Текст книги "Только сердце подскажет (СИ)"

Автор книги: Марина Леманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

– По наследству он им достался.

– Как это по наследству? – не поняла Анна.

– Марк из имения в Эстляндии, что Александр Дмитриевич от прадеда получил. Сиротой был.

– А родители его кто? Возможно, не дворяне, но все же не из простых сельских жителей?

– Правильный Вы вопрос задаете, Ваша Милость – как Его Сиятельство говорит, – улыбнулась Марфа. – Отцом его лесник того поместья считается.

– Что значит, считается?

– Лесник тот в капкан угодил, который какой-то лиходей поставил, от того и помер. Его жена тогда на сносях была. Старый барин ее не выгнал, в том домике оставил, где с мужем жила, и деньгу положил. Как ребенок родился, на мужа усопшего записали, она ведь мужней женой была. А мальчонка-то, как подрастать стал, только на родителей и был похож, что светленький с голубыми глазами. Лесник тот помесь немца с чухонцем, здоровенный мужичина как мой батюшка, жена его тоже не из господ, а сынок как вовсе не родной, а из благородного дома подкинутый… Сказывали, лесник-то все по лесам, а жена в его отсутствие с полюбовником… Она внешне привлекательной женщиной была да раздалась сильно после родов… Кто ее полюбовником был, неизвестно, но судя по сынку, явно из господ. Домик лесника был близко к двум усадьбам, что прадед Александра Дмитриевича купил. В одной помещик с семьей жил, до женского полу шибко охочий, а во второй вдовец какой-то. На них думали, так как оба усадьбы свои прадеду Александра Дмитриевича почти в одно время продали и уехали. Может, как говорится, от греха подальше… Еще про самого барина судачили, он в то время, когда мать Марка затяжелела, в этом имении жил, а не в другом, а как померла она, в господский дом его взял. А когда сам Богу душу отдавал, наказал Дмитрию Александровичу позаботиться о нем. С чего бы такое участие?

– Ну, может, просто человек был сердечный, пожалел мальчика-сироту… Тебя же батюшка взял…

– Это правда, батюшка чужого ребенка взял… Может, старый барин и Марка взял, потому как один был, вдовствовал, жену лет за пять до того схоронил, дочь с семьей далеко жила… Но кто его знает, может, и прижил сынка, он ведь мужчиной был… мог полюбовницу иметь…

– А сколько лет прадеду Саши было, когда он якобы мог с женой лесника, как ты говоришь, сына прижить?

– Да лет семьдесят. Песок бы из него сыпался, никто бы и не подумал. Но, говорят, он тогда старик крепкий, бодрый был, в состоянии вроде как еще амуры крутить.

– Что-то я сомневаюсь насчет семидесятилетнего мужчины… – покачала головой Анна. – А мать Марку ничего не говорила, кто его отец?

– Говорила, что лесник Вольдемар Штальберг, муж ее. Может, когда бы и рассказала правду, да ему лет семь было, когда она померла. Это уж когда барин его к себе забрал, сплетен у дворни наслушался, что мать, скорее всего, нагуляла его. И на карточке своего отца увидел – мужика размером с медведя хорошего. Барин там после охоты с гостями да трофеями, ну и лесник с ними. Ни на того медведя Марк не похож, ни на барина старого. Дмитрий Александрович Марку потом ту карточку отдал. Барин говорил Марку, что отец его Вольдемар служил ему верой и правдой лет двадцать, лес знал как свои пять пальцев, а погиб по нелепости. Очень хороший человек был, такому жить бы да жить. Вот в память о нем в дом сына его и взял.

– А на каком положении Марк жил в доме барина?

– Так вот и непонятно, на каком. И воспитанником не назовешь, а челядью и подавно. Научили как за столом себя вести правильно, после этого барин с собой его за стол садил. Грамоте его выучили, стал барину газеты да книги читать. Одели хорошо, не как барчонка, но и не как холопа. Гулял он с барином, опять же если ему что-то нужно, то Марк всегда сбегает, принесет. Холодно барину, дров в печку или камин подложит,

– Мне кажется, он кем-то вроде маленького компаньона был.

