Текст книги "Только сердце подскажет (СИ)"

Автор книги: Марина Леманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

========== Часть 1 ==========

Анна проснулась в смешанных чувствах – она была в радостном предвкушении дороги домой, к Якову… и в грусти от того, что ей нужно уезжать от Павла… У нее оставалась только встреча с ним в саду, как и всегда по утрам, и завтрак. После завтрака она должна была отправиться в путь. Она надела дорожное платье и поспешила в сад, к их с Павлом скамье. Но там его не оказалось. Неужели она так торопилась, что, не взглянув на часы, пришла слишком рано? Она вытерла влажную от росы скамью, что раньше делал Павел, и присела. Подождала, как ей показалось, довольно долго, но Павел так и не появился. Что ж, возможно, он просто еще не встал, он же не спал полночи.

В буфетной хлопотал дворецкий.

– Матвей, а где Павел Александрович?

– Так уехал он, Ваша Милость, еще до того, как мы все встали…

– К-как уехал? Куда?

– Во дворец.

– Во дворец? Ни свет, ни заря?

– Ну так у Его Сиятельства служба ведь не по расписанию, а по… мере надобности… А это и днем, и ночью может быть…

– Хоть бы не сам правил, – вслух подумала Анна.

– Нет, Ваша Милость, не беспокойтесь. Приехали за ним, судя по всему, на служебном экипаже. Все наши лошади на месте.

Мартынов, наверное… Хоть бы ничего не случилось! А просто… срочно понадобился… может, Государю…

– Он мне оставил записку с распоряжениями и Вам письмо. Вот, Ваша Милость, – Матвей отдал ей конверт, на котором был княжеский вензель. В нем оказались ключ и лист бумаги.

«Анюшка, родная моя!

Мне очень жаль, что не смог проститься с тобой. Меня срочно вызвали во дворец. Не волнуйся, ничего плохого не произошло, это обычная служебная рутина, у меня так бывает.

О Шторме также не беспокойся. Как я тебе уже сказал, мне ничего не грозит.

Я постараюсь приехать к вам с Яковом, как только будет возможность. Для меня очень важно, чтоб я рассказал о наших с тобой задушевных беседах Якову сам. Не говори пока ему про дневник Дмитрия, я привезу его с собой и дам ему его прочитать. Надеюсь, я не прошу о слишком многом и не ставлю тебя в неловкое положение.

Я приготовил для тебя небольшой сундучок, в нем книги, твой «бульдог» с коробками патронов и несколько мелочей. Для Якова там отдельная коробка.

Спиритическая доска тоже в сундучке. Будь с ней осторожна, а лучше положи ее дома обратно на дно дорожного сундука и больше не доставай. Хотя о чем это я, ты ведь не сможешь удержаться.

Буду скучать по тебе сам и уверен, слуги также будут скучать по Ее Милости. Ты всем очень понравилась в усадьбе, это не пустые слова. Аня, я буду очень признателен тебе, если в свой следующий приезд ты возьмешь на себя обязанности хозяйки усадьбы, хотя бы для вида.

Передай от меня наилучшие пожелания Якову и поклон Марии Тимофеевне и Виктору Ивановичу.

До скорой встречи,

твой Павел»

– Больше ничего?

– Нет, только письмо и сундучок.

– А где он?

– В кабинете Его Сиятельства. Он довольно тяжелый, его Демьян или Трофим заберут оттуда, если Вы не против.

Анна кивнула.

– Ваша Милость, изволите завтракать в столовой или в буфетной?

Аппетита у Анны не было:

– Я не хочу завтракать.

– Ваша Милость, так не пойдет. Его Сиятельство будет недоволен, если я отпущу Вас без завтрака. Перед дорогой обязательно нужно подкрепиться. По распоряжению Его Сиятельства Харитон для Вас напек блинчиков, тех, которые Александр Дмитриевич так уважает.

Анна улыбнулась, Павел побеспокоился даже об этом, предполагая, что от волнения утром ей совсем не захочется есть. Но блинчики Харитона, да еще с абрикосовым вареньем – перед ними она устоять не сможет.

