Текст книги "Только сердце подскажет (СИ)"

Автор книги: Марина Леманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 28 страниц)

– Только в какой-то?

– Да, основная его задача – убрать из Петербурга Разумовского и Нежинскую все же была выполнена.

– А Разумовского и вовсе убрали… – заметил Штольман.

– Да, отправили Его Сиятельство на тот свет.

– Виновным в убийстве Разумовского признали Лассаля… И это все, что я знаю по данному делу. Больше совершенно ничего.

– А большего тебе и знать было не положено. Ты же был подозреваемым.

– В связи с тем, что ты мне рассказал – что все было не так, как представлялось, у меня появились другие… сомнения насчет происходившего… Может, в Затонске все же были агенты, и это они убили князя?

– А какой смысл им подставлять тебя? – задал вопрос Павел Александрович. – Чтоб, будучи под подозрением, ты был отстранен от следствия и не смог вычислить их? Господин начальник сыскного отделения, такие люди при необходимости могут лишить человека жизни такими способами, что Вы бы никогда и не заподозрили, что это было убийство, а не несчастный случай или смерть от естественных причин. А смерть князя Разумовского от удара камнем по голове не спишешь на то, что в припадке эпилепсии или безумия, возможно, вызванных Затонским туманом, Его Сиятельство бился головой о то, что оказалось подле него… Я склоняюсь к тому, что его ликвидировали те, кто служил тем же благодетелям, что и князь. Стоявшие за спиной Разумовского боялись, что он выдаст их с потрохами в случае ареста, и решили избавиться от него… Для преступной группы, членами которого были Разумовский и Нежинская, идеальная кандидатурами на роль убийцы князя были следователь Штольман – по понятно какой причине, и Лассаль, поскольку мертвец, ну или человек, который хочет считаться покойником, уже ничего не скажет. Лассаля сделали козлом отпущения или иными словами повесили на него всех собак – и шпионаж, и похищение Брауна, и убийство князя и не только…

– Шпионаж, похищение Брауна и убийство горничной и лакея имели место.

– Безусловно, но убийство Разумовского приписали ему… до кучи… Как говорится, два раза не повесят и не расстреляют… Тем более якобы уже покойника.

– Почему якобы?

– Так тела не нашли. А нет тела, нет и подтверждения тому, что человек мертв… Я бы даже поверил в то, что Лассаль действительно убил Разумовского, если бы не способ убийства. Для человека, каким являлся Лассаль, он сомнителен – непрофессинальный, а главное ненадежный. Приложить камнем по голове – это несерьезно… Выстрелить в голову или сердце, а лучше и туда, и туда, или перерезать горло, даже свернуть голову, как он сделал это горничной – это другое дело… Хотя на месте Лассаля я бы сделал по-другому – выстрелил бы в Разумовского из дуэльного пистолета, что был при нем. И убил бы князя, и подставил бы Штольмана, которого Его Сиятельство вызвал на дуэль. И тому бы уже было не отвертеться…

– Ч-что?! – пробормотал Яков Платонович.

– Яков, это самый… подходящий вариант для убийства в той ситуации… Старанно, что им тогда не воспользовался член шайки – если это был он… Хотя и этому может быть объяснение – он просто не умел стрелять…

– Такого просто быть не может! Любой полицейский чин умеет стрелять!

– Если ты об одном из двух прибывших в Затонск с инспекцией из Департамента полиции Петербурга и наделенных чрезвычайными полномочиями, а на самом деле пытавшихся действовать в интересах своих хозяев, то доказательств, что кто-то из них совершил именно это преступление, нет. А на нет и суда нет – в прямом смысле этого слова. Хотя, конечно, под эти углом они рассматривались… негласно…

– А какие доказательства были против Лассаля?

– Свидетельские. Кучер князя видел француза возле дома в то утро, когда убили его хозяина. Тот не просто шел, а передвигался, как сказал слуга, крадучись, мол, чтоб его никто не заметил. А за несколько дней до этого Его Сиятельство и француз стояли около конюшни, и он слышал, как Лассаль возмущался, что его услуги недостаточно оплачиваются. Что за подобную работу вознаграждение должно быть более щедрым. И что он надеется получить часть той суммы, которую вскоре доставит. На что князь ответил французу, что тот разинул рот на чужой каравай, как бы не подавился, а то всякое случается. Француз ответил, мол, конечное, случается всякое, можно не только подавиться… но и упасть и голову расшибить…

– А потом князя нашли с пробитой камнем головой.