– Вот, Ваша Милость, очень правильное слово – компаньон, для компании, значится, барину одиночество скрашивать. Привязался к нему барин, и он к нему тоже, вместе ведь все время проводили. И в завещании упомянул, как и своего камердинера, который ему почитай всю жизнь прослужил.

– А откуда ты все знаешь?

– Что-то Марк сам рассказывал, он из своей жизни тайны не делает, хоть, скорее всего, в его рождении тайна есть. Что-то Демьян рассказал. Как барин умер, Дмитрий Александрович поместил его в семью управляющего поместьем, они к нему всегда хорошо относились. Ему лет десять тогда было, так и жил с ними лет до восемнадцати. С ребятишками и по дому хозяйке помогал, потом управляющий стал его к делам привлекать, с разрешения Дмитрия Александровича, конечно. Павел Александрович Марка только после Турецкой увидел, когда он пришел наследника повидать, Сашеньку то бишь. Увидел, и заинтересовался, кто такой, что делать умеет и все тому подобное. А потом попросил Демьяна собрать сведения, ну и сплетни тоже. Ну вот люди и рассказали про барина старого да про двух соседей, у кого он усадьбы купил. Только все равно ни на кого из них Марк вроде как не похож. Тот женатый барин, что за каждой юбкой бегал, рыжий да конопатый был. А вдовец темноволосый да темноглазый.

У Анны замерло сердце. Неужели Марк – сын Платона Штольмана, которого тот так же бросил, как и Якова? Согрешил с женой лесника и решил бежать от греха подальше в прямом смысле этого слова?

– А как того вдовца звали, ты не знаешь?

– Фамилии не знаю, а имя знаю, Бальтазар.

– Это точно?

– Точнее не бывает. Марк-то Вольдемарович, Владимирович по-нашему. Говорил как-то, что не дай бог быть сыном Бальтазара, смешным почему-то ему это имя казалось.

Анна подумала, что произошла какая-то путаница. Владельцем усадьбы был вдовец Штольман, но его имя Платон, а не Бальтазар. Или же он был крещен Бальтазаром, а потом перешел в Православие и взял себе имя Платон? Но ведь если Павел собирал сведения, он должен был помнить фамилию Штольман, а он не знал, что усадьба ранее принадлежала Штольману. Или же у Платона Штольмана усадьбу купил тоже вдовец, этот Бальтазар, и местные жители думали на него, что он был любовником жены лесника? Нельзя исключать и того, что за давностью лет вообще могли всех смешать в одну кучу, и вдовца Штольмана, и Бальтазара…

– А сам Марк кого считает своим отцом?

– Ну так Вольдемара Штальберга, лесника, который его отцом записан. А насчет того, кто мог им на самом деле оказаться, он больше вроде как к небылицам относится, чем серьезно. Про старого барина, правда, говорил, что наговаривают на него, не мог такой достойный человек повести себя низко, с чужой женой амурничать. А про соседей-бар ничего не говорил, он же их не знал. А люди хоть что могут наплести. Иным только дай языком помолоть, они таких сказок нарассказывают. Ну или за копеечку напридумывают. Демьян-то, наверное, платил им за их, так сказать, воспоминания…

– Что ж, и так возможно.

– Ваша Милость, я почему Вам про Марка рассказываю. Не только затем, чтоб дорогу скрасить. Если к Вам потом дар вернется, а Марк услышит об этом и отважится попросить Вас узнать, кто его родитель настоящий, Вы уж ему не отказывайте. Он человек очень хороший…

– А сама почему за себя не просишь? Тоже ведь, наверное, хотела бы знать, кто твои родители.

– Так у кого спрашивать-то? Не у кого. А у Марка можно мать его поспрашать. Вдруг скажет, кто ее полюбовником был, и от кого она сынка родила…

«Хоть бы не от Штольмана», —вздохнула про себя Анна. Яков бы тогда оказался еще в более нелицеприятной ситуации, чем сейчас, и был очень расстроен. Не только потому, что возможный сын его приемного отца был слугой в доме его настоящего отца-князя. Хотя, и это тоже не самое приятное известие. Но и потому, что образ Платона Штольмана стал бы более неприглядным – мужчина, без сердца и души, бросивший на произвол и сына жены, которого признал своим, и своего собственного, которого и знать не пожелал…

– А надо ли ему это? Возможно, ему… легче считать своим отцом лесника. Все же тот отец, чью фамилию он носит.

