Текст книги "Квест империя. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Макс Мах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 99 страниц)

Второй удар ритуального гонга возвестил о появлении императора. Император, облаченный, как и сопровождающие его жрецы и придворные из малой свиты, в белые праздничные одежды, появился в дверях святилища, постоял минуту на вершине лестницы, омываемый волнами верноподданнического восторга, и стал медленно спускаться в свою ложу. Эта беломраморная лестница называлась Императорской и использовалась, как, впрочем, и Восточные Врата святилища Айна‑Ши‑На, только во время церемоний, подобных сегодняшней. Император шел медленно, что было вызвано не только торжественностью момента, но и усталостью Блистающего, который провел в храме всю ночь, сначала молясь в некрополе Династии, а затем совершая в течение пяти часов древний, сложный и весьма утомительный обряд Благословения Вод. За ходом обряда, затаив дыхание, – еще бы, ведь это был один из древнейших и наиболее любимых народом ритуалов – следила вся империя, так как он транслировался в прямом эфире. Конечно, в реальном времени его видели только жители Тхолана, тогда как всем остальным еще только предстоит его увидеть, по мере продвижения сигнала по системе имперских ретрансляторов. До некоторых мест можно было быстрее добраться на корабле, чем «добросить» туда информационный пакет. Но тут уж ничего не поделаешь. Таковы реалии межзвездных империй.

Вопли радости, вызванные лицезрением Божественного, смолкли, как только император поднял руку.

«Ну что есть, то есть, – усмехнулся Виктор. – Дисциплина на высоте, не отнимешь».

Однако, правды ради, следует заметить, что в руках Блистающего имелись крайне эффективные инструменты для поддержания такой дисциплины. Резекция головы – как выражается доктор Лика – хорошее средство не только против перхоти.

Итак, страсти улеглись, и в полной тишине зазвучал голос Солнца империи. Усиленный и отмодулированный акустическими преобразователями, этот голос заставлял трепетать, он внушал священный ужас, одновременно обращаясь к глубинам подсознания, где в жарком вареве эмоций плавают хищные рыбы архетипов. Виктор чувствовал, как по ходу речи императора, которая была не чем иным, как каноническим Словом Дня Вод, возрастает экзальтация собравшихся здесь первых людей империи.

«Вот ведь уроды! – не без гадливости подумал Виктор, но вспомнил вдруг, как бесновались, впадая в экстаз от речей Гитлера, хладнокровные европейцы, да и собственных сограждан вспомнил он, с замиранием сердца и слезами на глазах слушавших Вождя и Учителя, и устыдился.

«Все мы люди, – сказал он себе. – Все мы человеки. И ничто человеческое нам не чуждо».

Не выдавая, естественно, своего скепсиса по поводу происходившего безобразия, Виктор осторожно, почти не двигая зрачками, обозрел гостевые трибуны, и кое‑что из увиденного удивило и даже озадачило аназдара Варабу.

Во‑первых, он увидел Нор. Должен был, конечно, еще раньше заметить, но она оказалась в столь неожиданном месте, что раньше он просто не обратил на нее внимания. Одетая в белое ритуальное платье, впрочем, замечательно подчеркивающее некоторые примечательные особенности ее фигуры, графиня Нор стояла всего в шаге за левым плечом императора.

«Она что, была гостьей императора? – удивился Вараба. – И это после того, что она натворила вчера? Силы небесные! Что творится в империи?!»

Сразу после графини Нор полковник обнаружил и своего приятеля среднего Ё. По‑видимому, и здесь имели место драматические подвижки, пропущенные Варабой в силу не зависящих от него обстоятельств. Ё Чжоййю стоял на площадке напротив, в окружении многочисленных членов своего клана. Это и само по себе было для полковника новостью, но то, как и с кем стоял средний Ё, стало для аназдара настоящим сюрпризом. Ё Чжоййю стоял бок о бок с первым Ё, так сказать, в центре композиции, так что прочие члены клана Ё группировались вокруг них двоих. При этом младшая Ё стояла непозволительно близко к старшим, сразу за левым плечом Сероглазого. Символика здесь была проста и очевидна, как основы арифметики. Ё Чжоййю занимал место Ё сенатора. И означать это могло только одно, Макс не только договорился с Первым, но и получил в клане наиболее высокий – при живом первом Ё – статус, а вот позиция младшей Ё за его левым плечом… Увидев это, Виктор непроизвольно бросил взгляд на Лику, но та стояла с каменным лицом, и смотрела ли она на кого‑нибудь, сказать было трудно.

