Текст книги "Квест империя. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Макс Мах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 99 страниц)

Камни существовали долго. Тысячи, десятки, а возможно, и сотни тысяч лет они поддерживали созданную когда‑то систему. И все, что находилось внутри системы, все, что являлось ее частью, было доступно воздействию и контролю Камней. Само время становилось частью этой вселенной внутри вселенной и, значит, было открыто для манипуляций Камней. Кто знает, было ли то, что видела Лика, просто «записью» событий, или Камни были способны разрывать не только Пространство, но и Время, открывая двери в прошлое так же легко, как и в иные Реальности? И то и другое могло оказаться правдой, но при этом оба объяснения были вполне «научны», хотя аханская наука на такое способна и не была.

Не наделенные собственным разумом, не обладая свободой воли, не преследуя собственных целей, Камни тем не менее жили своей псевдожизнью. Они, конечно же, не были разумны, но обладали неким подобием искусственного интеллекта. Они были нейтральны, как и положено машине, но человек, находящийся с ними в связи, вероятно, мог получить от них помощь, не универсальную, возможно, даже не эффективную, но помощь. Чего Лика не знала, так это того, как она сама вступила в этот странный союз. Почему Камни ее приняли? Единственное разумное объяснение, которое у нее имелось, связывало этот факт с Золотой Маской и тем, что произошло с Ликой в Саркофаге. Это звучало логично, ведь и принцесса Сцлафш, судя по всему, прошла тот же путь. Однако был еще Вер, который являлся обычным человеком и лишь надевал на себя Серебро, точно так же, как делала это Вика.

Вообще, у Лики было немало вопросов, на которые пока не было ответов, но ни один из них не носил принципиального характера. Во всяком случае, к мистике это не имело отношения. Может быть, к эзотерике, но не к мистике. Ей интересно было бы узнать, в какой мере ее путешествие было создано ее собственной психикой, боровшейся с воздействием «Пленителя Душ», а в какой реальностью мира Камней? Действительно ли она говорила с принцессой и Ойном, и если да, то, как это возможно? С кем на самом деле она говорила? С Вером? Со своим воображением? Или с образом Вера, запечатленным и сохраненным на века в «памяти» Камней? Внутреннее ощущение было такое, что все – правда, хотя и воображение ее, судя по всему, поучаствовало в творении реальности сна тоже. И все‑таки Лика чувствовала, все это происходило на самом деле, и, значит, вошедший во вселенную Камней продолжает в ней пребывать даже после того, как закончил свое физическое существование? Но если подумать, был ли этот вопрос более актуален и фантастичен, чем‑то, что в ней самой проросла и стала ее неотъемлемой частью настоящая графиня Ай Гель Нор? Ведь, если верить Феде, которого она не раз расспрашивала о графине и ее памяти, матрица не содержала ничего личного. Только факты жизни, знания, но не эмоции. Но именно эмоции женщины‑барса, едва ли не оборотня, так уютно устроились в Ликиной душе. И чьи же это были эмоции? Довольно заурядной, как выяснила Лика, «больной на голову» графини или ее собственными? Если кто‑то и обладал таким характером, то уж скорее та, давно погибшая на Легатовых полях фурия, а не эта бледная немочь. Но тогда откуда это в Лике? Откуда?

«Узнается, – думала она. – Когда‑нибудь узнается. Или нет».

Палач приблизился к контр‑адмиралу на два шага, и тишина стала мертвой. Кажется, даже ветер утих, и морские волны затаились, боясь потревожить торжественную и страшную тишину. Прошелестел меч, вырванный уверенной рукой из ножен, и палач ударил. Казнимый был флотским офицером, он мужественно встретил первый удар и сдерживал себя, свою рвущуюся наружу суть, свое страдающее Я, сколько мог – три удара. Много больше, чем мог выдержать обычный человек. Но потом человеческая природа взяла свое, и он закричал. Контр‑адмирал Сурайша кричал долго – пятьдесят один удар ритуальной казни – и умирал долго, платя за свое предательство всю цену сполна.