Она попросила Матвея накрыть в буфетной, где часто завтракал Павел, когда спешил. Она не торопилась, но зачем только для нее одной накрывать в столовой за большим столом? Матвей поставил перед ней чайную пару из сервиза «Времена Года». Она была единственной, кто пил из нее чай с того времени, как Павел получил сервиз в подарок от Лизы – уже после ее кончины. Как Павел сказал, Лиза была бы рада, что этот сервиз он делил с ней – человеком, который стал ему дорог. Анна выпила чашку чая и съела несколько блинчиков. Матвей настаивал, чтоб она съела еще хоть что-нибудь, но она отказалась. Тогда Матвей сказал, что оставшиеся блинчики, пирожки и пирожные, к которым она так и не притронулась, он самолично добавит в корзину с едой, которую должен подготовить Харитон. Затем спросил, готова ли Ее Милость к отъезду, и может ли он передать Трофиму подавать экипаж. Анна Викторовна была готова.

Около столика в фойе ее ожидала красивая женщина, даже скорее дама. При быстром взгляде Анна сначала и не поняла, что это была Марфа. Она вспомнила, как увидев Марфу в день приезда, подумала, что если б она была в другом платье, она бы приняла ее за женщину из купеческого или помещичьего сословия. И вот сейчас на Марфе было пусть не очень дорогое, но хорошо сшитое дорожное платье из добротной ткани темно-зеленого цвета и милая шляпка с такого же цвета шелковой лентой. Выглядела Марфа совсем не как прислуга.

– Ваша Милость, это Его Сиятельство распорядился, чтоб я так оделась. Сказал, что будет лучше, если люди в поезде будут считать, что я вроде Вашей компаньонки, а не горничной… Правда, для компаньонки-то я необразована, но я постараюсь при чужих людях рта не раскрывать…

– Марфа, а вот это уже лишнее. Не молчать же всю длинную дорогу только потому, что, как тебе представляется, кому-то может показаться, что у тебя не хватает образования.

Когда Демьян с Трофимом погрузили багаж Ее Милости и Марфы на ландо, около него собрались все, кто мог. Все слуги желали Ее Милости хорошей дороги и передавали поклоны Его Милости Якову Дмитриевичу. После этого Матвей сказал, что кое-то из слуг хотел бы преподнести Ее Милости скромные дары, и что Его Сиятельству об этом известно. Анна очень удивилась и смутилась, сказав, что у нее самой ничего нет. На это Матвей ответил, что самым лучшим подарком будет их приезд с Яковом Дмитриевичем, поскольку радость, какая была у Его Сиятельства во время ее пребывания в усадьбе, они в последний раз видели давно, до кончины Его Сиятельства Дмитрия Александровича.

От Глаши Анна Викторовна получила набор платочков, на каждом из них помимо вензеля Ливенов было вышито раскидистое дерево – такое, под которым она с Его Сиятельством сидела на скамье каждое утро. Фрол от себя подарил панно, выполненное из засушенных цветов и растений, произраставших в княжеском саду, а от Его Сиятельства три черенка его любимых роз оранжево-персикового цвета, которые можно будет высадить в саду родителей Ее Милости. Харитон принес корзину с едой и советовал есть свое домашнее, а то кто его знает, чем в этих поездах могут накормить Ее Милость. А Матвей добавил в нее картонку с тем, что осталось от завтрака, и какой-то маленький сверточек и попросил Трофима поаккуратнее править экипажем с их госпожой.

Анна обратила внимание на эту просьбу. Их госпожой – еще одно подтверждение тому, что князь приказал слугам относиться к ней как в какой-то мере их хозяйке. Хозяйки в усадьбе нет, а, по словам Марфы, она нужна… Хозяйские заботы, что и говорить, были ей не особо по душе, но раз Павел просит, тем более, как он сказал, для вида. Но когда это еще будет. Возможно только тогда, когда они с Яковом будут жить уже в Петербурге…

Они отъехали от усадьбы настолько, что стоявших на дороге слуг не стало видно, и Анна спросила:

– Марфа, скажи, как Павел Александрович объяснил слугам, что хотел бы видеть меня хозяйкой усадьбы. Если, конечно, он вообще говорил подобное.