«Дела!» – констатировал Виктор и тут же забыл обо всем, потому что увидел Вику.

Вика стояла прямо под ними, и видел он ее соответственно со спины, но все‑таки он ее видел, и это было самое важное. Жива, здорова, остальное… Остальное, судя по всему, оставляло желать лучшего. Младшая Йя стояла в ложе своего клана, но не вместе, а отдельно ото всех, что не могло не настораживать. Клан Йя даже не попытался замаскировать свое отношение к вернувшейся из небытия женщине. Холодное отчуждение – вот впечатление, которое появлялось при взгляде на выстроенную кланом композицию. Все вместе и еще она. В той же ложе, но отдельно. Отрезанный ломоть.

«Да, – сказал он себе. – Те еще волки!»

Между тем император, наконец, завершил свое Слово, и снова наступила тишина. Настал час «раздачи слонов», момент, если отбросить религиозное мракобесие, самый главный в празднике Благословения Вод. По степени значимости он превосходил в этом смысле даже раздачу Ленинских и Сталинских премий, и у Виктора были все основания ожидать, что и он сегодня не уйдет без подарка. Черный картонный конверт по‑прежнему был зажат в его левой руке. Впрочем, традиция требовала начинать не с награждений, а с помилований.

На пятачок перед императорской ложей выбежали плакальщицы. Естественно, их было тринадцать, на них были разорванные одежды, и они рыдали. Началось выдирание волосьев, «разрывание тельняшек» на груди – «А груди то, груди! Как на подбор!» – посыпание голов символическим пеплом и завывание, сквозь которое то и дело прорывались истеричные вопли «Помилуй!». Пару минут понаслаждавшись видом плакальщиц, среди которых не было, ни одной с титулом ниже баронессы, император поднял руку, и стоны умолкли.

В наступившей тишине раздался голос императорского глашатая, который вполне ожидаемо вопросил:

– Кто взыскует милости Венценосного?

– Младшая Юй, – так же торжественно возвестил голос второго императорского глашатая, и на «пятачок» вышла обнаженная женщина.

Император выдержал положенную каноном паузу и громко сообщил:

– Ты прощена. Вины с тебя сняты.

Женщина поклонилась и опрометью бросилась с арены. Что она там такого натворила, Виктор, естественно, не знал, но мог предположить, что дело случилось не шуточное, если представительница первой дюжины вынуждена была просить прощения у самого императора.

Теперь один за другим на арену стали выходить другие «провинившиеся», естественно, без одежды, как того требовала традиция, и император отпускал им «вины». Ряд их был длинен, а вины не оглашались, так что Виктор уже было заскучал, когда знакомое имя вырвало его из лап тупого оцепенения, в которое наверняка впал не один он.

– Герцог Йёю, – объявил глашатай, и перед императором предстал ссутулившийся и покорно склонивший голову блистательный Лауреат. Впрочем, сейчас он не блистал. Максимум, на что могло рассчитывать это жалкое существо, это на звание «блудного сына». Старого и сильно блудного сукина сына, нагрешившего «от пуза», но зато и кающегося «от души».

«Да, – констатировал Виктор, рассматривая «несчастного» Йёю. – Что есть, то есть. Талант не пропьешь!»

Оказалось, однако, что старался Йёю не напрасно. Их компаньона ожидало целых две милости. Во‑первых, Йёю был прощен, что было ожидаемо, раз уж он здесь появился. А во‑вторых, император повелел внести книги Лауреата в Сияющий Чертог.

«Не хило, – усмехнулся Виктор. – Парня заживо записали в классики».