Собравшихся на площади людей его смерть ввергла в ужас. Даже ее гвардейцы побледнели – Лика отчетливо видела их лица – даже циничная, многое в жизни повидавшая Цо закусила губу, но ей самой все это уже было неинтересно. Вот сразу после воскрешения… Тогда да. Тогда она была готова сама рвать предателей на части, на мелкие куски. Своими руками. А теперь… Теперь все это было лишь формальностью, данью закону и политикой. Суд состоялся, приговор вынесен, преступники понесли наказание. Закон суров? Да, он суров. Древние традиции жестоки? О, они не просто жестоки, это просто варварство какое‑то, а не традиции культурной нации. Но зато память о Королевском Суде останется жить. Ей предстоит долго тревожить сон ее подданных и ее врагов. И это правильно, потому что если она собирается вернуться – а она непременно вернется! – то свое возвращение следует готовить загодя. Политика – она и в Ахане политика. В Ахане даже, может быть, больше, чем в иных местах.

– Вероятно, ты знаешь, что делаешь, – сказала Йфф.

За окнами дворца стояла глухая ночь. Даже звезд не было видно на закрытом тяжелыми снежными тучами небе, и лишь далекое зарево ярких огней столицы чуть подсвечивало оцепеневший в зимней спячке парк и нижние кромки облаков. Ночное освещение было выключено. Лика любила смотреть на темные деревья. Раньше любила, а теперь… Она только что вернулась с короткого совещания с остающимися, с теми, кто будет хранить королевство в ее отсутствие. Конкретно она говорила с нелегалами. Им предстояло уйти в Тень, и то, что она говорила Фате и ее мужу, Саару и другим кагой, не предназначалось ни для чьих ушей, кроме их собственных. Другие, те, кто будет работать в королевстве легально, даже не будут знать о том, что эти люди остаются. Официально все они улетали вместе с королевой. Впрочем, у Фаты оставались два фрегата и королевская яхта «Чуу» и маршрут, защищенный невскрываемым кодом, ключи от которого хранились у Фаты и ее мужа под очень серьезными печатями. Если возникнет необходимость…

– Куда мы направляемся? – спросила Йффай, не дождавшись отклика на свое первое замечание.

Куда? И в самом деле, откладывать этот разговор и дальше было нельзя. Еще сутки, максимум двое, и они должны были покинуть Ойг и империю. Если не произойдет ничего экстраординарного, то через двое суток. Если произойдет – сразу же, как только возникнет необходимость. Но в любом случае Йфф должна знать. И не просто знать, ей предстоит понять и принять такое, что, несомненно, многое изменит в ней и для нее. Но и начать разговор было не просто, потому, вероятно, и тянула Лика до последнего. Гораздо легче было бы воспользоваться «Пленителем Душ», вот только не могла Лика этого сделать. Не с Йфф. С кем угодно, даже с Фатой – встань так вопрос, – но с Йфф нет. И теперь…

– Йфф, – сказала она как можно более мягко. – Мы не можем лететь в Тхолан. Молчи! – остановила она подругу, хотевшую что‑то сказать, может быть, и возразить. – Я знаю Йфф! Я все знаю и все понимаю. Ё… Мой Ё тоже там.

Она осеклась, и впервые за долгие годы на ее глаза навернулись слезы. Один мертв, а другой… Она вспомнила двух мужчин, идущих через канализационный тоннель и последнее объятие.

– Они прорвутся! – решительно сказала она и ударила кулаком по столу. – Прорвутся!

И остановилась, удивленно глядя на осколки закаленного стекла, из которого был сделан стол.

«Я что, разбила его кулаком? – Она недоверчиво посмотрела на свои длинные изящные пальцы, все еще сжатые в кулак. – Это я так психую? Великие боги!»

