Текст книги "Только сердце подскажет (СИ)"

Автор книги: Марина Леманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

– Как будто она раньше не видела полуодетого мужчину, – попытался пошутить Яков, хотя ему было совсем не до шуток.

– Естественно, видела, но не того, который врывается к ней в спальню как ураган и бросается к ней… Но в тот момент ей было не до этого, поверь мне.

– Павел, я верю. Спасибо тебе и за тот раз тоже, что позаботился об Анне, – искренне поблагодарил Яков родственника. – Меня с ней не было, а ты был, и ты сделал все, что мог, чтоб помочь ей. Я ценю твою участливость… Тот кошмар к ней больше не приходил?

– Она мне об этом не говорила. Надеюсь, что нет. По крайней мере, больше она ночью не кричала. Про то, было ли с ней такое дома, когда она вернулась, спрашивать не буду, ты бы знал, ведь ты спишь с ней в одной постели, а не как я в других покоях с противоположной стороны от лестницы.

Штольман понял, что намеренно или нет Павел поставил его последним замечанием на место. И он имел на это право.

– Нет, такого с Анной по прибытии домой не было. Да и вообще не было плохо до того, что только что произошло.

– Яков, мне кажется, сейчас ей стало плохо от того, что она, скажем так, не рассчитала силы, понадеявшись, что раз она не чувствовала себя дурно, когда вызывала дух мадам Карелиной, дар вернулся к ней в большей мере. А на самом деле она с того случая еще не восстановилась. Видимо, для этого прошло недостаточно времени.

– Похоже, что так. Надеюсь, что ей скоро станет лучше. И она все расскажет.

Ливен достал из кармашка жилета золотые часы:

– В любом случае у меня не больше часа. Потом мне будет нужно на вокзал.

– Вдруг на поезд не будет билетов?

– Если билетов не будет, я обращусь к начальнику вокзала или начальнику поезда. Для меня всегда найдут место. В самом худшем случае я просижу в ресторане, пока кто-то из пассажиров не сойдет. Но на вокзале в след уходящему поезду я смотреть не буду.

– Значит, у тебя есть особое… распоряжение?

– Конечно, есть, – на это раз подтвердил Ливен. – Но им я пользуюсь только в самых крайних случаях. В данной ситуации это крайний случай, так как мне нужно вернуться в Петербург не далее как завтра, и эта необходимость напрямую связана с охраной Императора. Поэтому я не постесняюсь воспользоваться, своими… привилегиями… чтоб попасть на поезд и вернуться на службу в срок… Такое у меня было несколько раз… Но заставлять начальника поезда изыскивать мне место именно в первом классе, этого я никогда бы делать не стал. Хотя мне не раз предлагали, так сказать, потеснить пассажиров первого класса. Но люди не виноваты, что кому-то понадобилось ехать именно в этот день. Если приспичило, то, значит, добраться до пункта назначения вовремя важнее, чем получить отдельный удобный диван.

– Только не говори, что ездил в третьем классе, вместе с прислугой, крестьянами и их гусями, – усмехнулся Яков Платонович

– В третьем Бог миловал. А во втором не однажды. И, как видишь, от этого не рассыпался. Но если бы было необходимо, поехал бы и в третьем… и в тамбуре…

Штольман понял, что подполковник Ливен сказал это совершенно серьезно.

– А что ты еще делал по необходимости?

– Много чего…

– Например, выучил турецкий язык, про который не упомянул в ресторане Дворянского собрания в прошлый раз? Ты ведь его знаешь?

– Знаю. Не в совершенстве, конечно, на это не было времени. А после войны желания. Я хотел, чтоб все, что было связано с той войной, осталось позади…

– О чем ты там думал в самые… страшные моменты?

– Молился о том, чтоб Дмитрий прожил как можно дольше и смог вырастить Сашку…

– Не о том, чтоб остаться в живых самому? – удивился Яков Платонович.

– Нет. В некоторых случаях смерть – это наибольшее благо, если можно так выразиться… В каких, я не хочу сейчас перечислять…

– Ты брал на войну что-нибудь, напоминающее тебе о доме?