Насколько Виктор знал, живых классиков, кроме Йёю, сейчас в империи просто не было. Ну что ж, как минимум один из пайщиков их «безнадежного предприятия» что‑то такое получил; впрочем, то, что герцог получил свободу, для их дел было гораздо важнее. А награды… звездопад только начинался, и Виктора ожидало впереди удивление посильнее этого.

Когда очередь милостиво прощенных иссякла, на черные плиты арены вышла совершенно неожиданная «делегация». Скованные очень зрелищно смотревшимися тяжелыми цепями, перед императором явились два десятка той'йтши. Большинство из них были старыми, но мелькнуло и несколько молодых лиц, среди которых Виктор, к немалому своему изумлению, узнал Меша.

– Зачем вы пришли сюда, люди той'йтши? – грозно вопросил правый глашатай.

«Даже так? – не поверил своим ушам Виктор. – Если я не ослышался, он назвал их людьми!»

– Люди той'йтши просят милости императора. Они хотят быть не только рабами, но и слугами Блистающего, – объяснил левый глашатай.

«Ого!» – Виктор был ошеломлен. И не один он, если судить по едва слышному, но вполне явственному шороху, прошедшему по рядам гостей, словно ветер тронул мимолетно кроны лесных дерев.

Такого, насколько знал Виктор, не случалось уже больше двух с половиной тысяч лет, как раз с тех пор, когда было построено новое Собрание. Тогда три побежденных аханками народа, иссинцы, гегх и войх, получили равноправие. Но то были люди, в человеческой природе которых, по большому счету, никто не сомневался, а здесь речь шла о рабах по определению.

– Да будет так! – возвестил император. – Заслуживающие свободу должны ее получить.

Император сделал жест левой рукой, и третий глашатай начал зачитывать Большую Милость императора Ахана, данную им в день Благословения Вод 2983 года от основания империи. Собравшиеся слушали Милость, затаив дыхание. Эта Милость была немыслима, она вносила новые краски в жизнь империи, она ломала устоявшиеся нормы и возводила новые. Это был один из тех указов, которые коренным образом меняют свод законов государства, и прежде всего, святая святых неписаной имперской конституции – определение гражданина. Конечно, той'йтши гражданства не получили, но вольноотпущенники и их дети получили статус жителей. Это было серьезное нововведение, и данное в Милости определение жителя наделяло той'йтши практически всеми правами, которые имел аханский плебс.

«Да, ребята, – мысленно покрутил головой Виктор. – Как бы вам не вляпаться. Так и революцию схлопотать недолго».

Но, как выяснилось, с выводами он поспешил. Империя еще не разучилась рулить и править. И свобода имела и свою немалую цену, и свои кандалы и вериги на всем, что выступало.

Едва храмовые слуги успели снять с «несчастных» той'йтши тяжелые, отнюдь не бутафорские, цепи, как левый глашатай приступил к изложению второй части императорской Милости, снимавшей противоречия, разъяснявшей, устанавливавшей, разрешавшей то и это, а это и то, напротив, запрещавшей. Теперь выяснялось, что общины той'йтши получают официальный статус во всех мирах империи, но, одновременно, возрастает контроль над ними со стороны властей, а поддержание порядка в общинах перекладывается на собственные полицейские силы той'йтши, которые, однако, подчиняются имперской полиции и ею же контролируются. Лидеры общин – а это и были двенадцать стариков той'йтши – получали места в советах общин колоний, но лишь в качестве наблюдателей. В Тхолане учреждалось министерство по делам той'йтши, и «представитель» той'йтши входил на равных правах в Совет Миров, но и министр и представитель должны были быть гражданами империи, и назначал их лично император, а той'йтши могли выступать лишь как советники при этих высших должностных лицах. Возрастали налоги. Появлялись новые обязанности, такие, например, как служба во вспомогательных частях императорской армии. И, наконец, главное. Милость предусматривала создание двух протекторатов той'йтши: одного в системе Мухи и другого в системе Богомола. Обе системы находились на границах разведанного космоса, так что их освоение и заселение было выгодно и с экономической и с военной точек зрения. Кроме того, создание протекторатов должно было буквально вымести основные массы той'йтши из коренных миров империи, отправив их на отдаленные границы, в протектораты, которые в равной мере были удалены как от Той'йт, так и один от другого.

