Текст книги "Только сердце подскажет (СИ)"

Автор книги: Марина Леманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

– Ну наконец-то я могу проявить себя как истосковавшийся по любви мужчина, а не как чопорный муж.

– А что, на станции и в коляске был чопорный муж? А я и не поняла, – засмеялась Анна. – Я думала, муж был ласковый и нежный…

– Аннушка, десять дней без тебя – это слишком долго, мне кажется, я не могу больше ждать, – Яков стал покрывать поцелуями лицо Анны, так, как это было в ту ночь в гостинице и еще много раз после. Когда от любовного дурмана он стал терять чувство реальности, Анна вскрикнула.

– Аня, что случилось? – посмотрел он на жену не совсем четким взглядом.

– Не знаю, волосы очень больно, как будто их вырвали.

Оказалось, что когда он перебирал пальцами ее волосы, перстень Ливенов зацепился за них. Яков осторожно высвободил руку.

– Как же я неловок, – вздохнул он и снова притянул Анну к себе. – Извини, Аннушка.

– За что извиняться? Мне было очень приятно.

– Вот именно было, – грустно улыбнулся Штольман, – пока я все не испортил… Ну почему так…

– Может, Дмитрий Александрович хотел тебе напомнить, что для любовных утех должно быть свое место и время, – пошутила она, чтоб приподнять насторение расстроившемуся мужу, и провела рукой по его щеке.

– Сам-то он место, а особенно время для любовных утех выбрал очень удачно, если судить по тому, что я появился после единственного свидания подобного рода, – усмехнулся Яков и тут же посерьезнел. – Аня, вы с Павлом говорили о Дмитрии Александровиче? – он разомкнул объятья и снова взял руку Анны в свою.

– Да, но немного, – чуть слукавила Анна. – Мне кажется, что если бы поехал ты, с тобой он бы говорил больше, все же Дмитрий Александрович – твой отец… Как я и сказала за обедом, я была в комнатах Дмитрия Александровича, но там даже его вещей нет, за исключением старого сюртука. Он не любил оставлять свои вещи у кого-то, пусть даже у брата. Саша не такой, у него в доме Павла, похоже, целый гардероб, если судить по тому, что он приехал в усадьбу без багажа, но менял одежду несколько раз. У него там есть даже вечерний костюм, видимо, для таких случаев, когда бывают гости вроде графини.

– Да, если дамы в вечерних платьях, в простом костюме к ним не выйдешь, – согласился Штольман. – Иначе это был бы моветон. А юный князь такого бы не допустил. Думаю, он щеголь еще тот, весь в своего родного папеньку Павла.

– Конечно, Саша одевается прилично, но не переусердствует с этим в усадьбе, как и Павел. Разумеется, когда Его Сиятельство отправляется на службу, другое дело. Там он должен выглядеть соответственно – на нем модный, но строгий костюм или мундир.

– Ты видела Павла в мундире?

– Конечно, видела, несколько раз.

– Хорош в мундире? – в ноткой ревности, которой не заметила Анна, спросил Штольман.

– Хорош, очень. Но в мундире он все же, наверное, больше подполковник Ливен, чем просто наш родственник… Как бы мне хотелось видеть в мундире тебя. А то ты не надел его даже на тот наш праздник.

– Если бы ты сказала мне об этом, надел бы… специально для тебя… Если честно, я не очень привычен к мундиру, мне ведь в силу особенностей моей службы приходится надевать его крайне редко, не так как подполковнику Ливену или полковнику Трегубову… Кроме того, я думал, что тот костюм, что я надел на наше торжество, мне шел…

– Яков, ты был в нем бесподобен! – Анна легко поцеловала мужа в губы. – Все так говорят. Тебе и этот костюм тоже идет. А особенно этот шейный платок и шляпа, которая осталась на вешалке в прихожей.

– Ты еще забыла про трость, – усмехнулся Яков Платонович.

– Не забыла, а не успела сказать. Вы меня опередили, Ваша Милость.

– Аня, Мафра собирается называть меня Ваша Милость?

– А как еще? Для нее ты сын князя Дмитрия Александровича.

– Сын князя Дмитрия Александровича… Только не говори мне, что я для нее еще и Яков Дмитриевич, как обращается ко мне Павел.