– Миниатюру Лизы с Сашей, которая у меня в часах. Ты можешь назвать меня богохульником, но для меня этот портрет был сравним с иконой мадонны с младенцем. Лиза была моей мадонной, матерью моего младенца… Какую недолгую жизнь она прожила, и как коротко было ее счастье…

– Она не считала, что Господь наказал ее за то, что она жила в неодобренном церковью союзе?

– Нет, – покачал головой Ливен. – Когда Лиза умирала, она сказала, что надеется, что попадет в рай, так как ничего греховного, по ее мнению, не сделала. Ее единственный грех в том, что она оставляла сиротой любимого сына и вдовцом любимого мужа… Я тоже не считаю, что сделал что-то дурное. Даже если это и грех в глазах церкви. Я сделал счастливой женщину, которая была достойна счастья, но не могла обрести его в браке, к которому ее принудили… Если бы получить развод было легко и по-тихому, без скандала в обществе, думаю, Дмитрий и Лиза расторгли ли бы брак сразу после того, как умер наш отец. И мы бы с ней обвенчались задолго до рождения ребенка… Но, как ты сам понимаешь, это было невозможно… На войне, кстати, я думал, ну кому было бы хуже, если бы Дмитрий с Лизой развелись, а мы с ней обвенчались. Никому, всем от этого только бы стало лучше. Но устои в обществе, как мы видим, далеко не всегда на стороне его членов… Даже если они хотят поступать честно, по совести…

– Ты ведь сейчас не только о браке и разводе?

– Нет, конечно. Но и про это в том числе. Например, офицеры – жениться до двадцати трех лет они не могут, до двадцати восьми – только с разрешения начальства и при наличии соответствующего дохода. Жениться, создать семью им видите ли возбраняется, а то, что от их связей на свет появляется куча незаконных детей, почему-то мало кого волнует… И с незаконными детьми тоже все сложно. Случилось так, что у мужчины появился внебрачный ребенок, он готов его признать, содержать, воспитывать… Разве общество приветствует то, что мужчина хочет поступить по совести? Нет. Пусть лучше ребенок будет без прав, без законного родителя… Извини Яков, это больная для меня тема. Я и ранее относился к ней очень трепетно. А когда узнал, что у Дмитрия был сын, которого ему приходилось скрывать, тем более.

– Павел, Дмитрий Александрович хотя бы тайком заботился обо мне. Я не только про плату за обучение… Я получил от него несколько подарков, пока был в пансионе и в Училище правоведения. Конечно, я тогда не знал, что они от моего родного отца. Мне говорили, что они от благотворителя. Но они для меня были настолько важны, что я сохранил кое-что… Из носков и теплой ночной рубашки я вырос, кожаные перчатки на меху тоже стали малы, а вот шарф я носил несколько лет…

– Ну носки с рубашкой в подарок я от брата не получал, это был бы странный подарок для маленького князя, – заметил Ливен. – А вот кожаные перчатки на меху – да, помню, как был им рад, так как руки в них намокали не так быстро, когда мы с Димием играли в снежки или лепили снежную бабу.

– Вы с Дмитрием играли в снежки и лепили снежную бабу?

– Яков, Дмитрию тогда не было и тридцати, он нередко присоединялся к моим забавам, да, собственно говоря, многим из них и научил.

Павел увидел грустинку в глазах Якова – всем, что Дмитрий делал с ним, свои братом, он обделил своего сына.

– Хочешь, зимой я поиграю с тобой в снежки, или мы вместе слепим снежную бабу? – предложил он. – Я ведь все же твой дядя.

– Ну тогда уж все вместе, с Анной и Сашей, – Яков понял, что Павел уловил его грусть.

– Договорились. Когда Вы с Анной будете у меня зимой в усадьбе, непременно сделаем это… А после такой прогулки я могу почитать Вам книжку.

– «Трех мушкетеров»?

– Какую сами выберете. Можно и «Трех мушкетеров». У меня есть и на русском, и на французском.