«Вот же жуки!» – почти с восхищением подумал Виктор, когда чтение параграфов Большой Милости подошло к концу. Той'йтши получили свободу, и от одного этого должны были чувствовать себя на седьмом небе, но империя‑то приобретала гораздо больше. Много, много больше.

«А что же Меш? – встрепенулся Виктор. – Ведь не просто так его включили в «делегацию»?

Но о Меше ничего сказано не было, хотя для всякого, кто знал символику такого рода действ, было очевидно, без «подарков» – и, возможно, весьма ощутимых «подарков» – Меш не останется.

Между тем время императорских Милостей подошло к концу, и неумолимо приближалось время оглашения Большой Императорской Воли, но между тем и этим церемония дня Благословения Вод предусматривала минуту‑другую для получения императорских Дач и Даров, согласно Малой Императорской Воле.

– Да будут отмечены достойные! – сказал левый глашатай.

– Да не будут забыты верные, – откликнулся правый глашатай.

– Воздаяние за вины, награда за рвение, – возвестил третий.

– Да будет так! – сказал император, и по рядам гостей императора прошла волна оживления. Слова Светоносного означали, что получившие перед началом церемонии золотые, серебряные, белые и черные конверты могут их, наконец, вскрыть.

«Ну‑ну, – сказал себе Виктор, распечатывая свой конверт. – Посмотрим, чего это я заслужил, сидя в «узилище».

В его конверте оказался белый шелковый платок, на котором карминными буквами каллиграфическим почерком были выведены цитаты из приказа по гвардии, полный текст которого он сможет получить позже, «в рабочем порядке», так сказать. Но платок с «выписками из приказа» был наградой и сам по себе, поэтому, как того и требовали правила, Виктор сначала поднес его к губам и только после этого аккуратно развернул и прочел текст.

Приказом, который подписал начальник Аханского Гвардейского Корпуса, – то есть лично император, – черный полковник аназдар Абель Вараба производился в звание черного бригадного генерала и назначался вторым заместителем начальника означенного корпуса.

«Третье лицо в гвардии! – мысленно присвистнул Виктор. – Адмиральский чин… Очень неплохой рост. Знать бы еще, за что такая щедрость… Но ведь никто не скажет, вот в чем дело».

Додумать мысль до конца он, однако, не успел. Радостно улыбающийся Чойя уже сжимал его в своих медвежьих объятиях, и прочие офицеры штаба спешили поздравить Варабу, хотя, в отличие от генерал‑адмирала, о содержании приказа осведомлены еще не были.

– Вот теперь, Гек, – прошептал ему на ухо Чойя, прижимая Виктора к своей широкой груди, – все снова будет как когда‑то.

– В каком смысле? – не понял Виктор.

– В таком! – хохотнул под сурдинку адмирал. – Ты же теперь снова мой зам. Не верк, конечно, но все же зам.

«Вот черт! – охнул Виктор мысленно. – Как же это я мог забыть? Ведь второй зам в гвардии это одновременно командующий морской пехотой империи!

Да, – приходя в себя от услышанного и осознанного, сказал он себе. – Это вам не жук начихал. Так взлетали только при Хозяине…»

Занятый своими мыслями – и то сказать, ему было о чем подумать – Виктор едва не пропустил начала финальной части церемонии. Между тем именно оглашение Большой Императорской Воли, по традиции, являлось кульминацией дня Вод. Как ни крути, а даже самые тривиальные из императорских Воль, оглашенных в иные годы, имели тем не менее весьма серьезное влияние на жизнь империи. Какой же должна была быть Императорская Воля в день оглашения Большой Милости той'йтши? Было очевидно, что император их всех еще удивит. Так и вышло.