– Именно.

– И этого оказалось достаточно, чтоб считать Лассаля виновным?! Абсурд какой-то! – хмыкнул Яков Платонович.

– Этого оказалось достаточно, чтоб вместо Штольмана подозреваемым стал Лассаль… который, к тому же, в чем не было никаких сомнений, убил горничную и лакея князя… Варфоломеев и иже с ним были удовлетворены тем, что подозреваемый больше не ты… А заговорщики тем, что это Лассаль, а не кто-то другой из их шайки…

– Почему же тогда… все так долго тянулось?

– Ты про расследование? Так свидетель появился только через какое-то время. Сказал, что сбежал из усадьбы через пару дней после ужасных событий, сначала скрывался, боялся, что Лассаль найдет его и прикончит… Раз француз убил Его Сиятельство, лакея и горничную, то и его в живых не оставит.

– А как кучер вообще оказался в полиции? Неужели сам пришел?

– В деле говорится, что кучеру пришлось заняться извозом в одном уездном городе, когда его скудные сбережения закончились. Для своего промысла он хотел использовать коляску, которая была не новой, но показалась властям все же дорогой для извозчика, кроме того на ней, судя по всему, ранее был герб хозяина…

–То есть ему хотели предъявить обвинение в краже? – спросил Затонский следователь.

– Да. Задержанный сказал, что был ранее кучером у князя Разумовского, и что коляску ему якобы его ныне покойный хозяин и подарил. У нее как-то сломалась ось, она перевернулась, одна сторона поцарапалась, и верх порвался. Его Сиятельство даже чинить ее не приказывал, купил себе новую. А старая стояла в каретном сарае. Кучер сам ее со временем починил, покрасил заново и залатал – вдруг пригодится. А когда к Его Сиятельству приехал француз, ему понадобился экипаж. Вот Его Сиятельство и сказал, мол, пусть его гость пока той коляской пользуется, а потом кучер может ее себе забрать… Вот он ее и забрал…

– Какой щедрый хозяин был князь Разумовский, – ухмыльнулся Штольман. – А лошадь вместе с коляской он кучеру не пообещал? Или тот сам в экипаж впрягался?

– Про лошадь сказал, что Его Сиятельство отдавал ему только половину жалования, а половину оставлял у себя – на тот случай, если ему вдруг понадобятся деньги, или он захочет уйти. Вот он в счет тех денег лошадь и взял. Лошадь, кстати, взял так себе. Коляска, и правда, была когда-то поломана – ось заменена, царапины с одной стороны даже под краской видны, если присмотреться, и материя кривыми стежками зашита. Обыск провели у него в съемной комнате – нет ли еще какого имущества из владения князя. Ничего не нашли… Показания его проверили – подтвердилось, что лакей и горничная были убиты Лассалем. Князь Разумовский был убит камнем по голове, как и слышал кучер… Еще кучер сказал, что француз брал новый экипаж Его Сиятельства, а когда вернул его, там были пятна крови – их обнаружила барышня соседка, которая бывала в гостях у барина.

– Анна…

– Ну тебе лучше знать про барышень соседок Разумовского.

– Как считаешь, чья кровь была в экипаже? – поинтересовался Штольман.

– Полагаю, Брауна. Нос ему, к примеру, разбил… если тот сопротивлялся… Экипаж князя Лассаль вернул, так как он достаточно приметный.

– Зачем он его вообще брал? Мог бы взять тот, каким ранее пользовался.

– Может, хотел таким образом произвести впечатление на Брауна или сказать, что приехал к нему по просьбе Его Сиятельства… Увез его, спрятал где-то. Потом украл где-то коляску попроще и на ней двинулся в дальний путь вместе с Брауном. Она и провалилась под лед… Лассаль вроде как утонул, Браун, которого он, скорее всего, хотел продать заинтересованным лицам, повредился в уме.

– Думаешь, на самом деле повредился?

– Думаю, что… если у него осталась хоть толика ума, то мы этого никогда не узнаем.

– А что с кучером Разумовского?