Но додумать мысль она не успела; вскочившая из своего кресла Йфф сжала ее в объятиях и начала целовать, приговаривая таким голосом, каким, верно, говорила со своей дочерью:

– Не плачь! Не надо! Ты же сильная! Я с тобой… До конца… Я…

И Лика тоже обняла Йфф. Так они и стояли минуту или две, ничего не говоря, но сказав друг другу все, что нужно и можно сказать. Все, да не все, и невысказанное все равно предстояло сказать.

– Йфф, – Лика сказала это, не разжимая объятий, – есть одно место, о нем никто ничего не знает, и мы сможем там…

– Ты говоришь о земле Абеля? – тихо спросила Йфф.

– Что? – Лика не могла поверить в то, что услышала, но интуиция, ее интуиция, которая была уже сродни ведовству, сказала ей: «Да. Да, Йфф знает, как бы странно это ни было».

«А впрочем, что здесь странного? – спросила она себя, и сама же ответила. – Вполне нормальный ход с его стороны».

– Ты знаешь, – признала она.

– Знаю, – подтвердила Йфф, отстраняясь и глядя Лике в глаза.

– Давно?

– Десять лет. – И добавила, предупреждая вопрос Лики: – Старшая Э поставила мне печати.

Вот так просто. Проще некуда. Вика поставила печати, как поставила их когда‑то и ей самой. Мог бы и Меш, но в данном случае Вика была лучшим кандидатом в восприемники. И в самом деле, кто же еще, если не самый близкий человек? И Федя ей все рассказал. Ну пусть не все, но основное наверняка. Федя благородный, знал, на что идет, чем рискует, но все равно рассказал. Не захотел жить во лжи. Ай да Федя, ай да сукин сын! А она? Йфф девочка не простая. Это выглядит она, как какая‑нибудь Дюймовочка – куколка бриллиантовая – но на самом‑то деле она настоящая, без дураков и наигрыша, аханская аристократка. Княгиня, графиня, баронесса… Что еще требуется? Так она еще и флотский офицер, а это, как ни крути, традиция. Нет, не так. Традиция с большой буквы. И все‑таки Йфф приняла и прожила с этим десять лет, родила Феде дочь, и ни словом, ни взглядом – даже ей, Лике! – не показала, что знает. Чудны дела твои Господи! Воистину чудны!

– Ну, так, значит, так, – сказала Лика, автоматически повторив любимую присказку Феди. – Значит, на Землю…

Глава 12МЕТЕЛЬ

За Перекатом тракт сначала вильнул вправо, обтекая поросшее могучими дубами подножие Бобра, и две или три мили тянулся почти по самому берегу Норовы между окрашенной уже в цвета осени рощей и быстрой холодной водой, шумевшей на острых камнях. Но затем дорога решительно свернула к западу и начала подниматься на высоты Первой Гряды. Шум речного потока остался позади. Воздух стал суше, а солнце поднялось выше и светило теперь из‑за спины, бросая их длинные тени под копыта неторопливо идущих в гору лошадей.

Эта часть пути оказалась не трудной и даже приятной. Сделав в начале подъема один лишь краткий привал, за час до полудня они ехали уже через редколесье гребня гряды. Из‑за частых в этих местах свирепых северных ветров деревья по обеим сторонам тракта росли с наклоном к югу. К тому же по этой или иной неизвестной Мешу причине деревья настолько далеко отстояли одно от другого, что лес казался прозрачным и на самом деле просматривался на многие десятки метров во все стороны. Сияющее золото осени наполняло его, как светлое вайярское вино хрустальную чашу, и зрелище это нравилось Мешу не только потому, что было божественно красиво, но и потому, что устроить в таком лесу засаду было не просто. Впрочем, как не уставал повторять Виктор‑Ворон,[152] засаду можно устроить везде, хоть в чистом поле – было бы желание, время и умение. А опасность, ждущую их впереди, Меш чувствовал с раннего утра, с того самого момента, когда в предрассветных сумерках они, он и Сиан, выехали с постоялого двора в Птичьем Бору и начали свой дневной переход, который, если планы Меша осуществятся, должен был завершиться уже в вечерних сумерках в Горянке – крошечном городке, приютившемся на восточном склоне Второй Гряды. Третья Гряда, которую чаше называли Железной Стеной, была их целью, но до столицы Сиршей было еще как минимум три дня пути. А вот цитадель Сиршей находилась намного ближе, но дело было в том, что там их никто пока не ждал. К сожалению.