– Может, и так… Но, наверное, на сердце-то все равно неспокойно от этого, хоть и не показывает… Он же понимает, что своим обличием на простого мужика совсем не похож…

– А почему Павел Александрович тогда так Марком заинтересовался? Тоже из-за его внешности?

– Потому как предложил Дмитрию Александровичу сделать его камердинером Сашеньки. К Александру Дмитриевичу Марк был очень расположен. Старый барин так радовался, что достойный наследник имению появился, князь, сын внучки его единственной. Не хотел внукам отдавать, мол, продадут они его или в упадок приведут, как второе имение, которое и так получат. А Его Сиятельство, муж его внучки, человек приличный и обстоятельный, который до совершеннолетия своего сына сохранит поместье, а даст Бог, еще и расширит… Вот Марк и приходил иногда маленького князя повидать, как его в имение стали привозить, а Дмитрий Александрович этому не препятствовал. А что, придет тот, поклонится маленькому Его Сиятельству, доброго здоровья пожелает, принесет ему что-нибудь, к примеру, свистульку, что сам вырезал, ничего более… Марк считал, что Его Сиятельство на прадеда чем-то похож. Не знаю, что уж он там похожего разглядел, если Сашенька весь в Ливенов. Видно, хотелось ему так думать, что он похож на человека, который его сироту на произвол судьбы не бросил… А Павлу Александровичу понравилось, что Марк с детьми умел обращаться, по дому тоже управиться, грамотный, а главное умный, схватывает на лету. Рослый и юркий, не увалень какой. Сказал брату, что такого молодого человека хорошо бы к Саше приставить, и для заботы о нем, и для охраны тоже. Обязанностям камердинера его Никифор быстро научит, а Демьян тому, как маленького князя защитить, если нужно будет. Возраст не помеха, главное, его преданность Саше, ее ни за какое золото не купишь.

– Это правда, преданность не купишь…

– Марк даже сначала поверить не мог своему счастью – предложению Их Сиятельств стать Александру Дмитриевичу дядькой и камердинером. Луша переживала, конечно, что больше Александру Дмитриевичу не нужна, но понимала, что тот уже вырос достаточно, чтоб мужскую прислугу иметь. А лучше Марка ему вряд ли слугу найдут, хоть он и молодой совсем.

– Ты говорила, что Марк образован.

– Когда Сашенька с гувернером занимался, тот как-то заметил, что Марк около приоткрытой двери стоял и слушал, что он Его Сиятельству рассказывал. Ну и Дмитрию Александровичу доложил. Тот Марка вызвал, спросил, почему тот слушал. Марк ответил, что мимо проходил, а гувернер Александра Дмитриевича так интересно рассказывал, что он заслушался. Он ведь только грамоту и арифметику знает, а наукам не обучен. Дмитрий Александрович и позволил ему, когда у него нет срочных дел, в классной комнате присутствовать и слушать учителя, не таясь. Ну вот он и милостью Его Сиятельства Дмитрия Александровича и пользовался. Но когда Дмитрий Александрович сам с Сашенькой беседовал – о науках или об искусствах, то уж только с ним, не любил, когда другие при этом находились. Да и Павел Александрович такой же, когда с Сашенькой музыкой занимался или в игры какие мальчишеские играл, не любил, когда при этом кто-то был…

Анна улыбнулась – ей на память пришла сцена, когда Ливены играли рондо в четыре руки, были отражением друг друга и с теплотой вспоминали, как Павел когда-то учил Сашу играть его. Конечно, Павел, который видел Сашу из-за своей службы не так часто, хотел проводить с ним время наедине, без лишних глаз, даже если они и были глазами преданного слуги. И Дмитрий Александрович ценил каждое мгновение с сыном, зачем ему кто-то рядом? Если понадобится прислуга, всегда можно позвонить в колокольчик или крикнуть.

