасить возможные всплески ревности Якова, а чтобы увидеть предмет своей сердечной привязанности, его очень беспокоило. Как бы Саша не наделал глупостей… Однако сейчас он должен был больше думать о том, чтоб в Затонске не наделал глупостей он сам… Не сорвался, а держал себя в руках, даже когда Яков, возможно, будет предъявлять претензии, не имевшие под собой никаких оснований…

Со станции Ливен поехал в церковь, ту, где был в свой прошлый визит в Затонске. Отец Анисим был рад видеть его, но обеспокоен тем, что Его Сиятельство мог решить, что деньги, которые он оставил ему, могли быть использованы не по назначению. Он отчитался, что по просьбе доктора Милца сын аптекаря нарисовал эскизы надгробия и лютеранского креста, а сам он лично отвез их в Малиновск и заказал тамошнему мастеру оградку, надгробие и крест, и тот пообещал выполнить все в течение двух-трех недель, так как у него уже было несколько заказов. И что если останутся деньги, то их отдадут сторожу, чтоб присматривал за могилой, и они не пропадут.

– Ну что Вы, мне такое и в голову бы никогда не пришло… Я здесь по своей личной надобности. Просто зашел помолиться. Так как здесь у вас так спокойно.

Батюшка оставил его одного. Он молился о том, чтоб Яков воспринял привезенную им новость с пониманием, чтоб из-за этого не произошло ссоры, а главное, чтоб это не повлияло на отношения Анны и Якова. Он молился за их счастье… только за их… поскольку своего счастья… как у мужчины… у него быть не могло… Да что там, он не мог о нем даже мечтать… Еще он молился о том, чтоб Господь не отнимал у него Анну, чтоб она была в его жизни как можно дольше, так, как Всевышний мог это позволить…

Из церкви Павел пешком пошел в полицейское управление, из поклажи у него был только саквояж самым необходимым на пару дней поездки. Увидев князя Ливена, дежурный на входе вскочил со стула и вытянулся в струнку:

– Ваше Сиятельство!

Ливен махнул рукой, мол, вольно.

– Полковник у себя?

– У себя, один.

– Ваше Сиятельство, безмерно, безмерно рад видеть Вас! – поприветствовал полицмейстер посетителя.

– Господин полковник, я не отрываю Вас от дел насущных?

– Ну что Вы. Дела подождут, это неспешно. Я так, больше занять себя пытаюсь чем-нибудь… отвлечься от произошедшего на днях…

– А что случилось?

– В гарнизон приезжал проверяющий, полковник Дубельт. Весь гарнизон, весь город прошерстил вдоль и поперек, даже у нас в участке был – везде собирал сведения об офицерах, что и как… Дела запросил… Ходят слухи, что полковнику Симакову за его попустительство не поздоровится. Что, возможно, он попадет туда, откуда Затонск покажется ему… раем небесным… Переведут куда-нибудь уж совсем в тьмутаракань… и хорошо если в нынешнем чине оставят… Судя по тому, что полковник Дубельт – человек серьезный, обстоятельный, снисхождения от него ждать не придется.

– Ну такие вопросы не полковнику решать. Он только рапорт представит своему начальству, а какие меры оно примет, будет видно.

– Ваше Сиятельство, а Вы этого Дубельта знаете?

– Фамилию знаю, известная, конечно, фамилия… Но всех офицеров в Империи знать невозможно, – уклонился от ответа подполковник Ливен. – Вы ведь тоже не всех полицейских чинов знаете, даже в вашей губернии.