«Подумаешь о дурном, оно и случится». – Ощутив укол внезапной тревоги, Меш бросил взгляд на север.

О погоде он вроде бы и не думал, но «дурное дурному сродственно», как говорят в Вайяре. Думал об одном, случилось другое. Стужок, легонько поддувавший по временам с самого утра, явно усиливался. Холодный северный ветер, застигший путника в пути, да еще и на высотах, и сам по себе неприятность не из последних, но дела, судя по тому, что видел, а главное, чувствовал сейчас Меш, обстояли значительно хуже. Их ожидала метель. Первана – первая в году, обычно короткая, но зато яростная зимняя буря.

С холодного севера, с вершин Ледяного хребта на крыльях стремительно набиравшего силу стужка приближался грозовой фронт. Тяжелая масса иссиня‑черных чреватых снегом туч наползала на все еще пронизанное солнечным светом безмятежно‑голубое, но быстро темнеющее небо над их головами. Меш по‑волчьи втянул носом воздух и покачал головой. Сомнений не было, он знал, пройдет не более получаса, и начнется снегопад, который ближе к вечеру выродится в метель. Но метель, как тут же понял Меш, была только метелью. А вот запах опасности, который он только что почувствовал, был недвусмысленным напоминанием о том, что они находятся на чужой земле, где нет друзей, и помощи ожидать не от кого.

Чужой, опасный и нетерпеливый интерес, заставлявший шевелиться волосы на его загривке, был уже привычен, и Меш не склонен был уделять ему больше внимания, чем он того заслуживал. Хотя за последние несколько часов враги – а то, что это были враги, он знал наверняка – явно сократили дистанцию. Однако теперь Меш уловил чужое дыхание и где‑то впереди, не очень близко, но вряд ли по‑настоящему далеко. Он оглянулся через плечо на едущую в нескольких шагах позади него Сиан и встретил ясный взгляд и чарующую улыбку, расцветшую на ее дивных губах. Секунда, краткий миг, вместивший тем не менее много больше, чем мог бы содержать даже долгий и откровенный разговор, и женщина, глаза которой только что заглянули ему прямо в душу, чуть приподняла уголки губ. На мгновение под верхней изящно очерченной губой мелькнули белоснежные клыки, и Меш задохнулся от любви и нежности. Горячая волна обдала его с головы до ног, прогнав тревогу, победив холод.

Такую улыбку – «дивный привет» – мечтает получить от любимой дамы любой кавалер. По обычаю, такая улыбка находилась за гранью приличия, потому что означала недвусмысленное приглашение и даже поощрение, если не приказ, быть решительнее. Однако н'Сиан, родившая ему троих детей, могла позволить себе и не такое, не уронив чести и не умалив достоинства. Вот только «дивный привет» был послан Мешу тогда и там, где и когда ни о каком «сладком» продолжении, во всяком случае, в ближайшие часы, и мечтать не приходилось. Но сердце дрогнуло, и душа запела, и, значит, Сиан опять угадала верно, и сделала то, что должно. Потому что «с поющей душой», как верно заметил старый пьянчуга С'Тияш, «кавалер может станцевать менуэт даже с Бледной Девой».

И ведь так уже было. Так. Почти так. Иначе. Но юная красавица, голубые глаза которой были темны от непролитых слез, робко приподняла уголки губ, и сердце Меша дрогнуло, пропустив такт.