– А я своих «Три мушкетеров» подарил мальчику младше меня, у которого умерла мать, а отец, вступив в новый брак, перестал навещать его. Книгу про королей, правда, я отдал товарищам – мне тогда она показалась скучной, в ней было в основном про их многочисленные связи с женщинами и детей от них.

– Не вырос ты еще тогда. Оставил бы книгу себе, через пару лет прочел бы ее с интересом, – усмехнулся Павел.

– Зато я сохранил серебряную закладку в форме стрелы, которая в ней была. Он была очень красивая, только не новая, с царапинами. Я тогда подумал, что благотворитель ее поэтому и отдал, а себе купил другую.

Ливен засмеялся:

– Думаю, никакой благотворитель в своем уме не отдал бы такую ценность какому-то мальчишке. Семейную реликвию передают из поколения в поколение, а если и расстаются с ней, то тогда, когда, как говорится, нужда припрет.

– Ты знаешь, о какой закладке я говорю?

– Ей пользовался Дмитрий. Очень любил ее. Ее подарил Якоб Вильгельм своему сыну, тот своему, ну и так далее… пока Дмитрий не подарил ее тебе.

– Как Дмитрий Александрович мог расстаться с ней? Что, если бы я не понял ее ценности? Или же потерял, или ее украли у меня?

– Значит, все же надеялся, что ты сумеешь ее сберечь.

– Она сейчас в книге в сундуке. Я не буду доставать ее, лучше покажу тебе другое, – Штольман вынул из комода сверток со своими сокровищами и дал Павлу фигурку мушкетера

– О, Леопольд! Рад тебя видеть снова! – улыбнулся Ливен.

– Леопольд? – переспросил Яков.

– Да, Дмитрий так называл его.

– Я, я тоже назвал его Леопольдом… Как принца из сказки, которую нам читал наставник.

– Я не удивлюсь, что Дмитрию гувернер читал эту же сказку. Мне же ее читал не гувернер, а брат, – снова улыбнулся Павел.

– А я придумал свою, – признался Яков. – Это Кати, – он протянул Павлу фарфоровую статуэтку танцовщицы. – Я взял ее из комнаты матушки, когда уезжал в пансион. Я хотел, чтоб Леопольд и Кати полюбили друг друга, вступили в брак и…

– И у них появился любимый сынок Александр, – закончил фразу Павел.

– Ну это-то ты откуда знаешь?! – воскликнул Яков.

– У меня была Лизель, не танцовщица, а барышня в богатом наряде. Я тоже представлял, что Пауль и Лизель полюбят друг друга, поженятся, и у них появится любимый сынок Александр… Яков, у нас обоих по сути не было родителей, и мы оба мечтали об этом… и мечтали, чтоб у нас самих было по-другому… У меня была моя Лизель, и есть любимый сын от нее, – губы Павла тронула улыбка. – У тебя сейчас есть Анна, а сын – все еще впереди. Нужно ведь кому-то потом передать закладку и Леопольда…

– А сколько всего было солдатиков?

– Шесть, всех их отец подарил Дмитрию, своему старшему сыну, наследнику. Никто из нас, остальных сыновей, такого подарка не получал. Гришка очень завидовал брату, как-то стащил одного, а когда Дмитрий это обнаружил, чтоб не отдавать ему, кинул в печку – так что тот солдат погиб в огне войны. Отец тогда хотел выпороть Гришку, но мать не дала… Еще один солдатик пропал без вести. Может, тоже Гришка прикарманил, а, может, Димий сам потерял его… Осталось четыре – Леопольд, Пауль, Александр и Николас. Пауля Дмитрий подарил мне, Леопольда, который нравился ему больше всех, как выяснилось – тебе, Александра – Саше, Николас оставался у Дмитрия, сейчас он у Сашки. Пауля я получил на именины, когда мне исполнилось семь – это были первые именины, когда я жил с братом.

– То есть, когда Дмитрий забрал тебя к себе, семи тебе еще не было?

– Нет, он взял меня к себе осенью, думаю, это был октябрь, а семь мне исполнилось в декабре. Вот тогда наряду с другими подарками я и получил Пауля. До этого Дмитрий разрешал мне брать солдатиков только в его присутствии и не играть с ними, а только рассматривать. Я не обижался, уже тогда понимал, что это не столько игрушки, сколько произведения искусства. Саша получил своего Александра тоже на семь лет. Теперь у него хорошая коллекция оловянных солдатиков.