– А когда Саша был маленький, Марк с ним в усадьбу приезжал?

– Не всегда, если Дмитрий Александрович с Сашей приезжали дня на два-три, то прислугу не привозили, в усадьбе достаточно слуг, чтоб за ними ухаживать. А если на дольше, то, бывало, с Никифором и Марком приезжали. Но и тот, и другой только в дневное время им прислуживали, на ночь уходили во флигель, как и остальные слуги.

– Что же Саша один был ночью?

– Так привык. Когда Павел Александрович с войны вернулся, Сашенька посчитал себя взрослым. Отказался, чтоб нянюшка в его комнатах спала. Луша, а потом Марк ему только переодеться помогали. После Дмитрий Александрович или Павел Александрович к нему приходили – или сказку почитать, или историю рассказать. Он обычно быстро засыпал, сон у него всегда был хороший, крепкий… А если проснется ночью, по надобности или пить захочет, так большой уже мальчик, чтоб с такими делами самому справиться. Ваша Милость, Сашенька никогда не был опекаем сверх меры, Их Сиятельства считали, что он не должен быть маменьким сынком, хоть, конечно, матушки у него и не было… И не любит Александр Дмитриевич, как и Павел Александрович, чтоб прислуживали ему без надобности. И одевается сам, и бреется, Марк ему только бритву и воду готовит. И в бане они с Павлом Александровичем сами управляются, когда вместе парятся. Что и говорить, настоящие мужчины, не неженки какие, как некоторые господа… Марк или Демьян им только белье принесут да стол в предбаннике накроют, квасу да морсу поставят. Павел Александрович и так-то водки не пьет, а уж после бани и подавно, и Саша такой же.

– Яков тоже после бани не пьет.

– Это хорошо, а то говорят, что так можно и Богу душу отдать… Ваша Милость, я для Вас с Яковом Дмитриевичем буду квас с морсом готовить, я знаю, как Харитон их делает. Он мне и несколько рецептов своих блюд записал, простых, конечно, не соусов там заморских, на которые по полдня надо тратить…

– По полдня на такое тратить, это совсем лишнее. У тебя ведь много работы по дому будет.

– Ну, судя по тому, что домик у Вас с Яковом Дмитриевичем маленький, не так и много.

– Марфуша, скоро увидишь его, уже подъезжаем… Марфуша, ты не против, что я тебя так называю?

– От чего же быть против? Мне очень приятно. Меня так немного людей и называло. Батюшка, барышни Пшеничниковы, Демьян… Павел Александрович иногда, Сашенька, тот чаще…

– А Дмитрий Александрович?

– Очень редко, но бывало… от этого так тепло на сердце становилось…

– А у меня сердце из груди выпрыгнуть готово, что я через несколько мгновений увижу Якова. Марфа, смотри, вон они все! Мама, папа и Яков! – расцвела в улыбке Анна.

Марфа тоже выглянула в окно и увидела, что на перроне в компании дамы и господина стоял молодой Его Сиятельство Дмитрий Александрович и в нетерпении поправлял манжет на левом рукаве.

========== Часть 4 ==========

Анна выбежала из вагона первой, Марфа вышла за ней. Сын Его Сиятельства, сияя как начищенный самовар, бросился к жене, обнял ее и поцеловал в щеку, а затем поцеловал ей ладонь. В этом жесте Марфа узнала Павла Александровича. Ей довелось видеть, как Его Сиятельство целовал ладонь Анне Викторовне. Совсем не так, как он целовал руку графине. Поцелуй ладони был проявлением нежности и теплых, светлых чувств, поцелуй руки – знаком учтивости, принятым в обществе. Губы Марфа чуть тронула улыбка – она была рада, что сын князя был мужчиной, имевшим сердечные чувства и не стеснявшимся их показать, а не только чином, занимавшим довольно высокую должность.