Это случилось много лет назад. Меш шел в Железную Башню, и чутье подсказывало ему, что обратной дороги не будет. Но его дорога была «тропою Чести и Долга», и он не мог свернуть, остановиться или повернуть назад, потому что на этом пути компромиссы невозможны. И так все сложилось тогда, так мучительно и так безнадежно неправильно, что он едва не поддался искушению протянуть руку Тени. Болела душа, сердце сжимала жалость, не к себе, но к ней, оставшейся стоять у циклопической лапы Мертвого Льва, глядящей вслед уходящему навсегда Мешу. Весь долгий путь, триста метров по диагонали через мощенную старым булыжником Львиную площадь, он чувствовал спиною ее взгляд, но не посмел обернуться. Оборачиваться с Пути и так плохая примета, но посмотреть на Сиан – пусть и в последний раз – было выше его сил, тяжелее Долга, страшнее смерти.

И все‑таки он оглянулся тогда. Уже на ступенях старинного дома, облицованного снежно‑белым мрамором, за три шага до плиты матово‑алого стекла, прикрывающей вход в штаб‑квартиру тайной политической полиции империи, Меш задержал свой шаг и посмотрел через плечо назад. И он увидел одинокую фигурку, застывшую между лапами огромного базальтового зверя. Увидел ее божественно прекрасное лицо, печаль, и страх, и невыплаканные слезы в ее волшебных глазах и уже было пожалел о том, что сделал, но вдруг… Как она поняла, что триста метров для него не расстояние? Откуда узнала, что Меш видит ее так же ясно, как если бы она стояла в двух шагах от него? Что вообще, во имя Бородача,[153] творилось тогда в ее душе?

Но вдруг робко дрогнули и стыдливо приподнялись уголки ее губ, и два белоснежных клыка на краткое мгновение показались из‑под верхней губы. И сердце Меша дрогнуло, сбивая ритм, и он почувствовал, как наполняется его душа суровой силой, способной противостоять всему, что могут предложить ему, принцу Меш‑са‑ойру, люди и боги. Он улыбнулся Сиан, не зная, способна ли она увидеть его улыбку, и отвернувшись, бестрепетно вошел в Башню, чтобы выполнить взятые на себя обязательства. Вот как случилось, что, выйдя из Башни через восемь дней, обласканный нежданной щедростью императора, превратившись из беглеца и изгоя в князя, он более не мучил себя сомнениями и, увидев Сиан снова, не откладывая и не стесняясь присутствия посторонних, сразу же объявил ее своей женой.

Они поженились десять лет назад, и все эти годы Меш не переставал удивляться истинному чуду их невероятной встречи и тому, что все эти годы ее Любовь и Преданность звучали в унисон его собственной Любви и Служению. Меш знал доподлинно и помнил во всех деталях, когда и как огонь любви, вспыхнувший в его гневливом сердце, победил черное пламя ужаса и вины, в которых корчилась его душа, обреченная платить цену свободы. Он полюбил Сиан, еще не зная, какая светлая и стойкая суть заключена в образе девушки‑мечты, пришедшей, как ему показалось вначале, не иначе как из Мира Грез; какое мужественное и веселое сердце бьется, скрытое за дивными холмами ее грудей. Воплощение любви земной поразило Меша и зажгло его кровь, но дальнейшие события показали, что дар богов был недостаточно им оценен и понят был поверхностно, если не сказать, примитивно. Боги, в своем щедром величии, не просто спасли н'Сиан через него, Меша, и не только вернули к жизни самого Меша, используя ее, как причину и инструмент. Всеблагие даровали Мешу нечто неизмеримо большее. Они позволили ему узнать счастье истинного Подвига Любви, притом Любви Разделенной между ним, князем Мешем принцем Сиршем, и ею, княжной Сиан принцессой Вейж. За что он удостоился величайшей награды, о которой только может мечтать истинный кавалер, или, по‑другому, в чем заключался промысел Вечносущих, Меш не знал. Он подозревал, однако, что такие вещи не зря случаются и неспроста остаются непостижимыми. Не дано человеку постичь такое, и правильно, что не дано. Но с тем большей жадностью пил Меш нежданное счастье любви, тем яростнее готов был защищать бесценный дар богов. «Одни боги знают, что и почему они совершают, – сказал поэт. – Люди же обязаны понимать, когда оказываются частью божественного Деяния».