– Но не у тебя самого? Ты же военный…

– Нет. Оловянных солдатиков я не собирал. Полагаю, потому, что желание отца отдать меня в военное училище так напугало меня, что я не хотел тогда иметь ничего, связанного с военным делом… Я собирал книги и ноты, а когда стал взрослым – произведения искусства, в основном пейзажи. Но я не коллекционер живописи, просто покупаю то, что мне нравится. Один из моих любимых художников – Айвазовский, я приобрел у него пару полотен. Что касается книг и нот, они сопровождают меня всю мою жизнь. Я не помню себя, когда я не умел читать. А помню я себя где-то с трех с половиной лет. Тогда я стал учиться играть на рояле… В детстве я очень много времени проводил за книгами и инструментом, думаю, это спасало меня от одиночества. Ведь семьи у меня по сути не было, кроме Дмитрия.

– У тебя хоть был Дмитрий…

– Был, – вздохнул Павел. – А теперь уже нет…

Морозной ночью потерял я брата,

И вместе с этим часть моей души.

Но я нашел племянника в глуши,

Он дамой был рожден, что состояла в браке.

Его я принял сердцем, не таясь.

Он Ливен для меня, хоть и не князь.

– Проникновенно… и в то же время емко, – оценил Яков. – Дубельт говорил, что ты поэт. Выразить в паре строк всю суть того, что произошло – у тебя определенно талант.

– Это не стихи, это так… но от всего сердца, – еще раз вздохнул Ливен. – Яков, я привез тебе кое что. Это твоей семьи, твоего деда Владимира, отца Кати, – он вынул из кармана серебряные часы. – Здесь на крышке латинская R – Ридигер.

– Откуда они у тебя?

– Катя подарила их Дмитрию при расставании. Это не секрет, Димий мне сам говорил об этом. Он редко носил их, не потому что они не такие дорогие, как другие, что у него были, просто он берег эти часы как память о Катеньке… Они были в особняке в Петербурге. С позволения Саши я забрал их для тебя.

– Саша не был сердит?

– Отчего же ему сердиться? Он бы и сам отдал их тебе, если бы знал, что это часы твоего деда.

– Почему ты не отдал мне их вчера, когда рассказывал о Ридигерах?

– Потому что еще предстоял серьезный разговор… который я не знал, чем мог кончиться… – честно сказал Ливен. – Я не хотел, чтоб ты потерял эти часы.

– Имеешь ввиду, напился и потерял? – напрямую спросил Штольман.

– Да.

– Знаешь, я пока положу их к остальным своим сокровищам, – Яков собрал все свертки и часы и сложил их обратно в комод.

– Ты бы сходил и тихонько посмотрел, как там Анна, – предложил Павел.

– Не нужно никуда ходить.

– Анна, ты зачем встала? – строго спросил Павел.

– Уже все прошло… Павел, мне нужно тебе все рассказать. Серебренникова убили. Я не знаю, сам ли он выпал из окна, или его стянули – я этого так и не смогла увидеть. Но я увидела другое. Когда он упал, он не умер мгновенно. Он лежал на куче битых кирпичей и какого-то мусора, как ты и говорил. Он не двигался, но его глаза были открыты. К нему подошел мужчина, склонился над ним, взял его голову обеими руками, приподнял ее и затылком с силой ударил по кирпичам. В то мгновение он и умер.

– Вот мразь! Добил беспомощного человека как подранного зверя! Прости, Аня… Наверное, нет смысла спрашивать, как выглядел тот мужчина, и при луне все же было темно.

– Я видела его лицо.

– Видела его лицо? Как?

– Глазами Серебряникова, когда тот склонился прямо над ним, – объяснила Анна. – Видела всего мгновение, перед тем, как Серебряников… провалился во тьму… Но я запомнила его. У него был очень нехороший, пугающий взгляд, такой не забудешь. Я могу нарисовать того человека.