– О, далеко не всех… Ваше Сиятельство, я Вам так благодарен, что Вы тогда указали мне на мою оплошность – что я не отнесся с должной серьезностью к ситуации, когда горожане приходили ко мне с требованиям удалить Штольмана из Затонска… Вы как в воду глядели, что дело совершенно не в происхождении Штольмана, а в том, что некоторым гражданам он как полицейский чин из Петербурга с высоким уровнем профессионализма пришелся не ко двору… и они пытались воспользоваться возможностью, чтоб убрать его из города… Докладываю Вам, что один из зачинщиков этих… процессий арестован за кражу со взломом… Еще за одним мы присматриваем, как бы чего не натворил… Так что не извольте беспокоиться… Еще раз благодарю Вас, что поделились со мной тем, что могло стоять за теми хождениями…

«Мне докладывает полковник, полицмейстер», – усмехнулся Ливен.

– Ну что Вы, полковник, не стоит благодарности. Это мой долг способствовать тому, чтобы в Империи, где бы то ни было, все было тихо и мирно, чтоб у Государя не было лишних поводов для беспокойства.

– Да, да, я понимаю Ваше радение. И все же… При вашей должности Вы могли бы сообщить… куда следует о моих… упущениях… И не только это… Далеко не все столичные чины стараются войти в положение, разобраться. Некоторые так и вовсе сразу пытаются обвинить во всех грехах… вплоть до заговора… Как Уваков, чиновник по особым поручениям, что приезжал из Петербурга с чрезвычайными полномочиями. Объявил заговорщиками и доктора Милца, и Штольмана… и меня их пособником… А у доктора Милца помощник Увакова так показания выбивал, что тот чудом жив остался… Хорошо, что полковник Варфоломеев прибыл, привез документ от начальника Департамента полиции Петербурга, что полномочия Увакова прекращены… Не он бы, так даже не представляю, чем бы все тогда закончилось… И доктор Милц на свободе, и Штольман к нам вернулся… Успокоилось все, слава Богу… на время… до недавних событий…

– Вы о том, что Штольман – сын князя Ливена? Неужели местные жители все еще под впечатлением? Мне казалось, что интерес уже давно должен был пойти на убыль…

– Интерес – да, но не любопытство. Как в газете появилась статья о том, что Вы приезжали к своему племяннику, в управлении было просто столпотворение. Всем хотелось увидеть сына и племянника князя. Каких только преступлений не придумывали для этого…

– Ну мне, чтоб увидеть своего племянника, думаю, придумывать преступление нет необходимости? – посмотрел на полицмейстера Ливен. – И даже для того, чтоб Вы позволили ему уйти сегодня со службы пораньше? Я приехал всего на день, мои обязанности при Государе не позволили мне отлучиться из столицы на более длительный срок.

– О чем разговор, Ваше Сиятельство. У Штольмана сейчас нет ничего, что не могло бы подождать до завтра.

Штольман сидел за своим столом и что-то писал. Не поднимая головы, он сказал:

– Одну секунду. Присаживайтесь.

– Я к Вам по делу, господин начальник сыскного отделения.

Яков Платонович отложил перо и посмотрел на посетителя:

– Павел!

– Мне кажется, что в ресторане здешнего Дворянского собрания у меня пропала изумрудная булавка для галстука. Вы не могли бы помочь в ее розыске? – с хитринкой в зелено-голубых глазах спросил Ливен.

– Ваше Сиятельство, она точно пропала? А, может, и не там? А, может, она не пропадала? Просто запамятовали, куда ее положили?

– Так я тогда и выпил совсем чуть-чуть, чтоб запамятовать. Давайте все же сходим в ресторан, может, обнаружится моя пропажа…

– Ваше Сиятельство, Вы уверены, что в этом есть необходимость?

– А как же иначе? Булавка стоит немалых денег. Хотелось бы ее вернуть…

– А не хотелось бы Вам… понести ответственность за введение в заблуждение полицейского чина?

– Как обидно, что Вы сразу меня… разоблачили, господин следователь… Я был уверен, что я придумал серьезный повод, чтоб прийти в полицейское управление посмотреть на сына и племянника князя Ливена, – притворно нахмурился Павел.

– Да, с пропажей изумрудной булавки ко мне никто еще не приходил.

– Вот видите. Пойдемте в ресторан. Может, у меня булавка в этот раз пропадет. И получится, что я вовсе не вводил Вас в заблуждение.