– Переправили в Петербург, для дачи показаний по делу об убийстве князя уже там. Показания дал. Все.

– А как же возможная кража коляски и лошади у князя?

– О чем Вы, господин следователь? Такой кристально честный человек не мог украсть, – в какой уже раз хихикнул Ливен. – Только принять вознаграждение…

– И какая из… противоборствующих сторон ему его предложила?

– Могла и та, и другая… Как я тебе уже сказал, и для той, и для другой было… выгодно, чтоб виновным в убийстве князя признали Лассаля.

– Другая сторона – как обстоит дело с теми, кто на ней?

– А вот этого я тебе раскрыть не могу. Не имею права.

– Как не имеешь права рассказать про многое Анне?

– Ей не имею права. И не хочу.

– Что мы скажем ей про Бессарабова? Она ведь спросит.

– Скажем, что в полицию поступит информация от анонимного источника, что Бессарабова видели на месте преступления, и что полиция этим займется.

– В такое объяснение Анна, возможно, и поверит. А на самом деле?

– На самом деле.

– Полиция займется анонимным письмом? Сомневаюсь… – покачал головой начальник сыскного отделения.

– Это смотря кто в полицию доставит это анонимное послание. Лично, – в который раз усмехнулся подполковник Ливен. – Но подобные подробности Анне, конечно, знать не нужно… Пойдем, известим ее… о нашем решении… Странно, что она сама к нам не пришла… даже подслушать не попыталась… – подавил смешок Павел.

Анну мужчины обнаружили в гостиной, она дремала, сидя в кресле. Они прошли в кухню.

– Устала наша девочка, – тихо сказал Ливен. – Выматывают ее попытки контактов с духами. Не буди ее, пусть отдыхает. Я пойду… Мне действительно пора…

– Павел, ты ведь к ней приезжал… не ко мне… – также тихо ответил Яков. – Как же не попрощаться? Да и Анна обидится, что не разбудили, и что я разрешил тебе уехать без прощания…

– Яков, я приезжал к вам обоим. Не только к Анне. И так будет всегда… до тех пор, пока ты это будешь позволять… и пока Анне это будет нужно… Вы мне оба очень дороги.

– Но каждый из нас тебе дорог… по-своему…

– По-своему? Возможно… Но определенно один не менее другого… Я очень надеюсь, что Вы сможете переехать в Петербург, и мы будем видеться чаще. Если, конечно, ты не будешь против. А то ведь, как говорится, иных родственников лучше любить на расстоянии…

– По-моему, для тебя расстояние любви не препятствие… – Яков посмотрел прямо в глаза Павлу.

– Ты прав, расстояние – нет… Многое другое – да…

– В том числе и твоя служба, о которой знают очень немногие? – напрямную спросил Яков.

Ливен не ответил.

– По этой же причине ты не особо хотел, чтоб Саша знал, что ты – его настоящий отец? Чтоб таким образом защитить его… Любовь к племяннику – это одно, к сыну – совсем другое…

Павел снова промолчал. Все было понятно без слов.

– Павел, как же тебе непросто, – посочувствовал Штольман.

– Да, непросто. Но это – моя жизнь, мой удел… Тебя не должно это волновать. Ты должен думать о другом – что я не помеха вашей с Анной любви, и никогда ей не буду… Любите друг друга и берегите, цените каждый миг вдвоем… Я очень хочу, чтоб вы оба были счастливы. Счастливы вместе. Видя это, буду счастлив и я сам.

– Павел, неужели… ты так можешь?

– Могу. Могу и должен. Иного мне не дано. А что дано – принимаю… смиренно… и с благодарностью… И очень тебя прошу, не отнимай у меня этого… – на Якова смотрел не князь и не подполковник, а Павел – мужчина, с которым судьба уже обошлась немилосердно. – Знаю, это будет трудно. Но ты хотя бы попытайся… Если не получится, будем искать другой… путь… Но в любом случае он должен быть таким, чтоб меньше всего ранить Анну… Ей уже в жизни досталось больше, чем многим другим. И твое исчезновение, и ужас, пережитый от злодеяний Магистра и адептов… Да сколько еще всего будет… без тех… осложнений, которые могут быть между нами… и которых ради всех нас троих, но особенно Анны мне бы очень хотелось избежать.