Анна достала из комода пачку бумаги и карандаш и сделала набросок лица из ее видения. Ливен взглянул на него и на другом листе нарисовал портрет – быстро, но очень детально:

– Он?

– Да, определенно он. Павел, ты рисуешь, да еще так хорошо? – удивилась Анна. – Я и не знала.

«Ты еще многого про меня не знаешь, девочка моя».

– Рисую. Иногда…

– Значит, он тебе знаком.

– Да, это один из любовников той дамочки с мундштуком. Но не тот, которого сослали в Туркестан.

– Как не тот?! Ты… ошибся в своих предположениях? Этот тоже знает тебя как Шторма?

– Да, знает. И все же я считаю, что в комнате с женщиной был не он, а тот, на кого я подумал.

– Почему?

– Хоть ты и слышала голоса не очень отчетливо, они не показались тебе особенными. Иначе ты бы мне сказала. У этого человека низкий голос, можно сказать, бас.

– Нет, у мужчины у окна точно был не такой голос, он был… обыкновенный… И кто этот человек?

– Бывший офицер из охраны Императора.

– Почему бывший?

– За ним водились кое-какие грешки, не такие серьезные, чтоб обращать на них пристальное внимание. Когда он связался с той разнузданной особой, он потерял голову, пару раз затевал из-за нее ссоры, но это сходило ему с рук. Но как-то он выкинул такое, на что закрыть глаза было просто невозможно. Он не появился на службе… на важном мероприятии. Сказал потом, что заболел и пробыл весь день в постели. Он на самом деле провел весь день в постели, но не в болезни, а в плотских наслаждениях – с той одалиской. Из-за своей похоти и глупости он поставил крест на своей офицерской карьере. Поскольку когда все вскрылось, было принято решение перевести его из охраны Государя в один из гарнизонов. А на его место был назначен Серебренников, – рассказал подробности той истории Ливен.

– Он убил Серебренникова за это?! – Анна была ошеломлена тем, что услышала.

– Аня, для него Серебренников был врагом. Как и я. Я был категорически против, чтоб он оставался в службе охраны, и открыто высказал свою позицию. Серебренников был одним из тех офицеров, кто меня поддержал. На такого человека нельзя положиться, следовательно, ему не место среди нас. Пусть его место займет достойный. Достойным сочли Серебренникова… которого, как мы теперь знаем, он добил, когда тот и так, скорее всего, был при смерти… Но, видимо, он опасался, вдруг Серебреников выживет… да еще и доложит о том, что те двое задумали против подполковника Ливена, которого он ненавидел как и Серебренникова. Нет, лучше дать им возможность расправиться с ним… В общем, как ему казалось, он одним ударом… убил двух зайцев…

– Как его зовут?

– Сергей Бессарабов.

– Павел, я не знаю такого человека, – покачала Анна головой. – Но его лицо почему-то кажется мне знакомым. Как будто я видела его прежде.

– Аня, я его узнал на твоем эскизе, но таким я его не видел. Когда он служил в охране Императора, он выглядел так, – Ливен пририсовал усы, – и так, – он добавил бородку-эспаньолку.

Анна взяла портрет, внимательно посмотрела на него, охнула и побледнела.

– Аня, что с тобой? – заволновался Яков.

– Ничего, Яков, правда, ничего… Павел, я могу внести изменения в твой рисунок? Мне придется его испортить…

– Конечно, можешь. Если нужно, я нарисую еще один.

Анна закрыла более длинными волосами лоб мужчины, а бородой нижнюю часть лица, затем немного дрожавшей рукой протянула портрет Павлу:

– Это Магистр, глава адептов Люцифера, который хотел… чтоб я служила… их черному делу… Это его глаза, его взгляд я видела у человека, убившего Серебренникова.

– Твою мать! – в один голос выругались Ливен и Штольман.

Начальник Затонского сыска взял рисунок.

– Это без сомнения Магистр. Но как? Я ведь убил его зимой… а сейчас лето, и он жив… Неужели неизвестные нам его приспешники провели какие-то ритуалы, и он смог встать из могилы? – спросил озадаченный Штольман.