– Яков, ты – Дмитриевич и для Павла, и для Саши, и для всех их слуг тоже. Его Сиятельство распорядился, чтоб слуги именно так называли тебя. А Марфа сказала, что и сами слуги сына Дмитрия Александровича иначе величать бы не стали.

Штольман снова вздохнул.

– Яков, если тебе это не нравится, скажи об этом Марфе сам. Но как-нибудь… деликатно… Ведь для нее такое обращение – это выражение уважения к тебе, а не насмешка или желание унизить тебя. Как можно было бы подумать про других людей.

– Аня, я понимаю это сам.

– Тебе это неприятно?

– Нет, неприятным я это назвать не могу. Но это для меня непривычно… Всю свою жизнь я носил отчество, да и фамилию, мужчины, который считался моим отцом. К сожалению, он не любил меня, но он и не обязан был меня любить… Отчество родного отца, который, как оказалось, столько в жизни сделал для меня, пусть и тайно, и испытывал ко мне теплые чувства не может вызывать отрицательных эмоций. А вот неловкость может… Что если Марфа не только дома, но и в городе будет говорить обо мне так же?

– В городе, скорее всего, она будет говорить про тебя Его Милость. А про имя – ну не глупая же она…

– О, далеко не глупая, видит и понимает очень многое. Например, в пролетке специально отвернулась, так как думала, что смущала нас… Князь Ливен, как мне представляется, дураков вообще не держит.

– В этом Вы абсолютно правы, Ваша Милость. Дураков у Его Сиятельства не водится, – улыбнулась Анна.

– Марфа может просто оговориться.

– И что в этом такого? Во-первых, не все в Затонске знают тебя по имени и отчеству, скорее больше по фамилии. Во-вторых, даже если и оговорится, какая в этом беда? В городе же известно, что князь Ливен признает тебя как родственника, сына своего брата Дмитрия Александровича. Умный человек и сам поймет, что для него ты уж никак не Платонович, и для его людей тоже. А дурак, так ему хоть сто раз разъясни, это не поможет… Яков, мне кажется, ты придаешь этому слишком большое значение. Извини, если обидела тебя последними словами… Наверное, за дни пребывания в усадьбе Павла я уже привыкла, что про тебя говорят Дмитриевич, и сейчас это кажется мне почти само собой разумеющимся, не так как тебе… А тебе нужно время, чтоб свыкнуться с этим, если, конечно, ты не решишь пресечь такое обращение к тебе Марфы сразу же.

– Нет, Аня, ты меня не обидела. И ты права, наверное, я придаю этому большее значение, чем следовало бы… Да, думаю, для тебя это стало привычным… Возможно, и я привыкну… и через какое-то время у меня пройдет ощущение, что Яков Дмитриевич – это какой-то другой человек, а не я сам…

– Яков, а ты сейчас и есть другой человек… в какой-то мере другой… Не для меня, конечно, для остальных… включая моих родителей, от которых мы сбежали.

– Да, пожалуй, пора возвращаться… Аня, еще раз извини, что так неловко получилось. Когда мы приедем домой и продолжим наши ласки, я сниму перед этим перстень.

– А если я хочу, чтоб мне дарил ласки именно сын князя? – озорно посмотрела Анна на мужа.

– Как пожелаете, Ваша Милость. Для Вас все, что угодно. Лишь бы Вам было хорошо со мной.

– Яков, ты же знаешь, что мне с тобой хорошо, всегда хорошо.

– Знаю, Аннушка, и безмерно счастлив от этого, – Яков Платонович еще раз поцеловал жену.

– Нагулялись? – поинтересовалась Мария Тимофеевна, которая все еще сидела с Виктором Ивановичем за столом на веранде. – Теперь по чашечке чая? Чай тот, что нам оставил Павел Александрович.

– Да, Мария Тимофеевна, это было бы очень кстати. Марфа, ты не подашь нам чай? – Штольман решил посмотреть, как Марфа отнесется к тому, что он попросил ее о том, что не входило в ее обязанности в доме Мироновых.

Прислуга тут же встала со скамьи напротив входа в дом:

– Сию минуту, Ваша Милость. Что прикажете подать к чаю?

– Думаю, это на усмотрение дам. Но я бы предпочел пирожное месье Паскаля.