Марфа не стала подходить к своим новым хозяевам, но смотрела в их сторону. Сын Дмитрия Александровича был очень похож на него, но в то же время в нем не было степенности, некой вальяжности и лоска, присущих Его Сиятельству. Правда, она встретила князя, когда ему было за пятьдесят, а его сыну около сорока. Но и в пятьдесят с лишним он вряд ли станет таким же, каким был князь. И воспитание другое, и жизнь другая, не такая беспечная, какая была у Его Сиятельства, которому не нужно было зарабатывать на свое существование. Но в любом случае в Якове Дмитриевиче была видна порода, то, что передалось ему по наследству от отца, а не было следствием его жизненного опыта. Достойнейший человек, Его Сиятельство мог бы гордиться таким сыном. Да, видно, и гордился и брак его одобрил, раз оставил его жене перстень княгини. Яков Дмитриевич женился на прекрасной барышне, доброй, искренней, приветливой, не высокомерной или спесивой. А что до того, что ведет себя порой не как дама, из револьвера стреляет или полицейским расследованиям помогает, так, может, родит деток и угомонится немного. Ну или будет потом сынка своего стрелять учить на пару с его батюшкой или дядюшкой. Все лучше, чем ничем не заниматься цельными днями, от безделья маяться с кислой миной да прислугу шпынять без причины. А то, что странности у нее – духов видит, так это гораздо меньший изъян, чем дурной и вздорный характер, от которого ни себе самой, ни кому другому покоя нет. Лишь бы только не страдала, когда к ней духи приходят. Но у нее хоть муж понятливый и сердечный, не будет орать на нее благим матом, что она его ночью криком разбудила, а тоже сразу успокаивать бросится, чтоб ей не так тяжко было. Прекрасная они пара, сразу видно.

Марфа могла бы и дальше любоваться на супружескую чету, но нужно было поспешить, не дай Бог поезд уйдет, а багаж Ее Милости в нем останется. Она подхватила корзину и небольшой чемодан, которые поставила на перрон, выйдя из вагона.

– Ваша Милость, извините, что отвлекаю, мне нужно отойти, о багаже позаботиться.

– Да, Марфа, я от радости совсем забыла об этом.

– Позволь мне пойти с тобой, – сказал Виктор Иванович. – Ты сама можешь все нести?

– Не извольте беспокоиться, барин. Чемоданчик не тяжелый, а в корзине посуда, которую Его Сиятельство для Анны Викторовны в дорогу купил. Она недорогая, но Ее Милости понравилась, поэтому корзину с ней я никому не доверю, а то побьют еще.

– Ну смотри, а то я хотел тебе свою помощь предложить.

– Вот еще удумали прислуге помогать.

– Да на прислугу ты сейчас как-то не похожа, – Виктор Иванович отметил, что у Марфы внешность не деревенской женщины.

– Так и не только сейчас, – засмеялась Марфа. – Что ж поделать, коль такой уродилась, а судьба иной оказалась. Но Вы это в голову не берите, у Вас и своих дум, поди, хватает.

– Марфа, нас извозчик дожидается, я найму мужиков, чтоб помогли ему погрузить багаж.

Когда все сундуки и чемоданы вынесли на перрон, Миронов засомневался, что все это поместится на задок одной пролетки, пролетка – это не карета Его Сиятельства, где еще и не такие громоздкие сундуки можно было разместить без труда.

– Пожалуй, придется еще одного извозчика взять. Марфа, ты покажи потом, где твои вещи, их отдельно погрузят. Мы заедем сначала домой к Анне и Якову Платонычу, оставим там ее поклажу, а потом сразу же поедем к нам. Прасковья обед готовит, в дороге-то проголодались поди.

– Харитон, повар Его Сиятельства, нам много всего в дорогу собрал. Только вот Ее Милость сегодня от переживаний кроме пирожка ни к чему и не притронулась, даже к блинчикам, которые Его Сиятельство Александр Дмитриевич уважает, и которые ей самой так понравились… Мне их пришлось самой съесть, а то жалко было бы, если б пропали.

– Хороший повар у Павла Александровича?

– Очень хороший, много лет в его доме. Всякие заграничные изыски умеет готовить, да так, что не в каждом столичном ресторане могут. И простую пищу вкусно готовит. Его Сиятельство не только заморские блюда уважает, но и простую кухню.

– А ты сама сколько лет в доме князя прослужила?

– Лет пятнадцать, и все время в горничных.