– Ваша Милость, он – владелец усадьбы, мы у него в услужении, он не обязан был ничего объяснять. Как приказал бы, так и было бы. Но он сказал, что очень рад, что у него появилась племянница, которая теперь будет за хозяйку, когда будет гостить в усадьбе. И что поскольку с таким положением Ее Милость не сталкивалась, ей нужно будет помогать… Не думаю, что Его Сиятельство будет устраивать в усадьбе балы или светские приемы, к которым нужно долго готовиться, он не любитель подобных сборищ. Он предпочитает общество близких ему людей, а организовать вечер для нескольких господ и дам – в этом нет ничего такого уж сложного. И Вы не беспокойтесь, если не будете чего-то знать, Вы всегда можете спросить у того же Матвея, да и у Его Сиятельства тоже.

– Да, я так и сделаю…

У Анны было еще много вопросов, но, наверное, их лучше отложить до того, как они сядут в поезд и останутся одни. Ей хотелось, чтоб ответы Марфы на ее вопросы были по возможности откровенными. А какая откровенность могла быть, если в экипаже кроме них были еще Трофим и Демьян?

Демьян, про которого только что подумала Анна, обернулся:

– Ваша Милость, Вы бы постарались вздремнуть. Дорога хорошая, гладкая, ухабов мало. А в поезде еще не известно какие соседи попадутся. Вам отдохнуть захочется, а они или разговорами будут досаждать, или шуметь. Вот мы как-то с Его Сиятельством ехали, так в соседнем купе была семья – граф с графиней и ребеночком. У того зубки резались, орал всю дорогу как блаженный, нянька с ним ничего поделать не могла. Ладно Его Сиятельство в ресторан от этого бедлама сбежал, а я так и промучился.

Анна подумала: «А когда у его собственного сына резались зубы, Его Сиятельство тоже куда-нибудь сбегал? Нет, не сбегал, скорее всего, сам носил его на руках, когда был дома, даже няньке не давал…» Она была уверена, что Павел был Сашеньке прекрасным отцом. Жаль, что его отцовство продлилось всего год… а после у его сына появился другой батюшка – Дмитрий Александрович…

– Или вот не лучше этого. Опять же соседи, не дай Бог таких. Там старый князь к своему сыну ехал, вместе с другим сыном и его женой. Его Сиятельство совсем глухой был, ничего почти не слышал, все время переспрашивал, да громко, а родственники еще громче его кричали… Тоже покоя никакого…

– Демьян, да сколько раз у Вас с Его Сиятельством такое было? Не каждый раз же.

– Такое не каждый, – согласился Демьян. – А вот изрядно подвыпившие господа в компанию к Его Сиятельству чаще пытаются набиться… Надо было ему кого-нибудь из нас с Вами отправить, Ваша Милость… Только вот мне нужно будет с ним в столицу ехать, да и Трофиму, наверное, тоже… А Клим с Его Сиятельством Александром Дмитриевичем уехал… А из других мужиков какая охрана?

– Демьян, будет тебе Ее Милость стращать. Так запугаешь, что она всю дорогу будет думать, как бы чего не случилось.

– Вот еще! – сказала Анна Викторовна. – Думать о таком. Я, я о… Якове Платоновиче буду думать… и вспоминать, как у вас в усадьбе было хорошо…

– А вот это правильно, Вас Его Милость встретить должен, ему Его Сиятельство из дворца телеграмму отправит.

– Если занят будет, может и не встретить, – вздохнула Анна. – У Якова Платоновича ведь как и у Павла Александровича служба не по расписанию, а как придется… Но ты, Демьян, не беспокойся, мы, если что, на станции сами извозчика возьмем.

– Ну если так, Ваша Милость… Вы уж потом Его Сиятельству телеграмму пошлите, что доехали благополучно, а то он от беспокойства изведется весь…

– Обязательно пошлю. Я, пожалуй, и правда, попробую вздремнуть, – Анна почувствовала, что ее стало клонить ко сну. Она не спала, дремала, но глаза открыла только тогда, когда экипаж остановился.

– Ваша Милость, на станцию приехали! – доложил Трофим.

Когда Демьян с Трофимом занялись определением багажа, на перроне появился один из двух графов, которых Анна встретила с Павлом в Императорском парке – тот, что был женат и, как сказал Павел, с дамами только флиртовал. Анна поняла, почему он искал внимания других дам – его спутница была невзрачной женщиной, как говорят про таких «серой мышкой».