– Да, пирожные из его ресторана необыкновенно хороши, – согласилась Мария Тимофеевна.

– Когда мы с Анной пойдем в ресторан при Дворянском собрании, мы не упустим случая попробовать те, которые еще пока нам не довелось. Как говорится, пировать, так пировать.

Мария Тимофеевна недоуменно посмотрела на зятя – на какие средства он собрался там пировать? Или же он так говорил про то, что закажет для них с Анной по чашке кофе или чая и паре пирожных?

Штольман ответил на ее незаданный вопрос:

– Мой добрый дядюшка Павел Александрович открыл для нас с Анной счет в ресторане Дворянского собрания.

– Даже так? Очень щедро с его стороны.

– Разумеется, злоупотреблять его добротой мы не станем. Но посетить это чудное заведение раз-два в месяц, думаю, позволительно.

Марфа подумала, как это похоже на Его Сиятельство – дать родственникам возможность почувствовать немного больше радости в жизни. Интересно, где в Затонске помимо ресторана Павел Александрович открыл счета для своего племянника с женой?

Несмотря на недовольство Прасковьи Марфа понесла чай сама – ей это приказал хозяин, а хозяйка Прасковьи этому не возражала. Наверное, Мария Тимофеевна думала, что зятю будет приятно, если всю семью обслужит их с женой новая прислуга.

– Марфа, думаю, дальше твоя помощь вряд ли потребуется. Мария Тимофеевна, Вы ведь не против разлить чай?

– Напротив, Яков Платоныч, мне будет приятно, особенно так как чай – подарок князя.

– Мама, Павел Александрович велел кланяться вам с папой и послал черенки своих любимых роз для сада, – вспомнила Анна. – Только я не знаю, куда они потом делись.

– Ваша Милость, мы с Демьяном на станции положили их сверху в мой чемодан, чтоб не сломались. Я о них позабочусь. А потом их надо будет высадить.

– Да, нужно выбрать какое-нибудь хорошее место в саду.

Анна откусила от корзиночки со взбитыми сливками – она была столь же хороша, как и у Харитона.

– Я хотела бы, чтоб их посадили около веранды или беседки, – выразила свое пожелание Мария Тимофеевна. – Чтоб можно было пить чай и любоваться ими.

«И говорить гостям, что розы – подарок князя, дяди зятя», – добавила про себя Анна. Она понимала, что матери было лестно, что ее муж состоял в родстве с князьями, признавшими его несмотря на его неоднозначное происхождение. Не у всех же родственники князья, да еще так близки к Императору.

– А какие это розы? Аня, ты знаешь?

– Знаю, но хотела, чтоб это было для тебя сюрпризом. Поверь, они тебе очень понравятся.

– Не сомневаюсь в этом. У Павла Александровича прекрасный вкус. Наверное, сад бесподобен.

– Да, сад чудесный, есть фруктовые деревья, вишня и другие ягоды. Кусты подстрижены в форме разных фигур…

– Наверное, у него несколько садовников, чтоб ухаживать за таким садом.

– Всего двое.

«Точнее остался один, второго убили».

– А цветов много? Какие кроме роз?

– Астры, левкои, душистый горошек, маргаритки, анютины глазки…

– Анютины глазки? Какого же цвета? – полюбопытствовал Штольман. – Разноцветные, пестрые или же голубые как твои глаза, Анюта?

– Разные, голубые в том числе. Но больше всего мне понравились фиолетовые с желтым и синие с желтым, они самые веселые, – использовала Анна слово, которое услышала от Павла в отношении этих милых цветов. – Может, и нам дома посадить такие? Марфа, как думаешь, это возможно?

– Отчего же нельзя. Можно и в горшки посадить, не обязательно в землю во дворе, и поставить на подоконники. У Вас в доме вон какие подоконники широкие, Ваша Милость.

– Тогда давай как-нибудь такие пестрые и посадим.

– Как скажете, Ваша Милость, – почтительно склонила голову Марфа, думая о том, что Его Сиятельство предпочел бы, чтоб у него в покоях анютины глазки были голубыми – как глаза Анны Викторовны и напоминали ему о ней. Но, как говорят, на вкус и цвет…

– Марфа, а лично для меня все же горшочек с голубыми анютиными глазками.