– Лучше бы у Вас, Ваше Сиятельство такие ценные вещи не пропадали, даже для оправдания Ваших фантазий. У меня и без этого хватает дел.

– Полицмейстер разрешил Вам отложить дела да завтра. Не изволите ли все же составить мне компанию для посещения ресторана?

– Разве есть такой человек, который может отказать Вам, Ваше Сиятельство? – усмехнулся Штольман.

========== Часть 14 ==========

– Ваше Сиятельство! Ваша Милость! Какая честь, Вы снова к нам заглянули! – метрдотель узнал князя из Петербурга.

– Нам отдельный кабинет, – сказал князь Ливен

– Прошу Вас, Ваше Сиятельство – вот лучший кабинет, – метрдотель провел посетителей в небольшое помещение со столом и несколькими стульями. За ним появился официант.

– Чего изволите, Ваше Сиятельство?

– Две, нет три бутылки лучшего коньяка, что у вас есть, и закусок получше – на твой выбор. Ну и на всякий случай напитков каких нибудь вроде компота или морса.

– Три бутылки коньяка? А мы их одолеем? – с сомнением спросил Яков Платонович.

– Если не мы, то они нас… Я взял про запас. Если вдруг двух не хватит…

Официант тут же вернулся с заказанным князем и расставил все на столе.

– Что-нибудь еще, Ваше Сиятельство?

– Ничего. Только оставь нас одних. Никому сюда ни в коем случае не входить. Если только я сам приглашу. Понял меня?

– Как не понять, Ваше Сиятельство?

Князь протянул официанту банкноту, которая была намного больше, чем цена всего того, что он заказал.

– Можешь идти.

Человек тихо прикрыл за собой дверь.

– А что это Вы, Ваше Сиятельство, на счет записывать не стали? – ухмыльнулся Штольман. – У Вас же счет в этом заведении.

– Счет для вас с Анной, а я… – Ливен чуть было не сказал, что за себя он может платить сам. – Я сам предпочитаю платить сразу же, если есть возможность, чтоб не скапливались лишние счета. И будет об этом, – он разлил коньяк по рюмкам. – За встречу.

– Давай.

Павел снова наполнить рюмки.

– За родственные узы?

– Почему бы нет?

Дядя и племянник чокнулись.

– Так что тебя привело в Затонск на этот раз?

– Соскучился, – улыбнулся Павел.

– Странно было бы услышать от тебя что-то иное… – с усмешкой сказал Яков. – А на самом деле?

– Действительно соскучился по тебе.

– Павел, в чем дело? Без причины ты бы так… спешно не приехал…

– Не приехал бы, – согласился Павел Александрович. – Я привез тебе кое-что. Анна случайно нашла один из дневников Дмитрия… Я взял с нее слово не говорить тебе об этом дневнике. Хотел, чтоб ты прочитал кое-что из него сам… Вот с этой страницы, – он открыл заметки брата там, где он написал, о том, как, приехав в Петербург из имения, он узнал, что его сын попал в беду из-за дуэли с Разумовским.

Яков стал внимательно читать записи князя Ливена, своего родного отца… Несколько дней назад он сказал, что Ливены не пользуются своими связями, сказал так только потому, что его задело предположение Воронова о том, что его дядя князь Ливен мог быть причастен к его карьере… Теперь он читал о том, как другой князь Ливен, его отец, хлопотал за него… да еще так усердно… Был ли он удивлен? Нет, не был… Еще весной в Петербурге, узнав, что князь Дмитрий Александрович Ливен – его настоящий отец, он задумался над тем, к каким событиям в его жизни мог быть причастен Его Сиятельство… Одна из мыслей, что пришли к нему тогда, была о том, что все было не так… однозначно в ситуации, которая сложилась после дуэли с Разумовским. Он, можно сказать, легко отделался – понижением всего на один чин и переводом в маленький уездный городок, хотя, по правде говоря, он предполагал, что последствия его поступка могли быть гораздо более плачевными.