Как оказалось, на этот раз Большая Императорская Воля была целиком посвящена народу гегх. В преамбуле император подробно излагал историю взаимоотношений аханков и гегх; отмечал тот неоспоримый факт, что уже более двух тысячелетий оба народа вместе строят империю и ведут ее от победы к победе; перечислял великих гегх и их заслуги перед империей; рассказывал о страшной катастрофе, постигшей гегх восемь десятилетий назад, и наконец переходил к сути своей Воли. Содержательная часть императорской Воли практически целиком состояла из имматрикуляции[99] и инвеститур[100] и была такой длинной, что новоиспеченный черный бригадир едва снова не заскучал. Но если отвлечься от параграфов, пунктов и подпунктов, имен и прозваний, от многословных ритуальных оборотов, долженствующих подчеркнуть, выделить или разъяснить, речь шла о том, что восемьдесят три тысячи гегхских мечей вносились в списки дворян империи, а некоторые счастливцы получали и более высокие имперские титулы, среди которых фигурировали и баронские, и графские, и даже княжеские. Услышав мелькнувшее два раза кряду слово «князь» Виктор с сочувствием посмотрел на бедную Лику, по‑прежнему неподвижно, с каменным лицом стоявшую за левым плечом императора. Теперь ее присутствие становилось понятным. С одной стороны, гегхская графиня, стоящая в императорской ложе в непосредственной близости к Блистающему, была символом изменения статуса гегх. Но с другой стороны, бедная Лика расплачивалась за свои прошлые поступки, присутствуя на этом празднике жизни в качестве простого статиста. На нее‑то звездный дождь не пролился, и ей оставалось утешать себя только тем, что ее титул был все‑таки древним, а все эти новоиспеченные князья и графы были, по сути, нуворишами.

«Ладно, – решил Виктор. – Бог с ними. У Лики есть Макс и мы с Викой. Не пропадем и без императорских щедрот».

Но, как оказалось, императорская Воля не ограничивалась раздачей титулов, она включала в себя также весьма своеобразный Дар, значение которого так, с ходу оценить было совсем не просто. Гегх снова получали собственный мир, на котором они могли и возрождать свою древнюю культуру, и жить по обычаям своих славных предков, оставаясь при этом плотью от плоти Аханской империи. Хитрость тут была в том, что новый мир гегх находился в той же системе Богомола, где часом раньше обрели свою новую родину имперские той'йтши. То есть на одной пригодной для освоения планете будут жить той'йтши, а на другой – гегх. Работящие и многочисленные той'йтши, на деньги гегх и под их мудрым руководством, поднимут обе планеты, создав на границе имперского космоса процветающую базу флота и форпост для дальнейшей экспансии; гегх, являющиеся полноправными имперскими гражданами, будут осуществлять политику протектората; а третья эскадра Второго флота, которая будет защищать систему, заодно присмотрит за теми и другими – особенно за гегх, разумеется, чтобы в мозгах, разогретых свободой и «независимостью» не завелись черви сепаратизма. Ну что тут скажешь? «Разделяй и властвуй», в имперском прочтении, оказывалось отнюдь не тривиальным ходом.

«А император‑то наш не глуп, – с оттенком уважения к принцу Вашуму подумал Виктор. – Простенько, но со вкусом. Бараны довольны, что их стригут, а пастыри спокойны за тылы и при барыше. Очень неглупо!»

Он снова посмотрел на Лику.

«Молодец, девочка, – решил он. – Так держать!»

– Император нарекает новую коронную провинцию именем Ойг в память о столице гегхского королевства! – возвестил правый глашатай.

«Оригинально, – усмехнулся Виктор. – И дешево и сердито».

– Император возвращает гегх утраченные ими в прошлом права и наделяет коронную провинцию Ойг статусом гегхского королевства, – объявил левый глашатай.

«Что?! – опешил Виктор. – Он что?..»

– В неизреченной щедрости, достойной потомка богов, Блистающий возвращает народу гегх корону их древних королей! – снова вступил правый глашатай.