Марфа улыбнулась – прям как Павел Александрович. Хотя, поди, в отличии от Его Сиятельства, Яков Дмитриевич проявил интерес к цветам впервые в жизни.

– Ваша Милость, непременно. Я схожу в цветочные лавки, куплю горшков и рассады или семян. А если у них нет, скажу, чтоб выписали из Москвы или Петербурга.

– Когда пойдешь, еще посмотри горшок для пальмы. Вдруг ей нужен побольше.

– Посмотрю и спрошу, можно ли ее сейчас пересаживать, а то вдруг не время. У нас в усадьбе-то пальм нет, не завели как-то…

– Что, ни в оранжерее нет, ни в доме, к примеру, в большой гостиной? В Затонске даже в участке пальма есть.

– Ваша Милость, в гостиной стоит рояль цены баснословной. Там другие растения, их нужно поливать по графику, чтоб в комнате была влажность, которая для рояля требуется.

Штольман отложил вилку, которой ел бисквитное пирожное, и от души рассмеялся:

– Значит, не только у нас в участке график полива пальмы, но и у Павла Александровича в гостиной. И кто сей график составлял?

– Его Сиятельство вместе с настройщиком, тем, который и в Петербурге рояль обслуживает. В столице у Его Сиятельства тоже рояль очень известной фирмы, только поменьше. Но в Петербурге и так влажности хватает, не то что в усадьбе, город-то ведь на воде, а его дом и вовсе рядом с Невой.

– И где же? – полюбопытствовала Мария Тимофеевна.

– На Миллионной улице, оттуда Его Сиятельству всего несколько минут до Зимнего дворца. А особняк князей Ливенов на Английской набережной. Там тоже, конечно, рояль есть, но, насколько я знаю, попроще, чем у Павла Александровича. Павел Александрович для себя в Европе особые рояли заказывал.

– Пыль-то на них позволяет вытирать? – снова засмеялся Штольман.

– Позволяет, а как же. А вот вазу с цветами, как это у других господ бывает, никогда бы поставить не разрешил. Вдруг бы еще опрокинули.

– Кто? Гости не совсем твердо на ногах стоящие?

– У Его Сиятельства в усадьбе гости редко бывают. Александр Дмитриевич, когда поменьше был, мог, например, нечаянно рояль толкнуть или набежать на него, ребенок ведь. Сейчас-то, конечно, по комнатам уже не бегает, как бывало, совсем мужчиной стал, – снова улыбнулась Марфа.

«Совсем мужчиной стал, – повторил про себя Яков Платонович. – По комнатам уже не бегает, бегает по женщинам. Красивый молодой мужчина, дамский угодник… как Павел, как Дмитрий Александрович… как я сам, до встречи с Анной». Он доел пирожное, которое теперь не казалось ему таким вкусным.

– А в столице? Там-то он, наверное, принимает гостей? – задала новый вопрос Мария Тимофеевна.

– Конечно, принимает. Но опять же нечасто. Не любит он, когда у него в доме чужие люди, такой уж он человек. Ему больше по душе проводить время с родственниками.

– Да, семья для Павла Александровича не пустое слово, как для некоторых…

Анна заметила, что Яков чуть хмурился. Наверное, устал от длинного разговора.

– Мама, нам с Яковом тоже нравится проводить время с вами. Но, как говорится, пора и честь знать. Мы пойдем, наверное. Спасибо тебе за обед, – она встала и поцеловала в щеку мать, а затем отца.

– Вам спасибо, что согласились к нам заехать. Могли ведь сразу к себе домой, так друг без друга наскучавшись… Аня, судака с собой заберите, до вечера-то еще проголодаетесь. А завтра вам Марфа приготовит что-нибудь. Марфа, пусть Прасковья остатки рыбы в кастрюлю положит и в полотенце завяжет.

Через несколько минут Марфа вернулась с узлом.

– Ваша Милость, когда мне завтра к Вам прийти прикажете?

– Приходи часов в девять. Дорогу найдешь?

– Найду, не заплутаю.

– Ну и хорошо.

Они попрощались с Марией Тимофеевной и Виктором Ивановичем.

Выйдя за ограду, Анна предложила:

– Яков, давай пойдем пешком, не будем ловить пролетку.

– Почему бы нет. Но тогда узелок понесу я. Не отдам рыбу голодным котам, что будут бежать за нами.