– Сударыня, – мягко сказал Меш, обращаясь к Сиан. – Нам предстоит уйти с проторенных путей. С севера идет буря.

– А с востока враги, – закончила за него Сиан. Голос ее был нежен, и его можно было пить, как сладкое черное вино, пьянея, но не пресыщаясь.

– Вы тоже почувствовали? – спросил Меш, скрывая за вопросом правду об истинном положении дел.

– Да, – серьезно ответила ему Сиан. – Скоро час, как я чувствую их дыхание.

Она робко улыбнулась, как бы извиняясь за слабость своего Дара, но стесняться ей, в сущности, было нечего. Даже такой слабый Дар, каким обладала Сиан, был большой редкостью. В аристократических семьях Вайяра колдовские способности практически не встречались. Даже у женщин. Меш полагал, однако, что именно он разбудил дремавший до времени Дар Сиан. Это предположение, отнюдь не казавшееся ему беспочвенным, навело Меша на мысль, что, возможно, проблема заключалась не в абсолютном отсутствии у большинства людей способностей определенного рода, а в том, что большинству из них было не дано самостоятельно разбудить свой собственный, присущий им от рождения Дар.

Меш еще секунду смотрел на Сиан, потом улыбнулся ей и, отвернувшись, направил своего коня прямиком в лес.

Идея уйти с тракта была не бесспорна. С одной стороны, по прямой до Туманного лога здесь было всего ничего, не более восьми миль, а там, в деревне, и корчма имелась, и проходила Гуртовая тропа, выводящая прямо к Малому Седлу – перевалу на Второй Гряде, где тропа сливалась с Торным трактом, по которому они до сих пор, собственно, и двигались. Выгоды здесь были просты и очевидны. Пойдя по прямой, они получали шанс, сократив время в пути, быстрее выйти из‑под снегопада и одновременно уйти от преследователей, которые, судя по всему, были местными разбойниками и от намеченных в жертву путешественников такого шага никак ожидать не могли. Но, с другой стороны, путь в горах по бездорожью легким быть не обещал, иначе все срезали бы здесь дорогу, но поступали так немногие. И ведь часть этого пути им все равно предстояло пройти во тьме сквозь пургу, если, вообще не через бурю. Но вот какое странное дело, чувство Удачи подсказывало Мешу, что его решение правильное, а почему так, узнать им предстояло позже. И чтобы узнать это, сначала следовало пуститься по неверному пути и пройти его, а там как Бородач рассудит, так и случится.

За следующий час‑полтора, пользуясь все еще хорошей видимостью и относительной защитой от крепнущего стужка – редкие деревья все же гасили силу ветра, – они довольно споро пересекли гребень горы и спустились по пологому западному склону к Низовой Бегунье. Но уже когда они переходили мелкую речку вброд, ясный прозрачный свет сменился сиреневыми сумерками, а стужок набрал нешуточную силу. Сразу стало холодно, и предприятие перестало казаться приятной прогулкой в горах. Впрочем, ничего неожиданного в этом для Меша не было, и для Сиан тоже. Они ведь с самого начала знали, что легко не будет.

Первые хлопья снега, мелкие и колючие, принесенные порывами холодного ветра, застали их пробирающимися по заваленному крупными валунами берегу обмелевшей после летней жары реки. Здесь они уже шли пешком, ведя лошадей в поводу, медленно (навстречу ветру), зигзагами (обходя камни), и Меш не столько зрением – вокруг стремительно темнело, и черные тени искажали вид, – сколько чутьем, упорно искал вход в Ворота Ночи. Если верить карте, а карта, которой пользовался Меш, была составлена еще картографической службой Легиона и доверять ей можно было вполне; так вот, если верить этой совершенной карте, вход в ущелье должен был находиться почти прямо перед ними, но, видимо, спускаясь с горы, они взяли несколько больше к югу, чем предполагал Меш в начале. На практике это означало, что теперь они должны были идти на север, двигаясь против ветра, который сбивал дыхание и леденил кровь. Лошади страдали тоже, но все‑таки шли вперед, подчиняясь непреклонной воле людей. «Держать» лошадей было не просто, и пожалуй Меш не справился бы один, но Дара Сиан вполне хватало на то, чтобы помочь ему в этом. Так они и тащились сквозь снегопад, быть может, считаные часы, а может быть, и сутки напролет, хотя Меш доподлинно знал, что прошло не более двадцати минут до того момента, когда в полого уходящей вверх каменной щеке горы открылась наконец темная трещина разрыва. Ворота Ночи приглашали их с Сиан войти в затопивший узкое ущелье мрак беспросветной ночи.