– Мадам Ливен, мадам Ливен!

Анна решила не поправлять графа, тем более при даме:

– Да, Ваше Сиятельство?

– Позвольте мне представить Вам мою супругу, Анастасию Станиславовну… Настя, я говорил тебе о племяннице князя Ливена, Анне Викторовне.

– Очень приятно, – подала ей графиня руку, и ее лицо озарила улыбка, которая сразу сделала ее хорошенькой. Ну вот, не такая она и серая мышка.

Оказалось, что графская чета занимала соседнее купе с Анной и Марфой, и граф тут же вызвался «приглядывать» за ними.

– Не понимаю, как Ливену в голову пришло отправить таких красивых дам одних… – покачал он головой. – Ведь в поезде могут быть всякие соседи… Я свою Настю никогда одну бы не отпустил, даже с другой дамой. Вы нам представите свою спутницу, Анна Викторовна?

– Это моя… дальняя родственница… с матушкиной стороны… – придумала на ходу Анна.

– Марфа Федоровна, – назвалась только что обретенная родня.

– А Вы тоже у Ливена в гостях были вместе с Анной Викторовной?

– Нет, она наоборот к нам с мужем едет… в гости… У нее только сейчас появилась возможность для… длительной поездки.

Анна подумала, что теперь одна маленькая невинная ложь повлечет за собой несколько других. Зачем Павел решил представить Марфу не прислугой, а компаньонкой? По той причине, что к компаньонке больше уважения аристократов и меньше шансов, что к ней будет… ненужное внимание таких господ… как Георг, который навязывался ей в первую дорогу?

Граф предложил сходить в ресторан, но Анна отказалась. Возможно, позже. К чему было тратиться, если у них было много еды, наготовленной Харитоном, и ей не хотелось, чтоб она пропала. Когда граф с супругой удалились, Марфа тихо сказала:

– Ваша Милость, не думайте о деньгах, если хотите откушать в ресторане. Мне Его Сиятельство дал на дорогу более чем достаточно.

– Тебе дал?

– Мне. Сказал, что Вы бы у него все равно не взяли.

Анна усмехнулась – Павел был прав, она бы у него денег не взяла.

– А сама ты хочешь откушать в ресторане?

– Ну уж нет. Не для таких как я такое заведение, не для прислуги, а для господ.

– Марфуша, а про твою семью я могу спросить? – Анне не давало покоя любопытство по поводу внешности Марфы, столь непохожей на обычную горничную.

– Отчего же нельзя? Батюшка мой, Федор Гордеич, из торговых людей был, у него скобяная лавка была. Только умер рано, внезапно, упал и все, не болел даже. А матушка после его смерти меня в пятнадцать лет в услужение в помещичью усадьбу отдала.

– Что же так? Бедствовали сильно?

– Нет, не побирались уж точно. Лавка старшему брату досталась. Но у нее своих трое малых ребят было, а тут еще я…

– Своих?

– Батюшка меня около наших ворот в корзинке нашел и домой принес. У них после Авдея долго больше детей не было, а он дочку хотел…

– Так что же ты, подкидыш?

– Так и есть. Кто родители – неведомо. Ничегошеньки про них не знаю.

– Извини, что спрошу… А не батюшкина ли ты дочка? Может, согрешил с кем, а та женщина ему и подкинула?

Марфа засмеялась:

– Батюшка мой был черный, ну цыган цыганом, крепкий такой мужик, здоровый, по молодости в кузне работал. Сила у него была недюжинная, сердце доброе, а вот красоты Бог не дал. Авдей весь в него, да и остальные мальчишки тоже… Не пошла бы… знатная женщина с таким, да еще женатым, ради… развлечения… Подкинули, наверное, потому, что знали, что возьмет младенца по доброте душевной, да потому что тогда кроме одного сына у них больше деток не было. В детстве матушка меня привечала, а потом у нее один за другим трое мальчишек народилось, и я в семь лет из дочки превратилась няньку.

– В няньку? – переспросила Анна.