– Да, рыба нам и самим пригодится, а то ведь до вечера-то проголодаемся… друг без друга наскучавшись, как сказала мама, – усмехнулась Анна. – Не ожидала от нее таких намеков.

– Тоже не ожидал. Но рад, что она сказала это, а не что-то другое, к примеру, мол, Яков Платоныч, у Вас, наверное, завтра трудный день, Вам надо отдохнуть, выспаться, пусть Анна у нас остается…

– Отдохнуть Вам надо будет, Яков Платоныч, выспаться… после, если заснуть сможете, – рассмеялась Анна.

– Аня, за десять дней, точнее ночей, я отоспался в одиночестве дальше некуда… Даже если я за всю ночь глаз не сомкну, завтра на службе не задремлю.

– Так ли, Яков Платоныч? Я ведь завтра приду проверю.

– Приходите, Анна Викторовна, мне будет приятно, если Вы зайдете. Если я не буду занят, можем сходить выпить кофе.

– Выпить кофе? Чтоб Вы все же со стула в участке не упали от бессонной ночи, так, господин начальник сыскного отделения? – с усмешкой посмотрела на мужа Анна.

– Если ночь бессонная по той причине, о какой намекала Мария Тимофеевна, то упасть со стула, думаю, было бы простительно…

– Но не при Трегубове…

– Нет, не при нем, только при Коробейникове. Он бы мне еще какую-нибудь папку под голову положил.

– Яков, как же хорошо, что мы можем вот так подтрунивать друг над другом.

– Да, Аннушка, без этого наша жизнь была бы… скучна…

– А без друг друга – пуста… – Анна еще крепче взялась за локоть мужа.

– Совершенно верно, драгоценная моя Анна Викторовна. Я понял это намного раньше, чем насмелился сказать Вам… И каждый день убеждаюсь в том, что это – абсолютная правда, – Штольман посмотрел на жену взглядом, от которого у нее замерло сердце.

========== Часть 6 ==========

Как только они зашли в дом, Анна села на диван в гостиной. Яков Платонович снял пиджак, затем развязал шейный платок.

– Пойду опущу кастрюлю с рыбой в подпол, на всякий случай, а то, как знать, может, у нас до рыбы и не дойдет, – с усмешкой сказал он.

Вернувшись в гостиную, он увидел, что Анна все еще сидела в той же позе.

– Аня, с тобой все в порядке?

– Наверное, я переоценила свои возможности сегодня, устала, и ноги гудят невозможно.

– Что же ты не сказала? Могли бы ведь взять извозчика, хоть с полдороги. Зачем же было мучиться?

– Туфли неудобные, но ноги стали ныть только когда дошли до нашей улицы.

– Я помогу тебе, – Яков расстегнул туфли, снял их с ног Анны и осторожно стал разминать ступни. – Лучше?

– Да, спасибо.

– Я налью воды в таз, чтоб ноги отдохнули. Что-нибудь еще для тебя сделать?

– Я пожалела, что не переоделась, когда мы заезжали домой. Дорожное платье очень плотное, в поезде в нем было удобно, так как было прохладно. А в Затонске сегодня жарко и солнце во всю…

– Аня, давай помогу тебе и с платьем. Сможешь встать?

– Конечно, смогу, не калека же я.

Штольман стянул с жены платье:

– Да, такая тяжелая одежда сегодня совсем не по погоде. Тебе бы освежиться. Хочешь, баню затоплю?

– Нет, на баню у меня сил уже не хватит, – призналась Анна.

– Я ведро с водой на улице поставил, чтоб нагрелась. Сейчас принесу и обмою тебя. Сама сможешь раздеться?

– Смогу, но предпочла бы, чтоб это сделал ты.

– А Вы искусительница, Анна Викторовна, хотите, чтоб Ваш кавалер исполнял обязанности горничной, зная, как ему это приятно, – улыбнулся Яков. Он помог жене освободиться от чулок и нескольких слоев одежды, что были под платьем, целуя при этом ее солоноватую кожу. – Как же ты прекрасна, Аннушка. Дойдешь до ванной или тебя довести? Или донести?

– Дойду, а ты пока за водой сходи.

Анна вынула из комода свежую нижнюю рубашку и пошла в ванную настолько медленно, что Яков не только успел вернулся с ведром воды, но и снять жилет.