– Только ли в горничных? Помогала, наверное, дамам, которых князь приглашал в усадьбу? – чуть ухмыльнувшись, спросил Виктор Иванович. – Или они со своей прислугой приезжали?

– Нет, Его Сиятельство не терпит чужой прислуги в своем доме. Вы правильно догадались, помогала я дамам. Я ведь до того, как Его Сиятельство меня в свой дом взял, у помещика жила, трех барышень одевала… Только про дам Его Сиятельства барыне знать не след, а то еще подумает, что он мужчина свободных нравов… И что прислуга из такого дома для ее дочери совсем не подходит…

– Ну подходишь ты или нет, решать Анне, а не ей. А Анна, видимо, уже решила, раз ты приехала. Только вот надо как-то на Якова Платоныча воздействовать, чтоб и он был за то, чтоб ты служила в их доме.

– А он может быть против, потому что мне Его Сиятельство будет платить, а не он сам? Что при его жаловании держать такую прислугу накладно, а чтоб его дядя мне платил, на такое он не может согласиться, так как это не в его характере?

– Марфа, ты Якова Платоновича и пяти минут не видела, а судишь о нем, будто всю жизнь его знала… Но что интересно, правильно судишь…

– Барин, я князей Ливенов знаю много лет, – серьезно ответила Марфа. – Этого хватит, чтоб полагать, что сын Дмитрия Александровича, скорее всего, пошел в него самого и его брата, хоть и воспитан ими не был… И это не гордыня, а достоинство… Что человек сам на себя рассчитывает, а не на других, как некоторые… Просто Яков Дмитриевич, сиротой выросший, еще не понял, что семья – это те люди, чью помощь принять – это не уронить своего достоинства, это позволить родным людям позаботиться о тех, кто им дорог. Как Дмитрий Александрович заботился о Павле Александровиче. Как Павел Александрович теперь заботится о Сашеньке и хочет заботиться о Якове Дмитриевиче и Анне Викторовне… Время ему нужно, чтоб подобное осознать…

– Марфа, мне кажется, Павлу Александровичу будет очень не хватать тебя.

– Будет. Но он понимает, что в доме Якова Дмитриевича и Анны Викторовны я сейчас нужнее. Он очень многие вещи понимает и в людях разбирается, чувствует их. Такое не каждому Бог дает.

– Да, далеко не каждому. Я вижу, с каким уважением ты относишься к Павлу Александровичу. Хотел бы спросить тебя, имеет ли для тебя значение, что Яков Платонович – побочный сын Дмитрия Александровича?

– Для меня важно только то, что он сын Его Сиятельства. А при каких обстоятельствах он появился на свет, нет. Я очень рада и за Павла Александровича, и за Александра Дмитриевича. Они ведь люди одинокие, особенно Павел Александрович, только вдвоем и остались после кончины Дмитрия Александровича, с другой-то родней у них связи нет. А тут счастье им выпало – близкий родственник нашелся, такой приличный человек, да еще с прекрасной женушкой. В Павла Александровича словно заново жизнь вдохнули с приездом Анны Викторовны. Он очень сильно убивался по Дмитрию Александровичу, хоть и старался не показывать этого, да и Саша тоже по батюшке горевал безмерно. А теперь Павел Александрович духом воспрял – и потому, что родственники появились, и, чего уж греха таить, если с ним что случится – служба-то у него вон какая опасная, то Сашенька ни один-одинешенек на свете будет. Яков Дмитриевич с Анной Викторовной его в одиночестве не оставят.

– Это так, они Александра не бросят… Пойду я, Марфа, еще одного извозчика найду, а ты около вещей постой. И называй меня Виктор Иванович, в доме князя-то, наверное, обращение барин никогда и не употреблялось.

– Нет, конечно, только Его Сиятельство. Барин только мужики лапотные сказать могут, а домашняя прислуга знает, как правильно к князю обращаться. Я подожду Вас, Виктор Иванович, Вы за вещи не беспокойтесь, не растащат их.