– Значит, это Дмитрию Александровичу я обязан тем, что попал в Затонск, а не, к примеру, на Урал.

– Как мы видим из его дневника, это так.

– И ты не знал об этом, пока не прочитал?

– Нет, не знал.

– И что ты об этом думаешь?

– То, что Дмитрий тебя очень любил и переживал за тебя. Хотел хоть как-то помочь тебе. И помог…

Штольман вздохнул. Он натворил дел, а князь Ливен, старый человек, который уже в то время был, судя по всему, не так здоров, ходил и унижался перед высокопоставленными чиновниками, как сам написал, в ноги кланялся, чтобы вытащить его из ямы, которую он сам себе вырыл… Расстраивался, вдруг не сможет ничем ему помочь… Наверное, это еще больше подорвало его здоровье…

– Павел, Дмитрий Александрович, он болел… после этого?

– Болел, – не стал скрывать Павел, – точнее, чаще стал чувствовать себя неважно. Но тогда я не знал, что на это была причина, думал, что это просто возраст…

– Вот ведь как… Получается, это он из-за меня… еще больше занедужил?

– Яков, не смей так думать! Он – твой отец, любой любящий отец сделал бы подобное или хотя бы попытался. Даже если бы не просто болел, а одной ногой стоял в могиле. На это отец и нужен – помогать своим детям.

– Даже если им под сорок лет?

– Да хоть под пятьдесят… хоть сколько… Для родителя ребенок всегда остается ребенком, не важно сколько ему лет… Саше сейчас восемнадцать, будет пятьдесят и, если я до этого доживу, а с ним что-то случится, то я… хоть поползу, если нужно будет ему помочь… Яков, не вздумай себя корить. Дмитрий бы этого не оценил… Думаю, он не хотел бы, чтоб ты знал, что он… вмешался в твою судьбу… А вот я после некоторых раздумий посчитал, что ты об этом должен был знать. Чтоб понять, как ты был дорог Дмитрию.

– А что еще в дневнике? Ты сказал, что этот дневник нашла Анна. Она читала весь?

– Нет, только пару страниц… О другом, не об этом…

– А о чем? Я хотел бы знать, о чем.

Ливен вопреки своему желанию раскрыл дневник брата на странице, которую прочла Анна:

– Об этом.

Яков снова сосредоточился на чтении заметок князя.

– Анна очень расстроилась из-за того, что написал Дмитрий Александрович? Из-за Нежинской? Так ведь?

– Да, расстроилась. Очень. Ей было неприятно, но больше она боялась, что Нежинская снова появится в вашей с ней жизни.

– Но ты… ты попытался успокоить ее?

– Конечно. Сказал прямо, что никогда не допущу, чтоб она гадила в моей семье. Приму меры, чтоб этого никогда не произошло.

– Спасибо… что сказал.

– Я не просто сказал, я их приму… если возникнет такая необходимость… Яков, ты же не собирался жениться на Нежинской? – пристально посмотрел Ливен на племянника.

– Нет, конечно. Как уже я говорил тебе, я сначала был ей увлечен, а потом стал понимать, что вся ее… страстность – это фальшь, как и она сама… Но, видимо, мне все же не хватило смелости… принять тот факт, что она… только лишь…

– Дворцовая шлюха? Точнее та, как ее назвал Дмитрий, а потом зачеркнул? – закончил предложение Ливен с выражением брезгливости на лице.

Штольмана не задела характеристика его бывшей любовницы, ни данная Павлом, ни его родным отцом.

– Значит, в случае моей женитьбы на Нежинской Дмитрий Александрович ничего бы мне не оставил и даже не сказал бы, что он мой отец… Его можно понять…

– Рад, что ты это осознаешь.

– Павел, он написал, что не признался бы, даже если обещал Лизе… Я правильно понял?

– Да. Перед своей смертью она взяла с него слово… – подтвердил Павел.