– Бедная моя, – вздохнул он, – ведь еле шагаешь…

Он помог Анне забраться в лохань, заменявшую ванну, и смыть с тела пот и дорожную пыль, хорошенько ополоснул из ковша и накинул на нее большое льняное полотенце.

– Спасибо, Яша. Теперь ты со мной как с маленькой, – улыбнулась Анна.

– Тренируюсь, – улыбнулся ей в ответ Яков.

– С завтрашнего дня этим сможет заниматься Марфа, она ведь так хотела прислуживать хозяйке. В усадьбе мне даже волосы не позволяла самой мыть…

– Ну уж нет! Такой приятной обязанности я ей ни за что не уступлю! Хотя что касается волос, за это я не возьмусь, еще дерну их нечаянно, как сегодня… Может, хочешь прилечь? На диване или в спальне? Или мне все же принести таз с водой?

– Наверное, воду, может, полегчает… Что-то ноги меня сегодня подвели, особенно левая.

Штольман принес с кухни таз и осмотрел ноги Анны, а затем ее туфли:

– Аня, на левом туфле расшатался каблук. Неужели ты не чувствовала этого, когда шла?

– Нет. Может, это случилось уже на нашей улице?

– Нужно будет отнести его башмачнику. Хочешь, сделаю это утром по дороге на службу?

– Нет, мы с Марфой все равно пойдем завтра в город, тогда и отдадим.

– Пойдете ли? Что-то я сомневаюсь.

– Яша, я надену туфли, которые никогда мне не доставляли неудобства, старые, разношенные. А эти – новые, странно, что у них расшатался каблук…

– Ну, может, на камень где-то ступила и не заметила. Ты точно не оступалась? Ногу не подворачивала?

– Нет, это не так, как… когда я тебя пошла как-то искать… ночью… – вспомнила Анна про свою глупость. – Все хорошо, мне кажется, что ногам уже легче. Может, я встану?

– Нет уж, милая моя, посиди спокойно хоть немного.

– Скучно так сидеть.

– А с мужем? – Яков сел рядом с Анной и обнял ее. – Я могу развлечь тебя.

– Знаешь, наверное, не очень удобно целоваться, когда ноги в тазу с водой, – засмеялась Анна.

– Я могу развлечь тебя и другим способом.

Штольман принес сверток.

– Аня, здесь несколько вещиц, которые я храню очень много лет и которые мне дороги. Эта фигурка из комнаты моей матушки, я взял ее с собой, когда уезжал в пансион, – протянул он танцовщицу Кати Анне.

– Невероятно, за столько лет она даже не побилась.

– Сам удивляюсь этому. У матушки было много всяких статуэток, эта была самая маленькая, она тоже ее любила, как и некоторые другие… Например, ту, где кавалер сидел у ног барышни, положив ей голову на колени…

– Наверное, как это делал ее Митя, – предположила Анна.

– Вполне возможно… Может, ту статуэтку ей сам Дмитрий и подарил… Вот еще одно мое сокровище, – Яков развернул мушкетера.

Анна взяла фигурку из рук мужа и стала внимательно рассматривать ее:

– Это не просто солдатик, а настоящее произведение искусства, думаю, весьма дорогая вещица. Яков, у него глаза такого же цвета, как и у тебя! Это чистое совпадение? Или же подарок Дмитрия Александровича?

– Нет, не совпадение. Если посмотришь на узор на кирасе и на одно из клейм на основании фигурки… зная, что искать, то обнаружишь там латинскую L.

– Ливен? Значит, все же подарок от Дмитрия Александровича.

– Да, от него, тайный подарок – на Рождество. Мне тогда сказали, что он от благотворителя, как и ажурная серебряная закладка, которую я получил несколько лет спустя, учась в Училище правоведения. На ней я тоже нашел знак принадлежности Ливенам. Закладка в книге в сундуке, я не буду ее сейчас доставать…

– Значит, Дмитрий Александрович все это время интересовался тобой, беспокоился о тебе, хотел хоть как-то скрасить твою жизнь…

– Да, именно так. Еще на одно Рождество я получил от благотворителя носки и теплую ночную рубашку, а на другое – шарф и перчатки на меху.