Виктор уже не знал, что и думать. Император смог удивить его по‑настоящему. Можно было предположить, что дела в империи обстоят хреново, если басилевсу пришлось пойти на такие драматические шаги. Но с другой стороны, то, что он такие шаги предпринял – и неважно сейчас, сам додумался или подсказал кто – и решился на них, говорило в пользу молодого императора.

«Не прост, – решил Виктор. – Н‑да, вам палец в рот не клади, гражданин император».

Сразу вслед за словами глашатая о «торжестве исторической справедливости» храмовые служки внесли в императорскую ложу высокий деревянный пюпитр, на котором лежал золотой обруч, украшенный огромными изумрудами и рубинами. Это и была древняя гегхская корона, две с половиной тысячи лет пролежавшая в сокровищнице аханских императоров.

– Графиня Ай Гель Нор, – сказал император, и по спине Виктора пробежали мурашки.

Лика вышла из‑за плеча императора и, обогнув его, встала перед ним, спиной к амфитеатру.

– По знатности и древности рода вы первая из гегх, – сказал император.

«У меня сейчас будет инфаркт», – вяло подумал Виктор, не способный более ни удивляться, ни впечатляться.

– Сим объявляю вас своим Первым Вассалом, – произнес император в мертвой тишине, опустившейся на императорское Собрание.

Казалось, шевельнись кто‑нибудь из десяти тысяч гостей, и звук, вызванный этим движением, будет подобен грохоту артиллерийского залпа.

Между тем Лика опустилась на колени, и шелест ее платья услышали все находившиеся в амфитеатре гости.

Император принял из рук храмовых жрецов Меч Империи и поочередно коснулся им левого и правого плеча графини Ай Гель Нор.

– Сим объявляю тебя , – император выделил голосом смену личного местоимения, – своей Правой рукой.

Император вернул Меч жрецам и принял из их рук гегхскую корону. Он поднял ее на вытянутых руках вверх, показывая всем присутствующим, и медленно, с должной торжественностью водрузил на голову коленопреклоненной женщины.

– Сим нарекаю тебя королевой гегх, – объявил он. – Встань, королева Нор!

Глава 2ЧТО МОГУТ КОРОЛИ

Ночь, теплая тихая ночь опустилась на отроги Туманных гор, и свет двух лун льется с высоких небес на бескрайние девственные леса междуречья Ледяной и Серебряной. В давние времена именно здесь, в Медвежьем урочище, нашли убежище принцесса Сцлафш и девяносто девять ее спутников. В сотне километров отсюда, ниже по течению Ледяной, когда‑то схватились насмерть аханки и гегх, чтобы решить вопрос гегемонии в Западном Ахане; а в ста пятидесяти километрах вниз по течению Серебряной до сих пор стоит замок Седого Льва. Это история, и на ее долгих и тернистых путях аханки четырежды сводили местные леса под корень и восстанавливали их снова. Нынешние леса шумят ветвями уже пять сотен лет. И лес этот кажется таким же первозданным, девственным и дремучим, каким он был во времена Сцлафш и Седого Льва. Таким он, вероятно, и был. И кажется, ничего существенного с тех давних пор в этих местах не произошло, и горящий в ночи костер ничем не отличается от костров, которые жгли здесь три тысячи лет назад.

Костер был разложен на опушке леса, на берегу тихого ручья. Веселое пламя уже охватило сложенные хитрым образом поленья, и свет живого огня, споря со светом Че и Аче[101] – двух лун планеты Тхолан, – украл у ночного сумрака большой кусок речного берега, поросшего травой и мелким папоротником. Тем больше сгустилась тьма под кронами могучих сосен и кедров, близко подступивших к воде.

Виктор видел, их ожидает впереди почти непроницаемая тьма, но именно туда, во тьму древнего леса, уводила его от костра и от Макса Вика, которая в темноте видела много лучше, чем он. Он оглянулся, увидел опушку, костер, пару флаеров, стоявших в стороне от огня, и огромного мужчину, коловшего рядом с костром дрова иссинским боевым топором.