«Хороший у Анны Викторовны батюшка, переживает и за нее, и за зятя», – подумала Марфа. Она понимала, чего опасался адвокат Миронов. Когда она жила у помещика Пшеничникова, в соседнем имении у барина был побочный взрослый сын, которого он прижил в юности, задолго до женитьбы. Сын жил в городе и иногда приезжал к нему. Он был не от дворовой девки, не от крестьянки, а от мещаночки, которую выдали замуж, чтоб скрыть позор, поэтому незаконнорожденным не считался. Муж его матери был хорошим человеком, принял его, понимая, что из мальчишки девятнадцати лет, который наградил барышню ребенком, отец никакой. Когда мальчик стал постарше, ему рассказали про отца-помещика, поскольку он стал настаивать на том, чтоб незаконный отпрыск приезжал к нему в гости. Этим визитам не противилась и жена барина, поскольку понимала, что подобное в жизни случается, особенно по молодости, когда как говорится, кровь кипит. Да, сын у мужа есть, но их общим сыновьям не соперник, так как по закону считается ребенком мужа своей матери, а не ее супруга. Но Марфа видела, с каким презрением слуги в доме барина относились к молодому человеку. Но вели себя так только тогда, когда, как считали, их никто не видел. Байстрюк, сын мещанки, у которой муж тоже мещанин, в их понимании уважения не заслуживал, их-то хозяин был из дворян… Отец Анны Викторовны, видно, про такие случаи тоже знавал и беспокоился, что прислуга, много лет прослужившая в доме Его Сиятельства, могла посчитать новых хозяев недостойными родства с князьями Ливенами и тем или иным способом попытаться осложнить им жизнь.

По дороге к месту, где у вокзала собирались извозчики, Миронов подумал, что такую служанку как Марфа днем с огнем не найти. Князь Ливен, наверное, как говорится, от себя оторвал, направив ее в Затонск к родственникам.

После того, как прозвучал гудок и поезд тронулся, Анна с Марией Тимофеевной пошли в сторону, где ранее стоял багажный вагон. Штольман от них отстал, так как его задержал Карелин, который тоже был у поезда и только что проводил свою даму.

– Никаких известий, Яков Платонович?

– От полковника Дубельта никаких, пока рано. Анна Викторовна приехала от князя. Пусть отдохнет пару дней после поездки, а потом я попрошу ее попытаться поговорить с духом Вашей жены. Я дам Вам знать, когда она будет готова сделать это.

– Премного Вам благодарен.

Анна увидела, что Марфа на перроне была одна.

– Марфа, ты почему тут стоишь, где папа?

– Виктор Иванович пошел еще одного извозчика нанимать, на одну пролетку-то столько много всего не поместится.

– Да, – кивнула Мария Тимофеевна, – это он правильно решил. У тебя я смотрю, Марфа, не один сундук… Но ты ведь надолго приехала, а не на несколько дней, наверное, все свои вещи привезла.

– Почти все, моих сундуков два, все остальное Ее Милости.

– Анна, ты нарядов накупила? – с радостью в голосе спросила Мария Тимофеевна.

– Нет, мама, это Павел Александрович мне сундук оставил. В нем книги и что-то еще, что – я не знаю, я сундук не открывала, дома посмотрю.

Когда мужики носили сундуки и грузили на пролетки, один посетовал, что они все тяжеленные, и что барин должен прибавить за это копеечку.

– Я тебе сама копеечку прибавлю, коль будете порасторопней. А вы как мухи сонные, не ждать же господам до того, как солнце сядет. У них дела есть помимо того, чтоб у вокзала стоять, – строго сказала Марфа.

Виктор Иванович усмехнулся – Марфа доброго нрава, но с характером, может его показать, когда нужно. У князя Ливена слуги, если судить по Демьяну и Трофиму, ленью не отличались. Вещи Анны Викторовны и Марфы они, наверное, погрузили раза в два быстрее, чем местные мужики. У Ее Милости есть дела помимо того, чтоб стоять и ждать у кареты.

Супруги Мироновы и Марфа заняли одну пролетку, а Штольманы другую.

Яков Платонович приобнял жену и снова взял ее руку в свою.

– Аня, я так по тебе соскучился, – в который раз сказал он. – Я очень беспокоился, как ты доедешь. Павел молодец, что отправил тебя в дорогу не одну. Когда он ожидает Марфу обратно?