– Да, сначала Гаврюшка появился, когда мне семь было, за ним Ванюшка, а потом Василек, когда мне уж десять исполнилось. Все горластые, а как подросли, шустрые такие, шебутные, за ними только глаз да глаз… Когда меня к помещику в няньки отдали, я и представить не могла, что детки бывают спокойные. Я с ними отдыхала в отличии от своих… Жилось мне у Пшеничниковых хорошо, правда, часть моего жалования матушке отдавали, пока мне восемнадцать не исполнилось. Тогда Данила Нилович сказал, что я уже взрослая, что теперь деньги матери пойдут, только если сама захочу помогать, а на нет и суда нет. Справедливый был человек, хозяин хороший и семьянин каких поискать. У него был старший сын и три дочки возрастом примерно как братья мои. Все как куколки. Потом, когда подросли, я своих барышень стала одевать и прически им выучилась делать. Барыня наша любила по гостям разъезжать и сама в доме гостей принимать. Как никак трое дочерей, всех пристроить надо. Барыне журналы заграничные присылали, а там такие дамы в них были…Неужто бы я позволила своим барышням хуже их выглядеть?

– Ты говорила, что Павел Александрович тебя к себе в усадьбу взял, когда барышни замуж вышли?

– Так оно и было. Все в один год и вышли. И очень удачно. Одна – за сына соседа нашего, тоже помещика. Другая – за офицера, а третья и вовсе за чиновника из Петербурга, небогатого, но при приличной должности. И все живут хорошо, и мужья справные, и деток нарожали.

– А сама-то ты почему замуж не вышла? Не поверю, что ни один мужчина не звал…

– Звали, и не один… Но не любы были, вот и не пошла… А кто люб был, тот не звал.

А кто люб был, тот не звал… И тут Анну словно по голове ударили. Князь! Красивый мужчина, аристократ, в которого легко влюбиться, и красивая женщина из прислуги, с которой приятно развлекаться, но на которой Его Сиятельство бы никогда не женился. Она посмотрела на Марфу. Та прочитала ее немой вопрос.

– Ну что Вы, Ваша Милость. Не про то Вы подумали. Кто он и кто я. Никогда не было. Ни разу… Для меня уже счастье было, что я видела его… когда приезжал… иногда…

– Приезжал? Куда приезжал?

– Как куда? В усадьбу к нам.

– Так это не Павел Александрович?! – воскликнула Анна.

– Павел Александрович? Господь с Вами! Конечно, нет! Я Дмитрия Александровича любила. С того момента, как его впервые увидела, когда он с Сашенькой к нам приехал. Души он в нем не чаял, хоть и не его сынок…

– Не его сынок? Марфа, о чем ты говоришь?

– Анна Викторовна, да будет Вам… Сашенька же Павла Александровича сын. Вы ведь сами это знаете… А мне сразу было видно. Маленьким как нахмурится, бровки свои сведет, так одно лицо с Павлом Александровичем, когда он недоволен, хоть в целом тогда меньше на него был похож, чем сейчас. И когда нервничал, пуговичку на правом рукаве начинал дергать, как Павел Александрович, а не на левом как его батюшка…

– На левом Яков дергает… как Дмитрий Александрович, – зачем-то сказала Анна. – Марфа, ты кому-нибудь о своих подозрениях говорила?

– Зачем? Дмитрию Александровичу и так, верно, горько было, что его жена с братом изменила… Да и Сашенька ни в чем не виноват…

– А к Павлу Александровичу у тебя сочувствия нет?

– За то, что жену брата соблазнил? Не сама же она к нему пришла. Говорили, скромная, тихая женщина была. Такие полюбовников сами не заводят, да еще среди родни мужа… Так что хоть я к Павлу Александровичу, князюшке нашему, и очень хорошо отношусь, с большим уважением и симпатией, в этом случае доброго слова я о нем сказать не могу.

Анне стало до боли обидно за Павла. В рассказе Марфы он выглядел подонком. Она понимала, что вряд ли стоит раскрывать тайну Ливенов, но молчать была не в силах.

– Марфуша, не совсем так все было.

– Не так? А как же по-другому?