Яков уставился на дядю:

– Павел, значит, Лиза знала?! Знала, что я – сын ее мужа?! Каково же ей было узнать подобное… Но в Петербурге ты мне говорил другое… что она не знала…

– Тогда я этого и не предполагал. Дмитрий ей не говорил, Лиза сама догадалась… после того, как Вы расстались… намного позже… Она спросила у Дмитрия об этом перед смертью. Он сознался. И она взяла с него слово, что он расскажет тебе, что он твой отец, и позаботится о тебе, как ему подскажет совесть… Я это прочитал у Дмитрия, – Павел решил не говорить Якову, что он узнал это из видения Анны… из-за которого, собственно говоря, они с Анной и стали близки друг другу…

– Как же ей, наверное, было больно… когда Дмитрий Александрович подтвердил, что я его сын…

– Мне кажется, что для нее скорее было облегчением… узнать, что ее догадки подтвердились… и что она могла для тебя что-то сделать. Лиза была светлым и добрым человеком и помнила и волновалась о тебе.

– Лиза думала обо мне перед смертью… Я… поражен… Павел, ты, должно быть, ревновал, когда узнал об этом?

– Яков, я узнал об этом через восемнадцать лет. И даже если б я узнал об этом тогда, я бы не ревновал. К чему там ревновать?

– Павел, как можно не ревновать в такой ситуации? Твоя жена перед смертью вспоминает про бывшего любовника и беспокоится о нем…

– Давай уж тогда уточним, любовника, которого ей навязал ее супруг, мой брат. Любовника, который был у нее до меня и с которым у нее была приятная, но короткая связь. Сколько раз вы с ней встречались за те три месяца? Я могу предположить, что из-за того, что ты был занят на службе, и что о свиданиях все же нужно было договариваться заранее, при самом удачном раскладе это было не более одного-двух раз в неделю… Ну и посчитай сам, сколько всего рандеву было у вас за это время. Для себя посчитай, поскольку для меня самого это неважно. Для меня важно лишь то, что когда я стал мужем Лизы, пусть и невенчанным, у нее кроме меня не было другого мужчины… Так что ни о какой ревности и речи быть не может.

– И все же это выше моего понимания… Это не укладывается у меня в голове…

– А у меня не укладывается в голове, как можно ревновать не только когда есть повод, но и когда его вообще нет. Когда человек сам придумывает поводы для ревности… Вот это выше моего понимания…

Штольман вздохнул – что ж, Яков, ты заслужил эти слова…

– Раз ты не ревнуешь, я могу спросить тебя о Лизе?

– Спрашивай.

– Ты считал Лизу своей женой. А она тебя?

– Разумеется, она считала меня своим мужем, не любовником же.

– А Дмитрия Александровича?

– А Дмитрий был для нее Его Сиятельством и Дмитрием Александровичем.

Яков вздохнул еще раз.

– Давай помянем Лизу и Дмитрия тоже, – предложил Павел. – Прекрасные были люди, оба так много значили для меня…

Мужчины выпили по рюмке коньяка и минуту помолчали.

– Павел, даже если я встречался с Лизой, я почти ничего не знаю о ней. Какая у нее была семья? Как она жила до того, как стала княгиней Ливен? Мне она говорила, что ей неуютно в Петербурге, что он ее… пугал. Это правда? Или же это была история… Лизы Левиной для меня?

– Левиной? – улыбнулся Павел. – Она так тебе представилась?

– Да, так.

– Да, назваться тебе княгиней Ливен она определенно не могла… А то, что она сказала – правда. Всю жизнь до замужества Лиза прожила в имении Крейцев в Лифляндии. Она была домашней девочкой. Ее только иногда вывозили куда-нибудь, например, в гости к родственникам. В Петербург она впервые попала, когда дед решил просватать ее за князя Ливена. При большом скоплении народа она терялась, от всяких светских развлечений вроде балов удовольствия не получала. Она появлялась на них только потому, что от нее это требовали.