– Абсолютно точно, господин следователь. Поскольку он мертвец, то выбирается из могилы и забирает на тот свет свои жертвы только по ночам. Днем напасть на Серебренникова он бы не смог… Яков, ты – материалист до мозга костей, не ожидал услышать от тебя такую чушь. Или, может, ты под впечатлением от сказок, которыми пугают малых детей?

– Нет, я под впечатлением от увиденного зимой в логове адептов, когда они пытались инициировать Анну… жутким способом… И когда позже Магистр намеревался завершить начатое ими еще более мерзким способом…

– Раз вы с Анной оба утверждаете, что это Магистр, значит, это так и есть. Но могу вас заверить, что он не воскрес. Магистр – не Сергей Бессарабов, а его брат Артемий. Они очень похожи – черты лица, глаза, взгляд, только Артемий выглядел больше не как цивилизованный человек, а как… заросшая обезьяна… Я видел его в Петербурге несколько лет назад.

– Павел, получается, что когда Сергей узнал, что человек, убивший его брата Артемия, твой племянник, он решил отомстить. Убил твоего подчиненного и хотел, чтоб те злодеи убили тебя. Он не только ненавидит тебя за загубленную карьеру, но и жаждет мести. Хочет, чтоб Якову было больно как ему, – поделилась своими мыслями Анна. – Его нужно немедленно арестовать!

– Аня, на каком основании? На том, что дух Серебренникова показал тебе, кто его убийца? – спросил Павел. – Так показания духа… к делу не пришьешь. Вон Яков это понимает.

– И что, ничего не делать? Так и оставить его безнаказанным? – нахмурилась Анна.

– Разумеется, определенные меры будут приняты.

– И какие же?

– Анна, я не в праве обсуждать подобные вопросы с гражданским лицом, – твердо сказал подполковник Ливен.

– Что?! Что ты сказал?! – не поверила своим ушам Анна.

– То, что ты слышала. Есть вещи, которые я не могу обсуждать с человеком, не состоящим на государственной службе в определенной должности. Это возможно только с лицом, у которого есть соответствующие полномочия.

– Это ты про Якова?

– Да, про следователя Штольмана. И сейчас мне нужно побеседовать с ним наедине.

– Я никуда не собираюсь выходить. Я останусь здесь.

– Значит, выйдем мы с Яковом. Где лучше поговорить, в сарае или в бане?

– Дверь в сарай ты выбил, – напомнил Яков Платонович. – Значит, в бане.

– Ну и идите в баню! – обиделась на мужчин Анна.

========== Часть 27 ==========

Штольман прикрыл дверь бани и кивнул на лавку у стола в предбаннике:

– Хочешь присесть?

– Нет, я лучше постою, – Ливен встал ближе к двери.

– Подполковник, Вы без проблем делились подробностями про своего бывшего подчиненного. Но как только выяснилось, что он связан с Магистром, Вы сразу же нашли аргумент, чтоб закончить разговор. Внезапно вспомнили, что у Вас нет полномочий…

– Про свои полномочия я помню всегда, господин следователь. Как и Вы про Ваши.

– Павел, это из-за Анны, ты не хотел говорить при ней? Если тебе есть что сказать, то сейчас самое время.

– Яков, когда Анна посчитала, что человек на рисунке Магистр, для меня многое прояснилось, встало на свои места. Анна увидела связь между гибелью Артемия и убийством Сергеем Бессарабовым капитана Серебренникова. Она права, это звенья одной цепи, некоторые из звеньев.

– Некоторые? Их больше?

– Гораздо больше, как я теперь полагаю.

– Я – весь внимание, – Яков Платонович прислонился к стене бани, рядом с которой стоял стол, и сложил руки на груди.

– Когда капитан Бессарабов пинком под зад вылетел из охраны Императора, он затаил обиду на меня и Серебренникова, что неудивительно. Кому же хочется после столицы и такой престижной службы прозябать в заштатном гарнизоне? Не исключено, что со временем Бессарабов бы и смирился, но его отец не давал ему возможности сделать это. Он считал, что, пустив коту под хвост свою карьеру, сын опозорил тем самым не только себя, но и его. Через год с небольшим и второму его сыну пришлось покинуть Петербург. Артемий подозревался в мошенничестве, в том, что на пару со своим приятелем и подельником облапошивал граждан. Говорят, он имел дар внушения, мог заставить человека поверить в то, чего не было, и даже подчинить его своей воле. Про последнее утверждать не могу, а вот первое действительно имело место.