– Павел Александрович питал нежные чувства к Елизавете Алексеевне, правда, поначалу безответные. А поженили ее и Дмитрия Александровича насильно, помимо их воли. И Дмитрий Александрович знал про чувства брата к Елизавете Алексеевне. А потом оказалось, что Дмитрий Александрович болен. И детей иметь уже не мог. Но ему очень хотелось сына, законного, чтоб отцом его считал. Вот и договорились они с Павлом Александровичем, что тот будет с Елизаветой Алексеевной встречаться, раз уж так ее любит, а если от их отношений ребенок появится, то, конечно, он будет наследником Дмитрия Александровича.

– Значит, получается, что это у Павла Александровича сына забрали? А не Дмитрий Александрович глаза закрыл, что сынок не от него, а от брата?

– Получается…

– А забрал Дмитрий Александрович у него сына, когда Ее Сиятельство умерла… А до этого они, видать, все вместе жили… Теперь все понятно… – продолжила рассуждать вслух Марфа.

– Что тебе понятно? Кто вместе жил?

– Павел Александрович с Елизаветой Алексеевной и Сашенькой.

– Почему ты так думаешь?

– Ваша Милость, Его Сиятельство никогда женат не был, с полюбовницами вместе никогда не жил. А в доме женская рука чувствуется, в гостиных, к примеру. А главное – в покоях хозяйкиных, которые для княгини предназначены. Они не просто обставлены на тот случай, если в них когда-нибудь некая дама появится, а для определенной женщины, так, как ей самой бы нравилось… А в запертых сейчас комнатах внизу, видать, Ее Сиятельство жила, когда уже сильно болела… и была слаба, чтоб в покои подниматься… Там, скорее всего, и умерла… поэтому Павел Александрович туда никого и не пускает… Правильно Его Сиятельство сделал, что в те комнаты ее определил, к себе поближе, чтоб ему из кабинета ее слышно было…

– Из кабинета слышно?

– Между его спаленкой и другими комнатами дверь…

– Да? А я и не заметила, темно было… – проговорилась Анна и ужаснулась тому, что сказала.

– Так этого и при свете не заметить, – как ни в чем не бывало сказала Марфа. – Там эту дверь сейчас шкаф одежный закрывает. Я знаю, что она там есть, только потому, что шкаф отодвигали во время ремонта, который Павел Александрович затеял, вернувшись с Турецкой войны… А с другой стороны, возможно, дверь так и оставлена. Или тоже шкаф стоит…

– Нет, шкаф там у другой стены… там… высокие напольные часы стоят… – припомнила Анна.

– Вот поэтому Вы, Ваша Милость, двери, и не увидели, ни в спаленке Павла Александровича, ни в другой комнате.

– Марфа, я в спаленку… не заходила… просто дверь была открыта… – тогда дверь в спаленку была распахнута, а на узкой кровати спал уставший Павел, которого она разбудила, действительно не заходя в комнатку.

– Так и зашли бы даже, какая в том беда? Если уж Вы в тех комнатах с Его Сиятельством были, то про спальни уж и говорить нечего.

Анна зарделась:

– Марфа… ты меня не осуждаешь? Что я наедине с ним там была?

– С чего бы мне Вас осуждать? Не с полюбовником же Вы там уединялись, а с Павлом Александровичем, по душам там с ним, поди, разговаривали… Конечно, он мужчина очень привлекательный да и дамский угодник, но и порядочный, какие редко бывают… С таким совершенно… безопасно, хоть бы Вы с ним не только в тех комнатах наедине были, но и в его покоях, даже в опочивальне. Никогда бы он себе ничего по отношению к Вам не позволил. Для вольностей у него такие как графиня есть, простите уж за прямоту. Только таких он никогда бы не повел ни в закрытые комнаты, ни в свои спальни… туда, где, как теперь ясно, он с Елизаветой Алексеевной жил… которую, видать, женой своей считал…

– Марфа, тебе что-то Демьян рассказал?

– Нет, что Вы, он никогда бы подобного не сказал. Своим умом сейчас дошла. Мне раньше многое непонятно было, когда я думала, что у Павла Александровича с женой брата просто роман был, от которого Сашенька родился. А сейчас все на свои места встало… Но Вам-то, Ваша Милость, это и без меня известно было…

– От кого?

– От самого Его Сиятельства, от кого же еще…

– Почему ты так считаешь?