«Где Макс откопал иссинский шупал[102]?» – спросил себя Виктор и, отвернувшись от Макса, пошел вслед за Викой в глубину леса…

– Федя… – Голос Вики, тихий, но насыщенный эмоциями, как никогда – «Почти никогда», – звучал из темноты. Виктор не видел ее лица, но не сомневался, что сейчас и ее лицо удивило бы его необычным и непривычным выражением. Жаль, конечно, что он не видит ее сейчас, но всегда есть только то, что есть. И всегда нам чего‑то не хватает для полного счастья, или для верного понимания, или еще для чего‑нибудь, но не хватает.

– Федя… – сказала Вика, и Виктор решился спросить о том, о чем давно хотел спросить именно ее – не Макса, не Лику, ее! – но до сих пор спросить так и не собрался. Все было недосуг, или неловко, или не к месту.

«А теперь что изменилось?» – спросил он себя.

– Вика, а почему ты меня все время Федькой кличешь? – спросил он.

– Потому что ты – Федя, – сразу ответила она, помолчала секунду и добавила: – Виктор очень сложен для меня… пока. Я его почти боюсь, – объяснила она еще через секунду. – Но я постараюсь. Прости.

«Вот даже как! – печально подумал Виктор. – Может, и так, конечно. И может быть, это даже правильно. Я же не спросил ее…»

– Вика, а как зовут тебя? – спросил он.

– Ди.

– Ди? – удивился Виктор. – Это что, как Диану, что ли? Леди Ди?

– Нет. Это мое родовое имя. В Вайяре меня звали бы н'Диан.

– Значит, все‑таки Диана, – сказал Виктор. – Хочешь, я буду называть тебя Ди?

Вика‑Ди молчала. Он даже не слышал ее дыхания, и если бы не тонкий аромат духов, не смог бы с уверенностью сказать, здесь ли она еще, или ее уже нет рядом.

– Хорошо, – сказала она неожиданно серьезным голосом. – Тебе я разрешаю называть меня Ди.

И Виктор понял, что сейчас между ними снова произошло что‑то очень серьезное, как когда‑то на Той'йт или еще раньше, на Земле или Курорте, но только их отношения опять перешли на новый, совершенно неожиданный для него уровень. Он не стал ее ни о чем спрашивать, – он чувствовал, что сейчас это лишнее, – а просто сказал:

– Спасибо, Ди.

– Виктор…

Он не ожидал от себя такой реакции. От звука ее голоса – ее голоса! – произносящего его имя – его имя! – Виктора пробила дрожь. И Вика – нет, не Вика, а Ди! – тоже почувствовала волшебство момента. Она нашла его в темноте, прижалась к нему всем телом, и Виктор обнял ее, прижимая к себе еще теснее. Такого острого чувства близости, нежности, любви он, кажется, не переживал еще никогда. Они стояли в темноте, среди дикого первозданного леса, как Адам и Ева, единственные люди на Земле – на Земле, на Тхолане, на Той'йт, – единственные живые существа, которым дано было познать силу и счастье любви. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, чувствуя тепло друг друга, сливая воедино два мощных потока любви и нежности. Длилась великолепная, чудная, волшебная минута, возможно, первая такая минута в их длинной жизни. И неважно было сейчас, что знакомы они много лет, и любовь их длится – пусть и с перерывом в семьдесят лет – едва ли не столетие. Сейчас все это не имело значения. Это снова было, как в первый раз, но значительнее, глубже, чем в первый раз, и много сложнее. А потом их охватила страсть, и то, что творили они всего несколько месяцев назад, встретившись после долгой разлуки в Домике в Нигде, показалось бы сейчас почти «нормальным», но некому было сравнивать и оценивать. Не было свидетелей их безумству, а сами они полностью растворились в своем едином и неделимом надвое чувстве. И к миру, прошлому и настоящему, к злобе дня и мыслям о будущем, к ночному лесу, который, казалось, затих, замер настороженно, боясь помешать им, – ко всему этому они вернулись не скоро.

– Пойдем к костру? – спросил Виктор, обнимая Ди и с пронзительным чувством нежности впитывая тепло, идущее к нему от нее.