Они постояли немного на «пороге», прислушиваясь к себе и к набиравшей силу метели, и, если Сиан, по‑видимому, не смогла почувствовать ровным счетом ничего, Меш узнал все, что им нужно было знать. Он «услышал» в ущелье лишь мертвую тишину и холод совершенно пустого пространства, и это было лучшее из того, на что они с Сиан могли теперь рассчитывать. Путь был открыт, и это на самом деле была кратчайшая дорога к Туманному логу.

В ущелье оказалось гораздо лучше, чем в низине у подножия гряды. Здесь почти не было ветра, и на пути лежало не слишком много больших камней. Поэтому даже в темноте через ущелье можно было идти достаточно уверенно, а значит, быстро, правда только пешком и имея способности Меша. Чутье не обмануло его ни разу, и, сохранив в целости свои и лошадиные ноги, они уже через три часа вышли из ущелья и увидели сквозь летящий снег слабые огни находившейся значительно выше них деревни. Редкие огоньки мелькнули и исчезли за черно‑белым крылом метели, но дело было сделано, и Меш и Сиан и даже их лошади успели уловить направление. Близость человеческого жилья, казалось, прибавила сил и людям и животным, но хотя идти теперь было совсем уже недалеко, на самом деле это был самый трудный участок пути.

Они поднимались по неровному склону горы, достаточно пологой в этом месте, чтобы по ней вообще можно было подняться. Но все равно временами уклон достигал градусов сорока, и штурмовать его в лоб, особенно имея в поводу больших лошадей той'йтши, было нельзя. Идти было трудно. Давала о себе знать усталость, скрюченные деревья, скальные выступы и каменные осыпи мешали им, а сильный холодный ветер швырял в них сухой колючий снег. Даже для Меша подъем оказался нелегким испытанием, но о себе он не подумал ни разу, беспокоясь в основном за Сиан и немного – за утомленных тяжелым переходом лошадей. Однако Сиан была бестрепетно спокойна и упорна. Как всегда, без жалоб переносила она тяготы пути, и человек, не знавший ее так, как знал ее Меш, был бы поражен, увидев ее сейчас на горном склоне, погруженном во тьму и снежную бурю. Действительно, глядя на княгиню Нош, находящуюся в привычной для нее и уместной в ее положении обстановке, например в княжеском дворце на Золотом плато или в Собрании Старейшин в недавно отстроенной столице Ношей, трудно было представить себе, что княгиня обладает силой и мужеством настоящего бойца. Даже Меш, казалось бы, знавший свою Сиан лучше кого‑либо другого, временами впадал в заблуждение, полагая ее слабой и изнеженной. Впрочем, в жизни нет абсолютных истин, и все познается в сравнении. По сравнению с самим Мешем не только дама Нош, но и многие кавалеры его собственной свиты могли показаться оранжерейными цветами. Вот «только точка отсчета в этом случае изначально лежала далеко в области экстремальных значений».

«О да! – усмехнулся в душе Меш, вспомнив брошенное Максом как‑то между делом определение. – Дракон умеет выражаться так, что дух захватывает даже у тех, кто, как я, знает все эти мудреные книжные слова».