– А он ее не ожидает.

– Как так?

– Он попросил Марфу ехать со мной, так как нашел ей новое место, в новом доме с новыми хозяевами.

– А по пути попросил ее сопровождать тебя? И далеко ей потом еще от Затонска добираться?

– Она уже приехала, она будет служить в одном доме в Затонске.

– Ты знаешь, у кого?

– Знаю, у нас тобой, – рассмеялась Анна. – Павел узнал, что у нас теперь нет прислуги, и посчитал, что лучше Марфы нам не найти.

– Аня, это, конечно, хорошо, что он подумал о прислуге для нас. Но дело в том, что у нас нет возможности нанять ее. Жить ей у нас негде, ты сама знаешь, да и жалование ей Павел платил такое, которое мы себе позволить не можем.

– Яков, Павел нашел выход из положения. Жить Марфа будет у родителей, а к нам только приходить. За это она будет помогать маме с прическами и платьями. Он это обговорил с отцом, и тот ответил согласием.

– То есть с Виктором Ивановичем он это обговорил? А со мной, значит, это обсуждать было ни к чему? – нахмурился Штольман. – Хотя бы насчет того, что нам такая прислуга не по карману.

– Нет, с тобой обсуждать это было и, правда, ни к чему. Я сама сказала Павлу, что прислуге, служившей в его доме, мы не можем положить такое же жалование. На что он ответил, что ее жалование – это его забота, Марфа служит Ливенам, без разницы, в каком доме. Что он мог отправить ее в любое поместье, если бы была такая необходимость. Сейчас необходимость – обеспечить преданную Ливенам прислугу в Затонске.

– Ну Павел, Павел, – покачал головой Яков Платонович, – вот пройдоха! А ты сама бы хотела, чтоб Марфа помогала тебе?

– Да, она умелая, расторопная, с хорошим характером, а самое главное – относится к Павлу Александровичу и Саше с большим уважением и симпатией. Так же относилась и к Дмитрию Александровичу и будет относиться к тебе, потому что ты его сын… Кстати, она давно догадалась, что настоящий отец Александра не Дмитрий Александрович., а Павел. Павел сказал, что с ней можно говорить обо всем, что касается семьи, так как полностью доверяет ей.

– Доверяет настолько, что не боится, что она, догадываясь или зная тайны семьи, может сделать это достоянием общественности?

– Яков, она догадалась про Сашу, когда он был совсем маленьким, а ему сейчас восемнадцать. И никто этой тайны за столько лет не узнал. Она поняла, что я знаю правду про Сашу, иначе бы и словом об этом не обмолвилась. Такого преданного человека среди прислуги найти трудно, да и не среди прислуги тоже.

– В этом ты абсолютно права. И для меня это много значит. Но мне не по себе, что мы будем пользоваться ее услугами, которые оплачивает Павел.

– Ну не отправлять же Марфу обратно к нему только из-за этого? – насупилась Анна. – Она очень хотела, чтоб у нее была хозяйка, а князь так и не женился. Вот ей выпал случай прислуживать даме, а мы из-за нашей… излишней щепетильности лишим ее этого… Это тоже неправильно…

– Но ведь она не будет только прислуживать тебе, насколько я понимаю. Ей придется делать по дому все, а это не то же самое, что одевать хозяйку и причесывать ее.

– Это только до того времени, пока мы не переедем в Петербург. Там она будет заниматься мной и нашими комнатами… Яков, так предложил Павел. А его, как ты понимаешь, переубедить трудно, он все равно будет настаивать на своем. И еще, думаю, он обидится, если мы отправим Марфу обратно к нему. Может, ты все же разрешишь ей остаться у нас?

– Так Вы с Павлом мне, похоже, и выбора не оставили… Пусть остается… Но я потом поговорю с ним, возможно, мы с ним придем к какому-то соглашению, например, что мы будем платить Марфе хотя бы часть жалования. Это было бы… справедливо, да и кроме того, тогда бы ты считалась ее настоящей хозяйкой… Это лучше, чем ситуация, когда Павел вроде как… одолжил ее нам…