– Яков, Дмитрий Александрович заботился о тебе как отец… Как мужчина мог заботиться о своем сыне в данных обстоятельствах…

– Сейчас я это понимаю… Но если бы тогда я получил хоть намек, что это был не благотворитель, а родной человек, пусть тот, который хотел остаться неизвестным… Мне было бы намного легче… – грустно сказал Яков.

– Думаю, что если бы была такая возможность, он дал бы тебе знать… Он очень боялся, что его отец мог узнать про тебя. И тогда даже то, как он заботился о тебе – в тайне ото всех, стало бы невозможным.

– Да, наверное, если бы не его отец… все могло бы быть по-другому…

– Яша, – погладила Анна мужа по щеке, – абы да кабы… Хорошо, что ты хоть взрослым узнал про Дмитрия Александровича. А ведь он мог так и не насмелиться… И ты бы по-прежнему думал, что никому не нужен, и никто тебя не любил…

– И в этом ты права… Дмитрий Александрович мог и не открыться Павлу… или не успеть этого сделать…

– И такое могло быть, к сожалению. Но в последние дни он сделал все, чтоб ты все же узнал о нем… и позаботился о тебе, как мог.

Анна подумала о том, как перед смертью Лиза взяла с мужа слово позаботиться о внебрачном сыне как он сможет, как подскажет ему совесть.

– Да, признался Павлу, что у него есть сын от Кати, и оставил мне наследство, хотя и не был обязан делать это… Аня, как-то я случайно заснул с перстнем Дмитрия Александровича на руке, и мне приснился сон. А после пришли воспоминания о детстве… С той ночи у меня было несколько сновидений и связанных с ними воспоминаний… Например, я вспомнил, что к нам домой однажды приезжал Дмитрий Александрович.

– Что?! Он приезжал к тебе?

– Да, приезжал. Отец отвел меня в свой кабинет, где ожидал незнакомец. Мне сказали, что он родственник по линии матушки. Он взял меня на руки, поцеловал, посадил на колени, чего отец никогда не делал. И пообещал, что когда он уйдет к ангелам, то оставит мне свой перстень. Отец был крайне недоволен его визитом в целом и решением оставить мне кольцо в частности… Аня, я не помню его лица, только добрые зелено-голубые глаза, теплую улыбку и фигуру как у великана… Мне хотелось, чтоб он приехал еще, но отец сказал, что гость живет далеко и больше навещать меня не сможет… Вскоре после этого я заболел, а как поправился, ничего о том мужчине не помнил, а отец, конечно, никогда мне о нем не напоминал… Я не помнил ничего до тех пор, пока, как мне кажется, перстень князя не всколыхнул мои воспоминания… Аня, как ты считаешь, перстень мог повлиять на то, что ко мне вернулась память о детстве? Или же я схожу с ума? И мне нужно обратиться к Александру Францевичу, чтобы он посоветовал мне доктора, который разбирается в подобных вещах? – спросил Яков Платонович о том, что беспокоило его.

– А Дмитрия Александровича ты видел только во сне? Его дух к тебе не приходил?

Штольман с удивлением посмотрел на жену:

– Нет, не приходил…

– Ну, значит, ты не сумасшедший – в отличии от меня, как некоторые думают.

– Аня, ты определенно не сумасшедшая.

– Яков, а ты определенно не сходишь с ума, иначе бы не задавался этим вопросом – я читала об этом в каком-то журнале. Если хочешь, спроси об этом доктора Милца. Но, думаю, он скажет тебе то же самое… У меня было подобное как у тебя… Я как-то нашла в сарае свою старую сломанную куклу и вспомнила, как мне ее на именины подарила бабушка Ангелина. До этого я почему-то считала, что это был подарок отца…

– Аня, я тоже нашел кое-что в сарае в одном из сундуков, когда прибирал там…

– Ты прибирал в сарае? Должно быть, Вам и впрямь было себя нечем занять, Яков Платонович.

– Это нужно было когда-то сделать, а у меня было время… В сундуке была трость, я показал ее Марии Тимофеевне, она сказала, что это трость твоего деда Ивана Андреевича. Ты его помнишь?

– Совсем не помню. Он умер, когда мне было года три. А вот бабушку Ангелину помню. Ко мне даже как-то приходил ее дух.

«Да, дух деда к тебе вряд ли бы пришел, если старик считал духовидение сумасшествием и стыдился этого проявления у своих родственников».