Чувство времени говорило Мешу, что сейчас едва ли больше пяти часов после полудня, но все остальные чувства дружно кричали о том, что полночь давно уже осталась за спиной медленно и трудно поднимающихся в гору людей. Казалось, что они идут так сквозь ночь и пургу, долгие часы; что путь их бесконечен и цель недостижима; что предел их сил уже почти достигнут, и недалек тот момент, когда обессилевшие люди смирятся с неизбежным, остановятся, отпустят лошадей и опустятся на холодные камни, чтобы больше с них не встать. И все‑таки они шли, упорно передвигая ноги, преодолевая усталость и преграды, воздвигнутые на их пути, случаем и природой, богами или демонами, и они дошли. Порыв ветра раздернул на секунду смертельную завесу пурги, и перед ними совсем близко, в каких‑то считаных метрах впереди, открылась сложенная из дикого камня стена дома с окном, закрытым деревянными ставнями. В ставнях было прорезано крошечное оконце в форме замочной скважины, и сквозь него, как улыбка жизни, мелькнул свет, рожденный живым огнем.

Через несколько минут они уже входили во двор корчмы, и ежащийся от холода парень в овчинном тулупе принимал у них поводья измученных лошадей, и что‑то глухо мыча, он был то ли немым, то ли безъязыким, указывал на дверь большого каменного дома. И вот уже открылась тяжелая деревянная дверь, пахнуло навстречу жильем, теплом и жарящимся на огне мясом, и они вошли в общий зал корчмы. Вначале свет, заливавший помещение, показался Мешу слишком ярким, но он быстро справился с резкостью перехода от тьмы к свету и увидел, что на самом деле освещена корчма не слишком хорошо. Свет приходил от двух очагов, расположенных по обе стороны зала, вернее от горящих в них дров и от немногочисленных масляных ламп, стоявших на стойке и на столах.

Общий зал оказался довольно просторным, но низким, прижатым к земле тяжелым бревенчатым потолком. Земляной пол был присыпан опилками, и на пространстве между двумя открытыми очагами, а также входной дверью и стойкой помещались три больших длинных стола и несколько столов поменьше. На левом очаге жарился барашек, и около него суетился мальчишка, который, по всей видимости, должен был крутить вертел, но сейчас поливал мясо растопленным жиром, который зачерпывал большой ложкой на длинной деревянной ручке из укрепленного под тушей противня. За стойкой никого не было, но за столами сидели немногочисленные гости: трое немолодых мужчин, скорее всего гуртовщики, – за длинным столом справа; дородный мужчина средних лет и юноша за столом у самой стоики – по виду это был проезжий купец со своим помощником, и молодые мужчина и женщина, от которых пахло страстью. Эти последние сидели в левом дальнем углу, за очагом, где тени были особенно густы, и их лиц Меш рассмотреть не смог.

Меш выбрал стол, стоявший слева от входа, между стеной и очагом, и как бы отдельно от других, свалил под стену седельные сумки и дорожные мешки, помог Сиан сесть за стол и наконец уселся сам, предварительно сняв с пояса длинный кавалерский меч в простых кожаных ножнах и поставив его рядом с собой. Со своего места он мог видеть весь зал и всех в нем присутствующих, не теряя при этом свободы маневра и имея за спиной каменную стену, а Сиан сидела в углу, защищенная стенами, столом и самим Мешем. Они только успели устроиться, как из низкой двери за стойкой выкатился маленький круглый и совершенно лысый корчмарь, сопровождаемый крупной высокой девушкой, держащей в руках большой деревянный поднос с «первым голодом», предназначенный для них с Сиан.

– Водки! – сказал Меш подошедшему к ним корчмарю, пока девушка – служанка за все и вдобавок наложница старого мерзавца, как тут же понял Меш, расставляла перед ними глиняные тарелки и деревянные кружки. – И похлебку. – Меш с первой секунды почувствовал острый запах разваренной фасоли. – И, конечно, мясо и черное вино.

– Хорошее вино! – добавил он, отодвигая от себя кружку.

– Вино? – переспросил корчмарь и, подняв кружку, предназначенную Мешу, понюхал ее содержимое, смешно морща свой широкий поросший седыми волосами нос.