– Паули, а сколько в жизни досталось тебе… и сколько, как ты сказал, еще предстоит… Я очень постараюсь. Но мне понадобится время, чтоб принять все, как есть… По-настоящему принять… а не попытаться убедить себя в этом… – честно сказал Яков.

– Яков, я понимаю это как никто другой. И я не буду злоупотреблять визитами… В следующий раз я смогу приехать, скорее всего, только в начале осени.

– Только в начале осени? – спросила Анна, услышав из коридора последнюю фразу Павла.

– Аня, у меня ведь служба, я говорил тебе, что приехал сейчас потому, что это единственное время, которое я мог выкроить. В течение нескольких недель мне нужно будет находиться при Государе.

– А писать ты тоже не сможешь?

Ливен посмотрел на племянника – что скажет тот.

– Аня, ну если Павел не будет слишком занят, конечно, он напишет тебе. Нам напишет.

– Напишу. И пришлю открытку.

– А куда ты поедешь?

– Аня, ты поймешь это по открытке, – улыбнулся Павел.

– У тебя будет возможность до отьезда сделать что-нибудь по поводу Бессарабова?

– Да. Я доложу кому следует. В полиции получат письмо от анонимного случайного свидетеля. В нем будет много подробностей, поэтому его не смогут оставить без внимания и займутся этим делом. В свой следующий приезд я расскажу, что из этого получится… А сейчас мне нужно торопиться. Я хочу успеть на поезд в Петербург.

– Мы тебя проводим? – предложила Анна.

– Не нужно. Я дойду сам. Долгие проводы – лишние слезы…

– Я не собираюсь плакать.

– Ты – нет. А вдруг Яков пустит слезу, – пошутил Ливен. Он обнял племенника и похлопал его по спине: – Ну до встречи, мой дорогой!

Затем он подошел к Анне. Яков решил выйти – он понимал, что Павлу хотелось обнять и Анну, но на его глазах он этого не сделает.

– Вы прощайтесь, я пойду посмотрю, что можно сделать с дверью сарая. Может, придется звать плотника.

Ливен оценил, как деликатно повел себя Яков.

– Анюшка, я приеду в следующий раз как смогу.

– Как позволит твоя служба, – грустно улыбнулась Анна.

– Ну вот, ты знаешь это не хуже меня.

Он обнял Анну так, как обнимал бы при прощании свою дочь. Затем поцеловал ей ладонь:

– Я буду скучать, моя родная!

– Я тоже. Паули, береги себя! – Анна чуть прикоснулась губами к его щеке.

Павел быстрым шагом покинул дом и, не увидев племянника во дворе, вышел за ворота. Через несколько минут, предъявив бумагу начальнику вокзала, подполковник Ливен получил билет в вагон первого класса. Поезд к этому времени уже прибыл на перрон. Он только успел занять свое место, как поезд тронулся. В купе Павел был один – скорее всего, ненадого, на следующей станции у него мог появиться попутчик. Он достал из кармана пиджака записную кинжку, похожую на ту, что подарил Антону Коробейникову, чтоб набросать некоторые мысли по делу, не дававшему ему покоя. Между страницами книжки лежал цветок незабудки, который он отщипнул еще в цветочной лавке. Из книжки выпал сложенный в несколько раз лист бумаги, Ливен поднял и развернул его. На одной его стороне был портрет Анны – какой она была по утрам, когда они встречались в саду под вязом. На второй – стихотворение, которое, как и портрет, он, судя по всему, перенес из сердца на бумагу в ночь после отъезда Анны. Этот лист, как он полагал, Демьян нашел среди других смятых листов на его столе и положил в его записную книжку. Сделать так Демьяну подсказало его сердце. Для того, чтоб это подсказало сердцу Его Сиятельства, что с ним происходит… Он прочитал стихотворение, еще раз посмотрел на портрет Анны и вспомнил последнюю минуту в доме родственников. Зелено-голубые глаза Павла чуть прищурились. Его крепко сжатых губ коснулась теплая полуулыбка, которая тут же превратилась в открытую светлую улыбку, какая появлялась на его лице очень редко. На сердце стало легко, спокойно и радостно. Это чудное мгновение он сохранит в своем сердце до следующей встречи.