– Зачем? – ответила Ди. – Еще рано, Макс не обидится. И потом нам надо поговорить.

– О чем? – Виктор вспомнил, что тема имен, случайно возникшая и неожиданно увлекшая их далеко и надолго, сломала начало разговора о чем‑то другом; разговора, который начала было, но не продолжила Вика‑Ди.

– Давай поговорим о Йф, – сказала Ди.

– А что о ней говорить? – удивился Виктор. – Я же тебе все объяснил. Виноват! Больше не повторится. Я же…

– Подожди, Виктор, – перебила его Ди.

«Виктор!» – отметил он.

Почему‑то это было для него очень важно. Стало важно. Теперь.

– Подожди, Виктор, – сказала Ди. – Йф хорошая девочка.

– Ди, ты в своем уме? Ты еще отругай меня за то, что девушку испортил! Она, кстати, не девушка. Это я так, в порядке общей информации…

– Витя!

– Ну я Витя, он же Федя, Абель Вараба, Дэн Бергер, Каценельбоген…

– Витя! Я прошу тебя, будь, пожалуйста, серьезен. Это не шутки.

– Чего ты хочешь, Ди? – Виктор чувствовал себя беспомощным перед простым, как хлеб или воздух, фактом: он ее предал.

– Ну было, было! Я же не отрицаю, – сказал он устало. – Искуплю, повешусь… Что еще?

– Женись на ней, – тихо сказала Ди.

– Что? – Вот теперь Виктор понял смысл слова «ошеломить». Он мог ожидать чего угодно, но не этого.

«Что здесь происходит? – спросил он себя. – Это что, театр абсурда? Ионеско такой?»

– Ты о чем, Ди? – оторопело спросил он.

– Она хорошая девушка, – повторила в ответ Ди то, что уже сказала ему раньше.

– Ты мне это уже говорила, – раздраженно бросил Виктор. – Хорошая… Ты знаешь, сколько таких хороших в Ахане?

– Таких не много, – возразила Ди. Голос ее окреп и приобрел твердость. И Виктор понял, что Ди знает, о чем она говорит и почему.

«Хотел бы и я это знать, – покачал он головой. – Ну ничего, судя по всему, скоро узнаю».

– Ди, я чего‑то не понимаю, – сказал он вслух. – Ты меня что, пристроить хочешь? Или Максу раззавидовалась? Так ему завидовать не надо. Мне такого счастья, как у Макса, не надо.

– Ты, Витя, за Макса не переживай. Не надо, – сказала Ди, и голос ее вдруг стал тих и… печален? Может быть, и печален.

«Отчего так? – спросил он себя. – И почему мне тоже хочется выть?»

– Макс разумный человек, – объяснила Ди. – Он живет в ладу с миром.

«Нет, дорогая, – покачал он головой. – Ничего‑то ты о Максе не знаешь».

– И Лика оказалась на редкость умной женщиной. – Ровный голос Ди звучал из темноты, и говорила она о вполне обычных вещах, но у Виктора было ощущение, что по ее щекам текут сейчас слезы. Он хотел обнять ее, утешить, хотя и не понимал еще, что с ней происходит и почему.

– Максу повезло, – говорила Ди. – Это ведь редкий случай, чтобы молодая женщина без специальной подготовки проявила такую фантастическую культурологическую гибкость. Йф может родить нам детей, – без перехода сказала она.

– Что? Детей? Каких, к черту, детей? Кому? – Виктор буквально обалдел от такого поворота разговора, который и так имел совершенно сюрреалистический характер.

– Я хочу детей, Витя, – ответила она. – И ты хочешь или захочешь. Но я родить их тебе не смогу. Ни тебе, ни себе. Я той'йтши. Ты не забыл?

– Не забыл, но, Ди… – На самом деле он порой забывал, кто она, и был так полон любовью к ней, и так загружен повседневными делами, которые требовали едва ли не всего его внимания, что если и думал об их будущем, то детально его себе не представлял и, естественно, о детях не думал вовсе. Просто некогда было.