– Ты тогда не испугалась?

– Нет, мне почему-то показалось это… естественным… Хотя все – мама, отец, дядя Петр почему-то переполошились.

– Аня, любые родители бы переполошились, если б столкнулись с подобным.

«А Мироновы, зная, что такая странность уже была ранее в семье, особенно».

– Еще я нашел книгу, в ней что-то про духов, но я оставил ее в сундуке… Возможно, эта книга Петра Ивановича, своей-то ты бы, наверное, в старом сундуке не забыла.

– Нет, все мои книги на месте. А о чем именно та книга, не помнишь?

– Не помню. Можешь посмотреть завтра. Не хочу, чтоб сейчас ты копалась в старом пыльном сундуке.

– А в чистом достаточно новом сундуке я могу покопаться? Мои ноги уже отдохнули, я сама схожу в кладовку, – Анна вскочила с дивана, чуть не расплескав воду.

«Вот ведь егоза», – с нежностью посмотрел Штольман на непоседливую жену.

Анна принесла свою находку:

– Яков, этот портрет я нашла в комнате Дмитрия Александровича. Павел позволил мне приходить в его комнаты, когда я захочу. Как-то я налетела там на секретер…

– Налетела на секретер? Как Саша налетает на рояль? – усмехнулся Штольман.

– Не знаю, как это было, когда Саша был маленький. Но при мне он на рояль не налетал – по комнатам не бегал и не пил столько, чтоб не понимать, куда идет…

– Ну не дуйся… Как все же ты нашла портрет, если, как сказала, в комнате нет вещей Дмитрия Александровича?

– Запнулась за ковер и, чтоб удержаться и не упасть, схватилась за стенку секретера, – не стала говорить правды Анна о том, что видела, как дух Дмитрия Александровича спрятал свои вещи в секретное отделение. – Видимо, при этом задела за какую-то потайную пружину, так как из секретера выпал узкий ящичек, в котором был этот портрет. Я показала его Павлу, и он разрешил мне забрать его для тебя. Думаю, это самый настоящий портрет, написанный с натуры, а не как тот, что стоит на пианино. Возможно, твоя матушка заказала его художнику тайно, когда Штольман был в отъезде. Художник сделал несколько набросков, уехав, написал основное, а потом приехал еще раз, нанести последние штрихи… Потом, когда Екатерина Владимировна умерла, Штольман разбирал ее вещи, нашел его и кольцо и отдал их князю… вместе с тем ее потретом, что ты получил от Саши в Петербурге… А, может, и еще с какими-то вещами, о которых мы не знаем…

Исходя из того, что он вспомнил в последние дни, Штольман мог не отдать, а продать князю Ливену вещи жены. А Ливен бы не поскупился, чтоб получить предметы, которые были до этого у его любимой женщины. В бескорыстность Платона Павловича Яков больше не верил… Но говорить об этом Анне он пока не решился.

– Судя по размеру портрета, и по тому, что он оказался в доме Павла, Дмитрий Александрович возил его с собой. Но зачем он спрятал его в тот секретер, если не оставлял у Павла никаких вещей?

– Возможно, это было, когда он уже чувствовал себя не так хорошо. Например, ему занедужилось, и он на время положил портрет в тот ящичек, чтоб его никто не увидел. А потом не смог его забрать, – предположила Анна.

– Да, скорее всего, так и было. Странно только то, что Павел не знал об этом. Секретер же стоит в его доме.

– Я спрашивала об этом Павла. Он сказал, что в таких секретерах потайные ящики могут находиться где угодно. И о них вообще могут не знать. Мне просто повезло, что я его обнаружила.

– Он не был на тебя сердит?

– Нет, он наоборот был рад, что таким образом нашелся портрет, на котором ты вместе с матушкой… Думаю, Дмитрий Александрович прятал его ото всех, от брата и, конечно, от слуг, хоть они безусловно преданы Ливенам.

«Не очень-то хорошо прятал, если Марфа нашла его рядом с кроватью Его Сиятельства. Хорошо, что женщина умная и не болтливая, не пошла рассказывать о своей находке. Со мной-то она поделилась этим, так как Павел Александрович разрешил ей говорить о своей семье».

– Ты поставишь этот портрет на пианино?