– Потому что Вы человек необыкновенно сердечный… вот Вам он и смог довериться… поведать то, что многие годы… глубоко от всех прятал… Потому что Вы стали его ангелом-спасителем… от него самого, от бескрайней тоски его по… тайной жене усопшей…

– Больше ты о Павле Александровиче плохо не думаешь?

– Нет, не думаю… он ведь получается вдовцом стал… любил Елизавету Алексеевну, видать, сильно, раз не женился после того… Вот ведь, какой мужчина, а счастья нет… как и у Дмитрия Александровича не было… – вздохнула Марфа. – Это видно было…

– Он всю жизнь матушку Якова любил, на которой отец ему жениться не позволил…

– Ваша Милость, я однажды портрет нашла, на полу. Думаю, Дмитрий Александрович его под подушку положил, а он выскользнул оттуда. На нем была молодая женщина со светлыми волосами и мальчоночка около годика. Я думала, что это портрет Елизаветы Алексеевны и Сашеньки, только не особо удачный. Не слишком была та дама похожа на Ее Сиятельство. Я ее большой портрет в Гатчине видела. Ну думала, хоть тот маленький портрет и не шибко похож, все равно он Дмитрию Александровичу дорог… А теперь понимаю, это та, другая его женщина была, матушка Якова Дмитриевича, с ним, когда он младенцем был…

Анна поняла, про какой портрет говорила Марфа – тот, что она нашла в секретере в комнате Дмитрия Александровича, который, судя по всему, ему отдал Штольман за ненадобностью. Хоть не выкинул со злости, отдал тому мужчине, который тоже любил его жену.

– Марфуша, а кроме тебя никто не догадывается, что Саша – сын Павла Александровича?

– Так никто и не приглядывался. Он ведь Ливен, издалека видать. И на батюшку похож, и на дядюшку. А что повадки у него от Павла Александровича, так кто это заметит?

– Как кто заметит? У Саши же и улыбка Павла Александровича, и усмешка… На них иногда посмотришь, у них выражение лиц совершенно одинаковое, они как отражение друг друга…

– Значит, и Вы это, Ваша Милость, подметили, не я одна… А тогда, когда Сашенька маленький был, я его сходство с Павлом Александровичем заметила, так как с ним время проводила. У Сашеньки была нянюшка Луша, она мне позволяла с ним играть. Когда никто не видел. А как-то раз Дмитрий Александрович случайно заметил и сказал, что, мол, видит, что я к Александру Дмитриевичу хорошо отношусь, и тот меня принял. Так что если хочу, он Павла Александровича попросит, чтоб, когда они приезжать будут, он позволил мне Луше помогать Александром Дмитриевичем заниматься. Конечно, я согласилась. И Сашенька мне в душу запал, и к Дмитрию Александровичу поближе… Он ведь не как некоторые отцы, скинет дитя на няньку и не вспомнит порой, что оно у него и вовсе имеется. Мы с Сашенькой играем в саду, а он тут же на скамье сидит, на нас смотрит и улыбается… А у меня на сердце такая радость на улыбку его смотреть… А уж когда разговаривал со мной, так и вовсе сердце петухом пело… Один раз сказал, что забрал бы меня к себе, да куда Александру Дмитриевичу две няньки, да и растет он быстро, скоро уж и гувернер ему нужен будет… Проплакала я тогда всю ночь. Что могла бы Дмитрия Александровича каждый день видеть, а не раз в несколько недель… Да ничего не поделать, судьба такая.

Анна подумала, вот ведь как бывает. Когда Марфа переехала в усадьбу к князю, ей должно было быть, наверное, лет двадцать пять-двадцать семь, а князю лет тридцать пять. Молодой красивый мужчина, как говорится, «под боком», а не дрогнуло сердце. А влюбиться ее угораздило в мужчину на тридцать лет старше, с чужим сыном, несчастного… Возможно, потому и влюбилась, что он несчастный был? Может быть, это вовсе не любовь была, а жалость? Павел Александрович-то то, что несчастен был, держал в себе, никому не показывал. Представлял себя дамским угодником, который менял женщин как перчатки. Разве такого заподозришь, что он тайком столько лет лил слезы по усопшей возлюбленной? А Дмитрий Александрович был вдовцом официально, понятно, что мог горевать по жене… а то, что не по своей, это уж только ему одному было известно…

– Марфа, а когда ты Дмитрия Александровича в последний раз видела?