– Павел, про второе. Магистр воздействовал на Анну, она была не в себе после этого… словно ее опоили чем-то… Пыталась скинуть с себя каких-то тварей, раздеться… в участке, куда еле добралась… Леденящее кровь зрелище… Я пытался тогда привести ее в чувство, удержать… обнимал ее, а она вырывалась… – Якову было тяжело говорить о том, что тогда случилось. При воспоминаниях об этой сцене у него снова бешено начинало колотиться сердце – как тогда, когда все происходило.

В предбаннике было достаточно света, проникавшего внутрь через два маленьких оконца, чтоб увидеть, как глаза Павла потемнели – от злости… и от боли за Анну.

– Сукин сын! – выплюнул ругательство Ливен. – Хорошо, что ты пристрелил его. Я бы сам отправил его в преисподнюю, куда он так стремился. Одно дело обманом вытягивать из людей деньги и другое – проделывать с ними такое как с Анной. Хорошо, что она молодая, здоровая, смогла вернуться к своему нормальному состоянию. А ведь кто-то мог так и остаться по ту сторону разума…

– Наверное, такие и были его самыми преданными последователями, теми, кем он мог управлять как марионетками.

– Скорее всего. Сначала использовал свой дар воздействия для обогащения, а потом, видимо, решил, что денег недостаточно, что ему нужна абсолютная власть над миром… над ничтожными людишками…

– Павел, а как он выуживал у людей деньги? Приказывал им отдавать ему бумажники?

– Ну, возможно, и такое было. Но я слышал о другом. С его приятелем Михаилом Измайловым они проворачивали следующее. Находили, как они полагали, внушаемого человека для игры в карты, и тот вроде как им проигрывал, потом его подпаивали. Через несколько дней к нему приходили за долгом. Про такой долг он не помнил, ему показывали долговую расписку, написанную его собственной рукой. Говорили, что после проигрыша с горя он напился в стельку, поэтому немудрено, что ничего и не помнит. Он сомневался, но потом все же признавал долг, раз он сам дал о нем расписку…

– И люди верили подобному?

– Верили. Как не верить порядочному человеку, служившему в Министерстве юстиции?

– В Министерстве юстиции?! – изумлению Штольмана не было предела.

– Да, приятель Бессарабова Измайлов служил там. Эта парочка тогда не зарывалась, суммы, которые они предъявляли к оплате, были довольно крупными, но не непомерными, не грозящими разорением.

– Ты имеешь в виду, что люди проигрывали немного, а долговая расписка была на гораздо большую сумму, им внушали, что они проиграли именно столько? – спросил Яков Платонович.

– Думаю, такое тоже могло быть. Я же знаю про случаи, когда людям внушали, что они писали долговую расписку. А на самом деле ее писал Измайлов. У него тоже был дар – подделывать чужие почерки. Ему только требовался образец – часто получить его не составляло труда. Подобной схемой выманивания денег эти два одаренных человека пользовались какое-то время. Число тех, кого они так обчистили, мне не известно, про двух есть подозрения – естественно, не без оснований, а про одного я знаю наверняка. Офицер, к которому они пришли за долгом, долг не признал. Сказал, что все, что он проиграл, он тут же уплотил, и что больше ничего не должен. Ему так же как и другим сказали, что после проигрыша он налился коньяком до потери памяти. А он рассмеялся им в лицо. Оказалось, что от коньяка ему дурно. От первой стопки делается просто нехорошо, его развозит, как это и случилось, когда он опрокинул ее после проигрыша. А от второй уже выворачивает наружу. А его мундир не был запачкан, значит, он не пил даже двух стопок, не говоря уж о том, чтоб упиться до потери сознания. Следовательно, его хотят обобрать, предъявив липовую расписку. Ему сказали, что, отказываясь платить, он рискует честью. Он ответил, что свою честь готов защитить на дуэли. Однако мошенники решили не рисковать своими жизнями, дуэли не было.