– Больше двух лет назад. Когда он еще здоров был. А когда слабеть начал, больше к нам не приезжал. Да и Сашенька тогда уже взрослый был, чтоб самому к Павлу Александровичу ездить, без батюшки. А нас больше в Гатчину не приглашали, никаких он больше приемов не устраивал, чтоб прислуга брата ему в помощь могла понадобиться, как это ранее бывало. Да и приезжал он в Гатчину редко. Говорят, жил в основном в имении в Эстляндии да в особняке в Петербурге, а туда уж, конечно, мы никогда не ездили.

– Скажи, а к нам ты ехать согласилась, потому что Яков Платонович – сын Дмитрия Александровича?

– И поэтому тоже. Но прежде всего, потому что Вы, Ваша Милость, мне очень приглянулись. Добрая Вы, сердобольная, участливая. Мало таких людей сейчас, а уж среди хозяев и днем с огнем не сыскать. Такая как Вы замуж за плохого человека не пойдет, только за хорошего, с добрым сердцем. Ведь если Яков Дмитриевич – сын Дмитрия Александровича, это не значит, что из него обязательно мог хороший человек выйти. Но я по Вам вижу, что хороший, да и Павел Александрович о нем как о прекрасном человеке отзывается. А был бы плохим, не поехала бы, зачем мне каждый день расстраиваться, что у Дмитрия Александровича такой никудышный сын получился? Лучше уж такого и вовсе не знать.

– Марфуша, ты только не говори Якову Платоновичу, что любила Дмитрия Александровича, его батюшку. Не нужно ему это знать.

– Не скажу, то ли я не понимаю, что мужчина это неправильно истолковать может… Не все же такие, как Павел Александрович…

– Павел Александрович? Он что, знал? – ошеломленно посмотрела Анна на Марфу.

– Догадался, похоже… Когда он с новостями приехал, что Дмитрий Александрович умер, увидел потом, что я плачу… горько плачу…

– И что?

– Да ничего. Покачал головой и сказал так грустно: «Ох дурак Дмитрий был, ох дурак… Счастья своего под носом не разглядел…»

– Скажи, Марфуша… А позвал бы тебя Дмитрий Александрович, пошла бы с ним жить?

– Пошла бы, чего уж лукавить…

– Даже если как мужчина уже негож был?

– Ваша Милость, да разве это главное, если человека любишь? Приласкать ведь всегда можно найти как… Хоть просто по голове погладить… или за руку подержать… И то человеку счастье…

Просто по голове погладить… или за руку подержать… И то человеку счастье… Раньше хоть дальше держаний за руку и поцелуев руки у них с Яковом Платоновичем до последнего момента и не продвинулось… пока все не случилось… она бы и без этого любила Штольмана…

– Ты права, Марфуша, права. Когда любишь, это совсем не главное… Я Якова Платоновича полтора года любила, а он только руку мне целовать и смел…

«Верно Его Сиятельство подметил, что Анне Викторовне про любовные дела и поговорить не с кем, раз уж со служанкой решилась», – подумала Марфа.

– А я к Дмитрию Александровичу и прикоснуться не смела… А позволил бы, хоть бы за руку его подержала… Да что уж сейчас об этом говорить… Абы да кабы…

– Скажи, а если человек дорог… но не любишь его как мужчину… Что это?.. Что за чувство? – отважилась спросить Анна.

– А это, Ваша Милость, только сердце может подсказать.

– Только сердце может подсказать… – повторила Анна.

Тут ей в голову пришел вопрос, но она не знала, как правильно задать его.

– Ваша Милость, Вы, верно, еще о чем-то меня спросить хотели?

– Хотела. Да не знаю, как…

– Ну как есть, так и спросите.

– Марфа, насколько хорошо в комнатах слышно, когда по коридору кто-то идет?

– Это Вы насчет того, что ночами никаких шагов в коридоре не слышали? Так не ходил Его Сиятельство к графине, ни разу не ходил. Я у нее все время прибирала, не Демьян. Да и не пошел бы он к ней, пока Вы там были.