– Тот офицер заявил на них в полицию? Или оставил все как есть?

– Нет, в полицию он заявлять не стал. Посчитал, что нет смысла заявлять на служащего Министерства юстиции. Он поделился кое с кем из своих знакомых… а эти слухи сами… или с чьей-то помощью… дошли до Министерства… Оказалось, что Измайлов был там, как говорят, на карандаше – опять же из-за возможного подлога. Его подозревали в том, что он подделал подпись вышестоящего чина на одном документе. Тот чиновник не был уверен, подписывал он рапорт или нет.

– Как так?

– Он был тогда с глубокого похмелья. Что Измайлов приходил к нему с рапортом помнил, а что он подписывал тот рапорт – нет. У него тогда тряслись руки, он считал, что не мог поставить подписи в обычном виде, а она была. Сам рапорт не имел большого значения, его лишь нужно было представить в срок. Поэтому никаких мер по отношению к Измайлову не приняли, но взяли на заметку. А вот когда до Министерства дошли слухи про аферы с карточными долгами, Измайлова, как говорится, попросили оставить службу в столице.

– Расследования не проводилось?

– Нет. По-видимому, в Министерстве решили не выносить сор из избы. Кроме того, у него были влиятельные знакомые, он умел располагать к себе людей. Ему предложили должность в Твери.

– В Твери?

– Да, там. И по службе он бывает в Москве.

– Я застрелил приятеля человека, который подделывает почерка, служит в Твери, ездит в Москву… откуда может отправлять письма… Ты считаешь, что это Измайлов посылал мне гнусные записки? – взгляд Штольмана стал очень напряженным.

– Я полагаю, что существует высокая степень вероятности этого, – подтвердил Павел Александрович.

– Но почему сейчас? Не тогда, когда я вернулся в Затонск?

– Тогда прошло слишком мало времени, наверное, в понимании Измайлова связь была бы слишком очевидной. Сейчас уже минуло несколько месяцев, кроме того, письма появились после того, как стало известно, что ты – незаконный сын князя Ливена, и некоторые люди ополчились против тебя. И он решил воспользоваться этой ситуацией. Послания в большей степени были обращены к княжескому отродью, чем к полицейскому чину. Ты ведь так воспринял их?

– И так, и по-другому… по-всякому… Чего только не передумал.

– Вот видишь.

– А почему записки были и про Анну? Только чтоб заставить меня волноваться за нее?

– Не только. Мне кажется, что в смерти Бессарабова он винит не только тебя, но и Анну.

– А она-то здесь причем? Это ведь я застрелил его, а не она.

– Но ведь ты убил Артемия Бессарабова из-за нее. И если бы не Анна, не ее дар, которым Бессарабов хотел воспользоваться, он бы не погиб в Затонске. Выходит, все случилось из-за Анны, она – зло, ведьма, которую нужно уничтожить… хотя бы в помыслах.

– Только в помыслах? Считаешь, дальше гадких посланий он не пойдет? – Штольману было важно знать мнение подполковника Ливена.

– Не думаю, что он способен на что-то другое. Слишком трусливый человек. Даже не решился на дуэль. Боится за свою шкуру… За его проделки – я про письма, много не дадут. Это не физическая расправа, за которую можно отправиться на каторгу.

– Павел, Измайлова нет среди тех людей, что приезжали в Затонск из Твери и Москвы в последний месяц…

– Он мог побывать в Затонске гораздо раньше и тогда выяснить, где вы с Анной живете. Потом к нему попали газеты, где было написано, что ты – незаконный сын князя Ливена. Реакцию жителей провинциального городка на подобное предугадать нетрудно. Он выждал немного, вероятно, обдумывая свой план. А, возможно, и написал Сергею Бессарабову про твое родство с Ливенами и ждал, что на это скажет он.

– Бессарабов предложил ему… попугать меня… Пока он сам планирует, как расправиться со мной… и с тобой… – высказал свое предположение Яков.